Публика встречала Орден Куртуазных Маньеристов аплодисментами. В этот вечер в театральном клубе «Стойло Пегаса», расположенном во флигеле приземистого особнячка на Тверском бульваре, собрались традиционные посетители, поклонники и поклонницы, студенты филфака и Литинститута, молодые актеры, актрисы из многочисленных студий, расплодившихся в 90-е годы в столице, как грибы после дождя, окололитературные дивы, писательские жены и просто любители чудом еще сохранившейся изящной словесности.
Зал был заполнен до отказа, ко многим столикам придвинули дополнительные стулья. Кате и Вадиму досталось место у самой сцены за столиком на двоих, втиснутым в угол. Пробираясь к своему месту, Кравченко бурчал:
– Шумно, содомно, света мало.
– Не ворчи. – Катя, вытягивая шею, оглядывала зал, ища кого-нибудь знакомого, кто мог бы указать ей актеров из «Рампы», а может, и самого Лавровского.
– Ну и как ты собираешься найти его в этой толпе? – брюзжал Кравченко. – Он блондин или брунэт?
– Откуда я знаю?
– А особые приметы?
– Прекрати.
– Что прекрати? Где же твоя оперативная сметливость, капитан Петровская? – Кравченко отодвинул стул и усадил Катю, затем сел сам. – А хлебнуть-то тут найдется?
– Ты ж, когда тренируешься, не пьешь, – съязвила Катя.
– Э, мелочи все это. – Он беспечно махнул рукой. – С моим Чучелом не пить невозможно – председатель Лиги трезвости в неделю бы в ЛТП укатил. Я тебе не рассказывал, как мы в бане парились, нет? – Он даже зажмурился от удовольствия. – Поехали мы с ним на дачу. Он летом себе особняк на Рублевском шоссе отгрохал. Ну, на природу сам Бог велел с телохранителем – как же иначе? Кругом враги, рэкетиры, конкуренты недобитые. Прибыли, сторож уже «АОГВ» включил и баньку натопил в пристройке. Чучело мое париться любит по-дедовски. Все эти новомодные ванны с гидромассажем, джакузи там, душевые кабины, парные презирает. Русский он или не русский?
– «Новый», – вставила Катя.
– Старый. – Кравченко усмехнулся. – Вот. Все шло сначала чин чинарем: поддали пару, веники там, шерстяные рукавицы. Он на самый верх полез, на полок. И млеет. Полежал-полежал. «Нет, – говорит, – все хорошо, а чего-то не хватает». Вышел в предбанник и, пока я парился да мылся, так там нализался, просто жуть. Я его из бани увести пытался, а он – ни в какую. Хочу, и все. Жал-лаю. Ну, желаешь, и хрен с тобой. Я его оставил в парной, а сам оделся и пошел в дом. По телеку как раз футбол начинался, чемпионат Италии. Первый тайм – 0:0 – нет моего Чучела. Я в парную. Открываю дверь: каменка раскалилась уже, ни черта не видно от пара, а полок пустой. Я обратно в дом – и тут нет. Побежал к сторожу. А на дворе ночь, темень хоть глаз коли, снег валит.
Взяли мы со сторожем по фонарю и пошли обходить участок. Бродили, бродили, насилу нашли. Сторож о него споткнулся – спит мое Чучело. Спит-храпит в сугробе, в простыню завернулся. Мы его в дом, да шерстяным носком растирать начали, да водки ему. Тут он сразу глаза открыл, глотнул, зашевелился.
Наутро протрезвел – ничегошеньки не помнит. Мы со сторожем ему все выложили, он расчувствовался: «Мужики, жизнью обязан».
– А как он на улице очутился? – спросила Катя. Ей отчего-то стало жаль кравченковское Чучело.
– Захотелось снежком растереться после парной. Вышел, да и носом в сугроб. На ногах не стоял.
– И не обморозился?
– Не-а. – Кравченко покачал головой. – Другой на его месте давно бы дуба дал, а ему все нипочем. Ну ладно, Кать, там у стойки, по-моему, рюмки звенят. Я мигом. – Он встал и начал протискиваться между столиками к маленькому клубному буфету, торговавшему спиртным.
Катя оглядела зал. Небольшая эстрада пока еще пустовала. Орден Куртуазных Маньеристов восседал за круглым столиком у самой сцены. В центре стола красовалась ваза с фруктами, увенчанная крупным хвостатым ананасом.
Вдруг Катя облегченно вздохнула: вон и Ксеня со своим новым мужем. Ксеня, гибкая, с длинной черной косой, похожая на цыганку, вот уже целый сезон играла в «Рампе». Катя ее видела в «Преступлении лорда Артура». Борис Бергман возлагал на нее большие надежды и в своем мюзикле по мотивам бродвейских «Кошек».
– Ксеня, Ксе-ень! – Катя привстала и приветственно махнула рукой. Та обернулась, близоруко щурясь, увидела Катю, шепнула что-то стриженому худосочному парню в круглых очках с дымчатыми стеклами и заскользила между столиками.
– Тоже выбралась? Молодец. Мы с Максом решали: ехать – не ехать. Даже спички тянули. Выпало ехать. Я почти на всех их вечерах бываю. – Голос ее был звучным, грудным. – Ты с кем?
– С Вадькой.
– А-а. – Ксеня лукаво сощурила цыганские глазки. – Как тебе мой Максик?
– Чудный мальчик. Кто на этот раз?
– Шахматист. Двадцать шесть лет – уже метит в гроссмейстеры.
– Ты слизываешь интеллектуальные сливки, Ксеня. Счастливая. Ты про Красильникову знаешь?
Цыганочка кивнула.
– Бен звонил. Вот жизнь – дерьмо, а, Кать? Надо же так. Бен говорил, что там с похоронами какая-то заминка. – Ксения пошарила в кармане просторного черного блузона и вытащила пачку сигарет и зажигалку. Закурила. – Ребята деньги собрали.
– Ксень, а Лавровский сегодня здесь? – закинула удочку Катя.
– Здесь. Они все за кулисами. Будет три миниатюры. Так, полный бред. Но красиво.
– Ты мне его покажешь?
Цыганочка затушила в пепельнице почти целую сигарету.
– Конечно, покажу. Ничего мальчик. Только очень уж зациклен на собственной гениальности. Да ты его и сама узнаешь. Он в одной из миниатюр Пьеро играет. Вовсю под Вертинского стилизуется. Все его интонации взял. Только и оригинальности, что балахон себе из оранжевого шелка заказал. А вон и твой блондинчик идет, я исчезаю. Знаешь, на кого он похож?
– На Есенина. Ты ему только не говори, а то он бесится от этого, – поспешно попросила Катя.
– И ничего не на Есенина, вот уж никогда б не подумала! – Ксеня подняла соболиные бровки. – Он похож на Дана Ольбрыхского. В нем что, польская кровь?
Катя испуганно замахала руками. Кравченко подходил к их столику. В руках он нес маленькую коробку конфет, бутылку шампанского и два бокала.
– Все, пока. – Ксеня легко вспорхнула со стула, одарила Кравченко самой загадочной улыбкой из личного актерского арсенала и вернулась к своему очкастому гроссмейстеру.
– Что за Василиса Прекрасная? – томно осведомился Вадим, откупоривая бутылку. – Она меня боится? Я такой страшный?
– Это Ксеня. У нее муж ревнивый. Она дала мне нить, Вадя. Лавровский будет в роли Пьеро.
Кравченко поморщился.
– Господи Боже, третье тысячелетие на дворе. Марсиан ждут, инопланетян. А вы все в декадансе своем, как в тине, барахтаетесь – Пьеро, Сюлли-Прюдом, Луна на ущербе… У вас, мисс, глаза на затылке. И вообще, куда я попал? Фамилии-то какие: Петровская, Лавровский. Мещерский – князь. У этой Ксени как родовое имя?
– Щепкина.
– Ну, ничего еще. А то мне как-то неуютно стало со своей хохляцкой фамилией в этой изысканной компании. Хотя Щепкина – тоже имя знаменитое. Из тех самых, что ли?
– Нет.
– Слава Богу.
На эстраде зажегся свет. Ведущий вечера под шумно-одобрительный рокот зала прочел манифест Ордена. Затем на сцене появились несколько молодых актеров и актрис, исполняющих миниатюру «Аполлон и Музы». Вечер начался.
– Кать, а на кой черт тебе этот Лавровский нужен? – осведомился вдруг Кравченко.
– Но надо же узнать, как она попала на эту стройку, – ответила Катя. Ее внимание было приковано к эстраде. По ступенькам поднимался ее любимый Андрей Добрынин. Он подошел к самому краю сцены и отчеканил:
Как тяжесть фасций несущий ликтор,
Ступает слава передо мной.
Зал загудел от удовольствия. Маньеристов слушали так, как меломан слушает альт Гварнери.
Я тяжкий, мощный боа-констриктор,
Властитель влажной страны лесной.
– А зачем тебе знать, Катенька? – снова спросил Кравченко. – Кой черт, пардон за грубость?
– Но как же, Вадя… Боже, как он читает! Как же… Я в толк не возьму, зачем ее туда понесло.
– А если ты узнаешь, что это изменит?
Добрынин читал уже новое – «Циклопа»: «Я ранен был в лицо на подступах к окопам…»
– То есть как – что изменит? – Катя бросила недоуменный взгляд на Кравченко.
– А вот так. Светке Красильниковой будет лучше, если ты вдруг поднимешь со дна ее личной жизни какую-нибудь грязь?
Так сладок влажный хруст,
с которым шпага входит в напрягшуюся плоть,
сперва вспоров сукно… –
читал Добрынин.
– Почему грязь?
– Репортеры обычно не берутся за раскрутку несчастных случаев, если не чуют там какой-нибудь червоточины, – заметил Вадим.
Добрынин под шумные аплодисменты сошел с эстрады.
Катя обернулась к Кравченко.
– В этом деле я не чую никакой червоточины, – отрезала она.
– Да? – Он подлил ей шампанского.
– Да. Я просто хочу узнать, кто заявил в милицию о ее пропаже.
Между столиками актер в опереточном мундире и актриса в платье тридцатых годов танцевали брутальное танго. Добрынин сидел рядом с очень эффектной женщиной. Катя наблюдала за ним. Кравченко проследил за ее взглядом.
– Что, солнце русской поэзии? – спросил он ехидно.
– Солнце. Ты не смотри, что они дурачатся, шутят. В них, – Катя указала глазами на столик Куртуазных Маньеристов, – может быть, в одних только это солнце и светит.
– Светит, да не греет. – Кравченко скривил одну из своих обычных двусмысленных гримас. – Но где этот чертов Пьеро? Половина одиннадцатого уже. Долго это все продлится?
И тут на эстраде появился Пьеро. Под сильно стилизованным гримом Катя никогда б не узнала Лавровского, даже если бы видела его каждый день. Густо напудренное лицо, ярко накрашенные губы, глаза и брови – черные от краски. Он кутался в просторный огненный балахон. Искусно имитируя голос Вертинского, он спел несколько песен. Зал притих.
– Как его к нам затащить? – шепнул Кравченко. – Прямо со сцены, что ль? – Он сделал вид, что хочет встать.
Катя поймала его за рукав пиджака. Вадя, хлебнувший шампанского, вполне мог выкинуть какое-нибудь шумное коленце – в его синих глазах уже мерцали опасные искорки.
– Тише, подожди. Мы его потом отловим. После вечера.
На эстраду стремительно взлетел Магистр Ордена Вадим Степанцов.
– О, тезка мой, – хмыкнул Кравченко. Он явно заинтересовался.
Не блондинка она и совсем не брюнетка,
Нет, Мальвина – особа особенной масти…
По залу волной прокатился восторг. Девицы, облепившие столики «на галерке», взвизгнули.
Ты сбежала, Мальвина, ты скрылась, Мальвина,
Ты смоталась и адрес оставить забыла…
Степанцов был в ударе. Кравченко тихо поднялся из-за стола и вышел из зала. Катя этого даже не заметила.
Я на днях повстречал дурака Буратино,
Бедный малый свихнулся на поисках кладов…
После «Мальвины» Степанцов читал много и охотно. Зал восторженно гудел. Хлопали пробки, шампанское лилось рекой.
– Вечер в Византии! Последний вечер в Византии перед нашествием варваров! – восклицал ведущий.
Кравченко вернулся.
– Айда, Катька, иначе он сделает ноги, уже грим смывает.
– Ты его видел?
Вместо ответа он потянул ее за руку. Катя с сожалением поднялась. Вадим провел ее по пустому темному вестибюлю, открыл какую-то дверь, и они очутились на черной лестнице. Поднялись на второй этаж. В комнатке напротив лестницы галдела «Рампа»: музы в хитонах, танцовщица танго, еще какие-то загримированные актрисы.
– Это бабская гримерная, – шепнул Кравченко. – Мужики – следующая дверь.
Они вошли в освещенную комнату. У большого зеркала за столиком, уставленным коробками с краской, сидел Пьеро. Он успел уже снять часть грима и теперь намазывал лицо кремом.
– Привет, – развязно поздоровался Кравченко.
– Добрый вечер, вы… ко мне? – Лавровский был удивлен.
– Здравствуйте, я Петровская, мне Борис Бергман поручил передать вам плохую весть: Света Красильникова умерла. – Катя взяла сразу с места в карьер.
– Света? – Лавровский уронил на пол тампон, которым он размазывал по лицу крем. – Умерла?
– Вас еще не известили? – Это не стыковалось с первым заявлением, но Катя этого не заметила.
– Нет. – Лавровский встал. – Значит, они нашли ее?
– Это вы заявили в милицию о пропаже? – допытывалась Катя.
– Я, я. Но где они нашли ее? Что с ней случилось?
– По всей видимости – несчастный случай, – пояснила Катя. – Ее нашли на стройке.
– На стройке?! На какой стройке?
– На стройке в Каменске. Это за Кольцевой. В Подмосковье.
– Да знаю я Каменск. А как она туда попала? – В глазах Пьеро, обведенных расплывшимися кругами сажи, была тревога.
– Никто не знает как. Бергман на вас надеялся.
– Борька… Но почему? Господи… умерла. – Лавровский картинно заломил руки. – Это вам в милиции сказали?
– Да. – Катя не погрешила против правды. – А как получилось, что вы заявили? Вы куда заявление отнесли?
– В УВД Юго-Западного округа. Там со мной парень какой-то беседовал. Она исчезла, понимаете?
– Когда вы видели Свету в последний раз? – Кравченко решил направить беседу в более деловое русло.
– Седьмого февраля. Мы с ней в студии встретились.
– В какой студии?
– У Паши Могиканина. – Лавровский махнул рукой. – Он скульптор. Да еще и шизанутый. Света иногда у него натурщицей подрабатывала.
– Ну и?.. – спросила Катя.
– Ну, она должна была подыскать мне одну работенку. Сказала, вроде все улажено, я тебе позвоню в среду. И не позвонила. Ни в среду, ни в четверг. В пятницу я к ней домой заскочил. Звонил, звонил, дверь не открывают. А тут Могиканин объявился: где Светка, у меня третий день работа стоит. Короче, мы поняли, что ее нет – ни дома, ни в студии. В «Рампе» никто толком ничего не знал. Мы с ним подумали-подумали и двинули в милицию. Время-то сейчас сами знаете какое. – Лавровский говорил все это быстро, без запинки. Потом он умолк, вздохнул и спросил уже по-другому, трагическим шепотом: – Похороны когда?
– Еще ничего не известно, – ответила Катя. – Там какая-то загвоздка со вскрытием.
– А что, вскрытие будет? – испугался Пьеро.
– Естественно. По несчастным случаям всегда так, – вмешался Кравченко.
– Несчастный случай… ну, еще автокатастрофа, но стройка! – Лавровский опустился на стул. – А вы, значит, Борькины знакомые? Что-то я вас в «Рампе» не встречал.
– А я вас на сцене видела, – соврала Катя.
– Где?
– Ну, в этой, во французской пьесе…
– В «Слишком нежной коже»?
– Именно.
Пьеро слабо улыбнулся.
– Жаль, что мы познакомились при столь трагических обстоятельствах… – Он вздохнул и картинно повел рукой. Катя обратила внимание, что ногти его наманикюрены, как у женщины, и покрыты прозрачным блестящим лаком.
– Да, жаль. Ну, мы пойдем. – Она чувствовала, что больше ничего от этого накрашенного павлина не добьешься. – Свяжитесь с Бергманом, пожалуйста. Он просил.
Тут в дверь гримерной просунулся парень, игравший Аполлона. Как был, в хитоне и лавровом венке.
– Толька, тебя к телефону. Аппарат внизу, в администраторской.
– Кто?
– Тип какой-то, сказал, насчет работы.
– Иду… извините, я должен…
– До свидания, – попрощалась Катя.
– Актеришка, – ворчал Кравченко, когда они возвращались домой в его «Жигулях». – И она с такой куклой спала? Ну и вкусы у вас, теток!
– Он талантливый, – молвила Катя. – Наверно.
– Талантливый! Хмырь в шелках. Еще на Вертинского замахивается! – Кравченко в сердцах прибавил газу.
– Я в понедельник съезжу в Каменcк, – решительно сказала Катя.
– Зачем?
– Так, узнаю кое-что. Результаты медэкспертизы будут готовы.
– Давность смерти-то там какая? – осведомился Вадим.
– Примерно две недели.
– Две? Брр! Там уже червячки давно завелись. Хотя нет, холодно же. На льду мясо долго не гниет. Но все равно зрелище – дрянь.
Катя подняла воротник шубы. Ее клонило в сон.