Где может быть страшно подводнику? Ну, уж точно не в море. Там всё предельно понятно: слышишь тревогу – бегом занимай свой пост, бояться некогда. Занял свой пост – делай то, что написано в инструкции по данной тревоге, и смотри вокруг, может, кому помочь надо. Ну вот написано, например, что по тревоге «Пожар» ты включаешься в средства защиты дыхания и крутишь катушку ВПЛ. Ну, вот скажите, что может быть страшного в том, что нужно крутить катушку ВПЛ? Катушка смазана, шланг на ней аккуратно уложен тобой же и неоднократно проверен, и хотя в отсеке, вероятнее всего, ничего не видно, жарко, и все кричат, но расположение катушки своей ты знаешь назубок и знаешь, что нужно стать возле неё на колено и крутить от себя. Ну, вот что здесь страшного? А потом, когда всё закончено, вроде бы можно и побояться, но смысла в этом уже никакого и нет – всё же закончилось, и все начинают обсуждать, что и как происходило и кто оказался лошпетом, а кто бежал в отсек с выпученными глазами и эрекцией из трусов. Это же смешно, понимаете?
А бегут все, как угорелые, конечно, потому как попасть в свой отсек нужно обязательно, пока не задраили переборки, потому что в своём отсеке ты нужный винтик механизма из рук, ног, голов и технических средств, а в чужом – бесполезный и лишний разгильдяй. Конечно, ты знаешь устройство чужого отсека, каждый день на отработках вахты ты отрабатываешь свои действия то в одном, то в другом, то в третьем, и поэтому свой знаешь, как родной (а он и есть для тебя родной в море), а чужой – примерно как троюродный. И в чужом отсеке есть свои люди, которые крутят катушки ВПЛ, стоят в готовности на клапанах ЛОХ, несут раздвижные упоры и готовятся тесать клинья с топорами в руках. А тебе поручат, например, стоять на переборке в соседний и держать кремальеру, чтоб никого не пускать, а что в этом почётного и какие нужны нервы, вы можете представить себе, чтоб держать кремальеру и не пускать? Там же люди, товарищи твои боевые и друзья, они в этот самый момент могут гибнуть, а ты стоишь и не пускаешь их. Вот поэтому все и ломятся в свои отсеки, как оголтелые – одно дело сгореть, вращая свою катушку ВПЛ, а другое – выжить, но не пускать своих горящих товарищей. Я с ходу и не скажу, что предпочтительней. Хорошо, если, например, вы живёте в восьмом, а бежать вам по тревоге в восемнадцатый или девятнадцатый, пока всё стадо из жилых разбежится, всяко успеете. А вот если вам в шестнадцатый? Стопудово побежите как есть, схватив одежду и ПДА в охапку. А потом, блядь, начинается:
– Анатолич! Ты себе не представляешь! Стою я на переборке, а за спиной моей пламя, я с огнетушителем и думаю, скока там у него струя-то, чтоб, значит, брови не опалить, а тут в отсек заскакивает Василич с хуем наперевес!! И я думаю, да чо там тех бровей-то, ёпта, и прямо в пламя это бросаюсь грудью, тока бы от Василича подальше! Хххто его знает, что у него там на его молдавском уме!!
И все ржут. И Василич тоже ржёт, ну, потому что смешно же, чего тут страшного-то? Вот. А заранее тем более бояться бессмысленно, хотя бы потому, что возможных опасностей столько, что любой инспектор из службы охраны труда с ума сойдёт, пока все риски учтёт и запишет. Поэтому-то их и нет на подводных лодках – ну чего зря людей с ума-то сводить? Пусть вон в народном хозяйстве пользу лучше стране приносят!
Поэтому страх овладевает подводником в основном при несении им службы на берегу. При несении службы на берегу подводника могут снять с наряда и поставить тут же на вторые сутки, что очень некомфортно отражается на его тонкой душевной организации. Поставить его в наряд на праздник, что приводит его в полное уныние и портит кроме самого праздника и все те дни, которые он ждёт этого испорченного праздника. Лишить квартальной премии, причём произвольно назначив крайним. И практически самое страшное – приказать слазить внутрь пирса.
У нас, например, одно время придумали такую специальную вахту против чеченских боевиков: кроме матроса с автоматом на пирсе ещё должен был находиться военнослужащий с рацией в руках в звании не менее мичмана и за мешками с песком. Логически объяснить предназначение этой вахты и каким, собствено, образом её наличие поможет при нападении чеченских террористов, никто так и не смог. Ну, будет орать этот самый человек, лёжа за мешками с песком, в эту самую рацию: «Мэйдэй! Мэйдэй! Колин мазер шип!» И что? Его же даже и не услышит никто – в прочный корпус рации как бы и не добивают вовсе, а с соседних бортов звуки перестрелки и так будут слышны. Но чем силён флот? Правильно – долбоёбами… То есть я хотел сказать – светлыми умами с инициативой, которая на боевых экипажах нещадно карается, а в штабах, наоборот, крайне приветствуется.
А ещё есть заместители командира дивизии, которым ночью не спится и прямо вот так и хочется проверить, как же она несётся, эта самая чеченская вахта.
– Товарищ дежурный по кораблю! – кричит он утром в трубку. – Почему у вас не неслась чеченская вахта ночью!!!
Не, ну так-то мог хотя бы вопросительную интонацию в конце предложения включить, а то вроде как и вопрос, а вроде как и просто орёт, требуя каких-то нелепых оправданий. Не, ну можно было, конечно, начинать заливать ему в уши, что, мол, именно в это время их и менял, мне же вахтенный доложил, когда его УАЗик по зоне крутился. Но какого хэ, в конце-то концов?
– А мне, тащ капитан первого ранга, некого было выставлять согласно приказу на вахту.
– Как это некого!
И опять вот эти вот знаки восклицания неуместные. К чёму все эти нервы?
– Так это что, у меня по приказу там стоят дежурные по БЧ-2, БЧ-3 и БЧ-4, а как раз в это время был объявлен сигнал «Ветер-2». И дежурный по БЧ-4 обязан, согласно своей непосредственной инструкции, находиться в рубке связи постоянно, а дежурный по БЧ-2 – готовить швартовые команды к выходу, а минёр – свою вахту в это время как раз отстоял и, опять же, должен готовиться к участию в швартовке корабля.
Не, ну чётко я, да, всё по полочкам разложил? А он сопит в трубку, ну, он же начальник, значит я дурак, однозначно, должен быть.
– Вы должны были принять соответствующие меры!
Ну, вот тут, конечно, мне бы промолчать надо было бы, но я не смог. И тоже вот вопросительную интонацию из голоса убрал. Так-то вроде бы и не хамлю:
– Какие, простите, меры. Это не в моей компетенции уже, о чём прямо указано в Корабельном Уставе и инструкции дежурного по кораблю.
– Так! Завтра мне чтоб объяснительную! – звучит мне ответ и бросается трубка.
– Ну что? – спрашивал меня потом командир. – Докладывай, как старшего офицера на хуй посылал.
И, выслушав мой дословный пересказ нашего короткого диалога, добавил:
– Ну дерзил, в общем, да. Объяснительную-то будешь писать?
– Тащ командир, ну в чём я виноват? C чего мне ему объяснительную писать? Я нарушил что-то?
– Эдуард, ты как маленький, ну честное слово! Это ж флот! При чём тут нарушил – не нарушил, здесь не работают эти логические цепочки! Сказали «дурак», ответил «есть!» и пошёл исправлять!
– Да что исправлять-то?
– Да какая в жопу разница? Главное, чтоб пошёл!
– Эдуард, б! – не выдержал зам. – Ну хули ты выебываешься! Напиши, б, эту объяснительную, б, и мы всё замнём, б! А то лишат тебя премии квартальной, как пить дать!
– Я два месяца без зарплаты своей копеечной сижу, меня вообще не пугает перспектива лишиться денег, которые я неизвестно когда получу!
Не, ну психанул я, да. Что-то гордость забулькала. Командир позвонил, конечно, заместителю командира дивизии и попытался решить ситуацию мирным путём, но тот упёрся и ни в какую. Зам пообещал решить вопрос по своим каналам.
А зам у нас был тогда не из классических замполитов, а бывший командир седьмой боевой части, и поэтому нас любил по-настоящему в отличие от замполитов и всегда, всегда старался помочь, чем мог. Замечательный был замполит. Вот почему именно таких и не готовили в этих их бурсах замполитских? Он несколько дней бегал и рассказывал мне, к кому ходил и что объяснял, но в итоге развёл руками – ничего, мол, не вышло – вот приказ по дивизии о твоём наказании, распишись в ознакомлении. Но если вы думаете, что премии меня лишили и в моём личном деле есть запись о наказании, то вы плохо оцениваете степень моей везучести и избалованности судьбой.
Выручил меня на этот раз ни больше, ни меньше, а сам Министр обороны. Примерно через месяц после этих событий и произошёл тот случай с присвоением мне очередного воинского звания досрочно, который вы все уже знаете из рассказа «Я и бал принцесс». И получается вот он, военно-морской оксюморон: одновременно два моих начальника объявляют меня лучшим офицером флотилии и гадким скотом, который из рук вон плохо несёт дежурно-вахтенную службу. Сразу объясню для придирчивых в области этимологии читателей, в чём заключается оксюморон: по факту я получился «хуёвый герой». А на флоте, чтоб вы знали, такого не бывает. На флоте всё по полочкам разложено – вот тут лежат хуёвые, а вот тут – герои. И угадайте, кто из них автоматически считается более прав, а кто – более лев? Ладно, не гадайте, я вам подскажу – ну, конечно же, Министр обороны!
И приказ-то не отменить теперь. Оснований для этого нет – это раз, и получается, что Министр обороны ошибся – это два. Просто его удалили втихаря и все копии уничтожили, мою даже просили у меня вернуть.
– Тащ командир, да не знаю я, куда её дел! Ну, где я её найду? Да на фиг она кому нужна?
– Ну, мало ли, шантажировать потом начнёшь заместителя командира дивизии, он так опасается.
– Сан Сеич! Он же хороший офицер, я это знаю, вы это знаете, ну с кем не бывает-то? Чего мне его шантажировать-то? Гондон я какой, что ли?
– Вот знаешь, Эдуард, за что я тебя люблю?
– Никак нет, тащ командир!
Командир помолчал, потом картинно вздохнул:
– Вот и я не знаю.
А в пирс я тоже один раз лазил. Но эта история заслуживает того, чтоб рассказать её отдельно.