Любой человек, впервые попавший на московскую улицу со странным названием Матросская Тишина, что в районе Сокольников, наверняка обратит внимание на комплекс мрачных сооружений, громоздящихся слева от набережной Яузы. Это – столичный следственный изолятор номер один, более известный под тем же названием, что и сама улица.
Знаменитый СИЗО «Матросская Тишина»… Толстые кирпичные стены, геометрически правильные проемы окон, забранные массивными решетками, высокий забор с глухими металлическими воротами. Проникнуть за эти стены можно лишь в качестве родственника, следователя или адвоката тех, кто содержится в следственном изоляторе. Ну и, конечно, в качестве задержанного. Их привозят в милицейском «воронке», почему-то именуемом на жаргоне обитателей тюрьмы «блондинкой».
В СИЗО несколько корпусов, но наиболее серьезным считается внутренний, девятый. До начала девяностых он относился к компетенции КГБ, и потому порядки в нем по-прежнему много жестче, чем в остальных.
Длинный, уходящий вдаль коридор, подвесные металлические перильца по бокам, потолок в металлической сетке, телевизионные мониторы и десятки дверей в камеры, или, как чаще именуют их здесь, – «хаты». Такую картину видит всякий, проходящий по этажам, будь то коридорный, начальник корпуса и, конечно же, вызванный на допрос подследственный.
Именно такую картину и наблюдал второго июня 1995 года невысокий жилистый мужчина лет тридцати, с аккуратно подстриженной шкиперской бородкой. Его вели по галерее два сержанта внутренней службы. Первый шел впереди, второй – рядом с обладателем бородки, запястья их рук были соединены наручниками.
Длинные переходы, бесчисленные переборки, решетки, металлические двери камер, мерцающие обманчивой синевой экраны мониторов – на них видны все главные артерии следственного изолятора.
Переход, лестница, еще одна лестница, снова переход, коридор и – пришли.
Тот сержант, что двигался первым, приоткрыл дверь, заглянул в кабинет и, окинув взглядом напарника, привычно скомандовал:
– Веди!
Дверной проем был узок, и подследственного пришлось пропустить вперед. Следом за ним двинулся сопровождающий.
Лязг снимаемых наручников – впрочем, спустя несколько секунд их освобожденная от руки сержанта половинка пристегнута к столу, чтобы подследственный не мог вырваться. Еще минута – и «рексы» (так обычно именуют тут конвоиров) покинули кабинет.
Подследственный остался один на один с посетителем. Невысокий, интеллигентного вида, с аккуратно подстриженными усиками, с быстрыми, но точными движениями, он смотрел на него, как лечащий врач смотрит на безнадежного пациента, которому уже не помогут ни лекарства, ни операция. Столь печально и понимающе не может смотреть ни ближайший родственник, ни «рекс», ни тем более следователь. Такой взгляд бывает лишь у опытного адвоката, понимающего всю безысходность ситуации…
Так оно и было на самом деле: посетитель СИЗО, сидящий за столом, действительно был защитником – единственным человеком, способным хоть чем-то помочь попавшему в эту тюрьму. А прикованный наручниками к столу невысокий жилистый мужчина со шкиперской бородкой соответственно был подследственным, но очень даже непростым подследственным…
Его имя наперебой склоняли газеты, оно почти ежедневно звучало с экранов телевизоров, на планерках РУОПа и МУРа, в камерах СИЗО и в фешенебельных апартаментах «новых русских». Число убийств, приписываемых этому человеку, множилось с каждым днем.
Имя его – Александр Солоник.
Оно внушало ужас многим: от седых, состарившихся на службе следователей прокуратуры до заматерелых на зонах и пересылках воров в законе; от не в меру борзых авторитетов новой формации, именуемых чаще «отморозками», до респектабельных, уверенных в себе и своей охране банкиров и бизнесменов. «Киллер номер один», «безжалостный наемный убийца мафии», «самая загадочная фигура современной криминальной истории России», наконец, «Александр Македонский» – так именовали сидевшего теперь перед Адвокатом человека, пристегнутого к столу наручниками…
Первым начал Адвокат.
Кашлянул, зашелестел пачкой сигарет и, закурив, произнес:
– Понимаешь, Саша, экспертиза установила, что во время перестрелки на Петровско-Разумовском рынке все пули были выпущены из твоего пистолета. Одних только милицейских трупов – три. Сам понимаешь, против очевидного не пойдешь. Конечно, можно обратиться к прокурору, ходатайствовать о повторной экспертизе, но это наверняка будет расценено как затяжка времени.
Подследственный поморщился – он берег здоровье, не курил, и сигаретный дым всегда раздражал его. Удивительно, но слова об экспертизе, похоже, особо не взволновали Солоника. Взглянув на Адвоката, он ответил:
– Расстреливают у нас не более десяти процентов. А до расстрела… еще дожить надо.
Странно было слышать эти слова от подследственного, на которого повесили больше десятка убийств; последнее же замечание о том, что «до расстрела дожить надо», и вовсе заставило Адвоката вздрогнуть.
– Пойми, – он стряхнул сигаретный пепел, – мне ведь тебя защищать… Необходимо выработать тактику, стратегию, мне нужно знать – что признавать, а что ставить под сомнение.
Солоник вздохнул:
– Да ладно… Какое это теперь имеет значение?!
Они говорили, как и обычно, часа полтора. Удивительно, но подследственный, которому, несомненно, грозила высшая мера, выглядел куда более спокойным и уверенным, нежели защитник. Он улыбался, переводил разговор на какие-то пустяки – мол, хорошо бы снять фильм или написать книгу о его жизни.
Глядя на него, Адвокат невольно думал: так может вести себя человек, наверняка уверенный в своем будущем, или тот, кто уже со всем смирился, или, в конце концов, просто сумасшедший. На второго и третьего его клиент никак не походил…
А последние слова Александра Македонского прозвучали и вовсе странно. Перед тем как в кабинете появились конвойные, он, рассеянно улыбнувшись, произнес:
– Ну, до встречи… Впрочем, как знать: свидимся ли мы еще?!
Сидя за рулем своей «БМВ», Адвокат неторопливо катил по запруженным автомобилями улицам вечерней Москвы.
По соседним рядам Ленинского проспекта проносились автомобили, сигналили, толкались перед перекрестками, суетливо перестраиваясь из ряда в ряд; по грязным, мокрым тротуарам спешили озабоченные прохожие.
Настроение Адвоката было сумрачным и печальным: воскрешались события минувших месяцев, и ничего радостного для себя он в них не находил.
Наверное, правы те, кто утверждает: любое, даже мимолетное соприкосновение одного человека с другим налагает незримый отпечаток на обоих.
Со сколькими людьми, со сколькими судьбами приходилось соприкасаться ему, Адвокату?
Он не считал.
Он просто делал свою работу – мотался по тюрьмам, изучал дела, ловил следствие на проколах и подлогах, выступал на судах…
Но клиентов, подобных этому, в его практике еще не было.
Кто же он на самом деле, Александр Македонский? Наемный убийца организованной преступности? Рыцарь плаща и кинжала? Тайный агент какой-то законспирированной структуры?
Почти неслышно урчал двигатель, и этот звук навевал ощущение спокойствия и безопасности. «БМВ» аккуратно перестраивалась из ряда в ряд, плавно останавливалась на светофорах, пропускала вперед других: у водителя не было ни сил, ни желания прибавить скорость.
А мысли по-прежнему вращались в привычном, накатанном русле.
Меньше чем полгода назад они впервые соприкоснулись. И теперь он, защитник самой загадочной в российской криминальной истории фигуры, обладает определенной информацией – не всей, конечно, но все-таки…
И рано или поздно информация эта выплеснется наружу – нет ничего тайного, что не стало бы явным. Адвокат знал это слишком хорошо…
Незаметно кончался еще один день в «Матросской Тишине» – пятое июня 1995 года. В неволе дни почти неотличимо похожи один на другой: подъем, баландер с завтраком, допросы, беседы с защитником, ну и еще прогулки, телевизор и газеты – единственная отдушина…
За полгода пребывания в следственном изоляторе таких дней у подследственного Александра Солоника набралось много, очень много. Но один, тот, что впереди, наверняка должен был стать последним. И он даже знал, какой именно…
Пусть в газетах о нем пишут полную ахинею, пусть тележурналисты в нелепых домыслах и предположениях противоречат сами себе, пусть следователи прокуратуры вешают на него все киллерские отстрелы, произошедшие в Москве за последние годы! Он один знает, кто он такой и какую работу выполняет; знает это точно и наверняка – так же, как и то, что последний день его пребывания в этих стенах – сегодняшний.
И, словно в подтверждение этих мыслей, дверь его «хаты» открылась – на пороге стоял коридорный, его человек…
– К прогулке готов? – несколько тише, чем обычно, спросил тот.
Обитатель камеры молча вскочил со шконки – он лежал в кроссовках и в спортивном костюме. Солоник знал: то, о чем он мечтал, к чему стремился, должно произойти через несколько минут…
Какая прогулка в половине первого ночи!
Осторожно подошел к дверному проему – «рекс» чуть посторонился, пропуская его вперед.
– Обожди… – коридорный сунул руку в карман, протянул заключенному какой-то темный предмет; в руку узника СИЗО привычно легла тяжелая рукоять пистолета.
Он вопросительно взглянул на коридорного.
– «Браунинг», – пояснил тот. – На крайний случай…
Сунув пистолет за пояс, Солоник наконец выглянул наружу. Коридор был пуст. Удивительно, но даже телевизионные мониторы не выдавали привычного мерцания. Первый пост, второй, третий…
Никого.
Минуты, прошедшие с момента выхода из камеры, казались часами. Коридоры, которым, как кажется, никогда не будет конца, посты, пролеты, лестницы, зловещие звуки шагов…
Вскоре оба остановились перед огромной бронированной дверью. Порывшись в карманах, «рекс» извлек набор отмычек. Амбарный замок в тяжелых ушках поддался без скрежета, так же, как и сама дверь – она плавно и беззвучно отъехала. За ней оказалась площадка, жаркая и пыльная, и лестница, уходящая наверх.
Опрокинутый над столицей купол июньского неба, подкрашенный по краям неровным желтым заревом, выглядел ноздреватым и блеклым. Мелкие звезды сливались с электрическими огнями, и от этого зрелища на душе делалось тоскливо и тревожно.
– Быстрей, быстрей, давай… – нервно торопил коридорный.
Неожиданно он нырнул куда-то в сторону, в темноту, а вынырнув через мгновение, поставил на крышу большую спортивную сумку. Рванул замок – «молнию», извлек кусок брезента, бросил его на колючую проволоку.
– Давай же… – в голосе коридорного звучал неподдельный страх.
Первым полез Солоник, за ним – сопровождающий: сперва перекинул через колючку сумку, затем перелез сам. Александр Македонский взглянул вниз: ярко освещенная улица казалась совершенно пустынной…
В руках «рекса» появилась скрученная альпинистская веревка. Он торопливо размотал бут, щелкнул карабинчиком, пристегивая его к какой-то железяке рядом с собой. Пару раз дернул, проверяя на прочность. Убедившись, что все в порядке, бросил конец вниз.
– Ну, с богом!
Взявшись за веревку, беглец встал на край крыши и принялся медленно, осторожно спускаться. Он даже не догадался вытянуть ноги, и уже через пару секунд сильно ушибся коленями о стену, но боли не почувствовал.
Спускался долго: так, во всяком случае, показалось ему самому. Тонкая веревка острой бритвой резала ладони, ноги нелепо болтались, проваливаясь в зияющую пустоту, тело раскачивалось, как маятник…
Пятый этаж, четвертый, третий…
Справа – зарешеченные глазницы неосвещенных окон, над головой – сочащееся желтой сукровицей небо, внизу – какие-то строения, медленно выплывающие из темноты.
Второй этаж – осталось несколько метров. Сейчас, сейчас, еще чуть-чуть – и можно прыгать вниз.
Прыжок – двухскатная металлическая крыша будочки запела, завибрировала под ногами. Солоник, потеряв равновесие, скатился вниз, но удивительно четко зафиксировал тело на ногах.
Неужели свершилось?!
Подняв голову, беглец увидел, как «рекс» перебрасывает свое тело через парапет крыши. Взялся за конец веревки, натянул, чтобы тому было проще спускаться. Ожидание длилось целую вечность – Солоник не считал, сколько времени прошло с того момента, когда он покинул камеру.
Да и кто бы на его месте вел отсчет времени?
А внизу их уже ждали: темный мертвый контур припаркованной неподалеку иномарки внезапно ожил, на мгновение мигнув фарами, и беглецы поняли – это за ними.
Спустя мгновение недавний узник спецкорпуса СИЗО и его помощник уже сидели в теплом темном салоне, а еще через несколько секунд машина, тихо заурчав двигателем, медленно покатила по ярко освещенной улице.
Ехали минут двадцать, потом свернули в какой-то дворик.
– Выходи и быстро в «Скорую», – последовала короткая и бесстрастная команда водителя, и по интонациям Солоник определил: команда эта относится исключительно к нему.
Слева действительно стоял реанимобиль, борт его белел на расплывчатом фоне серой стены, на матовых окнах виднелись кресты цвета сырого мяса.
Он подошел к задней дверце – она тотчас же открылась, и из темноты к нему протянулись руки, втягивая в чрево реанимобиля.
– Быстро раздеться, лечь на носилки…
Беглец медлил, но невидимые спасители подгоняли его. Судя по интонациям, они нервничали не меньше его самого.
Шорох срываемой одежды, прикосновение простыни к обнаженному телу, сладковатая вонь кислородной маски, напяленной на лицо…
Над головой взвыла сирена, и вскоре реанимобиль, отбрасывая на асфальт и стены домов тревожные синие проблески, растворился в ночи…
Машина с красным крестом, продолжая разбрасывать вокруг себя пронзительные всполохи, мчалась по московским улицам. На крыше то и дело завывала сирена, а в голове беглеца ржавым гвоздем засели привычные мысли.
Лишь один он, таинственный суперкиллер, знает, кем был все это время на самом деле и какую работу выполнял; лишь один он знает, кто стоит за ним; лишь один он знает, почему ему устроили этот побег… В конце концов, он – один из немногих, понимающих конечную цель появления на свет себя самого, но в новом облике – Александра Македонского.
Перед мысленным взором пронеслась длинная череда суматошных дней и событий безвозвратно минувшего прошлого: что-то он, Александр Солоник, знал наверняка, о чем-то лишь догадывался, а о чем-то приходилось только предполагать.
Впрочем, за достоверность предположений никто не мог поручиться в точности, даже он сам…