Хаос, воцарившийся после смерти Видящего, понемногу улегся. Тело унесли, разговоры взволнованных и испуганных рабынь затихли.
Я пошевелила руками – они начали затекать. Мельком взглянула на мужчин, собравшихся на площади и ожидающих начала торгов. От них волнами исходили предвкушение и нетерпение. Даже не глядя им в глаза, я ощущала все те же мерзкие взгляды, от которых все внутри переворачивалось.
Элькхе не терпелось приобрести живое существо, которое будет беспрекословно подчиняться их приказам.
Они дождались – вышедший на помост распорядитель объявил начало торгов.
Лили продавали третьей. Двух рабынь перед ней отдали в обеспеченные дома, если судить по деньгам, которые за них заплатили – десять и пятнадцать золотых монет. Распорядитель застыл рядом с Лили, и внутри меня все оборвалось. Сестра, что неудивительно, оказалась нарасхват – многие элькхе желали заполучить столь красивую рабыню, способную выносить здоровое дитя.
Лицо Лили было бледным, розовые губы – искусанными. Она вскрикнула, когда устроитель торгов объявил:
– Эта рабыня достается дому Браха.
Ее вскрик – наверняка не последний за этот долгий день – разнесся над площадью. Я подалась вперед. Веревки сведенных за спиной рук впились в нежную кожу запястий.
– Я найду тебя, слышишь? – хрипло сказала я, чувствуя клокочущую внутри ярость и страх, сделавший пальцы ледяными. – Лили!
На бескровном лице сестры ярко выделялись зеленые глаза. В них плескался ужас.
– Я тебя найду, – повторила я.
Лили неуверенно кивнула в ответ. И ее увели.
Я бросила взгляд на маму. Глаза ее были прикрыты. Понимала ли она, что происходит? Понимала ли, что сейчас решается судьба ее дочерей? Что их всех навсегда друг с другом разлучают?
Не навсегда – зло, упрямо, напомнила себе я.
Вскоре забрали и маму. Какой-то небогатый дом, ищущий дешевых служанок. Дешевых, мирных и безропотных.
Я окликнула маму, но она не обернулась. Не услышала или… не захотела. Просто шла вперед с прямой спиной, пока не затерялась в толпе вместе со своим будущим хозяином.
Оглушенная происходящим, я не заметила, как забрали Роуз и какой из домов это сделал. Рабынь дозволялось рассматривать вблизи, и когда настала моя очередь, этим правом незамедлительно воспользовались.
Ко мне подошел человек, облаченный в зеленый балахон с золотыми нитями, означающими принадлежность к довольно обеспеченному дому. Взяв меня за подбородок, он стиснул пальцы с такой силой, что стало ясно – синяков не избежать.
Незнакомец вертел мое лицо, стараясь рассмотреть его со всех сторон. Мне приходилось прикрывать глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом. В Непримиримых Землях женщинам – особенно рабыням – запрещалось смотреть на своих господ, и любое неповиновение каралось очень жестоко.
В конце концов, вероятно, удовлетворенный осмотром, незнакомец в зеленом озвучил свою цену.
– Даю за нее пять золотых.
Незнакомец сошел с помоста, уступая место другому. При виде его одеяния я похолодела. Черный балахон и черная повязка, закрывающее лицо до самых глаз. Знающие – одни из самых жестоких эллинес. И для этой жестокости был не один повод.
Будучи немыми, Знающие считали унизительным объясняться с другими при помощи записей, а не языка жестов, и часто вымещали свою злобу на тех, кто его не знал. Вторым поводом был дар, данный им Метис – богиней разума Эллас. Телепатия. Она позволяла Знающим читать мысли других людей, зачастую не самых лестных. И за свои мысли они расплачивались сполна. Третьим, по слухам, было уродство Знающих, которое они старательно прятали за плотными повязками. Причина ему – все та же жертвенная сторона их дара. Отчего-то обозленная на весь мужской род, Метис крала не только язык Знающих, которых за глаза порой называли Немыми, но и красоту тех, кому даровала свою силу. Женщинам-Знающим она ее милостиво оставляла.
Я нервно передернула плечами. Боялась даже представить, что боготворящие Метис делают с неугодными им рабынями.
Знающий застыл напротив, пытаясь то ли увидеть во мне нечто сокрытое, то ли прочитать мои мысли. Я же изо всех сил старалась думать о чем угодно, только не о том, как ненавижу Знающих. Возможно, у меня получилось. Незнакомец в черном балахоне отвернулся, и я увидела его взметнувшиеся вверх руки. Он рисовал пальцами в воздухе, объясняя что-то устроителю торгов.
Наконец тот провозгласил:
– За эту рабыню было предложено восемь золотых монет.
Повисла тишина. Желающих выложить за меня столь внушительную сумму не было. Восемь монет в копилку Кьарго, и я буду принадлежать Знающему. Накатила сильная слабость, граничащая с дурнотой.
Только не это, пожалуйста! Только не это…
В миг, когда до меня донесся громкий крик со стороны площади, я решила, что высшие силы услышали мои молитвы и бросились мне на помощь.
Боги, как же я ошиблась.
– Подождите, – громко заявил властный голос, – я хочу на нее посмотреть.
Забыв о правилах, я вперила взгляд в образовавшийся проход, стремясь разглядеть говорившего. На губах смуглокожего элькхе застыла холодная усмешка, в глазах – сама тьма. Я поспешно отвела взгляд.
Незнакомец рассматривал меня очень долго и… пристально. Под его взглядом я чувствовала себя обнаженной перед лицом огромной толпы. Челюсти против воли сжались от ненависти и отвращения.
– Слишком худа, – недовольно заметил незнакомец.
Не успела я вздохнуть с облегчением, как он добавил с усмешкой:
– Но красива.
Сильные пальцы развернули мое лицо. Я привычно опустила глаза.
– Посмотри на меня, – на плохом даневийском приказал ледяной голос.
Сжав губы в тонкую линию, я едва заметно мотнула головой.
– Я сказал: посмотри на меня. Хочу увидеть твои глаза.
Закусив губу, я пыталась собраться с силами. Я еще не чья-то личная рабыня, но уже невольница. Я не могла ослушаться приказа, но догадывалась, что последует за его выполнением.
«Ни он, никто другой не смогут сделать мне еще больнее».
Резко вскинув глаза, я встретилась со взглядом элькхе. Ужаснулась тому, какими черными, словно сама бездна, были его глаза. Правую щеку обожгло резкой болью. Нет, элькхе не призывал на помощь магию боли. Он просто ударил меня изо всех сил.
Почувствовав во рту металлический привкус крови, я поняла, что от удара прикусила язык. Зло сплюнула кровь прямо на площадь, ожидая нового удара. Что странно, его не последовало.
Элькхе приблизил губы к моему уху и издевательски прошептал:
– Считаешь себя сильной? Я это исправлю.
Реальность все еще тонула в дымке неверия. Осознать, что все происходящее – явь, а не сон, я до конца не могла. Слишком быстро разрушился привычный мир, оставив после себя жалкие руины. Слишком силен шок от смерти отца и разлуки с мамой и Лили. Слишком невероятным казалось то, как стремительно на смену родному дому пришел невольничий рынок на границе с чужими, незнакомыми землями.
Не верилось, что все это происходит со мной. Но страх уже заползал ледяной змеей в сердце. Сворачивался в клубок, готовый в любое мгновение пролить свой жалящий яд.
Краем глаза я увидела, как элькхе поворачивается к распорядителю.
– Даю десять золотых.
– Забирайте, – немедленно отозвался тот, зная, что больше за нее никто не даст.
От самообладания остались жалкие крохи. Силы тоже меня покинули. Скользнув по шесту вниз, я упала на колени.
– Поднимись, – приказал голос, по холодности сравнимый лишь с ужасающими ветрами Северных Земель.
Я продолжала сидеть на деревянных досках помоста. Внезапно стало так все равно… На смену ужасу пришло упоительное ощущение безразличия. Должно быть, мама чувствовала именно его?
«Нельзя, Гвендолин. Нельзя ему поддаваться. Поддашься – станешь одурманенной куклой и никогда не сможешь сбежать. И отыскать маму и сестру не сможешь».
– Я сказал, поднимайся!
С трудом, но я послушалась. Ноги дрожали, отказываясь меня держать. Мне пришлось подчиниться – теперь я принадлежала ему. Элькхе. Варвару. Устремив взгляд в пространство, я ждала заслуженного наказания за промедление.
И боль пришла.
Казалось, чьи-то темные руки проникают в самую душу и терзают, кромсают ее. Мучительная боль распространялась по телу, но, что хуже всего, она была внутри. Собственное биение сердца, ток крови и прерывистое дыхание – все приносило страдание и было окрашено в черный цвет.
Я закричала, снова падая на пол. Крик все не затихал, пока новому хозяину не надоело меня мучить.
Магия боли и темноты ушла, а элькхе презрительно произнес:
– Запомни: отныне ты – моя рабыня, и вести себя должна соответствующе, иначе… – Ухмылка исказила его и без того отталкивающее лицо. – Думаю, продолжать не стоит.
Он был прав – не стоило. Боль была лучшим объяснением, чем обернется для меня неповиновение. Униженная прилюдно, не имеющая возможности даже взглянуть в глаза своему мучителю, чтобы не получить новое наказание, я стиснула зубы так, что они заскрипели. Стояла, невидяще глядя перед собой. Слезы могли бы принести мне облегчение, забрать с собой частицу страданий.
Но мои глаза оставались сухи.
***
Пропасть… На месте выжженных чувств осталась лишь бездонная черная пропасть. В нее падали осколки разрушенного мира, который еще совсем недавно казался пусть и не безупречным, но все же понятным и родным. А теперь я в одночасье перестала узнавать окружающую реальность.
Кошмары прошлого раздирали меня на части. Стоило закрыть глаза, и перед внутренним взором вставало лицо отца и его виноватый взгляд. Отца, понявшего, что его ждет смерть, что ему придется оставить своих девочек. Затем его сменяло отрешенное лицо матери в рабской повозке. А после – лицо Лили, которую забирали невольницей в чужие, незнакомые земли.
Потеряв контроль над собственными мыслями, я тонула в океане отчаяния. Оно обрушивалось на меня волна за волной, и рядом не было никого, кто мог бы протянуть мне руку. Я тосковала по уютному кокону своих воспоминаний, где радость не была чуждым чувством, где мое сердце не было ноющей пропастью. Но каждое воспоминание, каждая волна ностальгии были окрашены тенью боли. Все светлое осталось там, в далеком, далеком прошлом. А впереди меня ждала одна лишь голодная тьма.
Измученная, лишенная ориентира, я просто отдалась этому иссушающему чувству без остатка. Позволила ему себя поглотить. Я кричала внутри, а мир вокруг меня продолжал свое безразличное вращение.
С каждым мгновением мы с мамой и Лили становились все дальше друг от друга. Отец и вовсе мертв – оттого, что бросился защищать меня… нас.
Злость на собственную слабость была вспышкой, молнией, разогнавшей темные, дурманные мысли. Папа рисковал своей жизнью и проиграл. И все ради того, чтобы каждая из женщин, которых он любил – его дочери и его жена – стали рабынями? Так не может быть. Так не должно быть.
Если я и могу что-то сделать для папы, так это не умереть и не сдаться. Сделать все, чтобы его жертва не была напрасной.
Я понятия не имела, как выбраться из ловушки, из опутавших меня пут, но твердо пообещала и папе, и самой себе, что покорной рабой не станет. Не смирится со своей участью и будет бороться до последнего. Не только ради себя и ради того, чтобы женщины семьи Макграт снова воссоединились, пусть и безвозвратно потеряв нечто очень важное. Но и в память об отце.
Отчаяние – молчаливый хищник, но я не могла позволить себе проиграть. Поддаться собственной слабости не значит потерпеть поражение. Слабость проходит. И отчаяние однажды уйдет.
Я не знала, сколько времени мы уже провели в дороге – была настолько вымотана и подавлена, что умудрилась задремать. Кажется, даже пропустила момент, когда мы пересекли черту, разделяющую две страны – Даневию и Эль Кхара. И хотя меня мучил голод, я предпочла бы, чтобы это путешествие длилось вечно. А мой новый дом – моя новая тюрьма – всегда оставался недосягаемой целью.
Новый хозяин посадил меня на лошадь позади себя, но руки связывать не стал. Понимал, что мне никуда не деться. В пути из разговоров сопровождающих элькхе мужчин я узнала имя того, кто меня выкупил.
Гаен Воргат, глава одного из враждующих в Непримиримых Землях домов.
Я заставляла себя прислушиваться к разговорам, которые вели ее враги, и запоминать все, что услышит. Поначалу было непросто различать чужую речь, даже при том, что говорили они исключительно на кафа.
Когда элькхе, прежде обособленный народ со своим собственным языком и культурой, заключили союз с эллинес, стало очевидно, насколько велико влияние последних. Многие элькхе отныне поклонялись богам Эллас, а кафа давно уже прижилась в Непримиримых Землях и стала едва ли не первым по значимости языком. Во всяком случае, для высокородных элькхе.
Воргат и его собеседники говорили быстро, порой перебивая друг друга, а их голоса заглушали посторонние звуки – шум ветра, топот лошадиных копыт. Различить удавалось лишь отдельные слова и фразы. Чаще всего повторялись «боевые маги», «битва» и «дом Тинар». Судя по всему, сопровождающий Воргата крепко сложенный мужчина был никем иным, как боевым магом его дома.
Стало чуть полегче, когда элькхе остановились на привал. Пока они наслаждались горячей ароматной похлебкой, мне бросили сухую краюху хлеба, словно собаке – кость. Но шум, заглушающий их голоса, ослаб, и разговоры стали отчетливее.
Мало-помалу из разрозненных выражений и фраз, словно диковинная головоломка, начинала складываться цельная картина. Судя по всему, дом Тинар давно присматривался к дому Воргат и строил планы о нападении. И вот совсем недавно наслал на дом моего нынешнего хозяина четырех магов. О самом бое ни он, ни маг не говорили – наверняка оба участвовали в нем. Однако из их беседы удалось понять финал: магам Тинара, убивших или смертельно ранивших охранников дома Воргат, в конце концов все же пришлось отступить.
У Воргата в распоряжении осталось лишь несколько магов, довольно молодых и не слишком опытных – вероятно, не считая того, что сидел сейчас рядом с ним. Нанимать новых было непозволительной роскошью – Воргат сетовал, что боевые маги в служении стоили в разы больше почти бесполезных рабынь.
Выходит, его дом сейчас уязвим, как никогда.
Поводом для радости это не назвать. Если на дом Воргат нападут и убьют его главу, меня заберут как трофей. Законы элькхе жестоки. Не зря даневийцы прозвали их варварами.
Оставшаяся часть пути показалась мне вечностью. Отчасти оттого, что впервые в жизни мне пришлось ночевать под открытым небом, на голой земле. Но не камни, впивающиеся в нежную кожу, стали причиной моей бессонницы. Не звуки дикой природы, непривычные для той, что всю жизнь прожила в не слишком большом, но городе. И даже не голод – сухая краюха едва смогла его утолить.
Мне казалось, что, стоит только уснуть – нет, даже закрыть глаза на мгновение, – и сам Воргат или служащий ему маг решит… скрасить ее одиночество. От подобных мыслей к горлу подкатывала желчь, а желудок сводило спазмом. Я никому не позволю к себе прикоснуться… вот так, против моей воли. Лучше уж умереть.
Хотя Воргат уже прикасался ко мне против моей воли – когда ударял меня по лицу.
Мои пальцы скребли остывшую за ночь землю. Этого я никогда не забуду. И никогда не прощу.
***
Через несколько часов после рассвета мы прибыли в земли Гаена Воргата. Он приказал мне слезть с лошади, что я, довольно неловко, и сделала. Взгляд устало скользнул по роскошной вилле в три этажа, что возвышалась на вершине холма, утопая в пышной зелени. Даже архитектуру элькхе, прежде предпочитавшие лаконичность и простоту, переняли у эллинес.
Я смотрела на стены, сложенные из крупного камня с теплыми песочными оттенками, на изящные деревянные решетки, закрывающие окна, на терракотовую черепицу крыши, создающую контраст с окружающей виллу изумрудной зеленью. А видела лишь красивую, но клетку.
Тюрьму.
Боевой маг открыл перед Воргатом входную дверь. Совершенно разбитая оттого, что за всю эту бесконечную ночь так и не смогла сомкнуть глаз, я перешагнула порог вслед за ним.
Меня встретил просторный зал, увешанный гобеленами и украшенный фресками ручной росписи. Фрески, конечно же, были вдохновлены мифологией и культурой чужой страны – как Эль Кхара, так и Эллас. В любой другой ситуации я бы рассматривала их часами. Соотносила увиденное с тем, что знала из книг и рассказов матери, открывала бы для себя нечто новое…
Но сейчас мне было невыносимо находиться здесь, среди культурного наследия страны, в которую меня привезли насильно. Я с тоской вспоминала родной дом – совсем не вычурный, простой, но очень уютный.
Немолодая служанка выслушала приказ Воргата, старательно глядя в пол или в грудь хозяина, но не в его глаза. Молчаливо отвела меня в комнату под лестницей, а затем исчезла. Я бесцельно бродила по комнатушке, порой замирая у дальней стены, за которой притаилась украденная у меня свобода. Повсюду на страже стояли маги, а вокруг виллы простирались земли элькхе. Чужестранку там мгновенно узнают. А значит, бежать некуда.
Я опустилась на пол возле деревянного ящика, заменяющего, вероятно, комод, и закрыла лицо руками. В душе царило полнейшее опустошение. Ни единой мысли. Просто… тишина.
Я сидела так до тех пор, пока не услышала приближающиеся шаги. Переметнулась на кровать и превратила лицо в безучастную маску. Не могла позволить Воргату увидеть мою слабость.
Однако в комнату вошла все та же рабыня с подносом в руках. Через открытый проем я видела маячившего у порога мага в синем балахоне. Неужели приставили присматривать за мной? Смешно. И впрямь думают, что, подкрепившись, я решу сбежать?
В присутствии верного стража Воргата служанка не посмела бросить на меня и мимолетного взгляда. Глядя в пол, поставила тарелку с двумя тончайшими, почти прозрачными ломтями сыра и горбушкой чуть зачерствевшего хлеба, и ушла.
Тарелка стремительно опустела. Сейчас не время думать о гордости – силы были нужнее. После нехитрого обеда я растянулась на неудобной, узкой кровати. Поджала ноги и положила ладони под голову. На полотне закрытых век отпечатались лица матери и Лили. Где они сейчас? Что с ними? Маме вряд ли причинят вреда – ее взяли в дом простой служанкой. Но моя красивая, нежная Лили… Что, если кто-то вздумает сделать ее своей… наложницей?
Знакомый привкус подступившей к горлу желчи. Знакомая боль от ногтей, мимолетно вонзившихся в кожу ладоней.
Лили слабее. Милосерднее, мягче, но слабее. Ведь жестокий мир мужчин-хозяев и их бесправных рабынь не ценит мягкосердечности. Лили не способна сказать обидчику резкое слово, не способна ударить – ни магией, ни собственной рукой.
Прежде я, как и Лили, считала, что мира можно добиться только миром, а добра и счастья – только добром. Но что, если пришла пора судьбе доказать, как сильно я ошибалась?
Я на чужой земле, вынуждена жить по чужим законам и отдать свободу в руки пугающего незнакомца. Что, если война – единственный способ вернуть все, что у меня отняли? Прежнюю жизнь, Лили, маму, свободу…
Если так, я буду бороться. Забуду о мире и встану на тропу войны, до последнего защищая свое право на счастье.