Стоял жаркий майский день две тысячи тринадцатого года. Таких дней на юге страны в это время года много и все они настораживают: а что если впереди снова безжалостная жара, как в две тысячи десятом, когда пекло пузырило асфальт, а скорые так и шпарили по закрытой для транспорта Центральной, доставляя в больницы пострадавших от обезвоживания?
Дом 55, построенный в форме «П», одной «ножкой буквы» выходил на улицу Центральную, второй – на Казачью. Последняя ещё не так давно носила имя прославленного руководителя революционного движения. Но после демократизации страны управа приняла модное решение о переименовании, и длинную, от края до края города улицу назвали Казачьей. Дом с балконами как чашечки бюстгальтеров а ля Анжелика из известного одноимённого французского фильма, так и прозвали – «дом с анжеликами», превратив имя собственное в нарицательное. Строили дом почти десять лет. В тысяча девятьсот восемьдесят девятом, когда его сдавали, улица была малопроезжей, односторонней для транспорта и сравнительно тихой. Теперь же Казачья превратилась в трассу с незатихающим движением, раздолбанную на каждом сантиметре пути.
Днём тут были вечные пробки, чему немало способствовали расположенные на Казачьей учреждения, корнями из советских времён. При отсутствии паркингов нередко из-за тачки, приткнутой к стоящим рядам «на минуту», чтобы заплатить в банке дорожный штраф или получить в статистическом управлении справку, проезд преграждался вовсе. Покоя на улице не было и по ночам: удалые байкеры и молокососы за рулём крутых иномарок приноровились соревноваться ночами в гонках со старта от торца дома с анжеликами до ближайшего перекрёстка. Населявшие высотку люди, всё больше знатные и культурные, реагировали на гонки и ссоры под окнами кто матом из окна, кто брошенной с балкона картошкой, кто беспомощными звонками в местное отделение полиции. Она на звонки не выезжала, так как безобразничали чаще всего мажоры – сынки «слуг народа», с которых за нарушение общественного порядка даже взятки не возьмёшь. Чего тогда мотаться по ночам и тратить государственное горючее? А картофель и мат заканчивались под утро. Впрочем, как и энергия соревнующихся.
Сейчас под окнами высотки происходил очередной инцидент. Решив вписаться в пространство, куда не вошла бы даже детская коляска, хозяин жигулёнка встал поперёк пути. Гнев водителей и выкрики пешеходов, выраженные слогом исконно русским, быстро создали толпу – людям проще советовать там, где их интересы не затронуты.
Заслышав шум даже на последнем девятом этаже дома, Настя Ухова осторожно выглянула через балконное окно. После ремонта балкон утеплили и убрали перегородку, отделяющую его от спальни, значительно расширив комнату:
– Во дебилы, сейчас точно будут драться… – Двадцатипятилетняя красавица, с тонкой талией и длинной косой, как у барышень Тургенева, блеснула карими глазами: – Маша, иди, посмотри!
Запустив руку в короткую стрижку, её младшая сестра Мари «утонула» в компьютере. Хромосомы предков выстрелили обеим девушкам лишь точечно, подарив обеим чрезмерно высокие лбы, форму глаз и тёмно-русые волосы. В остальном коренастая Мари была антиподом сестры. Настя звала её «Машей» и даже «Марусей», а не как окрестили родители. Впрочем, на эту небрежность никто не обращал внимания. Мать девочек – Раиса, стройная и тонкокостная, что перепало старшей из дочерей, воспитывала детей, следуя трём принципам: «Всё, что ни делается – к лучшему», «То, что впитано – впитано» и «Претензии к жизни можно предъявлять только по материальным вопросам». Анатолий, муж, отец и потомственный носитель высокого лба и миндалевидных глаз, рассуждал ещё проще: «Насте так удобней».
Сцена за окном достигала апогея драматизма: водитель внедорожника, в бампер которого все-таки въехал «ас» на «Ладе», вручную вытаскивал неудачника из кабины. Настя снова позвала сестру.
– Больно охота! – отмахнулась та. – Лучше давай прикрепим сетку от комаров… – В двенадцать лет Мари уже вовсю увлекалась текстовым редактором Word и диспетчером для графических файлов Picture Manager Microsoft Office, освоенным недавно вместо «примитива» Paint. Перескочив из четвёртого класса обычной школы сразу в шестой частного колледжа, девочка вполне легко освоила те программы, не знать которые считалось среди учеников её классе непозволительным.
Глянув на Настю, увлечённую дракой внизу, Мари почесала толстый нос; мама снова будет недовольна. С приходом тепла комары долетали даже до их этажа. Анатолий заказал раму с сеткой заранее, ежедневно напоминая, что её надо вставить. Раиса, планируя сделать это каждое утро, спозаранок убегала на ближний Кооперативный рынок за свежими продуктами, не забывая по дороге непременно заскакочить в любимые бутики – итальянский и французский. Приглаживая в примерочных чёрные волосы, тугие и длинные, и разглядывая свой яркий макияж, Раиса, млея, выслушивала уверения продавщиц в том, что её предки точно жили когда-то в одной из этих стран. Иначе откуда было взяться глазам цвета малахита на браслете, надетом на тонкое запястье? Не говоря уже о безупречном вкусе, с каким подбирала себе одежду эта почти пятидесятилетняя, чего никак не скажешь, женщина. Воодушевлённая, Раиса выпархивала из магазинов, и, проходя по Центральной (показываться на других улицах, где публика и эстетика «не те», не имело смысла), часто ловила восхищённые взгляды. Дочери подражали матери как могли, а она, уверенная, что достигнуть схожести с ней невозможно, опекала их с любовью матери-наседки. «Ты не доверяешь им даже спускать воду в туалете», – Анатолий часто упрекал жену в самоуправстве, доходящем порой до абсурда. В дом всё держалось на воле, требованиях и планах Раисы. При этом мужчина мирно почивал у фонтана ее неиссякаемой энергии, Настя снимала с себя ответственность даже думать о малейшей проблеме, а Мари усыпляла бдительность матери убеждениями в послушании. «Я так люблю тебя, мамочка», – приникала Настя к материнскому плечу. «Мамулечка, ты у нас настоящая француженка», – подсовывала Мари обложку того или другого из многочисленных журналов мод с прикроватной тумбочки. Анатолий тоже знал, чем можно подсластить жизнь супруги-домохозяйки, и справлялся с этим довольно неплохо.
Итак, предстояло повесить сетку от комаров. Настя приложила рамку к проёму открытого окна и стала аккуратно вставлять её по периметру в приготовленный зазор. Мари сзади держала табурет, на котором стоит сестра. Рама вошла, но, подуй ветер чуть посильнее, могла свалиться внутрь. Необходимо было ее вбить.
– Держи крепче, – вздохнула Настя; любая работа была для неё наказанием. Постукивая по раме кулачком, она заметила внизу мать, идущую с кем-то под руку. Близоруко сощурившись, девушка пожалела, что отказалась от очков, рекомендованных офтальмологом ещё два года назад, посчитав их пугающим признаком угасания.
– Маша, посмотри, это мама? – Вопрос был специально завуалирован: маму-то Настя как раз узнала.
– И Киселёв, – подтвердила Мари, всмотревшись и нахмурившись: – Интересно, зачем это она тащит твоего мужа к нам? Вы же с ним поругались.
– Потому, что мужчину, зарабатывающего деньги, нужно кормить.
В ответе сестры проскользнула интонация матери. Мари вздохнула. Глянув на неё, Настя надула губы:
– Тебе что, жалко, если Миша съест тарелку окрошки?
Мари всегда зверела от этой её капризной мимики. Схватив с постели, что была совсем рядом, подушку девочка вдохнула запах матери. Редкие духи от Фрагонара Раисе привезли из Грасса на Лазурном берегу.
– Ничего мне на жаль. Лови! – девочка кинула подушку сестре.
Пытаясь её поймать, Настя потеряла равновесие. Её крик заставил Мари зажмуриться. Открыв глаза, девочка увидела сестру на полу с неестественно сложенными ногами: – Ох-ох, – проговорила Мари себе под нос. – Похоже, у тебя перелом, и теперь мама станет возить тебя в колясочке…
Улыбка молнией чиркнула по лицу воющей Насти.