Конечно, она это сделала.
Я смотрю на кровать с чересчур маленьким детским матрасом и постельными принадлежностями с изображением покемонов и не могу сдержать улыбки. Усталость и боль накатывают на меня так, что я едва держусь на ногах. Сейчас мне не помешал бы душ, а от напряженной встречи внизу моя усталость лишь усиливается. Но глядя на эту кровать и будучи на сто процентов уверенным, что Ханна нарочно сделала это для меня, я смеюсь.
Это своего рода наказание, но меня забавляет, сколько труда она в это вложила. И это, наверное, злит ее еще больше. Я смеюсь про себя.
Она такая прикольная.
Хочу пойти в соседнюю комнату и говорить с ней часами. Хочу разобраться и вместе обсудить все, что произошло между нами на кухне, и удивляться, когда кто-то из нас точно угадает невысказанные намерения другого. Хочу подшучивать над нашими мамами и смеяться до колик в животе, задыхаться от смеха. Хочу сидеть в тишине и чувствовать себя совершенно свободно.
Но вместо этого я напоминаю себе о жирном кресте, который Ханна поставила на нашей дружбе, как я пытался с ней связаться, а мои сообщения не доставлялись, как остро я порой нуждался в ее поддержке.
Страх. Боль. Злость. Она, наверное, единственная, кто может вызвать во мне эти сильные чувства. Но я ей не позволю. У меня нет на это сил.
Я расстегиваю бандаж, освобождая лодыжку. Мои обезболивающие в маминой сумочке, но я ни за что не поковыляю вниз по лестнице.
Я падаю на кровать и вытягиваюсь, свесив ноги со слишком короткого каркаса. Чувствую облегчение в мышцах. Слышу, как мама и миссис Чо смеются и сплетничают внизу, а здесь так тихо, так спокойно.
Ни кричащих фанаток снаружи.
Ни жестокой партнерши по съемкам, которая то и дело меня подкалывает.
Ни требовательного менеджера, который следит за каждым моим шагом.
Лежа на этой кровати, я даже не узнаю эту жизнь и человека, который ее проживает.
Несколько недель я буду принадлежать самому себе. Я могу делать все, что захочу. Я могу… И тут мой разум совершает то, что и всегда в таких случаях. Стоит мне случайно забыться, подумать вдруг о каких-нибудь глупостях, которые я хочу сделать, попробовать, исследовать, как он сам себя блокирует. У меня не бывает времени, да, собственно, и свободы нет, поэтому я редко позволяю себе даже мечтать о самых обычных вещах.
Но я здесь. И впервые за долгое время я что-то могу. Я должен составить список.
Хватаю рюкзак и достаю альбом для рисования. Он совершенно чистый. Все, что я хочу изобразить, хранится в моей голове, но у меня ни минуты свободной не было, чтобы хоть что-нибудь запечатлеть на бумаге. Этим летом я непременно заполню альбом эскизами.
– Ты выглядишь счастливым.
Я поворачиваю голову: в дверях стоит моя уже не маленькая сестра. Ханна права. И когда Джин Хи успела так вымахать?
– Я просто рад, что у меня есть возможность сделать передышку, понимаешь? – Интересно, понимает ли она. Она умный ребенок. И хотя мои актерские способности вызывают восторг у подростков, вряд ли с их помощью мне удастся скрыть стресс, в котором я пребываю в последнее время.
– Я тоже. Я имею в виду, что Сан-Диего больше похож на дом, чем Сеул, – говорит она. – А Ханна такая клевая и такая красивая. Боже мой, на ее фоне девушки вроде Мин Гён кажутся клонами. Она потрясающая, – продолжает Джин Хи.
Я тоже заметил, какой эффектной стала Ханна. Ее всегда что-то отличало от других: уверенность, дерзость. Она реально повзрослела. Мое сердце наполняется чем-то вроде гордости. Я рад, что хоть кому-то из нас комфортно в своей шкуре.
Я питаюсь исключительно куриными грудками и тушеными овощами. Изредка балую себя мороженым или патбинсу, если маме удается уговорить меня на это. Все это началось со времен обучения, когда за моим весом строго следили, а плохая кожа или вздутый живот могли пустить коту под хвост любой шанс на дебют в кино. Я смотрю в зеркало и вижу кучу причин, по которым могу потерять работу и не получить приглашение на следующую.
– Ты покончила с фангерлингом? – дразню я младшую сестру.
– Да пофиг, – говорит Джин Хи. – Я буду распаковывать вещи. Хочешь потом покататься по городу?
– У меня нет прав. И Сан-Диего отличается от Сеула. Здесь нельзя просто гулять где ни попадя или кататься на метро.
– Мы можем попросить Ханну, – говорит она.
– Ну, удачи тебе, – говорю я.
Джин Хи пожимает плечами, как будто попросить Ханну покатать нас будет проще простого. Она уходит обратно в комнату, которую делит с нашей мамой.
Я вытаскиваю плоскую подушку из-под головы и прижимаю ее к груди. К моей руке что-то прилипает: под подушкой лежала обертка от шоколадного батончика. Вау, Ханна в отличной форме! Выбрасываю фантик и подношу подушку к лицу, делаю глубокий вдох. Да, тот же стиральный порошок, которым они всегда пользовались. Я улыбаюсь. Этот знакомый запах, чистый океан и чистое небо убаюкивают меня, будто заворачивают в одеяло. Мне снова пять, семь, двенадцать лет, теперь мне восемнадцать, а запах все тот же.
Дом.
Здесь я в безопасности. Здесь мне не нужно играть на публику.
– Ты нюхаешь подушку?
Я поворачиваю голову к открытой двери, где стоит Ханна и смотрит на меня так, будто более омерзительного типа еще не встречала.
– Стиральный порошок марки Kirkland из Costco, – говорю я. Она щурит глаза. Она все еще думает, что я подонок. – Я скучаю по тамошним хот-догам. И пицце. У меня текут слюнки от воспоминаний.
– Теперь у них есть грудинка и миски с асаи, – призносит она как будто между прочим.
– Зачем менять то, что и без того было хорошо? – спрашиваю я. Я искренне разочарован изменениями, произошедшими в меню кафе Costco.
Она пожимает одним плечом:
– И не говори. Претенциозные гурманы и помешанные на ЗОЖ портят жизнь всем остальным.
Я пытаюсь сдержать улыбку, но не успеваю этого сделать. Чувствую, как левый уголок моего рта приподнимается, а микроскопическая доля удовольствия, которое я испытываю от нашего разговора, растворяется. Дружеские отношения приносят покой. Я даже не осознавал, что жаждал этого. Я вижу, как внимательно Ханна следит за движениями моих губ. Ее выдают глаза. На ее лице маска раздражения, но во взгляде торжество от того, что она меня рассмешила.
Я знаю эту игру, как свои пять пальцев. Эта дуэль, давнее противоборство, определяла наши отношения на протяжении многих лет: борьба за то, чтобы скрыть эмоции и при этом точно понимать чувства другого, а также за то, чтобы не сломаться первым. Я скучал по этому.
– Так здорово вернуться, – говорю я. Это момент слабости, и я сразу же об этом жалею.
– Хм, смешно. В нашем последнем разговоре ты признался, что ненавидишь этот город. Зачем ты сюда приехал?
Я должен был быть к этому готов. Обвинения. Ненависть. Колкости. Я должен был этого ожидать, но ее слова находят прореху в моей обороне и вновь бередят раны трехлетней давности.
Как она смеет бросать это мне в лицо, будто у нее больше причин злиться, чем у меня?
– Мама настояла. – Слова вылетают из моего рта, я не успеваю их остановить. – Поверь, уезжать было тяжело. В Корее все прекрасно. Ты не поверишь, в какой квартире я живу. Фанаты постоянно дежурят у дверей. Это безумие. Я попросил одного из ведущих корейских дизайнеров бесплатно прислать кое-что из его коллекции, просто чтобы было что носить. – Я вкладываю в каждое слово частичку актерского мастерства, которого достиг за эти годы. По какой-то причине мне нужно, чтобы она в это поверила. Я не хочу, чтобы она думала, будто я хоть на минуту пожалел о своем решении уехать. И я хочу, чтобы она поняла, что моя жизнь сложилась лучше, чем ее. Потому что, может быть, тогда я тоже в это поверю.
Она щурит глаза и прикусывает губу. Вероятно, думает, как еще меня уколоть. Однако она просто закатывает глаза и собирается уходить.
– Ханна, – зову я. Я так много хочу ей сказать. Мой лучший друг на всю жизнь. А сейчас у нас едва получается поговорить друг с другом. Находиться далеко от нее слишком тяжело. Нас разделяли три года и шесть тысяч миль. Но теперь мы снова так близко, лицом к лицу, и это невыносимо. Один из нас должен первым протянуть оливковую ветвь. Один из нас должен протянуть руку, чтобы каждый нашел в себе мужество извиниться, верно?
Она останавливается, но даже не оборачивается. Исходящее от нее напряжение бьет меня по лицу. Неужели мы так сильно отдалились друг от друга, что не сможем найти дорогу назад?
– Что нужно сделать, чтобы раздобыть вафельный рожок из Макдональдса? – спрашиваю я. Вспоминать шутки для посвящённых из прошлого рискованно. В воскресенье днем мы всегда подсчитывали мелочь и покупали вафельные рожки мягкого мороженого из Макдональдса, что через дорогу от церкви. Она должна это помнить. Но, возможно, еще слишком рано для ностальгии.
Я задерживаю дыхание.
Она слегка поворачивает голову в мою сторону. Даже несмотря на осветленные длинные волосы и накрашенные красным губы, я все еще вижу девушку, рядом с которой вырос. Она стала выше, у нее пропали пухлые щечки, но это лицо, на которое я смотрел тысячи раз, я мог бы нарисовать по памяти, если бы у меня был талант.
Она выжидает секунду, а затем отмахивается от того, что собиралась сказать.
– Не знаю. Больше я это дерьмо не ем, – бросает она на ходу.
Ой.
Я вижу, что изменилось не все. Даже когда мы были детьми, эта девочка могла затаить обиду.
Отлично. Но она не сможет ничего испортить. Я ей не позволю.
Ложусь обратно на кровать и закидываю руки за голову. Я могу делать, что хочу, и мне для этого не нужна Ханна. Пусть она держится подальше от меня, а я буду держаться подальше от нее.
У меня звонит телефон, и радостные мысли моментально улетучиваются.
– Привет, Хэ Джин, – отвечаю я.
– Ты не нагружаешь лодыжку? – Даже не здороваясь. Только бизнес.
– Не-а. Я разговариваю с тобой лежа. Слушай, ты говорила с моим дядей? Он, эм-мм, пошел на сотрудничество?
– Мы позаботимся об этом, – отвечает она, не оставляя места для обсуждения.
– Можешь хотя бы держать мою маму в курсе? – спрашиваю я.
– Разумеется. Послушай, Джин, я не была согласна с решением компании отпустить тебя на каникулы в Америку. Это усложнило работу многих людей, просто чтобы ты знал. – Ее голос напряжен, как и мои легкие, сдавленные чувством вины. – Мы изучаем разные варианты рекламы на время твоего пребывания в Калифорнии. Я собираюсь узнать, сможем ли мы организовать для вас с Минги небольшую пресс-конференцию на церемонии вручения наград Teen Choice Awards в Лос-Анджелесе в августе. Netflix берется помочь.
Мое сердце замирает. Вот тебе и затаился. Я приехал в Калифорнию не для того, чтобы работать, чтобы меня узнавали, чтобы давать пресс-конференции. Я здесь, чтобы отдохнуть. Я не хочу, чтобы кто-то приехал сюда и все испортил. Но Хэ Джин это не волнует. Мои желания ее не касаются.
Хэ Джин продолжает свой монолог, а я почти не слушаю. Закрываю глаза, делаю глубокий вдох и думаю, чем бы я занялся, если бы ни у кого не было притязаний на мое время. На что была бы похожа моя жизнь, если бы я не стал звездой корейских дорам?
– И у меня есть удивительные новости. – Хэ Джин возвращает меня к действительности.
– Похоже, тебя номинировали на премию Baeksang Arts Awards в категории «Лучший актер-новичок».
– Что? Ты серьезно? Да это потрясающе! Реально? Я номинирован? – На секунду я позволяю себе порадоваться этому известию. Я усердно трудился, и получить признание за это приятно.
– Очень жаль, что тебя не будет на церемонии награждения. – Вот что я имею в виду, когда говорю, что всегда жду подвоха. Разве не она предложила мне уехать из города и держаться подальше от поклонников? – Правда, судя по списку номинантов, тебя трудно назвать фаворитом.
Ой. Прямой удар по моему эго.
Хэ Джин даже не останавливается, чтобы услышать мою реакцию.
– В течение часа проверь свою электронную почту, отдел рекламы пришлет тебе предварительное расписание. Ты должен опубликовать в своих социальных сетях утвержденный контент в назначенное время. Рекламщики постараются состыковать тебя с Минги этим летом. Ты очень усложнил им задачу, но поскольку тебя не будет в Сеуле, нам придется придумать способ удержать интерес фанатов к вашему роману.
– Роману? Это уж слишком, тебе не кажется? – возмущаюсь я.
Она игнорирует меня и продолжает:
– А еще, Джин, у нас с тобой будет ежедневный созвон, чтобы гарантировать твой прогресс и успех.
– По-моему, каждый день – это чересчур.
– Проверь электронную почту, я позвоню тебе завтра, – говорит она и вешает трубку.
Зачем мне вообще было улетать на другой конец света? Ведь от обязательств мне никуда не деться. И все мои надежды на лето кажутся лишь несбыточными мечтами.
Я слышу музыку из комнаты Ханны и прикидываю, что она подумает обо всем этом, о моей жизни. Три года назад я бы ей все рассказал, и она помогла бы мне разработать план освобождения. Но теперь у меня создается впечатление, что я сам решил загнать себя в клетку и выбраться оттуда – не вариант.