«Как быстро подрастает смена!.. Или это мы в последнее время стали стремительно и необъяснимо стареть?.. Вопрос, конечно, скорее психологический, нежели философский. Кто-то верно заметил: как себя чувствуешь, так и выглядишь. И ощущения твои зависят исключительно от тебя же самого. Отсюда резюме: ты можешь управлять не только собственным самочувствием, но в конечном счете и возрастом…
Возможно, в идеале оно и так, однако любопытно, что думает по этому поводу Олег Борисович? Нет, Лопушку это все до фени, вряд ли он задумывается о чем-нибудь подобном…»
Придя к этому несколько высокопарному выводу, Александр Борисович Турецкий поднял телефонную трубку, набрал номер и сказал:
— Олег, если ты не сильно занят, подскочи ко мне сюда, на Дмитровку.
Олег Левин, следователь по особо важным делам Генпрокуратуры, советник юстиции, сидел, как и все остальные его коллеги, в здании Следственного управления в Благовещенском переулке. Это лишь Турецкому, когда он и не был еще «генералом от юстиции», как острил его друг генерал милиции Грязнов, стараниями другого лучшего друга, Константина Дмитриевича Меркулова, заместителя генерального прокурора, была в буквальном смысле выбита привилегия иметь местом своего обитания небольшой кабинетик в главном доме на Большой Дмитровке, тогда еще Пушкинской улице. А ведь был в ту пору Турецкий таким же следователем, правда старшим. «Важняком», как говорят в миру.
Тот же Грязнов, имея в виду данную привилегию Александра Борисовича, которую, кстати говоря, каждый в Генпрокуратуре умудрялся толковать по-своему, со своей колокольни, и не всегда в пользу Турецкого, однажды высказался так:
— Это, Саня, проделано для того, чтобы ты постоянно находился у Кости под рукой. Тут тебе и первые вздрючки, и, коли повезет, царские милости.
Ну тут уж как сказать? Если с первым было всегда все в порядке, то со вторым, то бишь с милостями, что-то не получалось. Однако была и польза от такого перемещения с Благовещенского, как раз вот Костя-то и был под рукой у Александра Борисовича, то есть не было острой нужды носиться по начальству, доказывая, что ты, честное слово, не верблюд. А для дела это очень важно.
Что же касается Олега Левина, которого Турецкий попросил заскочить к себе, то этот еще недавний юноша, прозванный среди своих Лопушком за детски пухлые губы, пушистые ресницы и вообще непозволительную для «важняка» внешнюю медлительность, начинал девять лет назад у Александра Борисовича стажером [См. роман Ф. Незнанского «Направленный взрыв».].
И вот, гляди ж ты, червонца даже не отмотал, а стал советником юстиции, иначе говоря, надел погоны подполковника. Растет молодежь, подпирает, да чего там, скоро так прямо и заявит:
— Устал, старик, вали отдыхай, а мы тут уж как-нибудь сами. Ну да, сами с усами…
Александр Борисович не сердился сейчас, тем более не злился. Он просто брюзжал. Черт-те что! Никогда не замечал за собой подобной гадости!..
А может, не хотел замечать? Этот ехидный вопросик подбросил ему внутренний голос. Он же, собственно, и подвиг Александра Борисовича на грустные размышления о старости, о бренности, о нахальной молодежи. И началось это тогда, когда Турецкий покинул Костин кабинет, вышел в приемную, а Клавдия Сергеевна, секретарша Меркулова, даже не удостоила его взглядом. И это — Клавка! Что на земле твоей творится, Господи?!
Точно, стареем… Небось когда Лопушка увидит, так сразу вся и вспыхнет, и задвигается щедрыми своими телесами, и даже чашку кофе, поди, поднесет! Как же, молодой, перспективный! Да и собой вовсе не так уж и плох. Как же все эти стареющие бабы на молодежь падки!
При слове «старость» все прямо-таки восставало в Александре Борисовиче, словно сам организм категорически протестовал против даже возможности подобного предположения. Нет, это, конечно, мазохизм — растравливать себя, казнить неизвестно за что, сомневаться в себе.
Да вот хоть и та же Клавдия. Ведь, кажется, совсем недавно сама так и млела в объятиях «дорогого Сашеньки» и такие чудеса демонстрировала, что куда им всем, этим соплячкам! А однажды дошло до того, что он в азарте завалил ее прямо тут, на этом письменном столе, и так глубоко уязвил ее чувствительную душу, что она целый месяц потом не здоровалась, не разговаривала, страдая и выдерживая характер. Столько драгоценного времени потеряла зря, балда…
Но и это, если честно, давно уже было.
Вот и Костя сегодня заметил, глядя сочувствующими глазами:
— Устал, Саня? Вид что-то у тебя не боевой…
А где тут быть боевому-то? Когда тебе всучивают заведомые тухляки? Один завалил, другой не справился, давай теперь ты, Турецкий, покажи, как надо работать! Дуракам, значит, вроде как бы снисхождение от начальства, а тебе очередная каторга.
Шлепнули в Питере крупного финансового туза, кормильца одной из новых партий, коих ныне до чертовой бабушки. Знает же Костя, что заказухи как раз профиль Александра Борисовича. Мало кто нынче способен быстро раскрыть заказное убийство, а у Турецкого получается. Так нет, посоветуй, Саня, кого, по твоему мнению, мы можем послать в северную столицу, чтоб он смог максимально быстро выйти на след заказчиков.
Вот и возмутился:
— Костя, а что, у нас, ты полагаешь, много специалистов? Или я уже ни на что не гожусь?
А Меркулов тут и сказал с сострадательным выражением на лице: вид, мол, у тебя не боевой. И про усталость добавил.
Здесь бы самое время возмутиться, но сдержал себя Турецкий и встал, чтобы уйти, обещая подумать.
— Подумай, подумай, — напутствовал его Костя, иронически глядя вслед, а Турецкий ну прямо-таки спиной почувствовал его иронию, — это тебе сейчас очень полезно!
Жаль, конечно, что не вышло с Питером. Самое бы время именно теперь, в данный исторический момент, отойти от набивших оскомину тухляков и развеяться на пронзительном невском ветру.
Так получалось, что приходилось Александру Борисовичу посещать по служебным делам Петербург либо поздней осенью, либо ранней весной, вот как сейчас. И это ощущение дождя, ветра или же холодного, слепящего солнца постоянно ассоциировалось с удачными расследованиями. Как будто одно непременно зависело от другого. Нет тут, конечно, никакой мистики, просто, вероятно, сама атмосфера создавала магическое поле, в котором мысль работала быстро и четко.
Жаль, сорвалось…
И Клавка еще добавила. Ишь ты, как повела носом! Можно подумать, он ее чем-то оскорбил. Но чем и когда? Цветочка, что ли, давно не дарил?..
Эх, Турецкий! А ведь ты и в самом деле стареешь, если забыл, что красивой женщине, и особенно той, с которой ты был когда-то близок, надо обязательно дарить цветочек! Всякий раз подтверждать, что она по-прежнему прекрасна, обаятельна, желанна и все такое прочее. И делать это искренно, а не демонстративно, чтоб другие видели. Вот ведь в чем секрет вечной молодости.
Или мудрой старости?..
— Разрешите, Александр Борисович?
Вежливый вопрос Олега, застывшего в дверях, прервал поток воспоминаний о знойных женских прелестях, густо приправленных изрядной долей самоедства.
— Заходи. Молодец, быстро. Давай выкладывай, какие у тебя в настоящий момент самые неотложные дела? Я имею в виду те, которые можно без ущерба для следствия переложить на чужие плечи.
— А в чем суть, если не секрет?
Нет, все-таки Лопушок Лопушком и останется. Или пень ты неповоротливый, а никакой не Лопух. Другой бы с одного только намека все усек и с ходу зарядил бы своих коллег. А этот — что да зачем…
— Я к тому, — по-своему истолковал молчание старшего товарища Олег Левин, — что по убийству в Большом Черкасском дело я завершил, а сейчас готовлю для передачи в суд.
Турецкий знал об этом деле: в самом центре Москвы, напротив Лубянки, среди бела дня застрелили бизнесмена из Екатеринбурга. Но, к счастью, нашлись свидетели того, что убийцы действовали нагло, в открытую. Олег, на которого повесили это дело, раскрутил его, что называется, в лучших традициях самого Александра Борисовича. Ну что ж, подрастает смена-то!
Нет, не прав Александр Борисович в отношении молодых. Не всех, но некоторых.
— У тебя помощник-то есть?
— Есть.
— Ну вот пусть он и займется оформлением. А для тебя нашлось дельце, как говорят, на сотню баксов. В Питере замочили большую шишку.
— Это Варавву, что ли?
— Смотри-ка! — удивился Турецкий. — Да ты, брат, никак газеты читаешь?
— Еще и телевизор успеваю посмотреть, — не принял юмора Олег, серьезный человек, которому теперь уж никак не подходило прозвище Лопушок.
— Молодец. Тогда вот что, дорогой Олег Борисович. Не сочти за труд, чисто по-товарищески, сбегай в Столешников, на вот тебе сотню, да купи там красивую розу. Поярче, попышнее, понял? Сегодня у нашей Клавдии Сергеевны, кажется, что-то вроде именин. Когда пойдем к Константину Дмитриевичу, ты ей и вручишь. С поздравлением. Женщины очень ценят наше внимание. А тебе, как я понимаю, надо будет сегодня же, ночным, отправиться в Питер и принять это дело к своему производству. Этот самый Варавва, по моим сведениям, старый знакомец президента Буланова. Вот и делай выводы…
Когда Олег ушел, Турецкий позвонил Меркулову и сказал, что через двадцать минут готов зайти к нему с предложением. Меркулов пробормотал в трубку нечто похожее на «угу».
Клавдия Сергеевна имела вид независимый и неприступный. Как, впрочем, каждая уважающая себя секретарша большого начальника.
Но когда Олег Левин достал из-за спины огромную пунцовую розу на полутораметровом стебле и протянул ей, она вмиг и сама превратилась в подобие этой прекрасной розы.
— Боже! — воскликнула она. — Красота какая! Это кому же?
Вопросик был наивным до дикости.
— Вам, дорогая Клавдия Сергеевна! — Олег, оказывается, мог быть учтивым до умопомрачения, а его вежливый полупоклон ну просто умилял.
— В честь чего? — окончательно изумилась Клавдия.
— Александр Борисович, — Олег чуть склонил голову в сторону Турецкого, застывшего позади него в позе Наполеона, посетившего Поклонную гору, — сказал, что у вас именины…
— Именины сердца, — слегка уточнил Александр Борисович в ответ на стремительный взгляд Клавдии. — Разве не так?
Ах, женщины! Да все они прекрасно понимают и все видят…
— Благодарю вас, Олег Борисович… — продолжала цвести Клавдия Сергеевна. — И вас тоже, Александр Борисович. Пожалуйста, проходите, Константин Дмитриевич ждет вас. Кофе выпьете? Или чаю?.. Ах, какая роза! Ну мужчины!
Последняя фраза была произнесена так, что Турецкий понял: Клавдия простила и его, и всех остальных мужиков надолго. Если не навсегда.
За долгие годы совместной работы в прокуратуре Меркулов и Турецкий привыкли понимать друг друга не только с полуслова, но и с полунамека. Поэтому, когда Александр вместе с Олегом вошли в его кабинет, он несколько удивленно посмотрел на Левина, перевел взгляд на Турецкого и вопросительно поднял брови. Турецкий молча кивнул. И на этом завершился их молчаливый диалог.
— Присаживайтесь, — показал на стулья по другую сторону огромного письменного стола Константин Дмитриевич. — Значит, ты так считаешь, Александр Борисович?
— Полагаю, лучше Олега никто с делом не справится.
— Это хорошо. Наши соображения совпали… Олег Борисович, вы уже в курсе, что сегодня вам придется выехать в Санкт-Петербург?
— Александр Борисович…
— Ну да, ну да… — Костя поднял указательный палец, вероятно, для того чтобы подчеркнуть особую важность задания, но ему помешал звонок внутренней связи.
Он снял трубку, потом оглядел присутствующих, странно поиграл бровями и ответил:
— Ну хорошо, я не возражаю.
Отворилась дверь его кабинета, и Клавдия Сергеевна внесла большой поднос с расставленными на нем чашечками кофе и подстаканником со стаканом, в котором был заварен темно-красный чай — специально для Меркулова. На тарелочках лежали печенье и конфеты, горка сахарных кубиков. Все это Клавдия торжественно водрузила на круглый стол в углу большего кабинета, как бы предлагая всем перейти от служебной к более непринужденной обстановке. После чего удалилась с победоносной улыбкой на лице.
Проводив ее недоуменным взглядом, Меркулов спросил:
— Чего это с ней? — но посмотрел при этом на Турецкого. Тот, естественно, пожал плечами, ухмыльнулся, тут же спрятав улыбку:
— Может, просто настроение хорошее… Опять же… бабье лето. Это так называется, Олег? Или, наоборот, бабья весна?
Левин лишь пожевал пухлыми губами и ничего не ответил. Меркулов окинул их подозрительным взглядом, наверняка подумал о чем-то приятном, потому что сказал:
— Ну ладно, пойдем попьем чайку-кофейку, — и поднялся из-за своего стола…
Разговор продолжился.
— Мне бы не хотелось, Олег Борисович, — говорил Меркулов, прихлебывая чай, — чтобы прокуратура выказывала при расследовании какие-либо политические пристрастия. Я говорю это для того, чтобы вы знали: питерские товарищи за убийством господина Вараввы видят определенную политическую акцию. А суть ее заключается в следующем. После раскола в стане демократов, о чем нам упорно талдычили весь прошлый год практически все без исключения средства массовой информации, один из их бывших лидеров, Андрей Болдин, как вы тоже помните, опираясь на своих петербургских соратников по Демократической партии, создал новую партию, названную ими «Солидарность трудящихся». И костяк ее составили, так надо понимать, истинные современные трудящиеся, то есть ряд крупных бизнесменов, финансистов, промышленников. Дмитрий Варавва был одним из них. Опять-таки по сведениям из Питера, он активно поддерживал партийную кассу. Вам, Олег, вероятно, придется встретиться с Болдиным в процессе расследования. И вот тут мне будет очень уместно передать вам слова нашего генерального, который не далее как вчера был вызван в Кремль, к нашему президенту, где имел с ним весьма продолжительную беседу. О чем там у них шла речь, могу только догадываться. Генеральный же задачу сформулировал так: убийство Дмитрия Вараввы рассматривается первым лицом в государстве как акция политическая. Как дерзкий вызов криминальных структур Питера, сросшихся с нечестными госчиновниками, всей демократической общественности города. И это обстоятельство особенно тревожно, ибо произошло, что называется, накануне губернаторских выборов… Еще из сказанного ясно, что президент, вопреки уверениям прокоммунистически настроенным некоторым СМИ, вовсе не благоволит к нынешнему питерскому губернатору Алексееву. И более того, их подспудные неприязненные отношения родились много раньше, еще во времена предыдущего губернатора Саблина. С которым наш новый, кстати, работал долго и, в общем, довольно успешно.
— Извини, Костя, — вмешался Турецкий, полагая, что разговор за чайным столом разрешает и некоторые неофициальные вольности, — а тебе Славка не звонил?
— В смысле? — не понял или сделал вид, что не понял вопроса, Меркулов.
— В том, что он с Витей долго беседовал. С Гоголевым. Мы позже встретились, проводили Витьку на вокзале. Так вот, там имеются некоторые чрезвычайно любопытные детали.
— Мы обсудим их. Позже, — сказал Меркулов. И Турецкий понял, что он уже в курсе. — Так вот, Олег Борисович, расклад сил в Питере на сегодняшний день примерно такой. С одной стороны, как я уже заметил, партия «Солидарность трудящихся», а с другой — чиновно-криминальный альянс. Настойчиво всем нам вдалбливается мысль о старых приятельских связях губернатора Алексеева и министра МВД Панкратова… Ты это имел в виду, Саня?
— Да, — кивнул Турецкий.
— Это не факт. Но со счетов сбрасывать нельзя… Теперь что касается самого убийства. Ты ведь, Саня, уже обсуждал этот вопрос с друзьями, да?
— О киллере?
— Вот именно. Ты знаешь, я предпочитаю не лезть в оперативные дела. Пусть ими занимаются настоящие профессионалы. Вроде того же Вячеслава или твоего Гоголева. Их соображения, насколько я смог их извлечь из Вячеслава…
— А что, он уже не вязал? — улыбнулся Турецкий. — Странно, вообще-то, когда мы расставались, он был как стеклышко. Матовое такое…
— Все правильно, я так и понял. Но раз ты сам при сем присутствовал, тебе и карты в руки. Посвяти коллегу в соображения своих приятелей.
— Слушаюсь, товарищ начальник. Так вот, Олег, у питерцев сложилось убеждение, что это заказное убийство совершил известный тебе Александр Солоник. Ни больше ни меньше.
— Но это же бред! — фыркнул Левин.
— Многие так считают. Но, увы, далеко не все. Как раз Питер — исключение из общепринятых убеждений. Тебе хоть из телевизора детали известны?
— Нет, я просто как факт, не больше.
— Так вот, в пользу питерцев говорит почерк. Один выстрел и с довольно приличного расстояния. Вспомни аналогичные ситуации с Отариком, Глобусом, Бобоном, с другими.
— Но ведь есть же его могила?
— Не-а, — покачал головой Турецкий. — Была. А теперь нету. И вообще, Олежка, в этой темной истории вовсе не сказано последнее слово. А потом тот же Грязнов, к примеру, не исключает, что под Солоника может работать какой-нибудь высокий профи, этакий, понимаешь ты, суперкиллер. А почему нет? Почерк? А что, разве у нас талантливые люди перевелись?
— Ты сейчас договоришься, — мрачно пообещал Меркулов.
— Я же ничего не утверждаю, Костя, — засмеялся Турецкий, — а в данном случае, при отсутствии хоть сколько-нибудь внятных версий, любая неглупая может иметь право на существование. И потом, талант мы всегда называем талантом, даже если он и преступный. Вспомните! Талант — он везде талант…
— Что в любви, что в половой жизни, — закончил за Турецкого Левин. — Как говорит Александр Борисович.
— В самую точку, Олег! И прошу заметить: последнее не одно и то же!
— Ладно, хватит вам базарить… — пробурчал добродушно Меркулов. — Все остальные детали расследования обсудите без меня. Время у вас еще имеется. А теперь прошу внимания. Вчера ночью у гостиницы «Рэдиссон-Славянская» был убит одним выстрелом другой петербургский бизнесмен — Вадим Каждан.
— Имеются связи? — вмиг навострил уши Турецкий.
— Господин Каждан был генеральным директором того самого концерна «Северо-Запад», коим командовал Варавва, будучи его президентом. И в дополнение: снова один выстрел. Точно в затылок. И с большого расстояния, метров примерно двести-триста. Оружие убийцы найдено на крыше Киевского вокзала рабочими, которые ведут там строительные работы. Дело возбудила Московская городская прокуратура. Коли есть охота, можете съездить на Новокузнецкую и ознакомиться с протоколами осмотра места происшествия, а также заключением судмедэксперта. Может быть, это что-то подскажет, не знаю… Во всяком случае, объединять дела об убийствах президента и гендиректора «Северо-Запада» в одно производство я пока оснований не вижу. Этим Кажданом занимается «важняк» Томилин, ты его знаешь, Саня, так что если Олегу Борисовичу потребуется помощь, уж не откажи, восстанови свои былые связи. Да вы, по-моему, с Томилиным и не конфликтовали в ту пору, когда мы все там, на Новокузнецкой, работали.
— Нормальный был мужик… Ну маленько с гонором. Так это даже помогает, когда свидетелем проходит какая-нибудь шишка. Спесь-то ведь по-всякому сбивать приходится…
— Это верно, — вздохнул Меркулов. — Ну все, свободны. Олег Борисович, идите оформляйте командировку, я сейчас позвоню.
— А как же вы, Александр Борисович? — спросил Олег, когда они покинули кабинет Меркулова. Он не совсем понимал роль Турецкого в состоявшемся разговоре у заместителя генерального прокурора.
— Что — я? Как всегда, на подхвате! Хуже нет — чужие дела доследовать… Слышь-ка, а я бы на твоем месте все же смотался в Московскую прокуратуру. Вдруг зацепочка? Мало ли… Передай Жоре привет. Георгию Наумовичу. Он возражать не станет. Скажи, просьба Меркулова. Или моя, если хочешь. А вообще, если поедешь, я могу ему позвонить — предварить, так сказать…
— Пойду оформлюсь, а потом загляну, — деловито сказал Олег и церемонно поклонился сияющей Клавдии Сергеевне.
Когда он ушел, Турецкий сказал осуждающим тоном:
— Вот, Клавдия, до чего ты молодых людей доводишь.
— Ты бы уж помалкивал, — упрекнула в свою очередь она, — проказник!
«Ба! — подумал Турецкий. — Неужели до Клавдии докатились какие-то сильно порочащие мое имя слухи?! Невероятно!»
— Ты серьезно? — тихо спросил он, наклоняясь над ее столом.
— По поводу чего? — с вызовом спросила она.
— По поводу про-каз-ни-ка, — произнес со значением и по складам.
— Роза — это, конечно, твоя фантазия?
— А чья же еще!
— И что ты этим хочешь сказать?
— То, что ты, Клава, хорошая баба. И что я тебя люблю. И раньше любил. Причем неоднократно.
— Нахал ты, — томительно вздохнула она. — А ведь я так давно тебя не… ощущала…
Он посмотрел на ее крупное, ухоженное тело, так и рвущееся из сковывающих его одежд, и подумал: а действительно, почему бы и нет? Кому от этого станет плохо?
— Так и быть, боюсь, что ты меня уговорила. Дождись меня у служебки, где стоит моя машина. Я отвезу тебя домой, Клавдия. Зачем тебе трястись в метро с авоськами?
— Какая забота! — фыркнула было она, но вовремя поймала себя за язык: — Я согласна.
— Я надеялся на это. — Он подмигнул и вышел.
В кабинете Турецкого застал звонок Грязнова:
— Привет! Клавдия сказала, что ты у Кости. К чему пришли?
— Витино желание не исполнилось. В Питер отправляется Олег Левин, ты его знаешь. Способный мальчик. Только что закончил колосковское дело, что в Большом Черкасском.
— А-а, этого уральца?
— Его, болезного.
— Ну слава богу… Виктор просил упредить, кого пришлют. Считаешь, наш человек?
— Вполне, так и скажи. А что у тебя есть по вчерашнему, у «Славянской»?
— Ну, доложу тебе! — словно развеселился Грязнов. — Если б не наша всеобщая дурость, я бы решил, что это работа одного снайпера.
— Почему дурость? Ведь и Варавва, и Каждан, поди, друзья-приятели и руководят одной большой конторой…
— Концерном, если быть точным, — поправил Грязнов. — Но разве стрелок не мог достать обоих у них же, в Питере? Разве не дурость? И не руководят они, а уже руководили. Кстати, и пули одного калибра — девятка. А ружьецо хитроумное, тут есть о чем помараковать. Появились у меня кое-какие соображения на этот счет, но я хочу обсудить их с Дениской. Он уже однажды, помнится, работал в этом направлении…
— Напомни.
— Есть где-то у нас под боком народный умелец. Вот он, по моим представлениям, доводит инструмент до ума. И вчерашнее ружьецо не первый случай. Я поднял некоторые старые дела и увидел схожий почерк. Понимаешь, какая тут идея? Не человек под оружие, а, наоборот, оружие под человека. Киллера я имею в виду. И в этом смысле питерский Солоник, если я прав насчет дури, очень мне напоминает уже известного Македонского, как ты любишь говорить — почившего в бозе. По не до конца проверенным данным. Кстати, ты о могиле-то его в Афинах слыхал? Ну про исчезнувший памятник?
— Читал, Слава. Кто говорит — он на свалке, а кто утверждает, что под ним никакого Солоника вообще не было. Потому, мол, и мать уехала, не дождавшись похорон. Да много чего пишут… Если всему верить… А по поводу дури? Знаешь, Славка, может, и в этом есть свой потаенный смысл. Ну к примеру… Это ведь абсурдно? Бегать-то за своей жертвой по разным городам. Абсурдно. А вдруг здесь имеется расчет как раз на наше с тобой восприятие? Мы говорим: чушь, разные исполнители, просто почерк похож, а на самом деле один человек. Молодой. Шустрый. Ни с чем не связанный. Имеющий толковых помощников и, соответственно, крупные гонорары. Им сейчас сколько платят?
— Если всерьез, а не просто тещу убрать, то в среднем от пятидесяти тысяч до пятисот. В баксах, разумеется.
— А чего, можно маленькую армию содержать. Там, на крыше-то, что, все было просто? Пришел, залез, стрельнул и ушел?
— Если бы я не знал, где ты вчера был, Саня, — засмеялся Грязнов, — то решил бы, что ты выезжал с оперативно-следственной группой и сам вел осмотр. Один к одному. Что может вполне подтвердить твою мысль насчет маленькой армии. Но действовать все равно придется пока через мастера-оружейника. Это самый надежный путь. У меня эти киллеры уже во где сидят!
— А в Питере оружие пока так и не обнаружили? — Турецкий вспомнил, что Виктор Гоголев обещал поставить об этом в известность москвичей, как только что-то обнаружится.
— Пока молчат.
— Ты знаешь, Славка, после Витькиного вчерашнего рассказа у меня тоже кое-какие мыслишки появились, но давай поговорим попозже, при встрече. А мне еще Олега напутствовать. Пока.
Друзья вчера позвонили Александру из «Узбекистана» и сообщили, что были бы не против угостить его хорошим хасыпом, то есть узбекским аналогом грузинских купат, это можно было не объяснять Турецкому, считавшему этот ресторан на Неглинке своим тайным прибежищем от житейских невзгод. Впрочем, Грязнов тоже так считал.
Так вот, уже порядком захмелевший начальник Питерского угро авторучкой нарисовал на ресторанной салфетке — для большей наглядности — место действия на невской набережной, восстановленное с помощью показаний немногочисленных свидетелей. Турецкий эту салфетку — большую, крахмальную — унес с собой из ресторана. А потом, разглядывая ее, и в самом деле пришел к некоторым выводам. Со Славкой их обсуждать не было ни малейшей нужды. А вот Олегу, если он будет слушать внимательно, его соображения могут действительно помочь. Но, помимо всего прочего, Александр Борисович имел и некоторые корпоративные соображения. И Олег, по этим его соображениям, никак не должен был уронить в Питере честь Генеральной прокуратуры.
Поэтому когда Олег Борисович, оформив командировочные документы, зашел в кабинет Турецкого, надеясь на скоростях получить какие-то особо ценные указания, а затем успеть съездить в Мосгорпрокуратуру, после чего заскочить домой, собраться, ибо неизвестно, сколько времени займет неожиданная командировка, он даже несколько растерялся от предложения Александра Борисовича сесть, чтобы подробно и не заботясь о времени обсудить некоторые детали предстоящего дела.
Вступление было более чем:
— К Томилину тебе, Олежка, ехать, пожалуй, незачем. Я заскочу при случае и, если увижу что стоящее, отзвоню тебе в Питер. Поезд твой уходит в полночь. Значит, успеешь переодеться, поужинать — и в дорогу. Машинку служебную я тебе закажу. Все. А теперь давай о деле.
Турецкий вытащил из ящика письменного стола скомканную ресторанную салфетку, разостлал ее, разгладил. На ней синими, кое-где расплывшимися чернилами был изображен непонятный чертеж. Прямые линии, круги, жирные точки, квадраты…
— План местности, — сказал Турецкий удивленному Левину, — изображенный собственноручно начальником питерской уголовки Виктором Петровичем Гоголевым. Для вас с ним это будет своеобразным паролем, понял? Предъявишь при встрече салфетку, и он поймет, с кем имеет дело. Ну в смысле наш человек. Это тем более важно, что ты явишься к ним в качестве варяга. Тут наши деятели решили, что подобные дела больше питерцам поручать нельзя: мол, не тянут они. Представляешь, какая обида? А тут, пардон, еще ты. Усек? Вот поэтому Витя и станет твоей правой рукой. Если ты, Олег, все сделаешь правильно…
— А может, все-таки лучше бы вам ехать? — задумчиво сказал Левин.
— Вопрос уже решен, Олег. И потом, давай пока не будем заглядывать в завтрашний день. Чем черт не шутит… Итак, площадь. Забыл ее название, и хрен с ним. Вот здесь новая гостиница. Портал, выход, ступени веером, видишь?
Левин кивнул.
— Отлично. Здесь набережная. Спуск к самой воде. А на этом месте некоторое время, говорят, стоял пароходик. Из семейства речных трамвайчиков. Стоял, стоял, да вдруг отчалил. И только его и видели. Пароходик этот, понял?
Раздался телефонный звонок. Турецкий досадливо поморщился и взял трубку.
— Слушаю, — сказал без всякой радости в голосе. — Кто?! Господи боже мой! Родная моя, прости! Работа, ну конечно, что же еще! Вот с Олегом Борисовичем сидим, обсуждаем план расследования. Он же сегодня уезжает в Питер, ну да… Да нет, зачем же, это мне Костя лично поручил, а как иначе! Я все понимаю, но — увы! Ну кому ж, как не тебе, известно-то! Вот так, жалость моя… Ага, и сладость. И радость, все вместе. Ну конечно, до следующего раза! Чтоб я?! Да никогда! Ты что, разве плохо меня знаешь?! Ну то-то! У меня, дорогая моя, слово — закон. Нет, не как сегодня, а вообще… Вот именно, настаиваю. Обещаю. Клянусь, если тебе так хочется. У-умц! — Турецкий, вытянув губы в трубочку, издал звук, отдаленно напоминавший нечто похожее на поцелуй, и, облегченно выдохнув, положил трубку на место. Увидел вопросительный, смеющийся взгляд Олега и отмахнулся ладонью: — Это все пустое, юноша, займемся делом. Итак, пароходик.
Турецкий положил обе ладони на чертеж…