Подожди меня здесь, – сказала Аннабель, – я переоденусь, и мы поговорим, ладно?
Я промолчала. Не обращая на сестру совершенно никакого внимания, я поставила пустой бокал на ближайший столик, вышла из свадебного салона и тоже двинулась прочь, но в противоположном направлении. Это было ужасно грубо, и я прекрасно это понимала, но я была совершенно раздавлена и не могла ни с кем сейчас говорить.
Вскоре после этого стали поступать телефонные звонки. Дважды звонила Аннабель. Трубку я не брала. Трижды она писала мне сообщения. Я их не читала. Аннабель даже пыталась связаться со мной по видеочату. Нет, просто нет. Я была слишком разгневана – хотя, может, это не совсем точное слово. Растеряна? Близко, но тоже не совсем точно.
Нет, чувства, которые я испытывала, были чем-то средним между этими двумя эмоциями. Я никак не могла поймать это чувство. Похоже было, будто я пытаюсь через соломинку вытянуть шарик тапиоки[4] из молочного коктейля: я боялась, что, как только вытяну его, он застрянет у меня в горле.
Я остановилась на перекрестке, чувствуя, как март холодными пальцами щиплет меня за щеки, будто навязчивая тетушка. Я застегнула куртку, укутала шею теплым шарфом и натянула шапку.
Коварный холодный ветер все еще находил способы проскользнуть мне за шиворот и добраться до кожи. Но мои ощущения так притупились, что я его почти не замечала.
Меня предали. Вот что я ощущала. И это глубоко ранило. Я прошла пешком три километра, включая самую холодную часть пути, пролегавшую через мост Лонгфелло, к своей квартире, с каждым шагом все больше закипая от злости. Можно было подумать, что ярость согреет меня изнутри. Увы, нет. В основном потому, что меня отвлекала Аннабель. Она продолжала писать и звонить, писать и звонить без остановки. Я любила свою сестру, как никто другой. На самом деле она мой самый близкий и надежный друг, но иногда ее упорство просто изматывает меня.
Я открыла дверь и шагнула в вестибюль, спасаясь от пронизывающего ветра. Дверь автоматически закрылась за мной, пока я поднималась по лестнице в свою квартиру. Телефон снова зазвонил, и теперь, зная, что именно я чувствую, я с готовностью ответила на звонок Аннабель.
– Когда папа рассказал тебе? – спросила я.
– И тебе привет, сестренка, – голос Аннабель источал сарказм, что было неудивительно. – Я уж подумала, что ты никогда мне не ответишь.
Я понимала, что моя младшая сестра избегает этого вопроса, и это только подливало масла в огонь моего негодования. Мало того что наш отец планировал жениться во второй раз, так я еще готова была поспорить на крупную сумму, что он сказал об этом Аннабель намного раньше, чем мне. Разве он не должен был рассказать нам об этом вместе? Это был достаточный повод, чтобы испытывать гнев.
– Когда?
Я сняла зимнюю одежду и повесила ее на вешалку у входной двери. Я мерила шагами свою квартиру, избегая наступать на скрипучую доску посередине. Жила я на втором этаже прекрасно обставленного трехэтажного особняка на Вустер-стрит в Кембридже. Окна были большие, полы – деревянные, а внутри – жуткий сквозняк, как на железнодорожной платформе. Зато вид из одинокой спальни на мусорный бак в переулке был абсолютно сказочный.
Раздался звонок в дверь.
– Подожди секунду, – сказала я Аннабель, затем прошла в другой конец комнаты и нажала кнопку домофона: – Кто там?
– Это я вообще-то. – Голос моей сестры одновременно раздался и в динамике телефона, и в домофоне.
– Ты здесь? – спросила я.
– Естественно, – ответила Аннабель. – Я отправилась следом за тобой сразу после того как ты меня кинула.
– Ох, – я не хотела чувствовать себя виноватой и нажала на кнопку, чтобы впустить ее. – Поднимайся наверх.
– Спасибо, – Аннабель отключила телефон, и я открыла дверь.
Она взбежала по лестнице, ничуть не запыхавшись. Я нахмурилась. Я прожила здесь пять лет и до сих пор кряхтела и пыхтела, пока поднималась на лестничную площадку второго этажа. Я отступила в сторону, пропуская сестру, а затем закрыла и заперла дверь. Аннабель сняла фиолетовое шерстяное пальто и бросила его на пустой стул. Бесит. Я подняла его и повесила на дверной крючок, предназначенный для гостей.
Когда я обернулась, Аннабель уже развалилась на диване. В черных леггинсах, черных ботильонах и безразмерном темно-сером свитере-тунике, с длинными темными кудрями, обрамляющими ее лицо, она была похожа на паука. Я знала, что это не очень приятное сравнение, но я все еще злилась на свою сестру, так что это было неважно.
Я вернулась к нашему разговору.
– Как давно ты знаешь?
– Я помогла папе выбрать кольцо.
Она говорила мягко и тихо, будто это могло помешать мне злиться. Это точно было не так. Аннабель провела указательным пальцем по ресницам взад и вперед, она всегда так делела, когда нервничала. Мне было все равно. Ей следовало нервничать – прямо сейчас ей было о чем волноваться.
– И когда это случилось? – рявкнула я и, повернувшись на каблуках, зашагала в кухню.
– Я не знаю, – Аннабель опустила руку и пожала плечами.
– Когда?
Стиснув зубы так, что заныла челюсть, я с немым вопросом подняла чашку с кофе. Аннабель кивнула.
– Думаю, это было пару дней назад, – сказала она, но голос ее прозвучал с вопросительной интонацией.
Однако это был не вопрос. Сестра прекрасно знала, в какой день они купили кольцо. Таким образом она пыталась смягчить удар, не желая задеть мои чувства. Пытаясь взять себя в руки, я поставила чашку под кофемашину и нажала на кнопку, прежде чем повернуться к сестре.
– Тебе что, нужно свериться с календарем? – спросила я. – Если что – он висит на стене.
Аннабель тяжело вздохнула и сердито посмотрела на него.
– Нет, это произошло три дня назад.
– И вы ничего мне не сказали?
От досады мой голос стал низким и скрипучим. Я отвернулась, достала молоко из холодильника и взяла ложку из ящика со столовым серебром.
– Папа просил меня не делать этого.
Я подняла глаза и встретила сочувственный взгляд сестры, который меня раздражал.
– И ты послушалась? Неужели сестринские узы ничего для тебя не значат?
– Конечно, они для меня многое значат, но…
– Но что? – настаивала я. Я чувствовала себя исключенной из происходящего, и меня это злило.
Аннабель молчала. Я подождала несколько секунд, а затем рявкнула:
– Но что, Аннабель?!
– Папа действительно счастлив, и я не хотела, чтобы ты ему все испортила, – сказала она.
Пропищала кофемашина, и сестра встала с дива- на, чтобы присоединиться ко мне в кухне. Она взяла чашку из автомата, затем пошла заменить пакетик кофе и поставила мою чашку под диспенсер как ни в чем не бывало.
– Все испортила? Почему ты думаешь, что я бы все испортила? Просто потому, что они знакомы всего две недели и все это глупо, безумно, нелепо и… – у меня кончились слова. Аннабель имела в виду, что своей грубостью я испортила отцу все удовольствие от новости, которой он со мной поделился. И я категорически отказывалась с ней соглашаться.
– Как все прошло, когда папа сказал тебе, что женится? – спросила Аннабель. – Кстати, извини, что я пропустила этот момент.
Она уселась на табуретку у стойки, голос ее звучал сердито. Это заставило меня занять оборонительную позицию.
– Все было в порядке, – солгала я.
– О, значит, когда папа сказал тебе, что он сделал Шери предложение и она согласилась, ты подпрыгнула от радости и обняла его?
– Не совсем.
– Ты подняла руку, чтобы дать ему пять?
Аннабель прищурилась над краем своей чашки и сделала глоток. Она пила черный кофе, потому что любила именно такой.
– Нет.
– Показала ему большой палец?
– Прекрати.
– Ты хоть как-то поздравила его? – не унималась она.
Я ничего не ответила. Я терпеть не могла, когда она была права.
В целом мире не было таких же не похожих друг на друга сестер, как мы с Аннабель. Я на три года старше ее, была хорошей девочкой, круглой отличницей, участвовала во внеклассных мероприятиях и жила в основном для того, чтобы радовать наших родителей. Сестра была совсем другой.
Аннабель, которая сейчас работает графическим дизайнером и живет в лофте на Ньюбери-стрит, была трудным ребенком. Она была импульсивной, предпочитала скорее получить прощение, чем заранее спросить разрешения, носила мини-юбку с берцами, пользовалась ненормативной лексикой и считала правила рекомендациями.
Первую татуировку она незаконно сделала в шестнадцать лет; в семнадцать ее впервые арестовали за распитие алкоголя; а теперь, недавно, уже в возрасте двадцати семи лет, она развелась со своим вторым мужем, с которым была знакома целых два месяца до того, как они поженились. То, что наш отец пришел со своей новостью сначала к ней, было неудивительно, учитывая, что Аннабель, похоже, считала, что брак должен длиться до тех пор, пока не износятся кроссовки.
Я понимала, что эта мысль была подлой, но я не хотела чувствовать себя из-за этого паршиво. Я была слишком зла.
– Эй, Челс? Ты вообще здесь? – Аннабель помахала рукой у меня перед носом.
– Да, я здесь.
Кофемашина снова запищала, и я взяла свою кружку. Керамика немного обжигала мне руки, заставляя понять, насколько же я замерзла.
– Ну так что, ты хоть как-то поздравила папу?
– Если под «поздравила» ты имеешь в виду, что я стояла с открытым от шока ртом, то да, я справилась, – сказала я.
– Ты ничего не сказала? – ахнула она.
Шокировать Аннабель было практически невозможно, и в любой другой момент я бы почувствовала себя победителем. Но сейчас я ощутила вспышку стыда где-то глубоко внутри, поэтому справилась с ней, добавив две ложки сахара и изрядную порцию молока в свой кофе.
– Полагаю, ты в этот момент была в примерочной, – сказала я. – Кстати, у меня вопрос: в чью голову пришла гениальная идея огорошить меня этой новостью именно в свадебном салоне? Ты могла бы предупредить меня, подготовить, помочь мне привыкнуть к мысли, что папа собирается угробить свою жизнь, женившись на совершенно незнакомом человеке. Я имею в виду, вы меня что, совсем не знаете?
Аннабель кивнула.
– Это весомый аргумент. Честно говоря, после того как папа выбрал кольцо и сделал предложение, мы все были так взволнованы…
Ее голос затих, и я произнесла фразу, которую, как я понимала, моя сестра не хотела произносить.
– Вы так разволновались, что совсем забыли обо мне.
– Нет, мы… То есть… да, – призналась она. – Так и есть.
– О-о-о, – специально растянула я, чтобы максимально усилить чувство вины. Аннабель побледнела, так что я попала прямо в яблочко.
Но легче мне не стало, так что я пожалела, что под рукой нет еще пары коктейлей. В отсутствие выпивки придется заедать стресс. Я отчаянно нуждалась в чем-то вкусном и вредном, чтобы заполнить зияющую дыру в моей душе. Я открыла дверь кладовой и уставилась на аккуратно сложенные коробки с овсянкой, хлеб и банку арахисового масла. Печенья не было. Черт возьми! Это прискорбно. Я захлопнула дверь.
– Мне очень жаль, Челс. Мы должны были оповестить тебя раньше, – сказала Аннабель. – Но могу я тебя кое о чем спросить?
– О чем? – произнесла я, проверяя морозильник в надежде отыскать там баночку карамельного мороженого от Ben & Jerry’s. Но чуда не произошло.
– Если бы мы сообщили тебе об этом несколько дней назад, ты бы отреагировала иначе?
Я захлопнула холодильник и уставилась на сестру.
– Думаю, мы уже никогда этого не узнаем.
– Неужели? – спросила Аннабель, отхлебнув немного кофе. – А я думаю, мы знаем.
Ее высокомерное поведение застало меня врасплох.
– Послушай, эта женщина купила нашего отца на «Аукционе холостяков» среди выдающихся бостонцев две недели назад. Он не знает ее достаточно хорошо, чтобы жениться на ней. Как ты можешь с этим мириться?
– Потому что она мне нравится, – ответила сестра.
– Нравится? – спросила я. – Ты тоже ее не знаешь!
– Я знаю ее лучше, чем ты, – сказала она, повысив свой голос. Как же это раздражает.
– Хорошо, – я закатила глаза и сделала глоток бодрящего кофе. Кофе заставил меня окончательно протрезветь – возможно, к лучшему, но я все равно об этом пожалела.
– Я все еще стираю свои вещи у папы, так что мы видимся каждым воскресным вечером, – сказала Аннабель. – Шери как раз была там в последние два воскресенья, и мы с ней потусили. На днях мы даже сходили на выставку в Музей изобразительных искусств.
– Ты с ней дружишь, – упрекнула я. О, это предательство!
– Я пытаюсь с ней подружиться, – сказала Аннабель. – Честно говоря, мне нравится Шери. Она веселая и прикольная.
– Она хочет, чтобы мы были цветочницами, – огрызнулась я. – Это не прикольно, это странно.
Аннабель нахмурилась:
– А я думаю, это весело. Она никогда раньше не была замужем. Она взволнована.
– Угу, – буркнула я. По правде говоря, у меня не было слов.
– Ну и что, если она хочет, чтобы мы были в одинаковых платьях и разбрасывали лепестки роз? Какая нам разница, если она делает папу счастливым.
Ну не дерьмово ли? Аннабель говорила как альтруистка, хотя я всегда была уверена, что это моя роль как старшей сестры. Конечно же, моего настроения это не улучшило.
– Ну понятно, – сказала я. – С тех пор как умерла мама, вы с папой настроены против меня. Не знаю, с чего я вдруг решила, что ты встанешь на мою сторону, ведь папа собирается жениться на совершенно незнакомой женщине!
– Да ладно тебе, Челс. Это полная чушь, и ты это знаешь. Мы с папой никогда не были против тебя. Знаешь, если ты возьмешь выходной и потусуешься с нами, то, возможно, ты поймешь это.
– Не надо меня опекать. То, что я делаю, очень важно.
Аннабель помолчала немного, а потом произнесла:
– Как и семья.
– Я знаю, – сказала я, кипя от злости. – Я знаю это лучше, чем кто-либо другой. Вот почему я делаю то, что делаю.
– Послушай, ты не единственная, кто потерял маму, – Анабель отодвинула свою чашку и подалась вперед, пытаясь сесть поближе ко мне. Я отказалась подвинуться. – А как насчет семьи, которая все еще здесь, все еще жива, все еще хочет, чтобы ты была ее частью? Ты уже много лет избегаешь нас, как и своих друзей. Ты живешь в своем добровольном одиночестве, отказываясь от приглашений на свадьбы, вечеринки – от жизни! Как долго, ты думаешь, нам еще стучать в закрытую дверь?
– О чем ты говоришь? – спросила я. Теперь я отодвинулась подальше, стараясь выглядеть непринужденно. – Вы откажетесь от меня только потому, что я не собираюсь мириться со свадьбой отца?
– Разве ты бы заметила, если бы мы это сделали? Послушай, я люблю тебя. Ты моя старшая сестра и всегда ею будешь, но ты изменилась, Челс. Ты начала отдаляться после маминой смерти и продолжаешь это делать до сих пор. Я не узнаю тебя. Ты отгораживаешься ото всех.
– Нет, это не так, – запротестовала я. – Кроме того, дело вообще не во мне.
– Да, это так. И на сто процентов касается именно тебя. Ты понимаешь, что последний раз у тебя были отношения еще до того, как умерла мама? – спросила она. – У тебя уже много лет не было настоящего свидания.
– Это имеет какое-то отношение к делу? – спро- сила я.
– Как ты можешь понять, что папа чувствует к Шери, если ты ни разу не была влюблена с тех пор, как… да я даже не знаю, с каких пор.
– Это просто смешно, – сказала я. Мне требовалось больше пространства. Я сделала глоток кофе, который немного привел меня в тонус, и вышла из кухни, чтобы сесть на диван. Я подтянула колени к груди, притворившись, что мне стало холодно.
– Посмотри на себя! – Аннабель указала на меня, свернувшуюся калачиком. – Ты похожа на ежа, и твоя поза прямо-таки кричит: «Не подходи ближе!»
Хотя я и знала, что моя сестра права, но не была готова сдаться.
– Знаешь что? Я должна была догадаться, что ты все это раскрутишь в своей обычной манере, Аннабель.
– Что ты хочешь этим сказать? – она взяла свою чашку и отошла к дальнему концу дивана.
– Я пытаюсь обсудить папин брак, а ты превращаешь это в монолог о том, что со мной что-то не так, – ответила я. – К твоему сведению, со мной все в порядке.
– Отлично, тогда ты будешь на свадьбе.
Паника ударила меня, как боксер на ринге.
– Нет! Я не… Я не имела в виду…
– Челс, я скажу тебе прямым текстом, – сказала Аннабель. – Папа влюблен и собирается жениться во второй раз. Ты можешь либо взять себя в руки и стать частью этого события, либо продолжать медленно исчезать из семьи, как ты это делала до сих пор, пока мы в конце концов не станем семьей лишь номинально. Это то, чего ты хочешь?
– Нет, но я не могу… А как же мама? – мой голос дрогнул, и я сделала глубокий вдох, пытаясь ослабить напряжение в горле. Я опустила колени и поставила чашку на кофейный столик.
– Дело не в маме, – сказала Аннабель. – Дело в тебе.
– О чем ты говоришь? Дело именно в ней.
– Челс, папе пятьдесят пять лет. Возможно, это его последний шанс найти женщину, с которой он мог бы провести остаток жизни. Ты действительно собираешься отказать ему в этом, потому что хочешь, чтобы он цеплялся за память о маме так же крепко, как и ты? – спросила она. – Мама не хотела бы этого.
– Ты не знаешь, чего бы она хотела!
Ярость пронзила меня насквозь. Я ненавидела этот разговор, мне хотелось вышвырнуть Аннабель, но сестра еще не закончила.
– Нет, я знаю. Мама любила нас и хотела, чтобы мы были счастливы. Если ты так сильно хочешь почтить ее память, то тебе следует взять себя в руки и решить, как жить дальше, как это сделали мы с папой, – сказала Аннабель. – Когда ты в последний раз была счастлива или смеялась до колик в животе?
– Я все время смеюсь, – возразила я.
– Неужели?
– Чтоб ты знала, я подписана на нескольких смешных людей в интернете, – сказала я. – Один из них рисует картинки, на которых крошечные хомячки едят крошечную еду, и еще там есть видео с котятами… О боже!
Мой ответ действительно звучал жалко. Я схватилась руками за голову.
– Я знаю, когда ты в последний раз была счастлива, – сказала Аннабель.
Я подняла голову и удивленно посмотрела на сестру:
– Неужели? Потому что даже я не знаю.
– Нет, ты знаешь, – Аннабель поставила чашку и поднялась со стула. Она прошла в другой конец гостиной, стуча каблуками по деревянному полу, и подошла к книжному шкафу, стоявшему между двумя большими окнами, затем присела на корточки и просмотрела книги на полке.
– Вот он, – сказала Аннабель, доставая с нижней полки альбом, покрытый пылью. Затем вернулась и бросила его мне на колени. – В последний раз я видела, как ты от всей души улыбаешься, на этих фотографиях.
Я взглянула на альбом. Он лежал у меня на коленях, как здоровенный кирпич, буквально прижимая меня к дивану.
– Ты провела последние три месяца маминой жизни, сидя возле ее кровати, приклеивая сюда фотографии и рассказывая истории о том, как провела год за границей. Ей нравились твои истории.
Голос Аннабель дрогнул. Она тяжело сглотнула, и я увидела печаль в ее глазах. Я хотела протянуть руку и обнять сестру, но не сделала этого.
– Ты обещала ей, что вернешься туда, – сказала Аннабель. Она постучала пальцем по белой кожаной обложке альбома. – Ты поддерживаешь связь с кем-то из этих людей? Может быть, уже пора.
– Я не… Я не могу, – запротестовала я. – Мне нужно подумать.
– Не сомневаюсь, – вздохнула она, прошла в другой конец комнаты, сняла с крючка пальто и накинула его на плечи. Не сказав больше ни слова, Аннабель ушла.
И снова никакого «я люблю тебя» на прощание. Что происходит с моей семьей? У меня было такое чувство, будто мы разваливаемся на части, и я не знала, как это остановить. Я хотела обвинить в этом Шери – отчаянно хотела. Если бы эта женщина не появилась в жизни моего отца, не было бы всех этих разговоров и все осталось бы так, как было. Но я знала, что этого джинна с аукционной табличкой обратно в бутылку уже не посадишь.
Счастлива… Аннабель спросила меня, когда я в последний раз была счастлива. Я знала точную дату и время. 15 мая 2013 года, в 16:20. Я была в Италии. В этот момент отец позвонил мне сообщить, что я должна возвращаться домой, потому что моей матери осталось жить всего несколько недель. Я вылетела первым же рейсом из Флоренции.
Через три месяца мама умерла. Мы с Аннабель и папой были рядом. В тот момент я поняла, что никто никогда не будет любить меня так сильно, как моя мать, и вместе с последним ее вздохом и любовь, и счастье покинули мой мир. Я не знала, куда они делись, и не знала, как их вернуть. Я хотела бы найти их снова, но это было не так просто.
Я открыла альбом, и мое сердце сжалось. Тот год я провела в Европе, празднуя окончание колледжа. Чтобы оплатить свое путешествие, я работала в самых разных местах. Самые яркие моменты я собрала в альбом, это хоть как-то помогало мне отвлечься, пока я ухаживала за мамой. На самой первой фотографии были мои родители и Аннабель, провожавшие меня в международном аэропорту Логан в Бостоне.
Я провела по фотографии кончиками пальцев. У меня были глаза моего отца и его упрямый подбородок, но мои густые светло-каштановые волосы, высокая и стройная, хотя и тяжеловатая, фигура и моя широкая улыбка были всецело мамины. Я перевернула страницу. Лондон. О, как мне там нравилось! Биг-Бен. Метро. Рынок Портобелло. Следующая страница. Ирландия. Я провела лето, работая на овцеводческой ферме в графстве Керри. Когда я закрыла глаза, то почувствовала сладкий запах травы, туман на лице и теплое солнце на плечах.
Я пролистала фотографии, почти на каждой был рыжеволосый парень с непокорной челкой и озорной ухмылкой. Он лучезарно улыбался мне, приглашая присоединиться к своим шалостям. Колин Донован. Я не вспоминала о нем уже много лет. Когда-то я была совершенно очарована им и его проделками – как в тот раз, когда он убедил нашу команду одеть все стадо овец в пижамы, чтобы подшутить над мистером О’Брайеном. Вспомнив это, я рассмеялась.
Я моргнула и прикрыла рот рукой. Затем снова посмотрела в альбом и перевернула еще несколько страниц. На фотографиях был Жан-Клод из Парижа. Его французский акцент и потрясающая красота заставляли мои колени слабеть. Я была няней в семье Бошан, а он работал дизайнером в модном доме месье Бошана. Я была без памяти влюблена в него, с каждым днем влюбляясь все сильнее, особенно в те моменты, когда мы гуляли вдоль Сены, держась за руки, и делились мечтами.
Я пролистала еще несколько страниц, воспоминания нахлынули на меня. Я была влюблена в Германию, Швецию, Испанию и Португалию, но Италия… Ах, Флоренция. Там я познакомилась с Марчеллино Декапио. Темноволосый молодой человек, его страстью были вино и я, его шоколадно-карие глаза заглядывали мне прямо в душу. Он был от природы красноречив и, по слухам, мог шепотом убедить лозу винограда созреть до срока. Но очаровал он меня не только этим. Я все еще чувствовала его сильные руки, обнимавшие меня, и его шелковистые, густые и темные волосы, скользившие сквозь мои пальцы. Я вздохнула.
Марчеллино был единственным, с кем я поддерживала связь после года, проведенного за границей. О, мы не были особо близки. Наше общение, которое началось с телефонных звонков во время болезни моей мамы и после ухода ее из жизни, быстро сократилось до ежегодных рождественских открыток, как только я начала работать. На самом деле я думаю, что причиной тому стали корпоративные открытки из офиса, которые я ему присылала, они были… отстойными.
Я откинулась на спинку дивана и закрыла альбом. Вот он, тот последний раз, когда я была по-настоящему счастлива. Мой год за границей. И тут до меня дошло, что я больше не знаю ту девушку, которая влюбилась в Колина, Жан-Клода и Марчеллино. Я даже не могла вспомнить, каково это – сходить от чего-то с ума, чувствовать головокружение от смеха или влюбляться в кого-то без памяти.
Могу ли я еще испытывать эти чувства? Я и не знала. Но есть только один способ выяснить это. Я должна была увидеть их снова. Мысль о том, чтобы просто уехать, вернуться в Европу и отыскать трех мужчин, которые когда-то так много значили для меня, приводила меня в полнейший ужас. Но также я понимала, что именно сейчас, впервые за многие годы, я почувствовала себя живой. У меня не было никаких сомнений: я должна была вернуться туда.