Год две тысячи двадцатый получается, прямо скажем, не очень. Сами понимаете.
Лето выдалось какое-то тревожно-неопределенное. Кругом на нашем голубом шарике всякие неприятно-сомнительные «события».
Я очень хорошо понимаю великого русского поэта Александра Александровича Блока, который говорил насчет революции и прочего: «Мне хочется спать, когда события».
Меня тоже этим летом две тысячи двадцатого все время неуклонно тянуло спать. Хотя, конечно, я далеко не Блок.
Кругом все полоумно висят в своих смартфонах, тревожно шарятся по интернету, этому, извините, очку глобализма, виртуозно мерцая бледными пальчиками, как Святослав Рихтер с Денисом Мацуевым вместе взятые.
Раньше были в почете космонавты и космонавтика. Теперь – инфонавты и инфонавтика. Все летают по информационной вселенной. Каждый в своем персональном гаджете. Такой вот прообраз вселенского кладбища. Но на реальном кладбище каждому полагается хотя бы два на полтора метра, а здесь – десять на тридцать сантиметров. Куда это годится?
Но, впрочем, меня завернуло куда-то в нехороший траур.
Словом, я в гаджетах не сижу, у меня от них духовная отрыжка. Я дремлю. Под какие-нибудь хорошие песенки, например на Детском радио.
И вот как-то этим летом дремлю я на даче под песенку «Ёжик резиновый шёл и насвистывал дырочкой в правом боку…»
Симпатичный такой ёжик, дырочкой свистит. У меня аналогичный ёжик был в детстве. Одна из любимых резиновых игрушек советской эпохи. Розовый, почему-то с зелеными глазками и синим носом. Звали: Паша.
Супруги Никитины отпели про Пашу. Запищала Наташа Королёва про маленькую страну. Хорошо. Вот мне бы туда, «где всегда весна». Это про Таити, наверное.
И когда после песни про Таити запела Рина Зелёная-Тортилла, о том, что она была триста лет тому назад, как Буратино, на веранду вбежала жена.
– Там!.. Там!..
«Господи, опять событие…» – подумал я и сказал:
– Что «там»?
– Пошли!
И мы пошли.
Хотите – верьте, хотите – нет, но около крыльца существовал ёжик, юный, как Буратино, симпатичный, как все на свете ёжики. Вообще все ёжики фатально симпатичны. Но у этого явно было что-то не так.
– Он ранен! – воскликнула жена, и глаза ее подернулись вселенской скорбью. Пронзительной болью за всех на свете ежей, собак, кошек и выхухолей. И я не иронизирую.
– Где ранен? – спросил я.
– Вот, смотри.
Я посмотрел.
В боку, в правом (я клянусь!), у него была дырочка. Розовая.
– Это собаки, – сказала жена.
– Заживёт.
– Это Рэкс, он всех дерёт.
– Заживёт.
– Не заживёт, – решительно сказала жена и стала набирать что-то в своем инфоочке. – Само точно не заживет.
– Куда ты звонишь?
– В ветеринарку, не мешай…
– Да заживет же, – продолжал долдонить я.
– Не мешай… Алло!.. Алло!.. Да… Скажите, пожалуйста, у вас есть кто-нибудь, кто умеет правильно штопать ёжиков? Что?.. Я говорю: ежей штопать… А? Ну да, зашивать… Что значит «приезжайте, посмотрим»? Мне нужно срочно заштопать ёжика… Ну да, зашить… Ветеринар Попадайло? Агафон Перович? Он сейчас на дежурстве? Отлично. Мы с ёжиком едем к Попадайло!
– Ну ты и Айболит… – пробурчал я. – Ты скоро начнешь раненых мух с комарами в ветеринарку возить. У него ж все заживет. Как на собаке. Или как на мне. Дай ему пожрать, увидишь, какой он раненый.
– Во-первых, еж – не муха. Во-вторых, принеси куриное крылышко. В-третьих, раненые тоже кушают. Им это нужно для поддержания подорванных сил.
Я принес крылышко. Безнадежно раненный ёжик жадно сожрал крылышко минуты за полторы, чавкая мясом и хрустя костями не хуже Карабаса.
– Бедный, он так изголодался, – всхлипнула жена одними ресницами. Как это они умеют?
Пришел сын (8 лет) с вечным Майнкрафтом в гаджете:
– Чего это вы тут?
– Смотри, раненый ёжик, – ответила жена.
– Курицу только что сожрал, – наябедничал я, как булгаковский кот Бегемот.
Сын склонился над ёжиком:
– Бедный! («Мальчики идут в мам», – безнадёжно резюмировал я.) У него сквозь рану видно весь организм.
Жена издала затяжной всхлип, и две огромных скорбных жемчужины скатились из ее прекрасных, голубых, как безотказно-щедрое русское небо, глаз.
Жена села в такси и уехала в ветеринарку.
Через два часа она вернулась с заштопанным, то есть зашитым, ёжиком.
– Ему наложили швы! Десять дней уколов! Потом едем снимать швы! И ёж здоров! – сияла жена.
Я с тревогой посмотрел в небо, голубое, как в песне кота Базилио и лисы Алисы.
– Всего-то три тысячи, – с фальшиво виноватым кокетством сказал жена. – Ведь наложили же. А что такое три тысячи по сравнению с жизнью живого существа?
– А снять?
– Столько же.
– Плюс такси четыре раза.
– Говорила тебе – учись водить.
А что, железный аргумент. Не научился водить (при моих минус много в смысле зрения, но это не считается) – вози штопать подкидных дырявых ежей за бабки.
Ежа посадили в коробку из-под пылесоса, насыпали ему туда травы, поставили мисочку молока, положили яблоко.
Почему-то ежи в литературе, кинематографе и мультипликации всегда сопровождаются яблоками. Хотя наш штопаный питомец до яблока так и не добрался.
Мы положили ему еще одно крылышко, которое представитель семейства ежовых сожрал меньше, чем за минуту.
Жена и сын ушли в свою инфонавтику. Через пару минут жена воскликнула:
– Нет!
– Что «нет»? (я)
– Он стухнет в коробке.
– Как это: «стухнет»?
– Ежу нужна почва.
– Тоже мне почвенник-Достоевский.
– У нас есть кирпичи? – не обращая на мое почвенничество внимания, спросила жена.
– За сараем.
– Мужчины, идем строить дом для ежа.
– Ура! – закричал сын.
– Кстати, как мы его назовем? – спросила жена.
– Паша, – быстро ответил я.
– Отлично! Павел – это красиво. В переводе с латинского «малыш, маленький».
Жемчужина из жениного левого глаза:
– Мальчик мой…
– А если «он» – на самом деле «она»?
– Это не принципиально в современном мире. «Он», «она» – какая разница?
– Ничего себе… А поправки в конституции? Традиционные ценности и так далее?
– Будет Павлой.
Потом мы через день коллективно пытались определить, Павел он или Павла, и не определили, как булгаковский персонаж Степа Лиходеев, который не определил, в брюках он или нет.
Мы с сыном, кряхтя, натаскали кирпичей и соорудили что-то вроде замка: метр на метр. Сын даже надстроил дополнительные башенки, как на всех дачах «новых русских». Красиво. Высота – где-то полметра, чтобы Павел не перелез через стенку.
Павел, несмотря на наложенные швы, стал молнией метаться по замку. Потом ему дали еще одно крылышко, он его жадно сожрал и успокоился.
– Три раза в день у Павла должна быть прогулка, – отчеканила жена. – Сопровождать Павла будем по очереди.
Не знаю, как сейчас, а во времена моей счастливой юности было такое выражение «ёжиков пасти». Что значит – «балду пинать». В смысле – бездельничать.
Был у меня приятель – Сашка Слизняков, человек до того ленивый, что ему было лень есть и спать.
Совсем пикантный случай. Сашка ленился делать все, даже ковырять в носу. Однажды он не ковырял в носу несколько дней. Потом почувствовал, что в носу у него что-то вроде колючей проволоки и дышать затруднительно. Сашка запустил палец в нос и – обрезался. Потом ходил, вернее – лежал с пластырем на указательном пальце. Все это – чистая правда.
Так вот: позвонишь, бывало, Сашке:
– Что делаешь, Санёк?
– Ёжиков пасу. А ты?
– Я тоже пасу ёжиков. Пойдем их пасти вместе?
– На Байконур?
– На Байконур. Куда же ещё? У меня три рубля есть.
– Пошли. Банку не забудь.
И мы шли с банками «пасти ёжиков на Байконур». Это было наше устойчивое выражение. «Байконур» – пивная. Там ставишь банку, нажимаешь кнопку «пуск» – и льется пиво. Сашка пиво пить не ленился.
Одним словом, мы летом 2020 года по очереди – жена, сын и я – «пасли ёжика» Павла. Три раза в день. Раз в день – укол. В ежиную ляжку. Я держу Павла в перчатках, жена колет, сын руководит. После укола – компенсация в виде крылышка. Или ножки.
На четвертый день смотрю: ежик Павел делает подкоп в углу.
– Гляди, – говорю, – копает, бандит.
– Копает, мальчик мой дорогой, – отвечает растроганно жена. – Или девочка… Свободу любит.
– Как Монте Кристо, – говорю. – Как Дантес, который Эдмон. «Эдмон» – это, кстати, что-то вроде «счастливый» или «богатый». Забыл. Из старо-английского или как там его…
Пропасли мы нашего маленького счастливого ёжика Эдмона-Павла в очередной раз, сделали ему укол в серую ляжку, компенсировали укол курятиной, пошли и сами обедать, тоже, заметьте, курятиной. После обеда прилегли отдохнуть. Я задремал. Привиделся мне замок Ив, аббат Фариа, что-то щемящее из детства, когда жадно читал Дюма: велосипед «Орленок», девочка Даша из соседнего подъезда, черный хлеб из школьной столовки, посыпанный солью и намазанный чесноком, «сеточка» из йода на локте.
Вдруг крик сына:
– Мама! Папа! Ёжик сдрызнул!
Прибегаем к ежиному замку Ив, глядим: аккуратный подкоп под кирпичами. И нет Павла-Эдмона. Жена, конечно, вся насквозь влажная от слёз. Обыскали участок, каждый уголок, нету ёжика. Жена:
– Мы не сняли с него швы!
Я:
– Сами снимутся.
– А уколы?
Я промолчал. Для собственной безопасности и сохранения столь хрупкой и счастливой семейной жизни. Неуместно подумал: «Колоть ежика – это в общем-то семантическая тавтология…»
Филологи неисправимы.
Через пару дней жена успокоилась.
Павел, конечно, к нам так и не вернулся. Думаю, швы снялись у него как-нибудь сами собой. Уверен, что наш Павел счастлив.
И еще уверен, что когда-нибудь, через много лет, если, конечно, все мы будем живы и когда меня спросят, чем мне запомнился две тысячи двадцатый год, я вспомню не о «событиях» якобы планетарного масштаба, а о маленьком счастливом ежике Монте Кристо «с дырочкой в правом боку».
Потому что в этом нашем странном мире все держится, извините за философию, не на «событиях», а на том, что добрые люди все еще до сих пор штопают раненых ёжиков.