Ирвин, Верхняя Калифорния (1992 год н. э.)
Вдалеке били барабаны, словно участившийся пульс. Людской поток двигался по грунтовой дороге: кожаные ботфорты выше колена, глаза подведены колем, в ушах и губах кольца из драгоценных металлов. Кто-то собирался на просторной площади перед крутой дорогой, ведущей к амфитеатру, чтобы сжечь в костре вещи, украденные у врагов. Дым был насыщен запахом чего-то старинного и жуткого: горели материалы гораздо более древние, чем человечество. Ржавый закат окрашивал все вокруг в кроваво-красный цвет, и крики тех, кто стоял вокруг костров, смешивались с отголосками далекого пения.
Это мог быть Рим времен Нерона. Это мог быть Самарканд после бегства согдийцев. Это мог быть новый Стамбул Ататюрка или праздник в каньоне Чако[2]… Здесь смешивались технологии неолита, Средних веков и индустриального общества. Крики были геохронологически нейтральными.
Я остановилась, вдыхая токсины, глядя на то, как женщина с иссиня-черными и ярко-голубыми губами делает вид, будто ест паука.
– Мишель, это уже чересчур! – рассмеялась одна из ее спутниц. – Мы ведь не на концерте Оззи[3]!
Они задержались у билетной кассы, чтобы показать непристойный жест «Борцам с пороками», группе протестующих консервативного толка, размахивающих плакатами с цитатами из Библии. Кое-кто из «Борцов» жег компакт-диски в мусорном баке, и запах горелого пластика окутывал демонстрантов ядовитым облаком.
Машина времени доставила меня не на какую-то древнюю войну или антиимпериалистические торжества. Я оказалась в 1992 году в открытом концертном зале «Мидоус» в Ирвине, в самом сердце округа Орандж, Верхняя Калифорния. В самое ближайшее время мне предстояло увидеть выступление величайших панк-рок-групп этого десятилетия. Однако я прибыла сюда не ради исторического туризма. Где-то в этой пестрой, шумной толпе зрел опасный заговор. Мне нужно было выяснить, кто за ним стоит. Если этим подонкам удастся одержать вверх, они уничтожат путешествие во времени, навсегда приковав нас к одной-единственной версии истории.
Купив место на лужайке, я поспешила по петляющей дорожке к рядам кресел, залитых ярким светом прожекторов. Открытый концертный зал был довольно небольшим, с крутыми ярусами амфитеатра перед вожделенной сценой. Покрытый лужами зеленый полукруг расположенной еще выше лужайки был завален пустыми банками из-под пива. Но даже здесь, на самом верху, воздух вибрировал восторженным предвкушением выступления главной звезды. Пятна света прожекторов беспорядочно метались по сцене.
Вокалистка «Черной Образины», Великолепная Гарсия, вышла на сцену одна; на ее драной юбке сверкали блестки.
– О-ЛЯ-ЛЯ, СУЧКИ! – свирепо взревела она. – ЕСЛИ КТО-НИБУДЬ НАЗВАЛ ВАС СЕГОДНЯ ШЛЮХАМИ, ПОВТОРИТЕ ЭТО СЛОВО ВМЕСТЕ СО МНОЙ! ШЛЮХИ! ШЛЮХИ! ШЛЮХИ!
Все девушки вокруг меня присоединились к ней, образовав хор. Они были в стоптанных ботинках армейского образца, протертых джинсах и рваных платьях. Покрытые татуировками и с выкрашенными черным лаком ногтями, они были похожи на бесстрашных воительниц с другой планеты. Их всклокоченные волосы светились всеми мыслимыми оттенками искусственных красок.
– ШЛЮХИ, ВЫ ПРЕКРАСНЫ! – Вскинув кулак вверх, Великолепная направила микрофон в зал, продолжая распевать: – ШЛЮХИ, ШЛЮХИ, ШЛЮХИ!
Когда я ходила на этот концерт в первый раз, я была сердитым шестнадцатилетним подростком с неприличным для пригорода обилием пирсинга, в военной куртке поверх платья пятидесятых годов.
Сейчас мне сорок семь по документам (пятьдесят пять, если учитывать путешествия). Мой взгляд замечал то, на что я никак не обратила бы внимания тогда. Все казались такими ободранными, но в то же время холеными. Наши бунтарские наряды были слеплены из дорогих вещей, которые мы видели в какой-нибудь статье «Нью-Йорк таймс» о гранже[4]. Но больше всего меня бесило то, чем занимались зрители, ожидая начала выступления. Никто не посылал сообщения и не делал селфи. А без телефонов люди не знали, что им делать со своими глазами. И я тоже не знала. Я увидела, как парень в футболке с изображением группы «Мертвый Кеннеди» насильно вливает что-то из фляжки в рот девице, уже настолько пьяной, что ей с огромным трудом удавалось удерживаться на высоченных ботинках на платформе. Качнувшись, девица повалилась на своего приятеля, и тот торжествующе поднял вверх большой палец, хвалясь перед своим приятелем. Теперь эти омерзительные сцены, когда-то вдохновлявшие меня, наводили на мысли о будущих банкирах и управляющих в крупных компаниях, учащихся приставать к женщинам.
На сцену выбежали остальные музыканты. Завизжала гитара Мариселы Эрнандес, накладываясь на грохот барабанов и буханье басов. Вокруг нас табачный дым и звук смешались в пульсирующее марево. С моего удаленного насеста Великолепная казалась крошечной фигуркой с самым громким голосом в мире.
– ЭТА ПЕСНЯ О ДЕВУШКАХ ИЗ МЕКСИКИ, КОТОРЫЕ СОБИРАЮТ ФРУКТЫ НА ВАШИХ ФЕРМАХ В ИРВИНЕ! РАЗОРВЕМ ДОЛБАНЫЕ СЕТИ НА ГРАНИЦЕ И ПОЛОЖИМ КОНЕЦ УБИЙСТВАМ!
Эти слова вернули меня назад. В 1991 году большая группа беженцев из Мексики утонула в Калифорнийском заливе, когда, казалось, уже благополучно достигла американской земли в Бахе. Беженцы запутались в сетях, которые выставила в прибрежных водах береговая охрана, чтобы пресечь поток нелегальных иммигрантов.
Музыка проникла внутрь меня, сливаясь с мышцами и костями. Мне нужно было сделать дело, однако я не могла пошевелиться: «Черная Образина» оставалась здесь единственной константой, не искаженной моим разочарованием. Группа по-прежнему обладала силой, способной заменить мой цинизм чувством, колеблющимся между надеждой и яростью. Стробирующий свет разрывал темноту, и безумное неистовство зрителей, достигнув пика, устремлялось дальше, к чему-то революционному.
Тут я почувствовала, как чья-то широкая ладонь больно стиснула мне плечо и здоровенное мужское тело вжалось мне в спину. Я попыталась отпихнуть незнакомца локтем и высвободиться, но тот, кого я по-прежнему не видела, удержал меня на месте. Наклонившись к моему уху, он прошептал-прокричал, перекрывая музыку:
– Я понимаю, что у тебя в таком возрасте уже много дочерей и ты тревожишься за их будущее. – Голос его был мягким, и в теплом дыхании чувствовался аромат лаванды и мяты. Продолжая сжимать мое плечо, другой рукой неизвестный принялся растирать мне шею. – Вот почему ты ходишь в такие места. Чтобы найти для женщин лучшую долю. Мы тоже хотим этого. Может быть, ты отбросишь свои предрассудки насчет мужчин и почитаешь наш журнал.
Наконец он отпустил меня, и я развернулась к нему лицом. Незнакомец достал из потрепанной сумки «Кинко» свой журнал. Обложку украшали зернистые ксерокопии женщин в цепях, а название было составлено из букв, вырезанных из других журналов: «ВЫСШЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ – ЭТО ЛОЖЬ». Пролистав страницы, покрытые убористым шрифтом и грязными иллюстрациями, я обнаружила несколько затасканных тезисов из политики провинциальной промывки мозгов: в университетах учат конформизму, превращают человека в бездушный корпоративный механизм, уничтожают истинное искусство и так далее, и тому подобное. Однако присутствовала еще и своеобразная жилка гендерной политики. Снова и снова безымянные авторы проповедовали: высшее образование «уничтожает женские свободы, унаследованные от наших предков в африканских саваннах», «убивает детородные функции». Я пробежала взглядом один абзац.
Женщинам от природы свойственно сострадание, а колледжи терзают их искусственным рационализмом. Миллионы лет эволюции привели к тому, чтобы мужчины господствовали в мире, производящем инструменты, как то: наука и политика, а женщины повелевали эмоциональной экспрессией и вскармливали искусство. Высшее образование отрицает эту биологическую реальность, чем объясняется то, что многие женщины такого невысокого мнения о себе. Но так быть не должно! На хрен высшее образование! Пришла пора освобождения!
Весь журнал был посвящен идее, почему женщинам не нужно высшее образование. Я подняла взгляд на незнакомца, готовая резко высказать все, что я о нем думаю, но когда увидела его лицо, слова застряли у меня в горле. Это было невозможно. Я не могла забыть эти черты, такие идеальные, словно он был выращен в резервуаре, заполненном мужскими журналами. В последний раз я видела его в 1880 году, на лекции о противодействии порокам в Нью-Йорке. Он был среди тех, кто толпился вокруг Энтони Комстока[5], хлебая гневные выпады известного борца за мораль, призывающего к крестовому походу против контроля рождаемости и абортов. Затем, во время шествия, он одарил меня очаровательной улыбкой, прежде чем с силой ткнуть кулаком в грудь. Пытаясь отдышаться, я «списала» его как одного из юнцов из Ассоциации молодых христиан[6], подпавших под чары Комстока. Однако теперь поняла: тут нечто большее. Он был путешественником. Притворившись, будто журнал мне интересен, я украдкой еще раз взглянула на мужчину. На вид ему сейчас было на несколько лет меньше, чем в 1880 году, так что, возможно, для него это была первая встреча со мной. В настоящий момент его светлые волосы были собраны в остроконечные иглы в нелепом подражании Билли Айдолу[7].
Он воспринял мое молчание как приглашение и снова склонился ко мне, прикоснувшись к плечу.
– Вижу, ты еще не до конца понимаешь, но тебе уже интересно. Мы с друзьями здесь для того, чтобы помочь, если мы тебе потребуемся.
Он указал на других мужчин с черными повязками на бицепсах, раздающих журналы женщинам в толпе. Несмотря на то что всеобщее внимание было приковано к продолжающей свое выступление «Черной Образине», им удалось всучить несколько экземпляров. Грудь мне сдавил ледяной комок страха. Этот тип и его приятели сажали семена идей, готовясь к долгой игре, – они стремились лишить этих женщин выбора в будущем. Это был классический пример того, чем категорически запрещено заниматься путешественникам, – подправлять линию времени.
В настоящий момент я выискивала активистов, выступающих против путешествий, которые стремились прекратить работу Машин. Для путешественника подобная политическая позиция была крайне маловероятна, однако с этим типом что-то явно было не так. Поэтому я последовала за ним на безопасном удалении, наблюдая, как он перемещается от одной женщины к другой, нашептывая им что-то на ухо, сбивая их с одного из немногих путей, ведущих к власти. Наконец, у самой границы амфитеатра мужчины с черными повязками собрались вместе. Остановившись неподалеку, я стрельнула сигарету у потрепанного панка в годах, стараясь уловить обрывки разговора путешественников.
– По-моему, сегодня нам удалось обратить многих. Отличная работа. – Это сказал Билли Айдол, тип, которого я больше сотни лет назад видела в свите Комстока.
– Полагаешь, мы сможем осуществить редактирование до того, как время остановится? – спросил другой мужчина.
– Возможно, нам придется вернуться на сотню лет назад.
– Сколько еще ждать? Когда мы вернем свои права? Это тянется слишком долго. Думаю, нужно ударить по Машинам сейчас.
Далее их голоса потонули в реве толпы.
У меня в голове сформулировалась страшная догадка. Существует одна-единственная причина, почему у путешественника может возникнуть желание запереть линию времени, и это возможно только в том случае, если он собирается осуществить последнюю, окончательную правку, отменить которую будет уже нельзя. Я снова взглянула на журнал. Как раз такой пропагандой воспользовались бы последователи Комстока, чтобы отменить тайные исправления, сделанные мною и моими подругами из «Дочерей Гарриэт».
Мы, «Дочери», частенько спорили о том, не приходится ли нам иметь дело с какой-то враждебной группой. Даже когда нам казалось, что мы в прошлом добились значительного прогресса, настоящее упорно отказывалось изменяться. Однако, помимо постоянного разочарования, никаких доказательств противодействия у нас не было. Казалось, мы сражались с призраками.
И вот теперь эти призраки превратились в реальных людей.
«Комстокер» заканчивал гневную обличительную тираду.
– Вот что происходит, когда мужчины становятся жертвами, – сказал он, указывая на амфитеатр. – Но когда мы завладеем Машиной, этот мир никто уже не вспомнит!
В этот момент он обернулся и увидел, что я внимательно слушаю. Его лицо скривилось в отвратительной кривой гримасе: он узнал меня и понял, что я не из этого времени.
– Хватайте ее! – воскликнул он, указывая на меня. – Она одна из них!
И тотчас же четверо мужчин с бледными лицами и черными повязками посмотрели на меня.
Я бросилась бежать, протискиваясь мимо охранников в направлении толпы, обступившей сцену. «Черная Образина» исполняла очередную оглушительную песню, которой я не слышала из-за стука крови в висках. Я потонула в плотной стене тел, хаотично размахивающих руками. Со всех сторон судорожно дергались девушки, от которых пахло чесноком и распавшимся нейлоном. Билли Айдол оказался так близко, что я успела разглядеть кислотные проплешины у него на джинсах, перед тем как он схватил меня за шиворот.
– Убери свои руки! – крикнула я. – У меня друзья в Хронологической академии, и им точно не понравится то, как вы пытаетесь изменить линию времени своими гребаными журналами в духе Комстока! Вас отправят обратно в вашу родную эпоху, и вы больше никогда не сможете путешествовать!
На сцене Марисела завела убойное соло. Я сверкнула глазами на Билли Айдола, надеясь, что он мне поверит, поскольку не было никаких гарантий того, что Хронологическая академия посчитает подобные действия нарушением правил. Или не поймает меня на том же. Однако угроза сработала. Презрительно усмехнувшись, последователь Комстока отпустил меня.
– Долбаная мужененавистница! – Он находился так близко, что я снова почувствовала его необычное сладковатое дыхание. – Ты и твои сестры – генетический тупик! Когда я в следующий раз увижу тебя ниже по течению, я позабочусь о том, чтобы тебя наказали за распущенность.
После чего он толкнул меня на какую-то девицу, которая отпрянула назад, а затем набросилась на него с безумным карканьем. Пронзительно крича и молотя руками, она била «комстокера» до тех пор, пока тот не предпочел ретироваться от сцены и затеряться в толпе. Оно было к лучшему – по крайней мере, в настоящий момент. Я двигалась вместе с другими зрителями, в толчее и давке, но в то же время в безопасности. Вспышки прожекторов над сценой выхватывали «комстокера», который собрал своих приятелей с черными повязками и направился в сторону выхода. Хотелось надеяться, что я их хоть немного напугала, хотя с моей стороны было крайне глупо так раскрывать себя.
По крайней мере, я подтвердила доклад Беренис на последнем собрании «Дочерей Гарриэт». Беренис отправилась в 1992 год в Лос-Анджелес собирать на месте информацию о движении противников путешествий. Один из источников сообщил ей, что встречал каких-то экстремистов на массовых концертах. Я предположила, что вот этот концерт в Ирвине – как раз то место, где можно их искать. Отношение именно к этому концерту «Черной Образины» было крайне противоречивым: «Борцы с пороками» называли группу вратами, ведущими в преисподнюю, а популярный музыкальный журнал «Роллинг стоун» считал предстоящий концерт самым ожидаемым событием весны. Здесь должны были собраться все, и в первую очередь те, кто считал себя радикалами.
Разумеется, я предпочла не говорить «Сестрам» о том, что в юности уже побывала на этом концерте. Если бы я упомянула об этой маленькой детали, меня ни за что не направили бы сюда. Никто не знал, что происходит с путешественниками, которые встречали самих себя, но только моложе; это было запрещено и считалось настолько аморальным, что большинство ученых мужей предпочитало избегать даже саму тему. Единственное подробное описание подобной встречи можно было почерпнуть из средневековой рукописи о жизни одного старого разорившегося путешественника, который с помощью Машины вернулся на тридцать лет назад в прошлое, чтобы дать самому себе совет о том, как поступить с деньгами. Вернувшись в настоящее, путешественник обнаружил, что его дом стал прекрасным особняком. Но затем у него начали рассыпа́ться кости, и до конца жизни его донимала стая крошечных демонов, непрестанно кружащих над головой.
Подобные фантазии меня не тревожили. Они являлись неотъемлемой частью всех средневековых рукописей (вместе с женщинами, рожающими чудовищ). Я думала об угрозах линии времени – нашей единственной линии времени, чья естественная стабильность обеспечивалась постоянными проверками и исправлениями.
Девица, отшившая последователя Комстока, повернулась ко мне, и у меня в груди все оборвалось. Я была настолько взволнована случившимся, что узнала ее только теперь. Это была Хитер, моя подруга-одноклассница. Она снова пролаяла безумный смешок, и я отчетливо разглядела под кружевным лифом ее платья футболку с Чудо-женщиной[8]. В старших классах школы все мы были одержимы фильмами про Чудо-женщину и их затянутой в кожу и сетку героиней.
Я в панике огляделась по сторонам. Я тоже нахожусь где-то поблизости? Мне казалось, что тогда я сидела на трибуне, вот почему сейчас я так старательно избегала амфитеатра. Однако мои воспоминания о сегодняшнем концерте были очень расплывчатыми. Возможно, именно в этом и крылась проблема: молодая я казалась себе такой далекой, что теперь я понадеялась (полная глупость), что избежать встречи с ней будет очень просто. Я искала взглядом саму себя в прошлом до тех пор, пока луч прожектора не выхватил крутые ряды кресел, на которых я мельком разглядела ее (себя) в обществе двух своих лучших на тот момент подруг. Сидевшая справа от меня Сооджин сосредоточенно изучала технику игры на гитаре Мариселы, а рядом, слева, сидела та, с кем мы дружили с глубокого детства. Вскинув в воздух кулаки, мы с ней вопили во всю глотку, подпевая Великолепной Гарсии. Увидев нас со стороны, я отметила, что наша дружба проявлялась даже в том, что одевались мы одинаково. Мы были в старомодных потрепанных платьях и высоких армейских ботинках. В ту пору все принимали нас за родных сестер, что было не так уж и далеко от правды, ведь мы были клонами девочки-бунтарки и отличались только волосами.
Этот бледно-белый парень грубо схватил Хитер, и та, не удержавшись на ногах, повалилась на него, с растянутыми в широкой улыбке ярко накрашенными губами на коричневом лице. Правое ухо парня было утыкано булавками и покрыто спекшейся кровью. Травматический пирсинг. Очень в духе панка.
Как его звали? У меня в памяти застрял зазубренным осколком образ, болезненный и нечеткий. Твою мать! Месиво психологической грязи, в котором обыкновенно тонули мои школьные воспоминания, исчезло, оставив четкую картину того, как будет выглядеть лицо этого парня через три часа (залитое кровью). Я смотрела, как он дергается в такт музыке, такой сердитый и живой. Мне нужно было вмешаться. В противном случае произойдет что-то ужасное. Много всего ужасного. И все это приведет к изуродованному телу, которое лишили жизни и сбросили с моста.
Теперь, когда я находилась здесь, быть может, я могла исправить это повествование и сделать так, чтобы все было хорошо. Я протиснулась из толпы, прочь от смеха Хитер и своего собственного помолодевшего лица, на дорожку, ведущую к стоянке. Проходя мимо ларька с сувенирами, я ощутила болезненный укол ностальгии, прочитав широко известный в свое время призыв «Черной Образины»: «СДЕЛАЕМ ТАК, ЧТОБЫ КАЛИФОРНИЯ СНОВА СТАЛА МЕКСИКАНСКОЙ! ОТСОСИ МОЙ ПЛАСТИКОВЫЙ ЧЛЕН! ШЛЮХИ ВСЕХ СТРАН, ОБЪЕДИНЯЙТЕСЬ!» Наконец я добралась до своей взятой напрокат машины. Музыканты еще не начали исполнять на бис – это давало мне достаточно времени, чтобы сделать правку. Повернув ключ зажигания, я ощутила волну безрассудства. Я правда вернулась сюда из-за донесения Беренис или же с самого начала подсознательно надеялась на что-то подобное? На какой-то предлог вмешаться в свое собственное прошлое?
Я пожалела о том, что не могу вспомнить ту кратчайшую дорогу, по которой проехала тридцать восемь лет назад, напрямую мимо торговых центров, церквей и обнесенных стеной жилых комплексов Ирвина. Сейчас мне предстояло бороться со сплошными заторами. Вывернув на шоссе 405, я сбросила скорость, размышляя о том, что делаю. «Дочери Гарриэт» ждали моего возвращения в 2022 год, и мне нужно было рассказать им о последователях Комстока. Я должна была вернуться к Машине. Однако ситуация была чрезвычайной – необходимо спасти тому парню жизнь.