Глава 4

Полковник Рамон Аконья обладал почти звериным чутьем, любил погоню, но поистине глубокое удовлетворение получал от вида крови, не важно чьей: оленя, кролика или человека. Забирая чью-то жизнь, он чувствовал себя богом и испытывал сильнейший оргазм.

За время службы в военной разведке Аконья заработал себе репутацию блестящего офицера. Он был умен, бесстрашен до безрассудности и безжалостен. Сочетание этих качеств привлекло к нему внимание одного из ближайших соратников генерала Франко.

Аконья присоединился к его армии в чине лейтенанта и менее чем за три года дослужился до звания полковника, что было поистине неслыханно. Его поставили во главе фалангистов – специальной группы, осуществляющей террор в отношении противников Франко, – чему предшествовала краткая беседа с одним из представителей ОПУС МУНДО.

Аконье дали понять, что время от времени его подразделению придется выполнять особые секретные задания, порой очень опасные, о которых никто не должен знать.

За короткое время полковник Аконья выполнил для ОПУС МУНДО с полдюжины особых заданий. Как его и предупреждали, все они оказались очень опасными и секретными.

Выполняя одно из них, Аконья познакомился с очаровательной девушкой из хорошей семьи. До этого момента он привык иметь дело с проститутками или сопровождавшими армейские подразделения шлюхами, которых не считал за людей и обращался с ними соответственно. Если какая-то из них влюблялась в него по-настоящему, очарованная его мужской силой, то с ней он обращался особенно жестоко.

Сюзанна Серредилья принадлежала к другому миру. Дочь профессора Мадридского университета и преуспевающей адвокатессы, в свои семнадцать лет Сюзанна обладала телом взрослой женщины и ангельским ликом Мадонны. Еще никогда Рамон Аконья не встречал таких, как эта женщина-ребенок. Ее трогательная беззащитность пробуждала в нем нежность, хотя, как он думал, это чувство ему не было знакомо. Аконья безумно влюбился, и по каким-то никому не ведомым причинам девушка ответила взаимностью.

Свадьба и медовый месяц пролетели как одно мгновение. Аконье казалось, что до нее он не знал женщин. Ему была знакома похоть, однако еще никогда он не испытывал этого сладкого сочетания любви и страсти.

Через три месяца после свадьбы Сюзанна сообщила ему, что беременна. Радости полковника не было предела. Вдобавок к этому его перевели служить в небольшую деревеньку Кастильбланко в Стране Басков. Это произошло осенью 1936 года, когда противостояние республиканцев и националистов достигло своего пика.

Одним спокойным воскресным утром полковник Аконья с супругой пили кофе на деревенской площади, когда ее внезапно заполонили баскские демонстранты.

– Тебе стоит уйти, – сказал Аконья. – Могут начаться беспорядки.

– А как же ты?

– Прошу тебя. Обо мне не беспокойся.

Демонстранты распалялись все сильнее, и Рамон Аконья с облегчением подумал, что вовремя отправил Сюзанну в ближайшее укрытие – женский монастырь на другой стороне площади. Но как только она подошла к нему, ворота неожиданно распахнулись и на площадь хлынула толпа вооруженных басков, которые прятались за стенами монастыря. Аконья увидел, как жена упала под градом пуль, и зарычал от беспомощности. В тот день он поклялся мстить баскам и церковникам.

И вот теперь, перед штурмом другого женского монастыря, он напомнил себе, что и на сей раз никого не оставит в живых.


А в монастыре, в эти темные предрассветные часы, сестра Тереза, крепко сжимая в руке кнут, стегала себя по спине. Чувствуя, как впиваются в плоть его завязанные в тугие узлы хвосты, она мысленно молила о прощении. Ей хотелось кричать в голос, но поскольку любые звуки были запрещены, она проговаривала про себя: «Прости мне, Иисусе, мои грехи. Видишь, я наказываю себя так же, как истязали Тебя, наношу себе такие же раны, какие нанесли Тебе. Позволь мне страдать, как страдал Ты».

Сестра Тереза едва не потеряла сознание от боли. Еще трижды ударив себя кнутом, изнемогая от страданий, она тяжело опустилась на матрас. Монахиня не стала истязать себя до крови, поскольку это было запрещено. Морщась от боли, причиняемой малейшим движением, сестра Тереза убрала кнут в черный кожаный чехол, стоявший в углу кельи и служивший постоянным напоминанием о том, что за малейший грех последует наказание.

Проступок сестры Терезы заключался в том, что, сворачивая за угол сегодня утром с привычно опущенной головой, она столкнулась с сестрой Грасиелой и, вздрогнув от неожиданности, заглянула ей в лицо. Сестра Тереза немедленно сообщила о своей провинности преподобной Бетине, и та, неодобрительно сдвинув брови, жестом показала, что этот проступок заслуживает наказания. Соединив кончики большого и указательного пальцев и сжав руку в кулак, словно держала в ней рукоять кнута, она трижды провела ею от плеча к плечу.

Лежа на матрасе у себя в келье, сестра Тереза никак не могла выбросить из головы образ невероятно красивой девушки, в лицо которой она так опрометчиво заглянула сегодня утром. Она знала, что никогда в жизни не заговорит с ней и не посмотрит на нее еще раз, ибо любое проявление близости между сестрами сурово наказывалось. Атмосфера строгой морали и аскетизма категорически запрещала какие бы то ни было отношения. Если сестры, работавшие бок о бок, начинали испытывать удовольствие от молчаливого общества друг друга, мать-настоятельница незамедлительно их разъединяла. Сестрам также не разрешалось сидеть за столом с одной и той же соседкой два раза подряд. Теплые отношения между сестрами церковь тактично именовала особенной дружбой. Суровое наказание следовало незамедлительно. Вот и сестра Тереза жестоко поплатилась за то, что нарушила правило.

Раздавшийся в тишине колокольный звон долетел до слуха сестры Терезы словно откуда-то издалека и показался осуждающим гласом Господа. Отзвуки этого колокольного звона нарушили сон и сестры Грасиелы, занимавшей соседнюю келью. Во сне на нее надвигался обнаженный мавр с восставшей от вожделения плотью и протягивал руки, намереваясь схватить ее. Сестра Грасиела открыла глаза. Сердце отчаянно колотилось, а остатки сна точно рукой сняло. В ужасе оглядевшись, она поняла, что находится в келье и совершенно одна, а тишину нарушает лишь ободряющий звон колокола.

Сестра Грасиела опустилась на колени и мысленно взмолилась: «Господи Иисусе, благодарю Тебя за помощь в избавлении от прошлого, за радость пребывания здесь в лучах Твоего света. Позволь мне наслаждаться счастьем Твоего бытия. Помоги мне, возлюбленный мой Иисус, быть верной призванию, дарованному Тобой. Помоги облегчить печаль Твоего святого сердца».

Монахиня поднялась с колен, аккуратно застелила ложе грубым одеялом и присоединилась к остальным сестрам, безмолвно шествовавшим в сторону часовни к утренней молитве. Вдыхая знакомый запах горящих свечей, ощущая под обутыми в сандалии ногами вытертые от времени плиты каменного пола, она постоянно успокаивалась и возвращалась к своему обычному состоянию.

В первые дни своего пребывания в монастыре сестра Грасиела никак не могла уяснить, что значат слова матери-настоятельницы, будто монахиня – это женщина, отказавшаяся от всего, чтобы обрести все. Ей было тогда всего четырнадцать лет, и лишь теперь, семнадцать лет спустя, до нее дошел сакральный смысл этого определения. В своих мыслях она обрела все, ведь именно так ум находил отклик в душе. Теперь дни сестры Грасиелы были наполнены восхитительным умиротворением.

«Спасибо за то, что ниспослал мне забвение, Отец наш Небесный. Спасибо за то, что всегда защищаешь меня. Без Тебя я не смогла бы смотреть в лицо своему ужасному прошлому… Спасибо Тебе… Спасибо…»

Закончив молиться, сестры разошлись по своим кельям, чтобы поспать до следующей утренней молитвы на рассвете.


А за стенами монастыря в темноте быстро и бесшумно передвигались бойцы полковника Рамона Аконьи. Подойдя к воротам, полковник предупредил своих людей:

– Хайме Миро и его смутьяны вооружены, так что глядите в оба.

Он окинул взглядом фасад монастыря, и на мгновение у него перед глазами возникли ворота другого монастыря с выбегавшими баскскими партизанами, и падающая под градом пуль Сюзанна с их нерожденным ребенком.

– Живыми их брать вовсе не обязательно, – добавил полковник жестко.


Сестру Меган разбудила тишина, но не привычная, а наполненная движением, быстрыми порывами воздуха и перешептыванием. До ее слуха донеслись звуки, коих она не слышала в стенах монастыря на протяжении пятнадцати лет. В груди тотчас же возникло предчувствие чего-то ужасного.

Она бесшумно поднялась с постели в окружавшей ее темноте, приоткрыла дверь кельи и не поверила своим глазам, увидев заполненный мужчинами коридор. Из кельи настоятельницы появился великан со шрамом на лице, который тащил за руку мать Бетину. Меган ошеломленно смотрела на происходящее и думала, что ей приснился кошмар: не может быть, чтобы все эти мужчины находились здесь.

– Где он! Говори! – грозно потребовал Аконья.

На лице матери-настоятельницы отразился ужас.

– Тише! Вы находитесь в храме Божьем и оскверняете его. – Ее голос заметно дрожал. – Вы должны немедленно отсюда уйти.

Однако в ответ он еще сильнее сжал ей руку и хорошенько тряхнул:

– Мне нужен Миро. Скажи, где он, и мы уйдем.

Кошмар оказался явью.

Начали открываться двери других келий, ошеломленные и растерянные монахини выходили посмотреть, что случилось. Еще ни разу в жизни не сталкивались они ни с чем подобным, поэтому были совершенно не готовы к столь неожиданному повороту событий.

Полковник Аконья оттолкнул мать-настоятельницу и повернулся к своему главному помощнику Патрико Ариетте.

– Обыщите монастырь вдоль и поперек.

Бойцы ГСО мгновенно рассредоточились по монастырю, врываясь в кельи, грубо вытаскивая монахинь из постелей и сгоняя в часовню. Монахини молча повиновались, даже в этой ситуации не нарушая обет молчания. Происходящее напоминало кадры немого кино.

Иначе вели себя бойцы ГСО. Все они были фалангистами и прекрасно помнили, что церковь отвернулась от них во время гражданской войны, поддержав лоялистов, сражавшихся против их возлюбленного генералиссимуса Франко. И вот теперь им выпала возможность отомстить, чем они и не преминули воспользоваться. Стойкость и молчание монахинь лишь еще больше их злили и распаляли.

Проходя мимо келий, полковник Аконья услышал дикий крик, а заглянув внутрь одной из них, увидел, как один из его бойцов срывает с монахини одежду, но никак не отреагировал, а просто прошел мимо.

Лючию тоже разбудили громкие мужские голоса, она в панике села на матрасе, и первой ее мыслью было: «Все, меня нашли. Нужно поскорее уносить отсюда ноги».

Но вот незадача: кроме центральных ворот, в монастыре не было другого выхода.

Лючия поспешно поднялась и выглянула в коридор. Ее глазам открылось ошеломляющее зрелище. Коридор заполонили вовсе не полицейские, а вооруженные люди в штатском, и вели они себя как обычные грабители: разбивали светильники и мебель, переворачивали все вверх дном.

Преподобная мать Бетина стояла посреди этого безумия, сложив ладони перед грудью, и безмолвно читала молитву, в то время как варвары оскверняли дорогую ее сердцу обитель. К ней подошла сестра Меган, и Лючия решила присоединиться к ним.

– Какого ч… что происходит? Кто эти люди?

Это были первые слова, произнесенные вслух с момента ее появления в монастыре. Преподобная мать трижды сунула правую руку под мышку, давая понять, что нужно прятаться. Лючия не верила своим глазам.

– Ну теперь-то вы можете заговорить. Давайте убираться отсюда, ради Христа. Именно ради Христа.

Патрико Ариетта подошел к полковнику:

– Мы обыскали все, полковник, но никаких следов ни Хайме Миро, ни его людей не нашли.

– Еще раз проверьте каждую щель! – потребовал Аконья.

Именно тогда мать-настоятельница вспомнила о единственном сокровище монастыря и, наклонив голову, прошептала сестре Терезе:

– Вы должны выполнить очень важное задание. Заберите из трапезной золотой крест и доставьте его в монастырь в Мендавии. Нужно непременно вынести его отсюда. Поспешите!

Сестру Терезу била такая дрожь, что тряслись даже складки ее апостольника. Она оцепенело смотрела на мать Бетину. Последние тридцать лет сестра Тереза провела в монастыре и даже не могла допустить мысли выйти за его пределы. В ужасе она подняла руку, что означало: «Я не могу».

Мать-настоятельница едва не впала в отчаяние:

– Крест не должен попасть в руки этих слуг Сатаны. Сделайте это ради Господа нашего Христа.

В глазах сестры Терезы вспыхнул свет. Она распрямила плечи и вздохнула: «Ради Иисуса», – потом развернулась и поспешила в трапезную.

К монахиням присоединилась сестра Грасиела, тоже совершенно ошеломленная царившим вокруг безумием. Люди полковника все больше входили в раж, крушили все на своем пути, а их предводитель с полнейшим безразличием наблюдал за происходящим.

Лючия повернулась к Меган и Грасиеле:

– Не знаю, как вы, а я собираюсь убраться отсюда и поскорее. Вы со мной?

Монахини лишь тупо смотрели на нее, слишком потрясенные, чтобы ответить. Тем временем к ним спешила сестра Тереза и несла что-то завернутое в кусок холста.

– Думайте скорее! – поторопила их Лючия, увидев, что незваные гости принялись загонять монахинь в трапезную.

Сестры Тереза, Меган и Грасиела с минуту медлили в нерешительности, но потом все же последовали за Лючией к огромной входной двери, но, свернув за угол в конце длинного коридора, увидели, что она выломана.

Внезапно перед ними возник вооруженный мужчина.

– Куда это вы, дамы? Возвращайтесь. Мои бойцы на вас очень рассчитывают.

– У нас есть для тебя подарок, – произнесла Лючия, с улыбкой взяв один из тяжелых металлических подсвечников, что стояли на столах в холле.

Мужчина озадаченно взглянул на подсвечник:

– И что ты собираешься с ним делать?

– А вот что. – Лючия с силой ударила подсвечником мужчину по голове, и тот рухнул на пол.

Монахини в ужасе смотрели на происходящее, но Лючия скомандовала:

– Быстрее!

Спустя мгновение Лючия, Меган, Грасиела и Тереза спешно пересекли двор, а потом вышли из ворот монастыря в звездную ночь. Через некоторое время Лючия остановилась.

– Теперь наши пути расходятся. Вас будут искать, поэтому вам лучше поскорее уйти отсюда.

С этими словами она развернулась и направилась в сторону возвышавшихся в отдалении гор, решив укрыться там, выждать немного, а потом отправиться в Швейцарию. Черт бы побрал этих ублюдков: лишили ее такого замечательного укрытия.

Отойдя на некоторое расстояние, Лючия обернулась. С возвышения ей было прекрасно видно, что происходит возле монастыря. Невероятно, но монахини все еще стояли перед воротами подобно трем черным изваяниям. «Ради всего святого! – мысленно воскликнула Лючия. – Уходите же, пока вас не поймали!»

Но ее мольбы не были услышаны: женщины не двинулись с места. Долгие годы пребывания в полной изоляции парализовали их сознание: они никак не могли осмыслить происходящее. Монахини продолжали смотреть себе под ноги, потрясенные настолько, что утратили способность мыслить здраво. Они так долго были отрезаны от мира, и теперь, оказавшись за пределами спасительных стен, пребывали в полной растерянности и панике и понятия не имели, в какую сторону идти и что делать. В стенах монастыря их жизнь была размеренной и организованной. Их кормили, одевали, говорили, что и когда делать, они следовали строгим правилам, а теперь их внезапно этого лишили. Что от них нужно Господу? Что он для них уготовил? Они неуверенно топтались на одном месте, боясь заговорить, боясь взглянуть друг на друга.

Сестра Тереза неуверенно указала рукой на мерцающие в отдалении огни Авилы: «Туда», – и женщины нерешительно двинулись в сторону города.

Стоя на возвышении и наблюдая за их действиями, Лючия думала: «Да нет же, идиотки! В городе вас станут разыскивать в первую очередь. Впрочем, это ваши проблемы, а мне нужно разобраться со своими». Она еще некоторое время стояла, наблюдая за монахинями, что брели навстречу своей погибели. Черт!

Лючия быстро спустилась с холма, едва не оступившись на каменистой осыпи, и побежала за ними, путаясь в тяжелых складках своего одеяния.

– Подождите! Стойте!

Сестры остановились и обернулись. Едва не задыхаясь, Лючия подбежала к ним.

– Вы идете не туда. Первым делом вас начнут искать именно в городе. Нужно где-то спрятаться на время.

Монахини молча смотрели на нее.

– В горы, – проговорила Лючия, выходя из себя. – Нужно подняться в горы. Идите за мной.

Развернувшись, она направилась туда, откуда только что спустилась. Сестры некоторое время смотрели ей вслед, а затем гуськом двинулись за ней.

Время от времени Лючия оборачивалась, дабы убедиться, что они не отстали, думая при этом: «И зачем я с ними связалась? К чему мне лишние проблемы? С ними куда опаснее», – но тем не менее продолжала идти вверх по тропе, стараясь не выпускать сестер из вида.

Подъем давался им непросто, и каждый раз, когда сестры замедляли шаг, Лючия останавливалась, чтобы они могли ее догнать, торопила и при этом думала: «Отделаюсь от них утром».

* * *

Тем временем обыск в монастыре закончился. Ошеломленных и перепуганных монахинь в разорванной, покрытой кровью одежде посадили в грузовики без опознавательных знаков.

– Отвезите их в Мадрид, в штаб, – приказал полковник Аконья. – Никого к ним не допускать.

– Их обвиняют в…

– Пособничестве террористам.

– Есть, полковник, – ответил Патрико Арриетта и, немного помедлив, добавил: – Четыре монахини пропали.

Глаза полковника превратились в куски льда.

– Разыщите их.


– Хайме Миро сбежал до того, как мы вошли в монастырь, – начал Аконья доклад премьер-министру.

– Да, я слышал, – кивнул Мартинес, хотя сильно сомневался, что Хайме Миро вообще туда заглядывал.

Полковник Аконья становился все более опасным и начал выходить из повиновения. Жестокое нападение на монастырь породило бурю гневных протестов, поэтому теперь в разговоре с полковником премьер-министр тщательно подбирал слова.

– Газетчики атакуют меня, требуя разъяснений относительно произошедшего.

– Они делают из этого террориста героя, – произнес Аконья с каменным лицом. – Мы не должны позволять им оказывать на нас давление.

– Он доставляет правительству массу хлопот. Да еще эти четыре монахини… Если они заговорят…

– Не беспокойтесь. Они не смогут далеко уйти. Я отыщу их и поймаю Миро.

Премьер-министр уже решил для себя, что больше не может рисковать.

– Полковник, я хочу, чтобы вы лично убедились, что с захваченными вами тридцатью шестью монахинями обращаются хорошо. Я также отдам приказ о присоединении армии к поискам Миро и его приспешников. Вы будете работать с полковником Состело.

Повисла долгая зловещая пауза.

– И кто из нас будет руководить операцией? – Глаза полковника Аконьи источали ледяной холод.

Премьер-министр судорожно сглотнул:

– Вы, конечно же.


Лючия и ее спутницы встретили рассвет по пути на северо-восток, в горы, подальше от Авилы и монастыря. Привыкшие молчать и двигаться бесшумно, монахини не издавали ни звука. Окружающую их тишину нарушал лишь шелест одежды, постукивание четок, хруст случайно сломанной ветки да прерывистое дыхание.

Они добрались до плато Сьерра-де-Гуадаррама и двинулись дальше по изрытой колеями дороге, по обе стороны которой тянулись каменные стены. Монахини миновали поля с пасущимися на них овцами и козами и на рассвете, пройдя несколько миль, оказались в лесистой местности в окрестностях городка Вильякастин.

«Оставлю их здесь, – приняла решение Лючия. – Пусть о них теперь заботится их Господь. Обо мне он уже изрядно позаботился: Швейцария стала еще дальше, чем прежде. У меня ни денег, ни паспорта, да еще и одета, как сотрудница похоронного бюро. Сейчас те, кто напал на монастырь, уже знают, что мы сбежали, и будут нас искать, пока не найдут. Чем быстрее я отделаюсь от монашек, тем лучше».

Однако в это самое мгновение случилось то, что заставило Лючию изменить планы.

Пробираясь сквозь деревья, сестра Тереза споткнулась и выронила сверток, который так заботливо оберегала с момента побега из монастыря. Содержимое выпало из холстины, и Лючия изумленно уставилась на большой, украшенный искусной резьбой золотой крест, блестевший в лучах восходящего солнца.

«Это же чистое золото!» – подумала Лючия. Кто-то там, наверху, действительно решил о ней позаботиться. Этот крест – манна небесная, причем самая настоящая. Вот он, билет в Швейцарию.

Наблюдая, как сестра Тереза бережно заворачивает крест в холстину, Лючия мысленно улыбнулась. Забрать его не составит труда. Эти монахини сделают все, что она скажет.


Авила была охвачена волнением. Известие о нападении на монастырь быстро распространилось по городу, поэтому отец Беррендо был выбран для разговора с полковником Аконьей. За обманчиво хрупкой внешностью этого семидесятилетнего священника скрывалась недюжинная внутренняя сила. Для своих прихожан он был добрым и понимающим пастырем, но сейчас кипел от еле сдерживаемого гнева.

Священнику пришлось в течение часа ждать аудиенции, и только после этого полковник Аконья соизволил пригласить его в свой кабинет.

– Вы напали на монастырь безо всяких на то причин, – без предисловий начал старый священник. – Это был акт совершеннейшего безумия.

– Мы просто выполняли свой долг, – бросил полковник. – В монастыре укрывался Хайме Миро и шайка сопровождавших его головорезов, так что сестры сами виноваты. Мы задержали их для допроса.

– Вы нашли в монастыре Хайме Миро? – гневно спросил священник.

– Нет, – спокойно ответил полковник. – Вместе со своими людьми он успел скрыться, прежде чем мы вошли в монастырь. Но мы найдем их, и правосудие свершится.

«Я совершу правосудие», – добавил мысленно полковник Аконья.

Загрузка...