Ровно в десять часов вечера Сона собралась на работу.
Уложила в холщовую сумку учебники, между ними, тайком от мамы, сунула детективный роман, сверху впихнула халат и удобные тапочки.
– Бутерброды не забудь! И термос! – крикнула с кухни мама.
Сона покорно пришла на кухню и забрала объёмный сверток. Она думала перекусить в кафе, но маму огорчать не хотелось.
– Вернёшься с работы, положи халат в стирку, – мама подошла и чмокнула в лоб. – Последнее время ты странно пахнешь, как-то, не знаю, печально, что ли.
– Я опаздываю, – буркнула Сона. – Позвонили, сказали, там новенький.
Это был запрещённый приём, но новенький вправду поступил в заведение. И ему было плохо и страшно.
– Бедные детки, – вздохнула мама и погладила Сону по голове. Пальцы её запнулись о колтуны в причёске, и «детки» сразу же были забыты, а Сона усажена на табуретку и подвергнута пытке расчёской. Воронье гнездо, как дразнилась мама, было разрушено до основания, а непослушные волосы скручены в две тугие косички.
Оставалось терпеть и молчать.
– Соната Ландер! – укорила мама. – Девочки из приличной семьи не должны быть похожи на пугало! Что сказал бы на это твой дедушка?
Соне и самой интересно было, но дедушка с ней не разговаривал. На всех фотокарточках дирижёр Алек Ландер походил на торнадо: тонкий, чёрный, весь перекрученный, не поймёшь, где фрак, где руки-ноги, где палочка дирижёрская. А на голове – огромная туча, тёмно-серая, с клоками, летящими в стороны.
Но маму это не трогало, и гениальный дед ставился в пример по любому поводу.
– Мне бы с ним встретиться, – фыркнула Сона, будто сердитая кошка, – я бы ему колтуны расчесала! За то, что такое имечко выдумал!
Но на самом деле встречаться с дедом было боязно до озноба.
Она подхватила сумку и поспешила за дверь, спасаясь бегством от новых нотаций.
Велосипед ждал у крыльца. Сона вывела аппарат за калитку, лихо вскочила в седло и понеслась по улице.
Начало мая выдалось жаркое, и всё время казалось, что будет гроза. Такая погода, когда в ясный день невольно берёшь с собой зонтик. А вдруг?
Ночью свежело, и лишняя влага выпадала блестящей росой. В свете фонарей еловые ветки оборачивались рождественской мишурой, и Соне рисовалась зима, снежная и весёлая. С ней всегда было так: ждала летом зимы, а в декабре мечтала о лете.
Ехать ночью одно удовольствие: по укутанным туманом тропинкам, по мосточку над говорливой рекой, мимо закрытой церкви при кладбище – к ярким огням и гирляндам парка рядом с ратушей Альхенгофа.
Сона взглянула на телектрофон: половина одиннадцатого, ужас-ужас!
От дачного посёлка «Скрипичный ключ» до центральной улицы Альхенгофа полчаса отчаянной работы педалями. Стоило поднажать, чтобы приехать к сроку. И вместо неторопливой прогулки получилась гонка с препятствиями.
Сона упрела и выдохлась, а упрямые волосы торчали спиралями, вырвавшись на волю из хилых косиц. Раскрасневшаяся и растрёпанная, Соната Энтони Ландер, девочка из приличной семьи, добралась до главной больницы и позвонила в неприметную дверь с кратким названием «Морг».
Долго не открывали. Так долго, что Сона забеспокоилась. Потом кто-то посмотрел в глазок и стал разглядывать девочку. Решив, что Сона на вид безопасна, дверь отворили с противным скрежетом.
– Чего тебе? – спросил сторож. – Лучшего места для игр не нашла?
– Новенький! – догадалась Сона. – А дядя Семён куда делся?
– Заболел Семён, – озадачился сторож. – Подменяю его. А ты кто такая?
– Ночная няня! – часы на ратуше бодро сыграли имперский марш, и стрелка сдвинулась с цифры «одиннадцать». – По срочному вызову. Так я пройду?
От сторожа пахло вином и капустой, он занимал весь проход и отчётливо скрипел извилинами. Понять, зачем девочке двенадцати лет ночью приспичило в морг, было выше его способностей!
Помощь пришла в тот миг, когда Сона восстановила дыхание и раскрыла особым образом рот. Голосовые связки натянулись, как скрипичные струны, и заветный аккорд из трёх чистых звуков уже завибрировал в горле…
– Сона, где ты? Да пропусти же!
Кто-то оттолкнул грузного сторожа, и в двери показалась сестра Маргарита:
– Хвала Пантелеймону, ты здесь! Скорее, бежим, вот-вот начнётся!
Перепуганная сестра милосердия схватила Сонату за руку и потащила внутрь.
Часть пристройки к главной больнице называли обобщённо «морг». Хотя настоящим моргом был лишь кафельный закуток с холодильником, в котором хранили тела усопших. Через дверь посетители попадали в небольшой ритуальный зал, где оформляли бумаги и платили за погребение. Всё здесь было завалено образцами: гробами, венками, лентами и табличками с эпитафиями. Рядом находилась больничная церковка – уютная комнатка с алтарём. Здесь молились за упокой, но бывало, ставили свечи за здравие, спускаясь по лестнице из больницы. В церковь вывозили из морга тела, подготовленные к отпеванию. Для этих целей служила дверь, замаскированная цветами.
Маргарита и Сона пробежали по залу, мимо венков и искусственных роз, вдоль полированных крышек гробов. Сона запнулась о крест и рассадила ногу.
– Где постоялец? – спросила она, мусоля царапину над коленкой.
Эхо гуляло по зале, множило стук шагов, будто кто-то запустил метроном.
– В номере «пять»! Да скорее же!
Они добежали до церковки. Там ждали Сону другие сёстры, дежурный доктор и санитары. Все со страхом смотрели на дверь сбоку от алтаря.
Заготовлены были скамьи и тяжёлые канделябры, стояли чаши со святой водой, даже колья разложили, осиновые. Непонятно, чего хотели: то ли дверь подпирать, то ли биться с клиентами. Сона хмыкнула, взяла с полки мел и начертила крест на двери.
Отчего-то взрослые за спиной вздохнули и задышали ровнее.
– Можете идти! – разрешила Сона. – Я никого не выпущу.
Сёстры забормотали молитвы и поспешили обратно к больным. Дежурный врач задержался и выдал Соне тонкую папку:
– Новичок поступил ближе к вечеру: сам дополз до больницы и рухнул замертво в регистратуре. Думали, приступ, не тут-то было. При осмотре нашли иголку в плече! Нехорошую, ритуальную, и проклятьем гнилым несёт. Утром приедут из Канцелярии господа дознаватели.
– Неужели убийство? – восхитилась Сона, поднеся папку ближе к свечам.
Убийства в Альхенгофе случались редко, но в последние месяцы всё шло не так. Раз уж в морге нужна ночная няня…
Доктор ободряюще улыбнулся, помянул святого Пантелеймона и отправился на дежурство.
Наконец-то Сона осталась одна!
Ночная няня прошлась по церковке, зажгла побольше свечей. Достала из сумки термос, выпила чаю с лимоном. Сколько раз повторяла маме: ей нельзя опаздывать на работу! От спешки пересыхают связки, а это её инструмент!
За дверью послышались шорохи, скрежет и шебуршание.
Сона бережно закрутила термос, достала телектрофон: ну правильно, скоро полночь. Пора отрабатывать гонорар. Девочка освободила проход от скамеечной баррикады.
Странные люди – взрослые. Почему не поставить стальную дверь, с засовами и замками? Такую, чтоб не пробить, не прогрызть! Но просьбу профессора Монса о срочном ремонте морга в ратуше подняли на смех. И рассохшаяся доска служила единственной защитой живым.
Днём её украшали лентами, чтоб не пугать посетителей, но к ночи убирали шёлк и цветы, и становились видны пробоины, царапины от длинных когтей и даже следы зубов!
Сона тронула створку, и та подалась с жутким протяжным скрипом.
В холодильнике делалось шумно. Постояльцы, как здесь называли покойников, били ногами в дверцы, пытаясь выкатиться наружу. А пятый номер уже был открыт! И в ящике сидел убиенный!
Новичок в морге – всегда проблема! В первые сутки он помнит, что жив и должен куда-то идти, у него полно в памяти дел и встреч, и нет осознания смерти. Он будоражит других постояльцев и возглавляет восстание зомби.
Сона разглядывала новичка.
При жизни он был красивым мужчиной, но смерть иссушила черты лица и придала им синюшный оттенок. Его даже раздеть не посмели! Сидел, как джентльмен, в чёрном костюме и в перепачканном грязью плаще. Интересная грязь: песок и глина, и какая-то серая пыль. Где и нашёл-то такую!
Новичок так же пристально смотрел на Сону. Ощупал голову, удивился, пошарил руками по ящику. Должно быть, хотел снять шляпу, но не нашёл и смутился.
Потерял, когда на него напали!
Становилось всё интереснее. Как бы его расспросить?
Остальные ящики уже выдвигались из открытых ячеек, зомби поднимались, тянулись к Соне, а она всё смотрела на жертву и думала о преступлении.
Кем был покойник? За что убит?
Постоялец из пятого номера поднял руки к глазам, опять удивился. Когти росли так быстро, что поцарапали кожу на лбу.
– Кто ты, девочка? – спросил новичок нутряным звуком, глубоким: его застывшие связки издавали лишь слабое дребезжание.
– Ночная няня. А ты кто? – дерзко хмыкнула Сона, косясь на других покойников.
Новичок протянул к ней когтистые лапы, свесил ноги в заляпанных грязью штанах.
– Ох ты ж ё!
Из прохода пахнуло вином и тушёной капустой. Сторож дрожал и икал, и меленько крестился на постояльцев.
Те учуяли сладкий страх, заверещали, завыли, заскрежетали дверями ячеек.
Сона гневно обернулась на сторожа, открыла особым образом рот, напрягла голосовые связки:
– Спи-и-и-и-и!
Перепуганный мужик опрокинулся на спину и захрапел на весь морг. Сона грозно взглянула на зомби и отдала общий приказ:
– И вы спите, надоели уже! Сколько можно по ночам колобродить? Спи-спи-спи! – раздалось, словно залп из орудий. И восставшие мертвецы попадали обратно в ящики.