На следующее утро я сидела в лаборатории и готовила образцы для занятия – несложная работа, но утомительная. Закончив ее, я откинулась на спинку стула и бесцельно скользнула взглядом по микроскопам, центрифугам и спектрометрам, пока не остановилась на холодильниках с образцами, стоявшими по соседству с кухонным уголком. Все располагалось на своих местах, все оборудование сверкало безупречной чистотой, и я удовлетворенно улыбнулась – все-таки с Кларой я не ошиблась, она не только отпугнула от меня Борщевика, но и оказалась крайне исполнительной лаборанткой.
Но стоило мне перевести взгляд на кухонный прилавок, как благодушие испарилось. Раздраженно вздохнув, я отправилась на инспекцию.
Кофейник и две немытые чашки из-под кофе стояли рядом с раковиной в окружении крошек от печенья. Я еще могла понять немытую посуду, но крошки! Клара прекрасно знала правило: никакой еды в лаборатории, ни при каких обстоятельствах. Да и зачем ей понадобилось брать две чашки, ну бога ради? Разве не проще помыть одну грязную?
Взяв мусорную корзину, я стряхнула в нее крошки, недовольно цокая языком. Подобную расхлябанность стоит пресекать на корню, и чем быстрее, тем лучше. На самом деле, я уже полезла за мобильником, чтобы позвонить Кларе, когда ожил стационарный телефон, стоявший в лаборатории. Сюда так редко звонили, что я вообще забыла о его существовании. Несколько секунд я просто смотрела на него в ожидании, что он замолчит, но потом вздохнула и подняла трубку.
– Профессор? Это приемная. К вам направляется детектив Чемберс, и она не в духе.
Несколькими секундами позже указанная особа распахнула дверь в лабораторию, ворвалась внутрь как ураган и заорала:
– Какого черта вы себе позволяете?!
– Прошу прощения?
– Да не притворяйтесь, что не понимаете!
Я вернулась за рабочее место.
– Не притворяюсь и не понимаю.
– Я про вашу выходку с Паскалем Мартаньё. Я здесь прямиком из его квартиры, и знаете, что произошло?
Я догадалась, что вопрос был риторическим.
– Он расхохотался мне в лицо, когда я спросила, почему вместо подписи на картинах он рисует шприц. – Тяжело дыша, она приблизилась ко мне, оперлась кулаками о мой стол и угрожающе склонилась вперед: Барбарис больше не скрывал своих шипов. – Знаете, что он сказал?
И снова я не ответила.
– Он сказал, что у вас изобразить поклонницу вышло лучше! Я серьезно! Только проблема в том, что я не притворялась – я в самом деле поклонница его творчества!
Не в силах сдержаться, я расхохоталась, и почему-то гнев детектива Чемберс тут же стих, и она, словно обессилев, уронила голову.
– Юстасия… – начала она.
– Профессор, – поправила я.
– Я знаю, вам поручено помогать в расследовании, но это не значит, что вы можете ворваться летящей походкой и взять дело целиком в свои руки.
На пару мгновений я замерла в недоумении.
– Тогда зачем вы мне их показали?
Она подняла голову.
– В смысле?
– Зачем вы настояли на том, чтобы оказаться в моем кабинете и показать результаты экспертизы содержимого шприца, если не предполагали, что я займусь расследованием?
– Я приходила, чтобы показать вам медицинское заключение и спросить насчет галлюциногена.
– А зачем тогда упомянули шприц?
На самом деле я знала зачем – отец называл подобное поведение «показушничеством» и предупреждал, что с подобными людьми стоит быть начеку.
Плечи детектива Чемберс обмякли, и она упала на стул.
– Честно говоря, я и сама теперь не понимаю.
– Возможно, вам станет легче, если я скажу, что Паскаль Мартанье так мне ничего и не прояснил.
– Наоборот, стало еще хуже. – Ее голос снова зазвенел. – Он мог бы дать мне подсказку, если бы не ваше вмешательство. Паскаль теперь нас и близко к себе не подпустит. – Вмешательство? У меня мелькнула мысль рассказать ей о грядущей выставке, но тут детектив Чемберс добавила: – Кстати, вы даже его фамилию произносите неправильно, должно быть «Мартаньё» и ударение на последний слог.
Вообще, я и сама бы догадалась, но она выводила меня из себя.
Тут детектив Чемберс хлопнула себя по бедрам и поднялась на ноги.
– Ай, к черту, это уже не поправить, двигаемся дальше! – жизнерадостно заявила она и обернулась вокруг себя, словно только что осознав, где находится. Я узнала это выражение лица, я видела его сотни раз на незамутненных лицах первокурсников: смесь восхищения и любопытства. – Потрясающее место, здесь так чисто, все такое белое, как будто в фантастическом фильме. Может, мне надеть халат?
– В этом нет необходимости.
Детектив Чемберс окинула взглядом висящие в ряд на стене халаты.
– Но почему нет?
– А вы разве не собирались уходить?
– Нет, я тут раздумывала… если не хочу попасть впросак в таком специфичном расследовании, вам стоит устроить мне краткий экскурс в ботанику.
Я фыркнула.
– Это невозможно.
– А вы постарайтесь, – возразила она, взглянув на часы. – У меня есть двадцать минут. Но имейте в виду, я полный профан, так что представьте, что на моем месте ребенок.
Я замолчала, задумавшись. Я никогда не читала введение в ботанику детям.
– А какого возраста ребенок?
– Предположим, десяти лет.
Я тоже сверилась со временем – студенты должны были прийти через час. Я планировала посвятить это время проверке работ, но перспектива дать урок ботаники десятилетнему ребенку выглядела куда более заманчиво.
– Хорошо, но ровно двадцать минут.
– Значит, мне стоит надеть халат?
Я вздохнула.
– Ну хорошо, надевайте.
Детектив Чемберс выбрала и надела халат, застегнув его всего на одну пуговицу и закатав рукава. Ох, это было моим проклятием – со счета сбилась, сколько раз я пеняла студентам за подобное наплевательское отношение к правилам безопасности.
– Нет-нет-нет, – одернула я детектива Чемберс и подошла к ней. – Если вы намерены ходить в лабораторном халате, то должны носить его как положено – это все-таки не модный аксессуар, а средство, обеспечивающее безопасность.
Я распрямила лацканы, застегнула все пуговицы и отвернула рукава вниз. К моему удивлению, детектив Чемберс не выказала ни капли раскаяния, а выглядела довольной и даже счастливой.
– Итак, начнем? – спросила я, усевшись за рабочий стол, и после энергичного утвердительного кивка начала: – На Земле существует 391 000 видов растений. Девяносто четыре процента из них – цветковые, которые также называются ангиоспермы. Остальные шесть процентов – гимноспермы, которые не производят цветков или плодов, потому что не образуют завязей… Десятилетние дети в курсе, что такое завязь?
– Конечно.
– Слово «гимносперм» греческого происхождения и обозначает «голое семя», то есть семена таких растений не защищены цветком или плодом. Примером могут служить шишки у хвойных растений. – Я взглянула на детектива Чемберс. – Пока что все понятно?
Она кивнула, но уже с меньшим энтузиазмом.
– Растения делятся на разные группы: древесные, травянистые, однолетние, двухлетние, многолетние, луковичные, клубнелуковичные и клубнеплоды, но я сейчас не буду вдаваться в их свойства и специфику.
Я сделала паузу, чтобы снова проверить, насколько доступно излагаю, и детектив Чемберс улыбнулась.
– Таксономия – это дисциплина, которая занимается наименованием, описанием и классификацией растений, а также принципами, по которым растение относят к какой-то группе. В современной ботанике каждое растение описывается семью категориями. Когда я была маленькой, отец научил меня мнемонической фразе для их запоминания: «Цирк огромный купол пестрый, словно радугу, вознес». Царство, отдел, класс, порядок, семейство, род и вид. Царство означает всю совокупность живых организмов, поэтому растения относятся к Царству растений. Отдел…
– Так, притормозите, – прервала меня детектив Чемберс, – по-моему, это уже трудновато для десятилетнего ребенка.
– Вам тоже трудновато?
– Ну… да.
– Ладно, давайте перейдем к сути. Обычно для именования растения используются три последние категории – семейство, род и вид. Например, это прелестное растение, – я вывела изображение кустарника, которым про себя называла свою собеседницу, на смарт-борд, – Berberis thunbergii f. atropurpurea – относится к семейству Berberidaceae, роду thunbergii и виду atropurpurea. Atropurpurea в конце названия, как правило, обозначает, что это разновидность с пурпурными листьями.
– А я догадалась по звучанию, – заметила детектив Чемберс с гордостью в самом деле десятилетнего ребенка. – Я запомню.
– Хорошо, потому что я задам проверочную работу.
– За бокалом? – тут же последовал вопрос. Кинув на собеседницу взгляд, я увидела, что она весело ухмыляется, непонятно почему.
– Прощу прощения?
– Сходим потом куда-нибудь выпить, чтобы вы меня испытали?
Я покачала головой.
– Я не пью. Кроме того, не завожу приятельских отношений с коллегами, когда занимаюсь расследованием.
Понятия не имею, зачем я так сказала – это было первое мое официальное расследование.
– Не считая инспектора Робертса, – заметила детектив Чемберс.
Я нахмурилась.
– Прошу прощения?
– Вы вместе завтракали. В Сохо. Наутро после отравления.
– А вы откуда знаете?
– Робертс мне рассказал, вернее, даже буквально сделал заявление. Мне кажется, он на что-то намекал. Ну знаете, типа того, что он умеет дружить с женщинами, а не тусит только со своими старперами из полиции. – Она не отрывала взгляда от моего лица. – Так почему для вас нормально заобщаться с ним, но не со мной?
Я бы не назвала общением процесс наблюдения за тем, как в середине ночи в переполненном кафе детектив Робертс поглощает сэндвич с беконом, но плохо разбиралась в человеческих отношениях. Помимо студентов я находила удовольствие от общения только с двумя людьми – Сьюзен и Матильдой – и не испытывала желания и не хотела уделять время кому-то еще.
– Полагаю, если у человека есть люди, заслуживающие особого отношения, не имеет смысла тратить время на других, так?
Детектив Чемберс явно не нашлась что ответить, так что я начала разглаживать листы студенческих работ, лежавших на столе. В конце концов, она нарушила молчание, заметив:
– Вы такая… непостижимая, Юстасия.
– Профессор, – поправила я.
– То вы дружелюбная, то колючая. Вы так непоследовательны в своих сигналах. И в то же время именно поэтому невероятно… притягательны.
Я понятия не имела, что она хочет сказать, и категорически возражала против того, чтобы меня называли колючей. Я ведь, между прочим, потратила двадцать минут своего времени, чтобы изложить ей краткие основы ботаники.
Я подчеркнуто посмотрела на часы и произнесла своим самым профессорским голосом:
– Ваши двадцать минут истекли, поэтому не будете ли вы так любезны удалиться? Я очень занята.