Лас-Навас-дель-Маркес, Испания
Ей было пять лет, и в воспоминаниях о том времени фигурировали многочисленные обнаженные незнакомцы, сменявшие друг друга в постели ее матери.
– Все они твои дяди, – объясняла ей мать. – И ты должна их уважать.
Только ни один из этих «дядюшек» не проявлял к ней ни капли тепла: скорее наоборот. Кто-то оставался на одну ночь, кто-то на неделю или месяц, а потом они исчезали. После ухода очередного любовника Долорес Пикьеро сразу же бросалась на поиски нового.
В молодости она слыла настоящей красавицей, и Грасиела унаследовала ее внешность. Даже ребенком она была ошеломляюще хороша: высокие скулы, оливковая кожа, блестящие черные волосы, густые длинные ресницы. Даже совсем детское, ее тело обещало стать невероятно соблазнительным.
С годами Долорес Пикьеро располнела и обрюзгла, а горькие удары судьбы исказили точеные черты ее некогда красивого лица. Растеряв привлекательность, она по-прежнему оставалась легкодоступной и снискала репутацию страстной и опытной любовницы. Мастерство в постели было ее единственным талантом, и она пользовалась им, чтобы ублажать мужчин в надежде удержать их подле себя подольше. Заработка швеи едва хватало на жизнь. Долорес выполняла свою работу настолько некачественно, что ее услугами пользовались лишь те, кто не мог позволить себе кого-то получше.
Собственную дочь она терпеть не могла, поскольку та была живым напоминанием о единственном мужчине, которого она когда-то любила. Долорес без раздумий отдалась красавцу механику, который наобещал ей золотые горы, а когда узнал о ее беременности, тут же испарился, оставив Долорес наедине с зарождающейся в ее чреве жизнью.
Долорес обладала скверным характером и всю свою злобу вымещала на ребенке. Стоило Грасиеле ей чем-то не угодить, как Долорес принималась ее колотить с криками: «Тупица! Вся в отца!»
Девочке было некуда деться от бесконечных побоев и ругани. Просыпаясь каждое утро, Грасиела молила Всевышнего лишь об одном: «Прошу тебя, Господи, сделай так, чтобы мама сегодня меня не била. Пусть хотя бы сегодня она почувствует себя счастливой, пусть скажет, что любит меня».
В дни, когда Долорес действительно воздерживалась от побоев, она просто не обращала на дочь никакого внимания. Грасиела сама готовила себе еду и стирала одежду. Взяв в школу собственноручно приготовленный завтрак, она говорила учителю: «Сегодня мама испекла мне empanadas[19]. Она знает, как я их люблю». Или: «Я порвала платье, но мама его зашила. Она все для меня делает». Или: «Завтра мы с мамой идем в кино».
Эти слова разбивали учителю сердце. Лас-Навас-дель-Маркес городок маленький, в часе езды от Авилы, и, как во всех подобных городках, здесь все про всех знали.
Соседи осуждали образ жизни Долорес Пикьеро, и это отражалось на Грасиеле. Другие родители детям не разрешали с ней играть, опасаясь дурного влияния, так что в школе подругами она так и не обзавелась. Будучи одной из самых способных учениц, она тем не менее получала плохие оценки. Ей было трудно сосредоточиться, поскольку она постоянно испытывала усталость. Учителя говорили ей, что нужно пораньше ложиться спать. Чтобы успешно учиться, следует соблюдать режим дня и хорошо высыпаться.
Грасиела с матерью жили в крошечной двухкомнатной квартире. Девочка спала на кушетке в комнатушке, отгороженной от спальни лишь тонкой, видавшей виды занавеской. Разве могла Грасиела рассказать учителю о непристойных звуках, будивших ее по ночам и не дававших заснуть? Девочке приходилось лежать и слушать, как мать предается утехам с очередным кавалером.
Когда Грасиела приносила домой табель с оценками и мать начинала бушевать: обзывать ее тупицей, дурой, идиоткой, девочка ей верила и изо всех сил крепилась, чтобы не расплакаться.
После уроков Грасиела в одиночестве бродила по узким извилистым улочкам города, среди акаций и платанов, мимо выкрашенных белой краской каменных домов, где жили счастливые семьи. У Грасиелы же отец, братья и сестры существовали только в ее воображении, как и друзья. Симпатичные девочки и привлекательные мальчики приглашали ее на садовые вечеринки, где потчевали вкуснейшими пирожными и мороженым. Эти воображаемые друзья, добрые и любящие, считали ее умной и способной. Когда матери не было поблизости, Грасиела представляла, что в ней все нуждаются, она всем готова помочь, и вела с ними долгие беседы: «Ты не поможешь мне сделать домашнее задание, Грасиела? Мне не очень даются задачи, а ты так легко с ними справляешься». «Чем займемся сегодня вечером, Грасиела? Может, отправимся в кино или в парк или попьем кока-колы». «Мама отпустит тебя к нам на обед, Грасиела? У нас сегодня паэлья». А она каждому отвечала: «Боюсь, ничего не получится. Маме очень одиноко, когда меня нет рядом. Знаете, ведь, кроме меня, у нее никого нет».
По воскресеньям Грасиела просыпалась рано и, стараясь одеться как можно тише, чтобы не разбудить мать и очередного дядю в ее постели, отправлялась в церковь Святого Иоанна Крестителя, где отец Перес рассказывал о радостях жизни после смерти и сказочной жизни в Царстве Христовом. Слушая святого отца, девочка мечтала: вот бы поскорее умереть и встретиться с Иисусом.
Отец Перес, привлекательный сорокалетний мужчина, приехав в Лас-Навас-дель-Маркес, стал помогать всем: богатым и бедным, больным и здоровым. В городке не было ни одной тайны, в которую он не был бы посвящен. Отец Перес постоянно видел девочку в церкви и был наслышан о бесконечной веренице мужчин, сменявших друг друга в постели ее матери. Такие условия жизни совсем не подходили юному созданию, однако никто не мог ничего с этим поделать. Священник искренне недоумевал, как Грасиеле удается со всем этим справляться: добрая и милая, она никогда ни на что не жаловалась.
Каждое воскресное утро она появлялась в церкви в чистой опрятной одежде, которую, как догадывался священник, стирала и латала сама. Он знал, что дети в городке сторонятся Грасиелы, и при мысли об этом его сердце обливалось кровью. Святой отец взял за правило проводить с ней некоторое время по окончании воскресной службы, а когда выдавалась свободная минутка, водил ее в небольшое кафе, чтобы угостить мороженым.
Зимой жизнь Грасиелы становилась еще более тоскливой, однообразной и удручающей. Лас-Навас-дель-Маркес располагался в долине, окруженной со всех сторон горами, и из-за этого зима здесь длилась целых шесть месяцев. Пережить лето было гораздо легче, ведь в это время года в городок стекались туристы, наполняя его смехом и танцами. С ними все вокруг оживало. Туристы собирались на площади Мануэля Дельгадо Барредо возле небольшой эстрады, чтобы послушать оркестр или полюбоваться на местных жителей, отплясывавших сардану – старинный национальный танец каталонцев. Босые, в яркой одежде, они грациозно двигались по кругу, взявшись за руки. Грасиела любила смотреть на туристов, расположившихся в придорожных кафе, чтобы выпить аперитив, прогуливавшихся по pescaderia[20] или что-то покупавших в аптеке. В час дня туристы заполняли местный винный погребок, потягивали вино и закусывали морепродуктами, оливками и чипсами.
Но более всего Грасиеле нравилось наблюдать вечерами за paseo[21]. Юноши и девушки прогуливались небольшими группками по главной площади. Парни поглядывали на девушек, но их родители, а также бабушки с дедушками зорко наблюдали, как бы чего не вышло, сидя за столиками в небольших уличных кафе. Все это было частью традиционного свято соблюдаемого ритуала смотрин. Грасиеле ужасно хотелось принять в нем участие, но мать запрещала.
«Хочешь стать шлюхой! – бушевала Долорес. – Держись от парней подальше. Все они хотят от тебя только одного. – И горько добавляла: – Знаю по собственному опыту».
Если днем жизнь Грасиелы можно было считать более-менее сносной, то ночи превращались в настоящее мучение. Из-за тонкой занавески, разделявшей их с матерью кровати, до слуха девочки доносились громкие стоны, звуки возни, тяжелое дыхание и сопение, сопровождаемые непристойностями и непечатными словами.
Грасиеле не было и десяти лет, а она уже знала почти все неприличные слова, что есть в испанском языке. Их то произносили шепотом, то выкрикивали со стонами и дрожью в голосе. Возгласы страсти вызывали у Грасиелы отвращение и в то же время пробуждали в теле странное томление.
Когда девочке исполнилось четырнадцать лет, в их доме поселился мавр. Таких огромных мужчин ей еще не доводилось видеть. Его иссиня-черная кожа лоснилась, голова была обрита наголо, широченные плечи, мощный торс вызывали страх, как и громадные ручищи. Мавр появился в их доме посреди ночи, когда Грасиела спала, поэтому увидела его она только утром, когда он отдернул занавеску и, совершенно голый, прошел мимо ее кровати в уборную на улицу. Взглянув на него, Грасиела едва не вскрикнула от ужаса: каждая часть его тела была поистине исполинских размеров, – и подумала: «Он же убьет мою мать».
Мавр уставился на нее:
– Так-так. И кто это тут у нас?
Выскочив из постели, Долорес Пикьеро загородила собой Грасиелу и коротко бросила:
– Моя дочь.
Волна стыда накатила на девочку при виде голой матери рядом с мавром, но тот лишь улыбнулся, сверкнув красивыми ровными белоснежными зубами.
– Как тебя зовут, guapa?[22]
Однако нагота мавра настолько смутила девочку, что она лишилась дара речи.
– Ее зовут Грасиела. Она туповата.
– Зато настоящая красавица. Наверняка и ты в молодости была не хуже.
– Я что, сейчас старуха? – огрызнулась Долорес и повернулась к дочери: – Одевайся, иначе в школу опоздаешь.
– Да, мама.
Мавр не отрывал взгляда от девочки.
Долорес взяла его за руку, кокетливо произнесла:
– Идем в постель, querido[23]. Мы еще не закончили.
– Позже, – отмахнулся мавр, пожирая глазами Грасиелу.
Мавр поселился в доме Долорес, и каждый день, возвращаясь из школы, Грасиела молилась, чтобы он ушел. По каким-то непонятным причинам он вселял в нее ужас. Он был с ней вежлив и не пытался приставать, и все же каждый раз при мысли о нем Грасиелу охватывала дрожь.
А вот с ее матерью он обращался иначе. Целый день мавр проводил в пристройке, напиваясь до беспамятства, и забирал все заработанные Долорес деньги. Иногда ночью Грасиела слышала, как во время совокуплений с матерью мавр ее поколачивал, и поутру Долорес выходила из спальни с синяком под глазом или рассеченной губой.
– Мама, почему ты все это терпишь? – как-то не выдержала Грасиела.
– Ты все равно не поймешь, – угрюмо буркнула Долорес. – Он настоящий мужчина, не такая мелочь, как другие. Он знает, как доставить женщине удовольствие, к тому же безумно в меня влюблен.
Грасиела в это не верила: мавр попросту использует ее мать, однако спорить не осмеливалась, поскольку панически боялась гнева Долорес. Когда та пребывала в гневе, ее словно охватывало безумие. Как-то раз она даже гонялась за Грасиелой с кухонным ножом, потому что та посмела налить чаю одному из «дядь».
Как-то воскресным утром Грасиела поднялась пораньше, намереваясь одеться поприличнее, чтобы идти в церковь. Ее мать ушла еще затемно: нужно было отнести готовые платья клиенткам. Но только Грасиела сняла ночную сорочку, занавеска отодвинулась, и перед ней возник мавр, совершенно голый.
– Где твоя мать, guapa?
– Уже ушла по делам.
Мавр с вожделением рассматривал тело Грасиелы, потом тихо произнес:
– А ты и впрямь красавица.
Грасиела ощутила, как ее лицо заливает краска стыда. Она знала, что надо было поскорее одеться и уйти прочь, но вместо этого стояла, не в силах пошевелиться, и смотрела, как мужская плоть стремительно наливается и увеличивается в размерах.
В ее ушах звучали неприличные слова, которые она слышала по ночам, и ей казалось, что она вот-вот лишится чувств.
– Ты совсем ребенок, – хрипло произнес мавр. – Одевайся и уходи.
И тут Грасиела вдруг обрела способность двигаться и пошла навстречу мавру, обняла за талию и, почувствовав его упирающуюся ей в живот затвердевшую плоть, простонала:
– Нет, я не ребенок.
Боль, которую он ей причинил, нельзя было сравнить ни с чем: ее словно разорвали, проткнули насквозь, и вместе с тем ничего восхитительнее и слаще она не испытывала. Грасиела крепко сжимала плечи мавра, вскрикивая от охватившего ее экстаза. Волны удовольствия следовали одна за другой, и наконец она поняла, в чем заключалось таинство. Как это было чудесно – узнать тайну мироздания, стать частью настоящей жизни, познать радость, настоящую и вечную.
– Какого черты вы тут делаете? – раздался пронзительный крик Долорес, и все мигом закончилось и словно застыло во времени.
Женщина стояла возле кровати и смотрела на сцепившихся в объятиях мавра и собственную дочь.
Взглянув на мать, Грасиела от ужаса лишилась дара речи. В глазах Долорес плескалась безумная ярость.
– Ах ты, сука! – взвизгнула она. – Мерзкая сука!
– Мама… пожалуйста…
Схватив с прикроватного столика тяжелую железную пепельницу, Долорес с силой опустила ее на голову дочери.
Это было последним, что отпечаталось в памяти Грасиелы.
Она пришла в себя в огромной больничной палате с белыми стенами и двенадцатью кроватями. Усталые санитарки суетились возле пациенток.
Голова раскалывалась, при малейшем движении все тело словно охватывало огнем. Девочка лежала на кровати, прислушиваясь к крикам и стонам соседок по палате.
Вечером у ее кровати остановился врач: молодой, чуть больше тридцати, но, возможно, возраста ему добавляла усталость.
– Ну вот ты наконец и очнулась, – произнес он.
– Где я? – с трудом выдавила Грасиела.
– В благотворительной палате провинциальной больницы Авилы. Тебя привезли вчера в ужасающем состоянии, так что пришлось наложить швы на лоб. Кстати, это сделал завотделением собственноручно. Сказал, что нельзя такую красоту уродовать шрамами.
«Зря старался, – подумала Грасиела. – Шрамы останутся у меня на всю жизнь».
На второй день девочку навестил отец Перес. Санитарка принесла для него стул и поставила рядом с кроватью. Священник посмотрел на юное создание, лежавшее в постели, и сердце его сжалось от боли.
То, что случилось, потрясло весь Лас-Навас-дель-Маркес, но изменить ничего уже нельзя. Долорес Пикьеро сказала полиции, что ее дочь разбила голову, когда случайно споткнулась и упала.
– Тебе лучше, дитя мое? – спросил отец Перес.
Грасиела кивнула, и в висках вновь запульсировала боль.
– Полицейские расспрашивают о случившемся. Ты не хочешь мне что-нибудь рассказать? Я бы передал им твои слова.
Повисла долгая пауза, а потом Грасиела ответила:
– Я просто упала.
Видеть выражение глаз девочки было просто невыносимо.
– Понимаю, – произнес священник. То, что он должен был ей сказать, причиняло ему невыносимую боль. – Грасиела, я говорил с твоей матерью…
Девочка поняла, что последует дальше.
– Мне… мне нельзя вернуться домой, верно?
– Боюсь, что так. Мы еще поговорим об этом. – Отец Перес взял руку Грасиелы в свою. – Зайду к тебе завтра.
– Спасибо, падре.
После его ухода Грасиела лежала и молилась: «Господь всемилостивый, позволь мне умереть. Я не хочу жить».
Ей было некуда и не к кому идти. Никогда больше она не увидит родной дом, школу, учителей. В этом мире у нее ничего не осталось.
У ее кровати остановилась санитарка.
– Может, что-нибудь нужно?
Грасиела в отчаянии посмотрела на нее. Что она могла ответить?
На следующий день вновь появился тот же молодой врач и сообщил, явно испытывая неловкость:
– У меня хорошие новости. Ты уже чувствуешь себя достаточно неплохо, чтобы выписаться. Ну а если правду, то нужно освободить место.
Итак, надо уходить, но вот только куда?
Спустя час в больницу приехал отец Перес в сопровождении еще одного священника.
– Это отец Беррендо, мой старинный друг.
Грасиела взглянула на хрупкого худощавого священника и, опустив глаза, произнесла:
– Падре…
«А он прав, – подумал отец Беррендо, – она и впрямь красавица».
Отец Перес рассказал ему о случившемся, и священник ожидал увидеть в девочке признаки проживания в неблагополучной среде: черствость, дерзость, попытки вызвать жалость, но ничего этого не отразилось даже на ее лице.
– Сожалею, что тебе так досталось, – произнес отец Беррендо, и Грасиела поняла, что он ей не верит, а слова отца Переса и вовсе ввергли ее в панику:
– Я должен вернуться в Лас-Навас-дель-Маркес, так что оставляю тебя на попечение отца Беррендо.
Вот и все: оборвалась последняя ниточка, связывавшая ее с домом.
– Не уходите!
Отец Перес взял ее руку в свою:
– Я понимаю, тебе одиноко, но ты не одна. Поверь мне, дитя мое.
К кровати подошла санитарка со свертком в руках и передала его Грасиеле.
– Здесь твоя одежда. Тебе пора…
Девочку охватила еще бо́льшая паника.
– Сейчас? Но куда?
Священники переглянулись.
– Почему бы тебе не одеться? – предложил отец Беррендо. – Мы сможем поговорить и решить, что делать дальше.
Спустя четверть часа они вышли из полумрака больницы на солнечный свет. Грасиела была слишком потрясена, чтобы заметить красоту клумб с пестрыми цветами и яркую зелень деревьев.
– Отец Перес мне сказал, что тебе некуда пойти, – поведал священник, когда они расположились в его кабинете.
Грасиела кивнула.
– У тебя что, вообще нет родственников?
– Только… – Как же трудно было произнести это слово! – Только… мама.
– Отец Перес сказал, что ты дисциплинированная прихожанка: не пропускаешь ни одной службы.
– Да.
Грасиела прекрасно помнила, как просыпалась каждое утро, чтобы отправиться на службу в церковь, как радовала ее красота убранства и как хотелось ей убежать от своей невыносимой жизни и встретиться с Иисусом.
– Дочь моя, а ты никогда не задумывалась о том, чтобы уйти в монастырь?
– Нет. – Девочка даже вздрогнула при одной лишь мысли об этом.
– Здесь, в Авиле, есть женский монастырь, цистерцианский. Там о тебе могли бы позаботиться.
– Я… я не знаю. – Мысль о монастыре пугала.
– Конечно, такая жизнь подходит не всем, – продолжал отец Беррендо. – И я должен тебя предупредить, что там самые строгие порядки. Переступив порог монастыря и приняв постриг, ты даешь клятву Господу никогда не покидать его пределов.
Грасиела сидела и смотрела в окно, а голова ее кружилась от противоречивых мыслей. То, что придется закрыться от мира, ужасало. Ведь это все равно что добровольно отправиться в тюрьму. Но с другой стороны – что ждет ее в миру? Невыносимая боль и отчаяние. Она стала часто думать о том, чтобы уйти из жизни, так что предложение святого отца не такой уж плохой выход из создавшегося положения.
– Решение за тобой, дитя мое, – произнес отец Беррендо. – Если примешь мое предложение, я отвезу тебя познакомиться с преподобной матерью-настоятельницей.
Грасиела кивнула:
– Хорошо.
Преподобная мать-настоятельница внимательно вгляделась в лицо стоявшей перед ней девушки. Прошлой ночью впервые за многие годы она услышала голос: «К тебе придет юное дитя. Защити ее».
– Сколько тебе лет, милая?
– Четырнадцать.
Достаточно взрослая. В IV веке папа провозгласил, что девочки могут принимать постриг с двенадцати лет.
– Мне страшно, – произнесла Грасиела, глядя на преподобную мать Бетину.
«Мне страшно». Эти слова до сих пор звучали в ушах матери Бетины. Как давно это было! Она беседовала со своим священником, и когда он сказал: «Бетина, первая встреча с Господом всегда тревожит. Тебе непросто будет принять решение посвятить свою жизнь служению ему», – ответила: «Не знаю, есть ли у меня к этому призвание, падре. Мне страшно».
Она никогда не интересовалась религией и, как могла, избегала посещения церкви и воскресной школы. В подростковом возрасте она больше увлекалась вечеринками, нарядами и мальчиками. Если бы ее мадридских друзей попросили составить список претенденток на роль монахини, ее имя оказалось бы в этом списке последним, а если точнее – вообще бы туда не попало. Но когда ей исполнилось девятнадцать, начали происходить события, полностью изменившие ее жизнь.
Девушка мирно спала в своей постели, когда в голове ее прозвучал голос: «Бетина, встань и выйди на улицу». Она открыла глаза, в испуге села на кровати и, включив настольную лампу, убедилась, что в комнате одна. Какой странный сон.
Но голос был таким реальным…
Бетина снова легла, однако заснуть так и не смогла.
«Бетина, встань и выйди на улицу».
«Это всего лишь причуды подсознания, – подумала девушка. – С чего мне выходить на улицу посреди ночи?»
Она выключила было свет, но через минуту опять включила: безумие какое-то! – надела халат и тапочки и спустилась вниз.
Все в доме спали.
Она открыла дверь кухни, и в это же самое мгновение ее окатила волна страха. Она вдруг поняла, что просто обязана выйти во двор. Бетина огляделась в темноте и заметила отблеск луны, отражавшейся от поверхности старого холодильника, в котором теперь хранились инструменты.
Бетина внезапно осознала, зачем она здесь. Словно под гипнозом, подошла к холодильнику, открыла дверцу и обнаружила внутри своего трехлетнего брата. Он был без сознания.
Это было первое происшествие. Со временем Бетина благоразумно рассудила, что ничего странного в нем не было. Она, должно быть, услышала, как брат выбрался из своей кроватки и вышел во двор. Про холодильник она знала, беспокоилась из-за брата, и поэтому вышла проверить, все ли в порядке.
Но следующее происшествие, которое случилось спустя месяц, объяснить оказалось не так-то просто.
Во сне Бетина снова услышала голос: «Ты должна потушить огонь».
Девушка тотчас же проснулась и села на кровати с отчаянно колотившимся сердцем. Заснуть после этого она, конечно же, не смогла. Надев халат и тапочки, она вышла в коридор: ни дыма, ни огня, – открыла дверь спальни родителей: все спокойно. В комнате брата огня тоже не было. Бетина спустилась на первый этаж и обошла все помещения. Никаких признаков пожара.
«Какая же я дурочка, – подумала Бетина. – Это был всего лишь сон».
Она уже хотела вернуться в постель, когда стены дома сотряслись от взрыва. Слава богу, пожарные прибыли вовремя, и никто из членов ее семьи не пострадал. Оказывается, в подвале взорвался котел.
Третье происшествие случилось через три недели, на этот раз днем.
Бетина читала на заднем дворе, когда увидела странного незнакомца. Он взглянул на нее, и исходившая от него злоба показалась ей почти осязаемой. После этого он отвернулся и исчез из вида, но Бетина никак не могла выбросить его из головы.
Спустя три дня она ждала лифта в одном из офисных зданий. Когда двери кабины распахнулись и Бетина хотела уже войти внутрь, ее взгляд упал на лифтера. Им оказался тот самый человек, которого она видела во дворе. Бетина в испуге попятилась назад, двери закрылись, и кабина поехала вверх, а через несколько мгновений произошла трагедия: она рухнула вниз, и погибли все, кто в ней находился.
В ближайшее воскресенье Бетина отправилась в церковь.
«Боже милостивый, я не знаю, что происходит, и мне очень страшно. Прошу Тебя, направь меня и скажи, чего Ты от меня хочешь».
Ответ пришел той же ночью, когда Бетина спала. Голос произнес единственное слово: «Жертвы».
Бетина обдумывала услышанное всю ночь, а наутро отправилась к священнику. Он внимательно выслушал ее и сказал:
– Что же, радуйся, сестра: тебя избрал Господь.
– Избрал для чего?
– Ты никогда не думала посвятить свою жизнь служению Господу?
– Я… я не знаю. Мне страшно.
Бетина ушла в монастырь, и время показало, что это было правильное решение. Никогда прежде она не испытывала такого счастья…
И вот теперь эта покалеченная жизнью девочка сказала: «Мне страшно».
Преподобная Бетина взяла руку Грасиелы в свою:
– Не торопись, дитя мое: Господь никуда не денется. Обдумай все хорошенько, а потом возвращайся, и мы все обсудим.
Только вот что тут было обдумывать? Все равно идти некуда, рассуждала Грасиела. А тишина – это же великолепно. Какое счастье спать и не слышать тех ужасных звуков. Она посмотрела на мать-настоятельницу и твердо сказала:
– Я с радостью приму обет молчания.
Это произошло семнадцать лет назад, и с того самого момента Грасиела наконец-то обрела покой, посвятив свою жизнь служению Господу. Прошлое ей больше не принадлежало. Господь помог ей забыть все те ужасы, среди которых она выросла. Она стала его невестой и в конце концов присоединится к нему на небесах.
Годы безмолвия летели один за другим, и, несмотря на мучившие Грасиелу время от времени ночные кошмары, ужасные звуки постепенно стирались из ее памяти.
В монастыре ей поручили работу в саду: ухаживать за цветами – чудесными творениями Господа, похожими на крошечные радуги, – и она не переставала любоваться их великолепием. Каменные стены монастыря возвышались подобно горным хребтам, но никогда не давили на нее, а скорее ограждали от ужасного мира, который она больше не желала видеть.
Жизнь в монастыре протекала тихо и безмятежно, и вот теперь все кошмарные сны Грасиелы внезапно стали явью. В ее мир вторглись варвары и выгнали из убежища в мир, от которого она отреклась навсегда. Прежние грехи нахлынули на нее с новой силой, наполняя душу ужасом. Мавр вернулся. Грасиела ощущала его горячее дыхание на своем лице. Отбиваясь от него, она открыла глаза и увидела пытавшегося овладеть ею монаха, который все повторял:
– Не сопротивляйся, сестра. Тебе понравится!
– Мама! – закричала Грасиела. – Мама! Помоги мне!