С каждым разговором, с каждым вечером, проведенным в лаборатории Верстовского, в Серафиминой голове все четче формировалась мысль, что парфюмерия – это в самом деле наука. Как ни удивительны ее природные способности к распознаванию ароматов, их совершенно недостаточно. Она так и думала: «Этого недостаточно». Хотя если бы кто-нибудь додумался спросить у нее: «Недостаточно для чего?» – ответить разумно она бы не смогла. Просто чувствовала, что ей это надо, и все.
Верстовский, похоже, считал так же, поэтому, когда она спросила, что можно почитать на тему парфюмерии, с готовностью ответил:
– Книг о парфюмерии, милочка, не так много. Еще меньше – вменяемых, а вменяемо переведенных на русский язык – вообще кот наплакал. К тому же большинство из них профессиональные или справочники. Что из этого ты своим нетренированным умом сможешь переварить? Пока ничего, к сожалению. Хотя… Есть, например, «Парфюмерный гид» Лука Турина и Тани Санчес. Их два. Один о люксовых и классических ароматах, второй, довольно свежий, – о нишевой и артизанальной парфюмерии.
– А что такое артиназальная? Для носа, что ли?
– Артизанальная, тупица. Это когда независимые парфюмеры выпускают ароматы, можно сказать, на дому.
– Как вы?
– Какое там! У меня оборудование не то. Да и концепции подходящей нет. Я скорее к ремесленной парфюмерии отношусь в данный момент, – Верстовский хмыкнул. – Впрочем, меня с независимыми роднит художественная свобода.
– А что в этих гидах пишут?
– Авторские рецензии на ароматы. Не более. Но читается легко. Хотя тебе было бы интереснее почитать «Энциклопедию парфюмерии» Юджина Риммеля. Она на русский переведена. Но там больше о парфюмерии древнего мира. Исторический, так сказать, экскурс.
– Экскурс? А попроще? То есть посовременней?
– Тогда попробую поискать для тебя Анну Зворыкину. Название длинное какое-то… «От гвоздики до сандала», кажется, и что-то еще. Не помню. Тебе понравится. Зворыкина о натуральной парфюмерии пишет.
– А журнальчики какие-нибудь… Есть?
Верстовский вскипел.
– Я ей про настоящие знания толкую, а ее все на глянцевые журналы тянет! И что ты там хочешь прочесть? Вот скажи: что?
Серафима пожимала плечами. Вовсе она не хотела никаких глянцевых журналов. Расстраиваться только. Просто ей было тяжело освоить сразу столько информации, да еще такой… специфической. Словечко это она подцепила у Верстовского и с удовольствием им пользовалась.
– Серафима, ты почему не съела котлету? Опять скажешь, что испорченная?
Серафима, не желая обижать тетку, которая приходила готовить, отвечала:
– Нет, просто она… специфическая. Я такие не очень люблю.
Верстовский фыркал, злился, а потом нюхал котлету и, подумав, выбрасывал в мусорное ведро.
Эта чертова Серафима зря говорить не станет!
Иногда он начинал разговор сам.
– Вот ты думаешь, производство духов сродни алхимии. Что-то таинственное и романтическое. Как в кино?
– Так ведь это же духи! – воскликнула Серафима и, взмахнув рукой, продекламировала недавно вычитанное в журнале: – «Аромат сирени, запах нежных роз этот день весенний в нашу жизнь принес!»
– Избавь меня от этой слащавой чепухи! Духи – это наука и сложное высокотехнологичное производство.
– Я думала, парфюмер…
– Она думала! А такое слово, как эвалюатор, слышала?
– А кто это?
– Своего рода ходячая энциклопедия. С него все начинается. Сначала он изучает концепцию проекта, а затем предлагает варианты и «нос».
Серафима вытаращила глаза.
– Какой еще нос?
– Того великого человека, который способен различать до десяти тысяч оттенков запахов! Нюхача, как теперь говорят.
Серафима вдруг быстро взглянула.
– Вы были «носом»?
– Вот именно «был».
– А…
– Не отвлекайся. Ты, наверное, думаешь, что кабинет парфюмера наполнен колбочками, мензурочками и скляночками с разными волшебными эликсирами?
– Ну… Нет?
– Инструмент парфюмера – компьютер, детка.
– И больше… ничего?
– Еще программа, в которую он вводит химические формулы, по которым ассистент составляет композиции.
– Так это ассистент смешивает все?
– Обычно он соединяет ингредиенты в заданной пропорции, а потом несет парфюмеру, чтобы тот оценил полученный опус. Потом коррекция формул – и все сначала.
– Фу ты ну ты! Формулы, ингредиенты, коррекция. Со скуки умереть можно.
– Можно. Иногда на поиск идеально гармоничного аккорда уходит уйма времени. Месяцы!
– Тоска.
– Се ля ви, детка. Впрочем, иногда бывает по-другому. Первая женщина-парфюмер Жермен Селье сочинила знаменитый «Fracas» за шесть секунд.
– Девочки рулят! Вот это я понимаю!
– Не радуйся особо. Почти все парфюмеры – мужчины.
– А говорили, что женщины тоньше чувствуют ароматы.
– Так и есть.
– А почему же тогда…
– Потому что вы, бабы, нетерпеливые.
– Чего это мы нетерпеливые? – сразу вскипела Серафима. – Да у нас терпения только на вас, мужиков, не хватает, а так – хоть отбавляй!
Верстовский улыбнулся про себя. Какая она все же «шипровая» эта Серафима.
– Ты будешь препираться или слушать?
– Чего сразу препираться? Я, между прочим, очень даже…
– Серафима!
– Молчу, Константин Геннадьевич.
Молчит она! Верстовский посмотрел на непоседливую ученицу устрашающе. Та с готовностью вытаращила зеленые пуговичные глаза.
– Когда отобрано несколько удачных композиций, подключается технолог, – еще раз строго взглянув на нее, продолжил Верстовский. – Его задача – сделать аромат стойким и стабильным. Понимаешь?
– Вот это как раз отлично понимаю. Я вообще за стойкость и стабильность!
– Ты меня притомила, честное слово!
– Это потому, Константин Геннадьевич, что уже примерно пять минут я слышу аромат кулебяки, доносящийся из духовки. Она и так в холодильнике двое суток пролежала. Теперь засохнет, если передержать. Если я сейчас же…
– Иди уже, кулебяка! Я ей о высоком, а она мне про пироги!
– Так ведь голодное брюхо к учению глухо, вы же знаете…
Серафима вскочила и понеслась к своей кулебяке, а Верстовский стал смотреть в окно и размышлять.
Думала и Серафима. Например, о том, как к ней относится работодатель. Иногда ей казалось, что вроде неплохо, но гораздо чаще она замечала, что раздражает его. А если так, то зачем он ее сюда притащил?
Впрочем, сама виновата. Несет всякую ерунду. Взять хоть этот мускус. И чего он ей покоя не дает! Конечно, ее разглагольствования бесят Константина Геннадьевича.
Вчера даже кулаком по столу шандарахнул.
– Да иди ты на хрен с этими яичками, Серафима! До чего упертая! Сколько раз тебе, тупице, повторять? Нет! Их уже не убивают! И ондатр, бобров и циветт – тоже! Кругом одна синтетика. Но, поверь, искусственно синтезированные ароматы – это совсем не плохо. Для парфюмера с воображением синтетика – неограниченная свобода в создании запахов. Можно такое сотворить! А что касается мускуса, то он и искусственный недешев: почти тысяча евро за кило. Так что, если он есть в твоих духах, считай, что ты пользуешься дорогим парфюмом.
– Я никаким не пользуюсь.
– Ну и дура! А впрочем, лучше никакого, чем черт знает какой. И, знаешь, любой парфюмер всегда предпочтет запах чистого тела. Мы ведь тоже парфюмом не пользуемся.
Верстовский задумался, а Серафима исподтишка разглядывала его. Сейчас расскажет что-нибудь интересное. Вот уже и лицо разгладилось, помолодело даже. Глаза прямо огнем горят! Значит, потянуло на поговорить. А все потому, что любит он свое дело парфюмерное.
И, кажется, ей очень повезло, что такой человек появился в ее дурацкой жизни.
Когда они напились чаю и до последней крошечки съели кулебяку, Верстовский снова вернулся к любимой теме.
– Представь, Серафима, для производства одного литра розового масла требуется пять тонн цветов. Собирают их на рассвете, чтобы солнце не убило запах. Поэтому натуральное розовое масло очень дорогое. А аналогов до сих пор не придумано.
Он улыбнулся.
– А знаешь, какое цветочное масло мое любимое? Ириса. Из тонны сырья получается примерно килограмм. Оно сочетает цветочную и древесную ноты. Боже! Какой это запах! Самый совершенный аромат природы! Он всегда обострял мою интуицию.
– А почему вы ушли из парфюмеров?
– Да никуда я не ушел. Просто поменял… направление деятельности. Стал технологом.
– Но вы же были «носом»!
– Был да сплыл.
– Почему?
– Что ты прицепилась! По кочану!
– Фу, как невежливо!
– С тобой поведешься, еще и не тому научишься! Ты, Серафима, вообще ужасная грубиянка!
Он надеялся, что девчонка начнет спорить, но на этот раз она не дала себя сбить, как она любила говорить, «с панталыку».
– Вы у меня все время выпытываете, а про себя ничего не рассказываете.
– Я не выпытываю, а расспрашиваю, потому что мне небезразлична твоя судьба.
– Так и мне ваша не до фонаря!
Верстовский вздохнул. Именно сегодня не хочется ни о чем рассказывать. Особенно об ЭТОМ. Но ведь настырная девица теперь не отвяжется.
– Я работал в знаменитом Фрагонаре.
– Вы же говорили, что в Грассе.
– Бестолочь! Грасс – это городок. А в нем – знаменитый парфюмерный дом. Когда-нибудь ты побываешь в музее «Фрагонар» в Грассе или в самом Париже. Это просто гимн великой парфюмерии! Можно даже сказать – величественной! А ароматы! Чувственная «Красавица ночи», экзотичный «Остров любви», воздушная «Цветущая вишня», эксцентричный «Концерн»! Каждое творение бренда поистине уникально! Мечтательная «Нежность»! Контрастный «Капуцин»! Шедевры искусства!
– Вы же говорили – «производственный процесс».
– Да что ты понимаешь, колхозная нимфа! Там создаются композиции, проникающие в душу! И каждый аромат – успех!
– Вы имели к этому отношение?
– Отношение? Да я был лучшим «носом» почти восемь лет!
Серафима открыла рот, чтобы расспросить поподробнее, но Верстовский вдруг захлопнулся, как ракушка. Лицо стало непроницаемым.
Что это с ним? Почему вдруг так изменился? Наверное, что-то произошло в этом самом Фрагонаре, и, должно быть, не очень хорошее. Иначе он бы до сих пор там работал, а не торчал в поселке где-то сбоку Ленинградской области.
Что же такое могло случиться?
Целый вечер она строила версии, одна страшнее другой, но так ни к чему и не пришла.
«Видно, рано еще», – подумала она и решила ждать.