В свой первый рабочий день в качестве помощника Пенн я ищу и обобщаю четырнадцать сотен списков дел, которые она составила, а потом растеряла по всей территории, написала на салфетках в баре и прикрепила к холодильнику на кухне. На доске у бассейна написано «ХЛОР». И когда мне кажется, что я нашла их все, они умещаются на семи листах с обеих сторон.
– О, слава богу, – говорит Пенни, когда я стучусь в дверь ее кабинета и отдаю их. Рабочий стол похоронен под кучей заказов на поставку и чеков. В уставшем голосе слышится нью-йоркский акцент. Она сказала мне, что вместе с детьми – шестилетним Фабианом и маленькой девочкой Дези, которой не больше четырех и которая за все время, пока я находилась в комнате, не произнесла ни слова, – переехала сюда из Бруклина прошлой весной. Об их папе она ничего не говорила, а я и не спрашивала. – Так. Я просмотрю их после встречи с персоналом, хорошо? Идем, я попросила собраться в лобби в два часа. Хотела взять пончики. Я тебе говорила или это просто крутится весь день в моей голове?
– Вы говорили, – напоминаю я и следую за ней из офиса в темный коридор, обшитый деревянными панелями. – Я сбегала за ними на ланче.
– Ох, ты молодец, – говорит Пенн, но я больше не слушаю ее, застываю в высоком арочном дверном проеме. На стульях и диванах, расставленных вокруг большого камина, сидят пара десятков людей. Их лица такие знакомые, что я в буквальном смысле не могу двигаться: Элизабет Риз, секретарь школьного совета три года подряд; Джейк и Энни, которых я знаю еще с детского сада и которые столько же встречаются. Она подталкивает его, заметив меня, и ее безупречно выщипанные брови взлетают до линии волос. Она демонстративно отворачивается.
Я думаю о записке на лобовом стекле – грязная шлюха – и чувствую, как сильно покалывает кожу. Мне кажется, что все присутствующие здесь тоже ее видели или писали ее, или считают меня такой, хотя не делали ни того, ни другого. Именно так было до моего отъезда. Джулия однажды позвонила ко мне домой и, притворившись работницей центра по планированию семьи, сказала, что они получили положительный результат по моему анализу на ЗППП, и я помню, как была ей благодарна, потому что свидетелем тому стала лишь моя мама. Возможно, я заслужила то, что все повернулись ко мне спиной после выхода книги и статьи, словно я страдала от какой-то заразной социальной болезни. Но это не значит, что я снова хочу пройти через это.
Если Пенн и заметила, что на меня все смотрят – а они смотрят: кто-то беспокойно ерзает, девочка, с которой я в одиннадцатом классе ходила на английский, что-то шепчет, прикрыв рот рукой, – то ничего не говорит.
– Все получили пончик? – начинает она.
Встреча проходит быстро, она приветствует их в новой гостинице и рассказывает, как пользоваться древними табельными часами. Я проверяю, кто еще здесь. Шеф-повар средних лет и его су-шеф, с которыми я познакомилась этим утром, когда они подготавливали кухню, горничные, которые проветривали гостевые комнаты, распахнув настежь окна. На кожаном диване в ряд, точно птицы на проводе, примостились три подружки Джулии из команды поддержки, три одинаковые французские косы перекинуты через их тонкие плечи. Я стараюсь стоять прямо и не увядать под их взглядами, полными презрения, как страдающее от засухи растение: та, что слева, смотрит на меня и довольно отчетливо проговаривает губами слово «шлюха». Я скрещиваю руки на груди, чувствуя себя совершенно голой. Мне хочется выскользнуть из собственной кожи.
Позже я выхожу с пончиком на заднее крыльцо с видом на озеро, ковыряю обсыпку и пытаюсь взять себя в руки. Девушка моего возраста в шортах и кроссовках поливает из шланга шезлонги, рыжие волосы убраны в неопрятный пучок. Она вздрагивает, когда видит меня, на лице отражается тревога.
– Дерьмо, – говорит она, смотрит на часы, а затем снова на меня, светлые брови сходятся на переносице. – Я пропустила встречу? Черт, я точно пропустила встречу.
– Я… да, – виновато сообщаю я ей. – Но все нормально. И я думаю, там еще остались пончики.
– Ну, в таком случае… – говорит она, откидывает шланг и, поднявшись на крыльцо, протягивает руку. Ее бледная кожа покрылась розовым загаром. – Я Тесс, – представляется она. – Главный спасатель, точнее, буду им, когда здесь будут купаться. Сейчас я просто повелительница шланга. – Она морщит нос. – Извини, в моей голове звучало не так мерзко. Ты только что вышла на работу?
Я громко смеюсь – впервые за весь день, и это вроде как меня пугает: звучит незнакомо.
– Первая смена, – сообщаю ей. – Типа того. Я Молли, помощница Пенн.
Объясняю, что раньше работала здесь, потом уехала и просто вернулась на лето. Во время рассказа откусываю большой кусок пончика.
Тесс кивает.
– Вот почему я тебя не узнала, – говорит она. – Я живу здесь всего год. Переехала в выпускном классе. – Она показывает на пончик. – Там и правда еще остались?
– Остались, – обещаю я, открываю шаткую сетчатую дверь и прохожу вслед за Тесс в прохладную темную гостиницу. – Даже есть медвежьи когти.
Тесс фыркает.
– Хотя бы этого мне хватило, – говорит она, когда мы идем через старомодную столовую, с потолка которой свисает полдесятка пыльных медных люстр. – Не понимаю, как я считала работу в отеле гламурной. Просто мой парень уехал на лето, поэтому я такая: «Отдайте мне все часы, я буду работать все время и откажусь от общественной жизни».
– Это очень похоже на мой план, – соглашаюсь я, осматриваясь в поисках мерзких друзей Джулии и опустив ту часть, где отказ от общения с людьми – не совсем мой выбор. Мне уже нравится Тесс; меньше всего мне хочется признаться в том – или, хуже того, чтобы кто-то рассказал ей, – что я ее дружелюбная соседка-блудница и разрушительница семей. – Где твой парень? – спрашиваю вместо этого.
Когда мы доходим до лобби, там уже пусто; Тесс берет из коробки шоколадный пончик с глазурью и откусывает.
– Он в Колорадо, – произносит она с набитым ртом, тянется к салфетке и глотает. – Извини, я такая неряха. Он кто-то вроде волонтера по борьбе с пожарами. Наверное, смотрел фильм по Lifetime про пожарных десантников. Я даже не знаю.
Она шутит, но я в этот раз не смеюсь; мое сердце находится где-то в окрестностях выцветшего ковра столовой. Его сменило что-то холодное, липкое и влажное в моей груди.
Он не смотрел фильм по Lifetime, отрешенно думаю я. Он с самого детства хотел бороться с лесными пожарами.
– Твой парень… – начинаю я, а потом замолкаю, не могу этого произнести. Такого не может быть, ни за что. Ни за что. – В смысле, как его…
Тесс легко и беззаботно улыбается мне. На ее верхней губе осталось немного глазури.
– Патрик Доннелли, – отвечает она, в ее голосе явно слышатся интонации, которые появляются, когда говорят про любимую песню, фильм или человека. – А что, ты его знаешь?
Он был моим лучшим другом. Был моей первой любовью. Я занималась сексом с его старшим братом. Я разбила его сердце.
– Да, – наконец говорю я, тянусь за еще одним пончиком и выдавливаю слабую улыбку. – Знаю.
Воцаряется тишина, Тесс все еще улыбается, но глаза смотрят озадаченно. И тут она все понимает.
– Молли, – произносит она, словно мое имя – ответ на вопрос в игре «Счастливый случай», словно оно крутилось в ее голове, но она не могла подобрать слово. Словно проиграла. – Ого, привет.
– Привет, – отвечаю я, неловко махнув, хотя она стоит прямо передо мной. Господи, и зачем я добивалась того, чтобы выйти из дома? – Извини. Я не пыталась вести себя чудаковато. Не знала…
– Да, я тоже.
Тесс проглатывает оставшийся кусок пончика, как шот виски, морщит нос и кладет на пустой столик смятую салфетку. Мы молчим. Я представляю, как она звонит Патрику в Колорадо: «Знаешь, я сегодня утром познакомилась с твоей дрянной бывшей». И нарочно не представляю, что он скажет ей в ответ.
– Было приятно познакомиться, – наконец говорю я Тесс, мне впервые с моего возвращения очень хочется сбежать. Интересно, подружилась ли она с Джулией. Интересно, помогала ли забрасывать мой дом яйцами. Было глупо хотя бы на секунду почувствовать надежду. Было глупо вообще соглашаться на эту работу. – Я… Наверное, еще увидимся.
– Наверное, – кивает Тесс и тоже неловко машет мне, когда я направляюсь к коридору, ведущему на кухню. Я представляю, как остаток дня буду ощущать ее взгляд мне в спину.
В конце рабочего дня я сижу за стойкой регистрации в лобби и составляю список журналов и сайтов для размещения рекламы. Открывается дверь гостиницы, и заходит Имоджен.
– Эм, привет! – говорит она, заметив меня и явно озадачившись – такое же выражение лица было у нее в кофейне тем утром, будто я удивила ее, причем не в хорошем смысле. – Ты снова здесь работаешь?
Я киваю, убираю волнистые волосы за уши и пытаюсь улыбнуться. Меня бесит эта неловкость между нами, словно кусочки пазла намокли, деформировались и теперь друг другу не подходят. До моего отъезда Имоджен никогда не относилась ко мне, как к изгою.
– Через пару недель большое открытие, – отвечаю я. – Игры и фейерверки. Ты пришла записаться на забег на трех ногах?
Имоджен качает головой и одаряет меня снисходительной улыбкой, какой улыбаются ребенку, который спрашивает, работает ли у тебя холодильник.
– Вообще, я приехала за своей подругой Тесс. – На ее платье, спереди застегнутом на пуговицы, нарисованы листочки. – Она тоже здесь работает. Мы собирались взять еду и, возможно, съездить в Силвертон посмотреть фильм.
Я прикусываю щеку изнутри – конечно, они дружат, конечно, так и должно быть. На секунду мне вспоминается любимый мамин фильм «Всё о Еве», в котором молодая актриса полностью перенимает личную жизнь другой женщины.
– Я познакомилась с Тесс, – говорю я. Мне ужасно хочется узнать у Имоджен, серьезные ли у них с Патриком отношения: вместе ли они с прошлого сентября, любит ли он ее больше и сильнее, чем любил меня. – Она милая.
– Хочешь поехать с нами? – спрашивает Имоджен высоким и неуверенным голосом. – Мы, возможно, просто поедем в кафе, но ты могла бы… присоединиться к нам.
Господи, никогда не слышала такого приглашения.
– Мне надо кое-что здесь закончить, – отвечаю ей, качая головой. Я по ней скучаю. Не могу этого отрицать. Детьми мы всегда носили одинаковые прически. – Но мы можем как-нибудь поужинать вместе, ты и я. Наверстать, а? Я принесу торт, ты погадаешь мне.
Мама Имоджен увлекалась картами, сколько я ее знала; подруга получила на свой тринадцатый день рождения собственную колоду. Она все время мне гадала, медленно и аккуратно раскладывала карты на моем пушистом покрывале. При перевороте они тихонько щелкали: четверка мечей, семерка пентакли. Повешенный. Солнце. Я всегда расплачивалась с ней немецким шоколадным тортом из кафе на главной улице, который я считаю сухим, рассыпчатым и отвратительным – что торт, что кафе, – но Имоджен любит его больше всего.
Она пожимает плечами в ответ на мое приглашение, прямая челка раскачивается, когда она шевелит головой.
– Я теперь особо этим не занимаюсь, – говорит она. – Я имею в виду карты. Но конечно, давай поужинаем.
Я собираюсь предложить день, как мы обе замечаем идущую по лобби Тесс, которая держит кусок арбуза. Имоджен так быстро уходит, что я даже не успеваю попрощаться.
– Мне пора, – кричит она через плечо. Дверь в гостиницу захлопывается.