Время подходило к десяти утра. На улице медленно рассветало. Дворник выскребал подворотню, и её своды усиливали лязг железной лопаты.
Когда-то Аня работала в книжном магазине, обязана была являться к девяти тридцати, а ещё раньше – в «Теремке», тогда к без пятнадцати семь. Теперь Аня могла работать лёжа в постели. Работа больше не требовала рано вставать. Иногда можно было и вовсе не вставать: проснулась, достала ноут и работай.
Сегодня Аня правила собственную статью о кантате Иоганна Себастьяна Баха «Гряди, Спаситель народов», написанной, между прочим, на первое воскресенье Адвента. (Между тем как наступило уже второе воскресенье Адвента, в которое в баховском Лейпциге никакой церковной музыки не исполнялось.) Хорал этой кантаты похож на шествие. Представьте себе короля и его вельмож, его двор, который ждёт его выхода, и вот царственная особа является из ворот под специальную музыку, как раз для того написанную. Адвент – время ожидания Иисуса. Хор именно это и делает – ожидает, но как будто уже и предчувствует, как придёт Небесный Царь, и музыка не то чтобы изображает, но уж точно напоминает нам торжественный вход Господа в Иерусалим: «Гряди, Спаситель народов, явленный сын Девы. Весь мир дивится тому, какое Рождество уготовал Тебе Бог».
Затем следует ария тенора, в которой он призывает Иисуса: «Приди, Иисус, приди к Своей Церкви», тоже как будто встречающая Его «у кафедры и алтаря». Аня видит эту сцену, она представляется как старая торжественная картина, например, Сурбарана: глубокое синее небо, церковь в красных и жёлтых, тёплых золотистых, охристых тонах.
Потом наступает ночь. Иисус поёт: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною».
Мерные, ритмичные постукивания. То ли негромкий стук в дверь, то ли стук сердца. Иисус вошёл в Церковь. Теперь он входит в наши сердца. Иисус готов жить в нашем сердце, хотя мы – лишь прах.
И последний краткий хор – полный радости.
Стеша давно проснулась и сидела за столом на деревянном высоком икеевском стуле, держа в правой руке маленького увесистого пупса, а в левой – лисичку. Вокруг было полутемно. Лисичка и пупс почти беззвучно беседовали.
– А ты знаешь, – неслышно говорила лисичка, – что сегодня второе воскресенье Адвента? И можно уже петь: «Зажглась вторая свеча».
– А что будет в конце Адвента? – молча спрашивал пупс у лисички.
– Разве ты не знаешь, будет Рождество, – отвечала лисичка.
– А что такое Рождество?
– Это когда родился маленький Иисус, – отвечала лисичка. – Как только он родился, его положили в ореховую скорлупку, накрыли лепестком розы и пустили по течению реки.
Стеша была не сильна в священной истории. Младенца Иисуса она путала с Моисеем и, наверное, c Дюймовочкой. Зато с адвент-календарём у Стеши был полный порядок: ровно семь окошек открыто, семь шоколадок съедено. Восьмая ждала завтрака. Вокруг тоже был полный порядок. Мама работала. Папа что-то делал в ванной. На книжных полках ровные ряды книг. На рейлинге хоровод винных бокалов. Ничего не менялось. Всё было знакомо Стеше как свои пять пальцев.
Из ванной вышел папа и поставил чайник. Это тоже было в порядке вещей и означало воскресный завтрак. Стеша встала рано и успела проголодаться. Но потом папа вдруг сделал кое-что совсем необычное – он сел прямо на пол. Так он никогда не делал. Стеша проследила, как папа садится на доски пола, скрещивает ноги и опирается подбородком на колени. Ей это не понравилось.
Аня отложила ноутбук и посмотрела на Костю.
– Мама, почисти мне зубы, – сказала Стеша, что-то почуяв.
– После завтрака почистим, – сказала Аня.
Она встала, заварила чай себе и Косте, достала из холодильника творог, размешала в нём ложку малинового варенья, почистила апельсин и села рядом с Костей на пол.
– А что это вы все на полу сидите? – тревожно спросила Стеша со стула.
– Просто так, – сказала Аня.
– Ну ладно, – свирепо сказала Стеша.
Она вдруг вспомнила, что вечером, накануне, мечтала совершенно перемениться и стать не Стешей и не кем-нибудь там, а Маленькой Разбойницей или Пеппи Длинныйчулок. Эти две героини были совершенно не похожи на Стешу. И Стеша это уловила. Ей захотелось стать смелой, дерзкой, злой и весёлой. Конечно, далеко это желание пока не простиралось. Но свирепо сказать «ну ладно» – на это Стеша оказалась способна уже сейчас. А когда сказала, то почувствовала, что может пойти и немножко дальше. Она почему-то знала, что именно сейчас для этого самое время.
– Что-то давно, – сказала Стеша самым дерзким своим голосом, – что-то давно я не заводила своего робота. У него что, села батарейка? Где мой робот?
– На антресолях, – Аня удивилась. Стеша никогда ничего не просила так настойчиво.
– Достаньте мне его, пожалуйста.
– После завтрака, может?
– Сейчас, – сказала Стеша и добавила: – Пожалуйста.
Разбойники тоже бывают вежливые, подумала она. Не говорить «пожалуйста» всё-таки нехорошо.
– Ладно.
Аня подставила стул и достала робота. Сдула с него пыль. Поставила на стол. Стеша схватила робота, передвинула рычажок на On и нажала на кнопку. Ничего не произошло.
– Он не работает, – сообщила Стеша, глядя на Костю, который всё сидел на полу, глядя в никуда. – Он сел. Где у нас свежие батарейки хранятся?
– Нет у нас свежих батареек, прости, – сказала Аня. – Мы можем днём сходить…
– Я сейчас схожу, – сказал Костя с трудом.
Он поднялся с пола, но тут вспомнил про невыпитый чай и аккуратно поставил его рядом с чайником. Потом задвинул за чайник, подальше от края стола – чтобы Стеша не опрокинула на себя. Такие вещи он делал на автомате. – Схожу, схожу, – Костя несколько раз кивнул, но не Ане и не Стеше, а никуда и никому. Затем повернулся и исчез в прихожей. Аня слышала, как он возится там, обуваясь и надевая пальто. Потом щёлкнул дверной замок – Костя ушёл.
– А мой дедушка от чего умер? – спросила Стеша, доедая творог.
Аня вздрогнула. Она понимала, что Стеша спрашивает про Аниного отчима, который действительно умер в Иркутске не так уж давно, когда Стеше было года полтора. Аня часто рассказывала Стеше разные истории про него: как Аня с мамой переехали в город и вдвоём жили в коммуналке и как отчим специально поселился в соседней комнате, как у него не было двух пальцев на правой руке, потому что их отчекрыжило на пилораме, и как он ради Ани самоотверженно крутился на аттракционах, а потом его мутило, и как он единственный раз в жизни видел маленькую Стешу, подбрасывал её на коленках и приговаривал «по кочкам, по кочкам».
Но штука была в том, что в то утро, когда Костя пошёл за батарейками, восьмого декабря, минуло ровно тридцать лет со дня самоубийства другого Стешиного дедушки, отца Кости. Стеша об этом не знала, они с Костей никогда при ней о нём не вспоминали.
– От болезни почек, – сказала Аня. – Он всю жизнь почти этим болел, ну и старенький стал, умер.
– Жалко дедушку, – сказала Стеша, делая специальный печальный, чуть завывательный голос, которым, как ей казалось, прилично говорить о смерти. – Хотя я его и не знала, но всё равно жалко. Теперь его тело лежит в земле, а душа его – в раю! – Стеша значительно указала на потолок.
В глубине души ей нравилось, что дедушка умер от старости. Это было правильно.
– Все мои бабушки живы, а дедушки умерли, – продолжала Стеша свой чуток заунывный речитатив, – и все они как один – в раю…
– Шоколадку-то будешь открывать? – не выдержала Аня.
– Буду, – отвлеклась Стеша, проводя канцелярским ножичком по картонке.
В восьмом окошечке оказался шоколадный домик. Аня пошла в ванную, вынула бельё из стиралки; прошла на кухню; заглянула в Костину чашку, где чай уже немного остыл и покрылся тоненькой плёнкой. Хотела повесить бельё, взяла в руки Костины сырые джинсы, передумала. Ничего нельзя было менять.
Да чего я трясусь-то, рассердилась на себя Аня, и вдруг её мысль разделилась на две одновременных: «теперь всё время будешь трястись» и «рано или поздно он это сделает». В отличие от Кости, Аня не привыкла к фокусам и кульбитам, которые проделывают мысли, когда они раздваиваются, расслаиваются, кружатся, и от этой фуги у неё заболела голова. «Сколько может быть времени?» – продолжалась та первая мысль, а вторая одновременно заявляла: «Ну уж явно не десять тридцать и даже не одиннадцать», – а под ними упорный бас твердил: «Беги! Ищи! Спасай! Пока не поздно!»
Ей представилось, как Костя идёт по занесённой снегом набережной и как он вдруг, перемахнув через ограду, почти бесшумно бултыхается в канал. Его тут же затягивает под лёд. Никто ничего не замечает.
Ане отчаянно захотелось схватить пальто и бежать на улицу – но тут в скважине заворочался ключ, и Аня, немедленно успокоившись, пошла вешать бельё. Костя вошёл в кухню, не снимая пальто, встал на одно колено, открыл робота, сменил батарейки, и робот замигал синими и белыми огнями, бесшумно танцуя на гладком вишнёвом полу, который Аня каждую весну смазывала специальным маслом. Движения у робота были мягкие, плавные, осторожные, они совсем не казались механическими. Скорее можно было подумать, что робот движется в толпе других невидимых танцоров или танцует с невидимой подружкой, стараясь никого не задеть. Синие и белые огоньки тоже выглядели уютными, мигали неярко.
Стеша слезла со стула и переставила робота поближе к себе. Сидя на полу, она повторяла за ним движения так же бесшумно, плавно и не размашисто. Она сцепила руки за головой и танцевала в основном локтями и коленками. Получалось поразительно похоже.
в тот день Аня вспомнила то,
что и так хорошо знала
как быстро можно принимать решения
как опасно близко на самом деле находятся
свобода и смерть
Аня отлично знала, как приходят в голову
решения о свободе
она ведь тоже когда-то была свободной,
даже слишком
вот и боялась теперь, что кто-то из них может принять решение о свободе и о смерти
Костя, например
в любую минуту это может произойти
вот сейчас ты ещё не думал, что свободен
и вдруг свобода разверзается где-нибудь
слева от тебя – прыгай!
И тут-то ты уже не думаешь,
у тебя нет времени думать
мысли отступают, делают паузу
свобода мгновенно всасывает тебя
она как чёрная дыра – и вот вам вопрос
о свободе воли
как только твоя собственная свободная воля начинает осуществляться
так сразу перестаёшь существовать ты сам
ты превращаешься в действие
просто оказываешься там
не замечая как
Стеши тогда ещё не было
Костя и Аня поехали автостопом в Украину
тогда это было ещё возможно
беззаботное время
лето выдалось жаркое
Костя и Аня скитались по южным,
приморским городкам
днём ели и спали
к вечеру выходили гулять
бродили по еврейским кладбищам
Костя любил в каждом городе
посещать кладбища
и читать надписи на надгробиях
в этом городе, например, они видели
надгробие еврейских супругов
с фамилией Ярусский и Ярусская
они пили дешёвое местное вино
любовались розами в садах и палисадниках
почти не тратили денег
почти ни о чём не говорили
не считали дней и часов
им было клёво, просто здорово
лето было удивительно тихое
безмолвное
им было ничего не нужно —
в рюкзаках полупусто, шаги легки
они находились в равновесии
в покое, и, кажется, были совершенно свободны
но настоящая свобода подстерегала каждого из них за углом
в тот день они сидели на карусели,