Альманах «СовременникЪ» №7(27) 2021 г. (в честь Льва Толстого) - читать онлайн

Когда-то в облаках парили,

а ныне канули на дно,

ах, мысли, жаль, что вас сломили

печали, горести, вино…

Вы позабыли то, что знали,

любили, чтили и ещё

Поэту душу окрыляли

и возносили высоко…

Увы, немы, негромогласны,

пусты уже давным-давно,

а были всё же так прекрасны,

когда звучали заводно…

Когда-то в облаках парили,

а ныне канули на дно,

ах, мысли, жаль, что вас сломили

печали, горести, вино…

В её чертах унылость, беднота,

увяли краски, но огонь листа

остался в памяти, на сердце у меня

и грусть от слёз осеннего дождя.

Природа всё бледней день ото дня,

нет пенья птиц, чудесного словца,

лишь ветер подвывает, всё крича,

метёт проворно осень прочь с крыльца.

Зима уже одной ногой пришла,

сестрицу осень крепко обняла,

но только всё ж ещё из-за угла

не смеет выйти: не её пора.

Повсюду дрёма да мертвецкий сон,

безмолвны реки, в сезоне полутон,

и только стаи голубей, ворон

не сломлены и держат свой фасон.

На жизнь прошедшую смотрю

и делаю себе упрёк,

в одном, в другом себя корю,

но получаю всё ж урок.

Бранился было непристойно,

грешил, сознаюсь честно, да,

но жизнь прожил вполне достойно,

ведь делал добрые дела.

Да, тело в шрамах, душа в ранах,

и знаю точно навсегда,

что мир давно погряз в обманах,

но вера в правду всё ж сильна.

Сильна любовь и крепка дружба,

есть стержень, доблесть, кредо, честь,

за здравие пусть будет служба,

да только вас прошу учесть.

На жизнь прошедшую смотрю

и делаю себе упрёк,

в одном, в другом, скорбя, корю,

но получаю всё ж урок.

Неизлечимы раны, нет,

Души больной, Души тревожной,

и пусть пройдут хоть сотни лет,

смеяться ей всё ж будет сложно.

Ей сложно будет возродиться,

расправить крылья, чтоб взлететь,

с луною, с солнцем в пляс пуститься,

мечтать, парить и песни петь.

Мечтать и петь Душа не в силах,

давно уже истощена,

забыла, как в благих порывах

вершила добрые дела.

Ответь, Господь, за что страданье,

за что Душа обречена,

Твоё ли это наказанье,

а может, просто быть судьба.

Неизлечимы раны, нет,

Души больной, Души тревожной,

и пусть пройдут хоть сотни лет,

смеяться ей всё ж будет сложно.

Есть междометия «Ох!», «Ах!», «Увы!»,

мне кажется, знакомы вам они,

частенько говорим их всё же мы,

вздохнув, конечно, перед «Извини».

Мне тут же помнится «Да!» и «Нет!»,

досрочный и простой ответ,

а также «Очень может быть!»,

чтоб сразу вас не огорчить.

Чтоб сразу вас не огорчить,

надежду дать и оживить,

но после «Ох!», «Ах!», «Увы!»

протяжный вздох и «Извини».

Есть междометия «Ох!», «Ах!», «Увы!»,

мне кажется, знакомы вам они,

частенько говорим их всё же мы,

вздохнув, конечно, перед «Извини».

Кто на распутье не стоял,

кто зло и благо не встречал,

кто близких в жизни не терял,

простите мне… таких не знал…

Кто совестью всё торговал,

кто другу яд в бокал мешал,

кто улыбался, подставлял,

простите мне… не уважал…

Кто в жизни сам себя ковал,

кто спотыкался и вставал,

кто веровал, не предавал,

простите мне… им руку жал…

Кто нос до звёзд не задирал,

кто видел явь среди зеркал,

кто понял жизнь и не стонал,

простите мне… всегда искал…

Простите мне… вы всё простите…

но измениться только не просите,

в заоблачные выси не зовите,

вам говорю: простите мне, простите.

Слёзы – брызги, кто же спорит,

может, есть, кто не проронит

толику душевной влаги

в горе, в радости, в печали.

Влаги, что из глаз от сердца

у юнца и у младенца,

у мужчины и у дамы,

что от счастья, что от драмы.

Кто навзрыд, а кто в платок,

кто-то скупо в уголок,

кто в подушку, кто в плечо,

кто открыто, горячо.

Слёзы – брызги, кто же спорит,

может, есть, кто не проронит

толику душевной влаги

в горе, в радости, в печали.

Что день сулит, ещё не знаю,

ещё не знаю ничего,

крещусь, молюсь и уповаю

прожить достойно всё ж его.

Прожить достойно и во благо,

во благо жизни для людей,

чтоб каждый сирый бедолага

увидел свет среди теней.

Увидел свет, увидел счастье,

ненастье навсегда забыл,

ожил душою в одночасье,

а сердце доброте открыл.

Открыл и сбросил также маску,

страданий маску прочь с лица,

чтоб жизнь, похожая на сказку,

была отсель и до конца.

Я не в силах взгляд оторвать

и руками закрыть глаза,

любо мне, но трудно дышать,

без запинки молвить слова.

О девушке в платье белом,

тихой, скромной, простой,

с идеальной фигурой и телом,

с кристально чистой душой.

С лицом удивительно милым,

с золотистой длинной косой,

с настроеньем шутливо-игривым,

с улыбкой чуть-чуть озорной.

Я не в силах взгляд оторвать

и руками закрыть глаза,

любо мне, но трудно сказать,

о любви молвить слова.

Я с трепетом в углу стоял,

смотрел, молился на икону,

закончив, на пол ниц упал

и молвил тихо просьбу Богу.

Родных и Близких сохранить,

пока по свету я скитаюсь,

недуги все их исцелить,

о большем молвить не решаюсь.

Не смею большего просить,

не смею я Тебя тревожить,

лишь только веровать, любить

и благо в мире приумножить.

Я каюсь в смертных всех грехах,

в поступках низких, недостойных,

я пред Тобой, в Твоих руках,

всё время в мыслях беспокойных.

Я с трепетом в углу стоял,

смотрел, молился на икону,

закончив, на пол ниц упал

и молвил тихо просьбу Богу.

Было или не было, а впрочем, всё равно,

жаль, ничего не сложено и не решено,

жаль того, что вычтено и поделено,

да попросту потрачено, утрачено давно.

Жаль того, что кануло в Лету навсегда,

жаль, что не вернутся уж годы никогда,

жаль, что так бездарно пройдена стезя,

жаль, не воротиться и не начать с нуля.

Жаль того, что жалиться людям суждено,

жаль того, что руки свесить так легко,

жаль того, что сердцу биться тяжело,

а душе в темнице без света всё ж темно.

Было или не было, а впрочем, всё равно,

жаль, ничего не сложено и не решено,

жаль того, что вычтено и поделено,

да попросту потрачено, утрачено давно.

Из тихой тайной темноты

незримые восходят тени,

и гаснут искорки души,

мечты сжимают лапы лени.

Сжимают крепко, беспардонно,

не церемонятся они,

бестактно, нагло, монотонно,

уж сил нет молвить «отпусти».

Уж сил нет молвить и очнуться,

расправить крылья, воспарить,

чтоб в поднебесье улыбнуться

и утопично жизнь прожить.

Да, утопично! Да, свободно!

Открыто, искренне, любя!

С достоинством и благородно!

Мечты лелея и храня!

Мечты храня от хитрой лени,

коварной жизненной стези,

незримо восходящей тени

из тихой тайной темноты.

Пробежал мороз по телу

от макушки и до пят,

сердце ёкнуло, но смело

застучало вновь опять,

улыбнулась душа свету,

кой мерцает впереди,

прочь ушло оцепененье,

ноги к цели понесли.

Безустанно и поспешно

сквозь бурьян да бурелом

влачат ноги бренно тело,

позабыв навеки сон,

днём и ночью, в непогоду,

без оглядки, лишь вперёд

топают к заветной цели

чрез сплетения невзгод.

Шаг за шагом, где нахрапом,

где на брюхе, где бегом,

день за днём, добычей где-то,

а порою и стрелком,

ближе-ближе, нет сомнений,

цель заветная видна,

шаги в нужном направленье,

миг – и будет цель взята.

Пробежал мороз по телу

от макушки и до пят,

сердце ёкнуло, но смело

застучало вновь опять,

улыбнулась душа свету,

кой мерцает впереди,

прочь ушло оцепененье,

ноги к цели принесли.

Не тот мне друг, кто мёдом мажет,

а тот, кто правду всю расскажет,

у лжи ведь ноги коротки,

нам вместе с ней не по пути.

Не по пути, не по соседству,

взашей плутовку, прямо в дверцу,

чтоб неповадно было вновь

захаживать на мой порог.

Не та мила мне, ночь кто дарит,

а та, кто сердце моё ранит,

врачует душу, и пленит,

да счастье бережно хранит.

За мной идёт в огонь и воду,

не отрекаясь в непогоду,

безумно любит, не юлит,

она мой свет, она магнит.

И тот, и та, и те, и эти —

есть люди разные на свете:

кого встречаем мы в пути,

кого храним в своей груди,

кого обходим за версту,

кого пускаем в дом в грозу;

но каждый должен сам решать,

кого любить и почитать.

Отчего же жгучая мука,

неуёмная боль и тоска

всё чаще терзают мне душу,

в цвет траура красят глаза.

Отчего же сам я не знаю,

нет догадок совсем у меня,

но надежду всё ж не теряю

эту тайну открыть для себя.

Эту тайну открыть, отведать,

даже если будет горька,

возможно, что-либо сделать,

дабы муку облегчить слегка.

Дабы боль и тоска стеснялись

настырно мне в душу лезть,

а счастье и радость пытались

сказать, что и им место есть.

Отчего же жгучая мука,

неуёмная боль и тоска

всё чаще терзают мне душу,

в цвет траура красят глаза.

Стократ доволен я тому, что есть,

но всё ж о большем, как и все, мечтаю,

люблю я вкусно выпить и поесть,

не думая о лишних килограммах.

Стократ уверен я тому, что есть

на белом свете доброта и пониманье,

но только всё ж мне не даёт прозреть,

как говорится, простота людская.

Стократ обязан я тому, кто есть

мне Мать, Отец и вся Семья большая,

что дали жизнь и радость мир узреть,

от бед и горестей меня оберегая.

Стократ понятен я тому, кто есть,

кто путь свой честный прямо продолжает,

не ищет троп на шею, чтобы влезть

и въехать бы на ней в ворота рая.

Узник жизни, узник тела,

дух в темнице заточён,

жаждет воли, жаждет неба,

жаждет ночью он и днём.

Всё взирает, зрит на волю,

всё взывает он к Отцу:

«Подари, Господь, свободу!

Я грехи все искуплю!

Я взываю, Боже правый!

Я с молитвою к Тебе!

Верую и уповаю

в бренном теле на земле!

В бренном теле погибаю!

В бренном теле, что в тюрьме!

В бренном теле увядаю,

не взыщи, но тесно мне!»

Узник жизни, узник тела,

дух в темнице заточён,

жаждет воли, жаждет неба,

жаждет ночью он и днём.

Сколь различны настроенья,

обстоятельства и боль,

но душе нужны движенья,

даже если в теле хворь.

Ей нужны порывы к свету,

к вере, к Богу, к доброте,

её глас подобен эху,

но беззвучен на Земле.

Глас беззвучен, но, возможно,

мы глухи к своей душе,

говорю вам осторожно,

я не пьян, в своём уме.

Нет, не пьян, и не надейтесь,

я с катушек не слетел,

надо мною вы не смейтесь,

я с беззвучным эхом пел.

Сколь различны настроенья,

обстоятельства и боль,

но душе нужны движенья,

даже если в теле хворь.

Ей нужны порывы к свету,

к вере, к Богу, к доброте,

её глас так громогласен,

слышен даже на Земле.