Глава 2
Сначала мы пересекаемся словно случайно – находим друг друга глазами средь людей, сталкиваемся на прогулках, – затем намеренно ищем встреч взглядами и обмениваемся благожелательными улыбками. Постепенно наши встречи становятся регулярными. Общение начинается с непринужденных разговоров о погоде, морских пейзажах; мужчины рушит всякое мое представление о пиратах – он образован, оказывается сведущ в музыке и литературе. На одной из встреч мы почти полчаса обсуждаем назначение Андре Кампра генеральным инспектором Парижской оперы. Наши случайные встречи на улице перерастают в преднамеренные свидания, когда мы согласовываем время и место встречи. Я стараюсь улизнуть от присмотра родителей и прислуги, благо, в усадьбе постоянно шумно, приготовления к свадьбе не стихают ни на час. Удивительно то, что так много этих приготовлений в моей жизни, они нескончаемы, бесконечны, воруют мое время от утра до ночи – но я абсолютно не помню их. Званые обеды. Гости, примерки, согласования… Все стирается, когда я ускользаю в свою свободу, когда диалог с Гектором уводит далеко от дворянской суеты.
Наше взаимное любопытство растет, с каждой встречей мы становимся ближе. Открываемся друг другу, делимся своими мыслями, надеждами и мечтами. Я узнаю, что много лет назад Гектор бежал из точно такой же дворянской семьи, лишь рожденной иным государством; что поступил на привычную службу во флоте, но достаточно быстро сменил ее на корсарскую.
"Говоря официально, мы не совсем уж и пираты, мы корсары. А потому мой корабль может спокойно находиться в порту, а мы – в городе. Я жду свою каперскую лицензию, ее должны оставить в ближайший месяц, а после – да здравствует море, да грядет свобода!"
Для Гектора уход из семьи стал делом чести – молодой юноша желал доказать отцу, что способен без его громкого имени получить и славу, и богатство. С лихвой доказывая свои навыки и способности, еще совсем юный де ла Серна начал строить свой путь к успеху.
Он вложил много усилий, времени и энергии в обучение, развитие навыков и поиск новых возможностей. Молодой моряк смело брал на себя ответственность и риски, чтобы добиться своих целей, и быстро прошел путь от кононира до квартирмейстера. Де ла Серна многократно вел в бой абордажную команду, руководил схваткой, находясь в самом ее очаге; а когда у берегов далекой Америки в налетном сражении был убит прежний капитан корабля, команда единогласно избрала Гектора новым. Первый раз он вернулся в отчий дом спустя пять лет после бегства. Вернулся, уже являясь капитаном быстроходного и смертоносного "Сердца дракона", и отец с гордостью принял возвращение блудного сына: "Хвала Господу, что хотя бы один из моих отпрысков смог доказать, что способен на большее, чем быть бесцельным повесой!".
"Сердце дракона" стало легендой на море – корабль, известный своей скоростью и силой. Гектор и его команда совершали успешные плавания, занимались налетами и грабежами, исследованием новых земель и охотой на врагов короны. Их слава преувеличивалась, и одно только упоминание вызывало страх и трепет среди недругов.
Я слушаю Гектора и теряюсь в рассказах о далеких берегах – о небе, где совершенно иные звезды сияют совершенно иначе, где воздух другой. Представляю себя там, на тех берегах, дышащей морским бризом и погруженной в чарующую красоту природы. Гектор описывает встречи с людьми иных стран и прогулки по городам, где архитектура и культура отличаются от всего, что я знаю. В словах капитана такая жажда приключений и неизведанности, что нельзя оставаться равнодушной. С каждым его рассказом я все больше и больше мечтаю об этих далеких берегах, о том, как буду открывать новые миры и встречать новых людей… И буду делать это рядом с Гектором.
Наша связь становится сильнее с каждым днем, и мы начинаем видеть друг в друге поддержку, понимание, взаимную симпатию.
Уже к середине июля Гектор начинает являться в мое укромное место в заброшенному саду, и мы встречаем рассветы вместе, глядя на искрящееся море и подернутый сиреневой дымкой горизонт.
– Я бы хотела себе иной жизни, – произношу, обнимая себя за ноги. – Хотела бы быть свободной, как само море. Увидеть, что скрывает горизонт. Не думать об общественном мнении, регламентированном распорядке дня и о том, какое платье следует подобрать к тисовому балу. Мне не нужны литературные салоны, я не желаю обсуждать сюжеты романов – я хочу стать его главной героиней, – оборачиваюсь к Гектору, что смотрит на меня улыбающимися глазами и держит в зубах длинную травинку.
– "Дитя Фортуны, что жизнью стремится в роман", – протягивает он игриво. – Аделина, но свобода – это не только отсутствие ограничений, но и колоссальная ответственность за свои поступки. То же море, – он бережно приобнимает меня рукой за плечи, другой осторожно берется за подбородок и поворачивает лицом к водному пейзажу. Гектор так близко, что ощущаю его щетину на своей щеке, – не всегда спокойно; там бушуют грозы и штормы, оно поглощает людей и сжирает корабли. Непогоды ни избежать, ни миновать волнений, тревог и разочарований. И жизнь не всегда прекрасна… Впрочем, несмотря на все ее превратности – жить все равно замечательно.
– Намекаешь, что мне следует довольствоваться своей жизнью?
– Твоя жизнь не плоха. Судьбой тебе даровано родиться в обеспеченной семье в прекрасные годы.
– Ты тоже был рожден в обеспеченной именитой семье. Но ты сбежал, Гектор, – я вновь оборачиваюсь к корсару, заглядывая в его медовые глаза. – Почему же сам не довольствовался? – он медлит с ответом, невесомо выводя узоры пальцем по моему колену, а я меж тем продолжаю. – Потому что ты хотел сбежать из-под опеки своей семьи, принадлежать одному себе. Чтобы не фамилия диктовала тебе жизнь, чтобы сама жизнь сделала тебе имя. Ты выбрал путешествовать, покорять новые горизонты и открывать для себя неведомые миры. Становиться одной из тех редких душ, которые не боятся прыгнуть вниз со скалы, несмотря на непредсказуемость течения, – откидываю чуть вьющиеся длинные волосы на спину. – А представь какого мне? Сейчас я в подчинении отца, скоро стану в подчинении мужа. Которого, к слову, тоже себе не выбирала.
– И что бы ты сама себе выбрала? – улыбается Гектор в усы, наверняка зная ответ.
А я опускаю подбородок на колени, глядя, как чайки кружатся над мачтами кораблей у горизонта.
– Наблюдать закаты и восходы солнца, засыпать под пение чаек и просыпаться под шум волн. Чувствовать, как соленый бриз заряжает меня энергией и дарит новые возможности. Свободно встречать утро где угодно на пути: на теплом песке, у рыбацких лодок, или на скалах, освещенных первыми лучами солнца. Жить в гармонии с природой и нести в себе ее силу, – на сердце в эту минуту легко, тепло, спокойно; и внутри ширится целый мир, куда больший, чем существующий. – Но, самое важное, быть свободной от страха. От страха собственной судьбы, от страха проходить сквозь жизнь с непосильными тяготами роли счастливой жены и хозяйки очередного поместья. Быть такой, у кого нет границ и ограничений. Такой, кто не ищет себя, а находит в силе и свободе океана. Быть собой, быть настоящей, быть свободной, как сам океан. Я хочу быть беспечной и неукротимой.
– Леди Буланже, что за непристойности, – игриво посмеивается Гектор в ответ. – Где ваше дворянское стремление к стабильности? Где женское желание теплого очага?
Вместо ответа, нарочито-возмущенная выпрямляюсь и толкаю мужчину на землю. Он падает на спину, приминая траву и лиловые цветы фиалок, которыми усыпана поляна. Гектор перехватывает меня за предплечья, утягивая за собой на цветочное ложе.
– Каков нахал! Я открываю ему сердце, говорю совершенно искренне и от чистого сердца, а он смеет смеяться! – продолжаю театрально возмущаться. – Вы хотите быть вызваны на дуэль, господин де ла Серна?
Гектор замирает, внимательно глядя в мое лицо. Глаза его искрятся.
– Боюсь, Адель, я уже проиграл ее тебе.
И у меня загорается на сердце, столь откровенно и интимны слова бесстрашного корсара.
Я робко замираю, когда мужчина перекатывается, оказываясь сверху меня, и аккуратно прижимает мои ладони к земле по обе стороны от головы. Дыхание спирает от необъяснимого счастья и быстроразрастающегося сладкого волнения в груди. Гектор смотрит внимательно, тепло; и проводит языком по своей нижней губе, прежде чем улыбнуться… А я так надеюсь, что он поцелует меня, и от одной лишь мысли этой словно хмелею.
Но мужчина оставляет только один невесомый поцелуй на моей ключице. Затем, посерьезнев, поднимается спешно, подает мне руку, помогая встать на ноги.
– Время, моя солнечная леди, – говорит он тихо, поднимая глаза к листве на деревьях. – Тебя будут искать.
А я понимаю, что Гектор в ту секунду думает об осени, что приближается неминуемо. О том, что ему предстоит отплыть. О том, что мне предстоит свадьба. О том, что придет конец сладкой иллюзии и столь желанному образу нас двоих, бороздящих морские просторы вместе.
Поначалу чудилось, что в Нигде вечная серость – не меняет цвет небо, не бывает иной погоды, кроме сумрака или тумана, – но спустя время, насыщаясь силами здешних обитателей, питаясь местной едой и утоляя жажду водой, я стала яснее различать переливы серого в бесконечном куполе раскинувшейся пустоты. Вакуум был полон тумана, но даже он обладал разными запахами, оттенками. Иногда серость начинала точно золотиться, и я представляла, что так приходит рассвет. Когда мрак густел до грязно-серого – думала, что настает вечер. Черно-зеленой считала ночь, а пурпурно-черной – жатву. Я училась понимать эти полутона несменяемого мрака, считывать, что (или кто) за переменами последует, чего ожидать, к чему готовиться.
Я, опершись о метлу, наблюдала за оседающей на пол пылью, что посверкивала изнутри рапсово-желтым светом. Заведение опустело. За барной стойкой переговаривались подносильщицы, что начищали до блеска увесистые граненые бокалы; из второго зала доносилось монотонное завывание фантомов, очищающих пространство от чужих мыслей и ненужных снов: их сметали, подобно мусору, в мешки, да только сотканы они были из звездной пыли и заковывали в себя грезы, как в клещи.
Легкая приятная сонливость. Смутное дежавю – ранее утро, когда солнце еще не взошло, и морской воздух врывался в распахнутое настежь окно, колыша бесшумно тонкие занавески, – улетучилось также быстро, как появилось.
Пахло чистотой. Пахло деревом и острыми специями.
В мыслях всплыла навестившая меня Циара, и предложение Князя, которое он сообщил мне устами сирены. Появился образ Ияра, долгое время старающегося заполучить мое внимание. Вспомнились подготовленные для аконитового зелья ингредиенты… На мгновение показалось, что желаемое так нестерпимо близко, что стоит лишь руку протянуть, дабы его коснуться.
Вариантов масса, как попытаться вывести дракона на столь сильные эмоции, что человеческая оболочка лопнет. Насколько это правильно? Да и существует ли понятие "правильности" в этом случае? Думать о чувствах Ияра? Или о своих потребностях? А может о том, что принесет собой обращение мужчины в огнедышащего змея? Насколько он велик? Опасен? Зачем это нужно Князю? И важно ли мне об этом заботиться, или стоит думать лишь о последствиях для себя? В конечном итоге ответ на вопрос о правильности зависит от этических принципов и моральных установок. Готова ли я сыграть на чувствах Ияра? Действительно ли меня не заботит результат обращения?
Для Циары словно дилеммы не существовало: "К чему столько вопросов и излишние волнения, сладкоголосая? Ты в Нигде. Здесь нет хороших и плохих последствий, есть только выбор, и зачем делать его в противную от себя сторону? Князь утоляет свою жажду: не единожды он повергал всё Межмирье в необычайную опасность лишь потому, что горделив и отравлен чрезмерным самомнением. Он постоянно играет с огнем, с друзьями Всадниками устраивая бесконечные споры. Ияр хочет утолить свой голод: ты стала его навязчивой идеей, и он бы не стал гнушаться грязной игры, чтобы заполучить тебя. Он не околдовал тебя драконьими чарами не из уважения к твоему выбору, они просто не сработали, ибо сердце твое отдано, а душа строптива. Жители Нигде? О, они достаточно привыкли к здешней вакханалии; столько всяких плотоядных тварей вокруг, да оживших кошмаров, но никто не стремится с этим бороться, отнюдь. Лишь здесь всё сосуществует в гармонии ведь когда можно быть самим собой и не надевать маски, нет смысла томиться в недовольствах от жизни. Боишься сделать Ияру больно? Не хочешь управлять им ради своих интересов? Закопай ты уже в сыру землю людскую совесть, Аделина Буланже давно мертва: ее легкие полны воды, а останки пожрали во тьме вод рыбы. Ты больше не человек, Адель. Ты тень, призрак; и может ты не стремишься получить Аконитовым зельем себе оболочку сущности, но жаждешь мести. Здесь все играют, сладкоголосая, и разве память твоего капитана не стоит того, чтобы попробовать себя в этой нехитрой забаве? Играет Князь. Играет Ияр. И почему мы не можем сыграть ими?"
В словах ее был смысл. Или мне хотелось облегчить себе муки выбора его наличием.
– Прошу, – Ноэ словно из воздуха возник рядом, протягивая бокал с серебристой жидкостью, напоминающей плавленый металл. – Подношение от Князя. Во имя хаоса и мрака! – звон наших со стригой бокалов слился с переливающимся бренчанием напитков подносильщиц.
Еще одно несложное зелье. Именно с его помощью Князь даровал нашим именам "защиту". Хотя, насколько мне стало известно, для "умерших", для "теней" в Нигде и защита не нужна; в нас ни силы, ни жизненной энергии. Ноэ тоже принимал несколько иной напиток, ибо в Вакууме обитал под новым именем и истинное знал разве что Князь.
Когда уборка подошла к завершению, я, сбросив фартук и метелку в чулан, села у окна. Оживленные улочки города напоминали маскарад, острые шпили высоких темных зданий терялись в туманной дымке. Блуждающий огоньки скользили меж нелюдей к центру города. Умиротворение. Прав Князь, среди хаоса, шума и нескончаемого движения покой ощущается необыкновенно.
Ноэ подошел ко мне, правив объемный кружевной воротник на кремового цвета рубашке. Элегантно опустился в кресло напротив.
Самый верный слуга Князя. Верный ему не страхом, не внутренними алчными мотивами, не спасением от другой твари в стенах Заведения. Ноэ был предан Князю всецело.
О самом стригое я узнала совсем немного, хотя немалое время прожила с ним бок о бок в стенах Заведения. Он не был словоохотлив до периода своей "людской жизни", и любые рассказы начинал с 1555 года, когда его повесили на главной площади одного из городков близ Куртя-де-Арджеш4 (подносилььщицы перешептывались, что убийство Ноэ, который тогда носил совершенно иное имя (истинное имя, не называемое им в Нигде), произошло из-за его родословной: якобы юноша являлся незаконнорожденным, но любимым сыном знатного господаря, обучающего мальчика и желающего узаконить его в фамилии. Так это или нет, но Ноэ раз за разом говорил: "Я пробудился, когда над городом взошла полная луна и осветила стены монастыря. Распахнул глаза, осознал, что удавка держит меня высоко над землей, но нет ни боли, ни страха. Лишь злоба и жгучая жажда крови…" Обратившийся стригой поверг в хаос родной город, за несколько дней пожрав младенцев каждой семьи, что скандировали "вздернуть!" на площади, и чем больше Ноэ ел, тем сильнее становился его голод.
Началось все медленно, с изначально невнятных слухов о пропажах новорожденных. Паника и страх проникли в каждую семью, но никто не мог представить, каким кошмаром обернется эта серия загадочных исчезновений. Новорожденные. Дети. Молодые люди. И выпавший в ту осень снег обагрился кровью.
Людей не спасал от стригоя ни металл, ни зелень. Не был ему страшен шиповник, не пугали пучки любистока. Злость его была так сильна, что охотники на нечисть испугались, бежал из города инквизитор… Подносильщицы в Заведении Князя говаривали, что у Ноэ была сестра, да только в порыве своей жажды он выпил ее кровь до дна, иссушил юную совсем девушку до обтянутых кожей костей. А затем взвыл, закричал, да так громко, что вой его услышали в Межмирье.
А на вкус паники и разрушения явился, точно падальщик, Князь. Не знаю, что он делал в людском мире, зачем спускался (или поднимался?) из Нигде, но встреча с ним перевернула жизнь Ноэ. "Он вернул мне рассудок, – пожимал плечами стригой в один из темных часов, опускающихся в городе в час пред наступлением Жатвы. – Словно по щелчку пальцев снял кровавую пелену с глаз, и я услышал среди неразберихи голосов в моей голове свой собственный. В чистом безумии, я начал проникать в глубины своей души, начав осознавать страхи и секреты, которые долгое время скрывались от меня. Город превратился в алтарь хаоса, и я пред Хаосом склонил колено".
А теперь стригой сидел напротив меня, держа манерно фарфоровую чашку и неспешно попивая еще одно зелье – оно усмиряло безмерный голод Ноэ, которому мужчина давал волю лишь изредка, в часы избранных Жатв.
Почему Князь заинтересовался личностью Ноэ? Почему в свое время взял под свое покровительство? Что различил в нем среди тьмы? В чем причина присяги Ноэ Князю? Откуда такая самоотверженная верность? Мое любопытство не давало покоя, но время жизни в Нигде ясно дало понять: не следует задавать вопросы, когда тебе уже отказали в ответах. Не в моем случае, не в моем положении. Да и терять дружеское расположение Ноэ я не хотела, а стригоя крайне сильно злил интерес к его персоне.
А в голове продолжали звучать слова Циары: "Князь все равно получит желаемое. И ты либо добровольно станешь участницей маскарада, либо окажешься втянута".
– От тебя пахнет страхом, – внезапно тихо проговорил Ноэ, не поворачивая ко мне головы и глядя на шныряющих за окном девушек-фейри. – Это дурной запах, Адель, – стригой обернулся ко мне нарочито небрежно, хотя в перламутрово-серых его глазах читалось внимание и тревога. – Надеюсь, тебе хватит ума не покидать Заведение, пока не приведешь свои чувства в порядок. Страх привлекает хищников.
– Ты тоже хищник, – пожала плечами.
– И хорошо, что ты об этом помнишь.
Время не щадит и ничего не обещает. Я могу, согласно прежнему уговору с Князем служить в Заведении и петь песни, очаровывая и дурманя посетителей; но какова вероятность, что не растеряю остатки себя? Что действительно не рассыплюсь пылью тени? Что не стану одним из призраков-фантомов, служащих Князю безропотно? Что я теряю? О ком стараюсь думать?
За окном узоры тумана тянулись по узким улочкам Нигде.
– Скажи, Ноэ, твои песочные часы… – начала осторожно; стригой заинтересованно склонил голову набок, оправляя пышный воротник. – Насколько быстро истечет время?
Мужчина замер на пару мгновений. Затем неспешно нащупал на своей шее золотую цепочку и, подцепив двумя пальцами, вытянул небольшой кулон из-под рубашки.
Необычайной красоты стеклянный сосудик. Песочные часы, размером от силы в три дюйма. Песочные часы, в которых не было песка.
– Но… А как же…
– Измерить время в месте, где его не существует, достаточно сложная задача, – добродушно усмехнулся стригой, обнажая заостренные клычки. – В часах нет песка, ты права, но в них заключена жара шумерских пустынь, и в полной тишине шорох песка всё же можно расслышать… Полагаю, – Ноэ закрыл лаза, втянул воздух носом, провел заостренным языком по губам. Помолчал. – Да, полагаю, если запустить часы сейчас, последняя песчинка упадет к часу завершения следующей Жатвы.
– И как понять, что время истекает? – я продолжала рассматривать подвеску в руках стригоя, что зачаровывающе переливалась.
– Часы будут становиться все горячее и горячее, начнут обжигать, и когда время будет на исходе, станут нестерпимо огненными. Опалят кожу.
– Мне придется забрать твою подвеску? – человеку, не знавшему, насколько Ноэ дорожил этим кулоном, вопрос мог бы показаться глупым; однако мне было ведомо, что стригой никогда не снимал золотой цепочки со своей шеи… И только сейчас я заметила, что сплетена она была очень похожим на удавку образом.
Ноэ скривился, нехотя кивая:
– Да. Я отдам ее тебе на время.
Вытерла вспотевшие ладони о платье. Чего таить, бездна привлекательна; и всю свою жизнь я была готова пасть в ее тьму. Если уж мне суждено погибнуть от аконитового зелья, не достигнув цели, то чего ждать?
– Хорошо. Давай попробую расколоть оболочку дракона, – ответила твердо. – Как я пойму, что он начинает обращаться?
– У него внутри грудной клетки загорится, начнет светиться, – качнул головой Ноэ. – Чешуя проступит из-под кожи. Его охватит огонь, и он обернется, – стригой недолго помолчал, пока я пыталась представить, как это будет выглядеть. – Признать откровенно, никогда такого не видел; да и, пожалуй, практически никто из наших мест не заставал трансформацию дракона. Я знаю наверняка, что сама трансформация не может повредить находящимся рядом. Это миг, когда сознание не существует; а любое действие совершается посредством воли.
На улице стояла звенящая тишина. Туман медленно полз по земле, постепенно становясь выше и укутывая город почти неразличимой серой пеленой. Приглушенный мир словно задержал дыхание, в страхе ожидая неминуемого – такое ощущение обычно возникало в Час Жатвы, миг, когда кровожадные твари бесстрашно выползали на охоту за потерявшимися душами, неосмотрительными жителями Межмирья, заблудшими странниками из Шуанны. Жатва всегда наступала неожиданно. Одни говаривали, что приход ее связан с переменами в людском мире. Другие – что в час этот боги испытывали миры на выносливость, желая измерить их прочность и стойкость перед неизбежным наступлением конца бытия; искушали монстров Истинного ада грядущим апокалипсисом, делая их злее и свирепее дразнением, ибо срок фатума не пришел. Беспредельная тьма Пустоты ожесточала и без того суровых и свирепых тварей, кипящая ярость делала их еще более зловещими и жестокими. Жатва в Нигде и прочих городках-островках Вакуума – лишь ступенька, маленькая репетиция Великой гибели, последней схватке и всеобщей расплате. Улицы, обычно шумные и оживленные, становились в подобный час забытыми и пустынными; обитатели Нигде прятались за стенами от улиц, чертили вокруг себя пентаграммы, магическими символами расписывали двери, солью и травами перекрывали входы в свои жилища, пока в плотном тумане мелькали злобные тени, и только очертания горящих алых глаз вспыхивали в густеющей тьме…