Глава 2

Небольшой город Курган – неприметная точка на огромной желто-зеленой евразийской карте России, в черно-синем переплетении артерий автомобильных и железных дорог – почти ничем не примечателен. Грязно-синяя вена реки Тобол, темные трубы отравляющих воздух заводов, геометрически-правильные железобетонные коробки пролетарских микрорайонов по окраинам, редкие автобусные остановки, как мухами, облепленные по утрам спешащим на родные заводы похмельным рабочим классом.

Не город – областной центр, административная единица. Подобных в России десятки, и все, как один, неуловимо похожи друг на друга.

И уж если, не дай бог, доведется тут родиться и жить, то вряд ли можно рассчитывать в дальнейшем на что-то путное. В таком городе, как правило, не живут – существуют.

В тоске забранного в бетон пространства жизненный сценарий предопределен на много лет вперед: школа, ПТУ, заарканивание дешевых, вульгарно накрашенных телок на дискотеках, армия, женитьба, завод по производству чего-то важного для страны, но по большому счету ненужного, праздники – баньки по субботам, бытовые пьянки с приятелями и соседями по воскресеньям, как-то незаметно перерастающие в бытовые драки с жестоким кровопролитием…

Тут, в провинциальных областных центрах, люди живут не мыслями и чувствами, а инстинктами, по большей части темными и непредсказуемыми. И, наверное, именно потому в таких городках милиция лютует, как нигде. Может быть, и справедливо: если бы не подсознательный страх перед ментами, если бы не угроза наказания, вся эта дикая орава вечно пьяных бывших пэтэушников, полных нереализованной силы молодых пролетариев, как саранча, разбрелась бы из своих малосемеек, общаг и времянок, насилуя, грабя и сжигая все, что ни попадется, на своем пути.

Короче – снедаемое темными и непредсказуемыми страстями огромное, трудноуправляемое человеческое стадо, которое надо держать в жесткой узде, не боясь перебрать. И потому именно правоохранительные органы в лице ментовки и прокуратуры – поводыри, пастухи и воспитатели одновременно, руководящая, направляющая и карающая сила; само богатство определений говорит о серьезности проблемы.

Наверное, именно о карающей функции правоохранительных органов и думала погожим весенним утром женщина-следователь городской прокуратуры Кургана, допрашивая невысокого молодого человека.

Она была подчеркнуто деловита, грубовата и показательно строга – качества, вполне подходящие для человека этой совсем неженской должности. Профессиональный цинизм и план по раскрываемости преступности быстро приучают плевать на человеческие судьбы. На ней была синяя юбка, чем-то неуловимо напоминающая униформу, строгая белая блузка. На столе – служебные бумаги, телефон черного эбонита, папка с тесемками. Выражение лица – бездушное и безучастное – как нельзя более подходило к казенному слову «прокуратура». Наверняка это на вид бесполое существо и внешность свою получило из казны вместе с папкой, телефоном и этим маленьким кабинетом.

А вот допрашиваемый, наоборот, выглядел спокойным, держался вежливо и рассудительно: так может смотреться человек, уверенный в себе. Немного оттопыренные уши, короткая стрижка темных волос, рельефные мускулы качка, хорошо угадываемые под курткой, – классический курганский типаж. Он почти не выказывал волнения, и лишь глаза иногда беспокойно бегали, не в силах задержаться на чем-то одном.

– Итак, с заявлением потерпевшей вы уже ознакомлены, – произнесла следователь, глядя на допрашиваемого так, словно бы он был мелкой деталью интерьера. – Вы признаете факт изнасилования?

Подследственный передернул плечами.

– Нет.

– Но ведь факт интимной близости – признаете?

– Естественно, – спокойно согласился молодой человек. И тут же добавил поспешно: – Но это было давно… Чуть меньше года назад и по обоюдному согласию. Я уже и забыл…

– Но в заявлении потерпевшей указано, что в отношении ее было применено насилие. – Несомненно, следователь прокуратуры не верила молодому человеку – то ли исходя из женской солидарности с потерпевшей, то ли из профессиональных соображений. – А год назад или вчера… Давности по данной статье не существует.

– Товарищ следователь, я ведь сам в милиции служил, – казалось, молодого человека было трудно смутить. – Это явная подставка. Где свидетельские показания? Где данные медицинского освидетельствования? Почему я узнаю обо всем этом только теперь?

– Значит, факта изнасилования вы не признаете. – Не принимая контраргументы, следователь взглянула на часы: она явно куда-то торопилась. – Хорошо. А как вы объясните, что, кроме этого, на вас поступило еще три заявления и по той же статье?

– Разрешите взглянуть, – молодой человек недоверчиво поджал губы.

Лицо хозяйки кабинета приобрело сонное выражение:

– Прошу.

Серая бумага, катящиеся круглые буквы – по всему видно, под диктовку писалось.

«…Познакомились с ним в парке, спустя полчаса он предложил мне вступить в интимную близость. Когда я отказала, ко мне было применено грубое насилие… Половая близость в извращенной форме…»

Подследственный категорично отодвинул бумаги:

– Вранье. Таких не знаю.

– Да только они вас откуда-то знают, – бумаги профессионально быстро исчезли в папке с веревочными тесемками. – Значит, вы отказываетесь?

– Да.

– А как же со свидетельскими показаниями? Кстати, вот и они.

Впрочем, свидетельские показания, явно сфабрикованные так же, как и заявления «потерпевших», можно было и не читать. Стало очевидно – если уж его, пока еще подследственного, хотят посадить по одиозной 117-й статье, то посадят наверняка.

И надо же – целых четыре изнасилования… Хорошо еще, что не всех одновременно.

Хозяйка кабинета вновь посмотрела на часы, заерзала и, раскрыв папку, произнесла:

– Следствию необходимо еще раз уточнить анкетные данные.

– Хорошо, – молодой человек взглянул на нее с явной ненавистью.

– Фамилия?

– Солоник.

– Имя-отчество?

– Александр Сергеевич.

Дешевая ученическая авторучка следователя что-то пометила в папке.

– Значит, после окончания школы поступили в техникум, призвались, проходили службу в Группе Советских войск в Германии, потом перевелись в техникуме на заочное отделение, работали в милиции, получили направление в Горьковскую высшую школу милиции, откуда вас отчислили за аморальное поведение… Затем – автоколонна, служба во вневедомственной охране, после увольнения работа на спецкомбинате. Все правильно? – говорившая взглянула не на собеседника, а поверх его головы.

– Да, – анкетные данные уточнялись в который уже раз.

– Вот и хорошо. Гражданин Солоник, – следователь поднялась более поспешно, чем требовалось, – вопросов к вам больше нет, вы свободны.

– Простите, а как же очная ставка? Как же медицинское освидетельствование? Откуда вообще эти три взялись? – забеспокоился тот, кого только что назвали гражданином Солоником. – Я ведь сам в милиции служил, знаю, что такое закон.

– Не учите прокуратуру вести следствие, – отрезала хозяйка кабинета. – А то, что вы служили в органах внутренних дел, мы учли. По такому обвинению вас вполне могли поместить в изолятор временного содержания, взамен взята подписка о невыезде. Все, свободны. На суд явитесь по повестке, в противном случае будете подвергнуты насильственному приводу.

И равнодушно отвернулась, давая понять, что беседа завершена.

Подследственный вздохнул, пробормотал нечто невнятное и вышел из кабинета.

Он двинулся по устланному потертой ковровой дорожкой коридору, мимо дверей служебных кабинетов с картонными табличками, вдоль облупленных стен, в густом запахе слежавшихся бумаг, пыли, плесени, сырости и еще чего-то нежилого, какой обычно бывает лишь в присутственных местах…

Вышел из подъезда, с удовольствием вдыхая свежий воздух, осмотрелся…

– А-а-а, Солоник? – неожиданно услышал он над самым ухом.

Молодой человек обернулся – прямо на него шел невысокий чернявый мужчина. Выбритые до синевы щеки, короткая прическа, маленькие, глубоко посаженные глазки… Несмотря на штатскую одежду, можно было с полной уверенностью сказать: это – ментовский оперативник.

Опер смотрел на молодого человека снисходительно, с явным превосходством.

– Ну как дела? – спросил он, закуривая.

Резкий дым дешевой «Примы» ударил в ноздри, и посетитель прокуратуры брезгливо поморщился.

– А тебе какое дело?

– Мог бы помочь… Может быть, договоримся?

– А пошел ты в жопу, пидар дешевый, – душевно посоветовал молодой человек.

Наверняка за свою многотрудную службу мусорскому оперу доводилось выслушивать в свой адрес и не такие пожелания, даже не единожды на дню, и потому он не обиделся: видимо, привык за годы службы.

А потому, выдохнув в лицо молодого человека табачный дым, он лишь ухмыльнулся.

– Зря ты так… Ничего, когда тебя на зоне блатные в очко трахнут, вспомнишь, как меня в эту самую жопу посылал…


Нет ничего печальней, чем несоответствие возможностей и желаний, особенно если желания берут верх.

Устремления, цели, смелые планы на будущее – что может быть естественней, если тебе чуть больше двадцати, а ты только что дембельнулся из армии и уверен в себе, если у тебя есть на то все основания?

Горизонты кажутся безграничными, небо над головой – безоблачным и чистым. Рисуешь мысленные перспективы все смелей и смелей и видишь себя где-то далеко отсюда с карманами, полными коричневых хрустящих сторублевок, разъезжающим по столичным бульварам на приличной тачке в окружении доступных и красивых женщин, сильным и всемогущим…

А о чем еще мечтать в Кургане?

Впрочем, жизнь в затхлой провинции, где распитие «Портвейна-72», культпоходы в «стекляшку» с непременно победной дракой кажутся пределом возможного, не способствует иному пониманию ценностей бытия.

И, естественно, Саша Солоник – плоть от плоти курганский – не являл собой исключение.

Единственный ребенок в семье железнодорожника и медсестры, казалось, ничем не выделялся среди сверстников. Обыкновенная, без всяких «уклонов», средняя школа, армейская служба в братской ГДР, техникум, где Саша учился без особого рвения и энтузиазма, служба в милиции…

В ментовку он попал скорей по инерции, нежели по осознанному желанию: купился на дешевую романтику в духе популярного советского сериала «Следствие ведут знатоки»: служение законности и порядку, эдакое мушкетерское братство, где один за всех, а все за одного… Впрочем, романтики в нелегкой милицейской службе не удалось бы найти и саперу с миноискателем и собакой, разве что создателям заказанных щелоковским МВД телесериалов: это новый сотрудник понял меньше чем через месяц. Свободное время короталось в пьянках, за игрой в подкидного дурачка, перемежающейся рассказами о постельных победах над местными девицами – по большей части мнимых. В ментовке царил грубый мат, чинопочитание, подозрительность, тихое стукачество друг на друга, исподволь поощряемое начальством, и до обидного не наблюдалось какого-либо благородства, подвигов и хитроумных расследований в духе майора Томина и капитана Знаменского.

Мусора ненавидят народ, и народ справедливо платит им тем же: человек в погонах так или иначе вступает в сделку с собственной совестью, и это очевидно для всех. И слышать за собственной спиной шипение – вон пидар, мусор вонючий – нелегкий, но справедливый крест.

Но человек – существо приспособляемое, даже если он в ментовской форме. И если естественная энергия не может быть направлена в нормальное русло (карьера, обогащение, власть), то она находит иные выходы. Как говорится, «вода дырочку найдет». Нашел такую отдушину и сержант МВД Александр Солоник: бабы. Впрочем, в его возрасте выход более чем естественный.

Баб у него было много – счет шел на десятки, если не на сотни. Курганские телки, молодые и красивые, в основном непритязательны и, как следствие, не в пример московским – сравнительно дешевы. Аксиома: если женщина не ценит себя, ее всегда можно купить, главное – угадать с ценой. А цена в условиях развитого социализма в русской провинции была стандартной: накрыть «поляну», выставить бухло позабористей, чего-нибудь наплести о любви, женской красоте и чувствах, намекнуть, что эта встреча с «поляной» и бухлом не последняя, после чего со спокойной совестью совокуплять собственные органы с органами означенной телки до полного изнеможения.

Покупались, как правило, все или почти все – наверное, с тех пор Саша и относился к ним как к глупым продажным животным, которых жестоко презирал, но без которых тем не менее обойтись не мог.

Жизнь текла своим чередом: дежурства в родной ментовке сменялись выходными, одни телки – другими, составлялись рапорты, выносились благодарности и порицания начальства…

Женился, родился сын, затем, как водится, развод, вновь женитьба, еще один ребенок…

Да, жизнь шла по накатанной колее, и молодой сотрудник МВД, конечно же, не знал, какие тучи сгущаются над его головой.

Все началось с поступления в Горьковскую высшую школу милиции. Не то чтобы Саша рвался стать офицером – просто осточертела однообразная жизнь в затхлой провинции. А Горький хотя и не столица, но все-таки большой и относительно культурный город, в котором, кроме всего прочего, можно было всецело предаться единственной страсти – женщинам, благо поблизости ни начальства, ни семьи.

Нижегородки выглядели куда более свежо и незатраханно, чем порядком поднадоевшие курганки, к тому же были куда менее закомплексованны. Короче говоря, едва прибыв на новое место, молодой курсант с головой окунулся в омут непритязательных плотских удовольствий. Постель еще не успевала остыть от предыдущей б…и, а в прихожей уже раздевалась следующая. Телки менялись с регулярностью выходящих с завода ГАЗ новеньких двадцать четвертых «Волг», и все это не могло не стать достоянием начальства.

Был вызов в высокий кабинет, состоялся неизбежно тяжелый разговор.

«Тут слухи пошли, что ты женщин без меры трахаешь», – неприязненно глядя на курганца, молвил пожилой начальник, который в силу возраста и темперамента наверняка не мог похвастаться ничем подобным.

«А что мне – онанизмом заниматься или мужиков трахать? – реакция молодого курсанта была естественной и легко предсказуемой. – Я здоровый мужчина, и с половой ориентацией у меня все в порядке…»

Безусловно, Солоник был по-своему прав, но прав оказался и начальник специфического учебного заведения: все-таки будущий офицер советской милиции должен блюсти моральный облик.

«Вот и хорошо, – сказал он, – если так нравится, трахайся у себя в Кургане».

Пришлось возвращаться на родину. Естественно, моральный разложенец вынужден был уйти из милиции – тем более что курганское начальство в ответ на «свинью» отправило в Горький рапорт: такой-то в органах внутренних дел больше не работает.

Но крест на милицейской службе тем не менее поставлен не был. После недолгой работы в автоколонне Солонику вновь предложили надеть погоны, на этот раз во вневедомственной охране.

Служил он в этой структуре, которую наряду с ГАИ не любят сами менты, недолго: вновь залет, и вновь из-за телок.

Так уж получилось, что он с двумя сослуживцами после дежурства привез на «хату» второпях прихваченную барышню, молоденькую продавщицу из универмага. Поставленная «поляна» и количество уже выпитого бухла, по их мнению, должны были склонить непритязательную работницу прилавка к групповым утехам. Однако то ли барышня попалась слишком щепетильная, то ли опыта у нее недоставало, то ли бухла в нее влили недостаточно – короче говоря, она заявила, что даст, конечно же, всем, но лишь по очереди, потому как очень застенчивая.

Менты и сам Солоник, на квартире которого и планировалась незамысловатая оргия, попытались было успокоить девушку, но телка попалась какая-то нестандартная – закатила истерику со слезами и соплями, швырнула в окно тяжелую хрустальную вазу. Вышло очень некрасиво: скандал, соседи, всеобщее внимание. Продавщицу пришлось отпустить с миром. Но неблагодарная барышня, забыв и о поставленном бухле, и о накрытом в подсобке столе, накатала на Солоника грамотную «свинью» начальству – как на организатора и вдохновителя сексуальных домогательств, равно и хозяина квартиры (притона). Сашу с треском погнали из органов – теперь уж навсегда.

Так Солоник очутился на городском кладбище – могильщиком. Наверное, в такой перемене был скрытый смысл, непостижимая пока ирония: человек, который по долгу службы должен был защищать жизнь сограждан, теперь законно наживался на их смерти.

Давно прошли те времена, когда покосившиеся кресты, печальные надгробия да остроконечные ограды, когда все эти ритуальные веночки, виньеточки, розочки, клумбочки и эпитафии «Помним, любим, скорбим» услужливо вызывали в памяти проникновенно печальные поэтические строки, или кладбищенские элегии. Ассоциация с принцем Гамлетом, держащим в руке человеческий череп, равно и похоронная атрибутика наводили на философские мысли о бренности человека и суете сует. Современное кладбище в условиях развитого социализма стало одним из немногих относительно легальных способов обогащения. И потому российский пролетарий, рывший могилы, был далек от классического шекспировского могильщика, всем своим видом напоминающий, что ему обязательно следует дать на водку. Эпоха научно-технической революции скорректировала образ работника кирки и лопаты: рабочий «Спецкомбината» или «Бюро ритуальных услуг» еще в середине восьмидесятых был человеком небедным. Разъезжал по городу на престижной модели «Жигулей» и каждое лето отдыхал в Болгарии или Чехословакии. Он хорошо знал, сколько стоит рытье могилы зимой, сколько можно содрать с родственников за срочность, сколько заломить за престижный участок. И с ним не принято было торговаться.

Ну а глубокую скорбь, которая должна непременно присутствовать в этом печальном ритуальном действе, с избытком поставляли клиенты.

Перемена статуса радовала: незаметно появились деньги, купил машину – пусть подержанная, но все-таки своя. Телки, как известно, клюют на мужчину с автотранспортом: наверняка именно этот фактор оказался решающим. Казалось, теперешним положением надо дорожить, не допуская очередных скандалов. Но человеческая природа, стремящаяся к удовольствиям, несовершенна, а непредусмотрительность, помноженная на молодость, под стать ей; относительно легкие деньги кружили голову…

Новый рабочий «Спецкомбината» никогда не замечал за собой склонности к философским абстракциям и обобщениям, но на курганском кладбище неожиданно для себя вывел две вещи – простых, как кирка, и непритязательных, как самый дешевый гроб: во-первых, смерть, какая бы она ни была, стоит денег. Странно, но часто куда больших, чем сама жизнь. А во-вторых – и это самое главное! – Солоник всем своим естеством понял: все, что его окружает, делится лишь на «них» и на него самого. «Они» – это все остальные, а «он» – это он. А коль жизнь дается один раз, то для того, чтобы прожить ее, не стыдясь за бесцельно прожитые годы, надо использовать любого и каждого в интересах собственной выгоды, но только так, чтобы они этого по возможности не замечали.

А под «собственной выгодой» Саша понимал лишь одно: то, что приносит ему удовольствия.

По – прежнему удовольствие приносили телки. Тогда он еще не знал, что умение внушать страх, например, или полная, безграничная власть над человеком способны также доставить ни с чем не сравнимое удовольствие.

Солоник подсознательно стремился к равновесию – между возможностями и желаниями. Правда, равновесие это оказалось шатким и хрупким…

Бабы менялись чаще, чем катафалки на кладбище, хотя и катафалков тоже было немало. Жизнь казалась спокойной, лишенной опасностей, но это только казалось.

Первый звонок прозвенел через несколько месяцев, но Солоник не придал ему никакого значения.

Несостоявшийся офицер милиции аккуратно по два раза в неделю ходил тренироваться в зал местного спортобщества: выпивал он редко, никогда не курил, постоянно следил за собой. Однажды после тренировки к нему подошел невысокий черноволосый мужчинка с круглой женской задницей и невыразительными, словно булыжники, глазами и отвел в забитую старым инвентарем подсобку. Он представился милицейским опером, старшим лейтенантом Владимиром Ивановичем Пантелеевым. После чего развязно предложил стать внештатным сотрудником милиции, иначе говоря – стукачом.

– Для тебя, бывшего сотрудника МВД, это большое доверие, – морщась от острого запаха пота, исходившего от бывшего коллеги, произнес мусор и, даже не дождавшись согласия, продолжил: – К нам в ГОВД поступил сигнал о нарушениях финансовой дисциплины на вашем «Спецкомбинате». Так вот, твоя задача…

– А пошел ты в жопу, говнюк, – лаконично порекомендовал Солоник. – С ментовкой я давно уже завязал, так что ты, пидар, сам в дерьме копайся, если нравится…

Названный пидаром мусор Пантелеев подумал было впасть в амбицию, но, скользнув взглядом по рельефным бицепсам собеседника, решил этого не делать; во всяком случае – здесь и пока.

– Ну как хочешь, – с нехорошей улыбкой, кривившей нижнюю половину его рта, ответил мент. – Смотри, чтобы у тебя неприятностей не было…

Правильно говорят – если неприятности должны произойти, то они произойдут обязательно; тем более если их сулит милицейский опер.

Так оно и случилось…

Как-то с приятелем они отправились в парк культуры и отдыха – общепризнанное место съема телок. Ждать долго не пришлось – прихватили двух первых подвернувшихся, недорогих, но душевных и, что главное, – вызывающе сексапильных. Телки были согласны на все и в первый же вечер. Бывший мент и его компаньон, профессионально оценив их свежесть и дешевизну, усадили девчонок в «жигуль» и повезли в однокомнатную квартиру богатого могилокопателя.

В соответствии с местными канонами холостяцкого гостеприимства была выставлена «поляна», девушки были грамотно напоены и полюбовно разделены. Приятель уединился с той, что назвалась Таней, Саше досталась Катя.

То ли Катя чем-то понравилась ему, то ли девушка, кроме банального траханья, хотела чего-то иного, романтически возвышенного, но так или иначе исподволь приворожила к себе молодого человека. На этот раз Солоник изменил собственным принципам – Катя превратилась в стационарную спермовыжималку, эдакую «скорую помощь»: вариант, вполне подходящий при переизбытке в организме органического белка.

Естественно, она не была у него единственной – по мнению Солоника, ничто так не губит современного мужчину, как пошлое постоянство.

Ну а потом прозвучали сакраментальные слова: «Я тебя люблю, давай жить вместе…» Слова эти были произнесены Катей, что вполне естественно для девушки, осознавшей необходимость замужества по перезрелости.

Саша, разомлев до полной потери бдительности, сперва вроде бы и согласился «жить вместе», но потом, осознав бесперспективность третьего брака, справедливо послал наглую б…ь куда подальше. Она обиделась, но перечить не стала. Впрочем, девушка Катя недолго скучала в одиночестве – высокий, статный участковый милиционер, из тех, о которых провинциальные девушки уважительно говорят «положительный мужчина», грамотно снятый ею в том же парке, составил Кате достойную пару.

Искренне пожелав молодым тихого супружеского счастья, совета да любви, Саша со вздохом принялся за ее подругу Таню – ту самую, которую они подсняли вместе с Катей и которую трахал его приятель.

Таня оказалась полной дурой – что, впрочем, неудивительно для девушки, регулярно выходящей по вечерам на промысел в парк культуры и отдыха. После первого же сеанса она сообщила о произошедшем лучшей подруге, заодно поинтересовавшись ее ощущениями, чтобы сравнить с собственными. Катя растерянно сопела в трубку, и Таня, приняв ее молчание за одобрение, похвасталась, что под этим невысоким пацаном она кончает по десять раз на день и что он удовлетворяет ее полностью – не то что Катин муж. Ко всему прочему она, вдохновляясь собственным враньем, естественно, присовокупила, что уже подала с Сашей заявление в загс и приглашает на свадьбу.

В Кате закипела дикая слепящая ярость – желание отомстить мужчине, который нагло ее бросил, не женившись, оказалось сильней репутации «порядочной замужней женщины»: нет ничего страшней, чем советская б…ь, которой предпочли ее лучшую подругу.

Спустя несколько дней в городскую прокуратуру было подано заявление об изнасиловании, и ничего не подозревавший Солоник с удивлением получил повестку явиться для дачи показаний «в качестве обвиняемого».

И вот теперь, погожим весенним днем, этот самый опер вновь как бы невзначай встретился с несостоявшимся стукачом: по ехидно-торжествующему выражению глаз было очевидно, кто стоял за этой повесткой.

«Когда тебя на зоне блатные в очко трахнут, вспомнишь, как меня в эту самую жопу посылал», – безусловно, профессионал Пантелеев знал, что говорил.

Несомненно, и те три заявления от «изнасилованных», и «свидетельские показания» представляли собой профессионально организованную мусорскую подставу. А Катя послужила лишь катализатором…

Ржавый механизм советского правосудия со скрежетом провернулся, валы медленно завращались, колесики застучали, и теперь, казалось, ничто не могло этот механизм остановить…


Суд над Александром Солоником скорее напоминал работу заводского конвейера, нежели акт торжества правосудия. Саша явился по повестке, переговорил с адвокатом, сел на вытертую до зеркального блеска скамью, выслушал все пункты обвинения. В полупустом зале – несколько близких приятелей, бывшая жена, вторая по счету, старики-родители – слушают судью, прокурора и защиту, вертят головами, ничего не понимая…

Судья – толстая, дебелая баба с маленькими сонными глазками, острыми зубками и круглыми щеками, чем-то неуловимо похожая на хомячка, – задает вопросы, один другого глупей.

Хочешь – отвечай, хочешь – не отвечай, все равно вина твоя для всех уже доказана. Алиби у него не было – какое алиби год спустя? Да разве он и припомнит, что делал вечером в конкретное время конкретного дня?

Классическая подстава…

Зато у следователя прокуратуры непоколебимая убежденность в его вине, а главный козырь – свидетельница Катя с ее нелепыми показаниями; злопамятная б…ь надолго затаила обиду на несостоявшегося мужа.

И пусть адвокат настаивает на возвращении дела на доследование, пусть ссылается на грубое нарушение процессуальных норм, общую размытость обвинения и явную сфабрикованность всех свидетельских показаний – ввиду «внутреннего убеждения» доводы защиты кажутся судье несущественными.

Когда наконец все формальности были соблюдены, судья, поправив то и дело сползавшие с переносицы очки в грубой металлической оправе, дежурно спросила:

– Подсудимый Александр Сергеевич Солоник, вы признаете себя виновным?

– Нет, – твердо ответил тот.

Больше его расспрашивать не стали: а чего спрашивать, и так все ясно…

Судьи, посовещавшись для приличия минут пятнадцать, вернулись в зал, уселись, переглянулись и «именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики» приговорили Солоника Александра Сергеевича к восьми годам лишения свободы с отбыванием срока наказания в колонии усиленного режима.

– С изменением меры пресечения… Взятие под стражу в зале суда, – закончила тетка-судья, заодно напомнив о возможном обжаловании.

Сперва он даже не поверил: неужто это о нем? Ему – восемь лет? Его – под стражу?

– За что? – в зале завис естественный вопрос, но судья даже не вздрогнула – теперь перед ней был уже не свободный гражданин, хотя и подследственный, а зэк – то есть и не человек вовсе.

– Сука ты… – сдавленно прошипел осужденный в адрес судьи, медленно осознавая услышанное. – Я и тебя, гадина, трахнул бы во все дыры, будь ты помоложе, посвежей и не такой уродливой…

– Прошу занести это в протокол как угрозу, – мгновенно отреагировала судья и, казалось, тут же забыла о человеке, которого она только что обрекла на восемь лет за колючей проволокой.

Да, все было бесполезно – без пяти минут зэк Александр Солоник отчетливо понял это, едва взглянул на конвой. Вот сейчас на его запястьях щелкнут стальные наручники, выведут его в коридор, затем – во дворик, где наверняка ждет машина-автозак, именуемая в просторечии «блондинкой». А затем – городской следственный изолятор, где его, бывшего мента, осужденного к тому же по такой нехорошей статье, ничего хорошего не ожидает.

А от желанной свободы его, молодого и уверенного в себе, отделяют всего только несколько шагов.

Мысли работали на удивление четко, и единственно правильное решение пришло мгновенно: бежать! Прямо отсюда, из зала горсуда…

Безразлично-усталый конвой уже приближался к нему. Вот, сейчас…

– Простите, я могу попрощаться с женой? – прошептал осужденный, соображая, что делать дальше.

– Чего уж, прощайся, только быстро, – передернул плечами бывший коллега-мусор и посмотрел на осужденного не без сожаления.

Поцеловал все еще ничего не понимающую бывшую жену, скосил взгляд на сержанта – «рекс» – конвоир выглядел спокойным и безмятежным.

– Ну все, хватит, давай на коридор, – Солоник ощутил на своем плече руку мента и понял – пора!

Сашу, как он и предполагал, вывели в коридор – осужденный сразу же подметил, что народу там немного. Это хорошо – вряд ли найдется энтузиаст из публики, который попытается его задержать.

Сейчас, еще один шаг, еще…

Потом он много раз пытался восстановить тот побег в деталях, но не получалось. Мысли путались, последовательность событий мешалась. Запомнились лишь фрагменты: будто яркие вспышки света выхватывали из черных провалов памяти то один, то другой.

В коридоре нарочито-рассеянно оценил ситуацию, присел на корточки, сделав вид, что хочет завязать шнурок ботинка. «Рексы» даже не насторожились.

Резкий удар в солнечное сплетение ближайшему – тот согнулся, точно дешевый перочинный ножик. Следующий удар пришелся точно в кадык – второй конвойный отключился мгновенно.

А дальше – резкий рывок к дверному проему, сухой треск открываемой двери, задние дворы, какие-то закоулки частного сектора, гаражи, заборы, безлюдные улочки… Спустя каких-то десять минут осужденный на восемь лет лишения свободы был уже далеко от здания городского суда…

Загрузка...