Процесс человеческого мышления иногда не останавливается на своем пути, чтобы обсудить свои дальнейшие действия, а сразу делает скачок к немедленному и подчас неожиданному решению, которое, благодаря именно этой внезапности, является точно снег на голову. Вскрикнув один раз от удивления, Филипп больше не издал ни единого звука. Он не сказал ни одного слова Пьеру. Среди наступившей вдруг тишины слышно было, как его часы тикали, точно барабан. Затем, не спеша, он выпустил из пальцев шнурочек из шелковых волос, поднял глаза и встретился со взглядом Пьера. Оба знали, о чем каждый из них думал. Если бы волосы были черные! Если бы они были рыжие! Если бы даже в них была грубая краснота эскимосской шевелюры с верхнего течения реки Макензи!
Но нет, волосы в петле были золотые, – так и отливали светлым золотом!
Все еще не говоря ни слова, Филипп вытащил из кармана нож, отрезал им петлю от доски, к которой она была прикреплена, и стал тщательно расплетать ее, пока наконец перед ним на столе не оказались длинные пряди волнистых волос. Если он до сих пор сомневался, то теперь не было места ни малейшему сомнению. Он не мог припомнить, где и когда в своей жизни видел женщину, у которой были бы волосы такого настоящего золотого цвета. Это было вовсе не червонное золото. В волосах не было ни малейшего оттенка красной меди, когда они лежали на столе и отражали от себя ламповый свет. Они были точно лен или точно расчесанный шелк и настолько тонки, что, глядя на них, он удивлялся тому терпению, которое потребовалось для того, чтобы сплести из них петлю. Опять он посмотрел на Пьера. Тот же самый вопрос занимал и его.
– Отсюда вытекает, – прервал наконец молчание Пьер, – что у Брэма есть женщина.
– Безусловно, – ответил Филипп.
Это последнее слово, то ударение на нем, которое сделал Филипп, так многозначительно посмотрев на Пьера, повлекли за собою новый, более страшный вопрос, который уже некоторое время занимал собою обоих. Пьер пожал плечами. Он не мог на него ответить. Пожимая плечами, он вдруг вздрогнул. Когда ветер неожиданно потряс дверью, то ему казалось, будто в нее постучалось человеческое существо, и он тотчас же повернулся к ней лицом.
– Черт возьми! – воскликнул он, придя в себя и обнажая в улыбке перед Филиппом свои белые зубы. – Какой я стал нервный! И это после того, как я увидал тогда при свете костра Брэма и его волков и нашел вот это!
Он указал на блестевшие волосы.
– Видали вы когда-нибудь такие волосы, Пьер?
– Нет, мсье. Ни разу в жизни.
– Но ведь вы же встречались с белыми женщинами в форте Черчилл, в фактории Иорк, в Лаклабише, в Кумберлэнд-Хаузе и в форте Альбани?
– Да, конечно, и даже во многих других местах, мсье. Но нигде никогда не сталкивался с женщиной, у которой были бы такие волосы.
– А насколько нам известно, Брэм никогда не отлучался со своего Севера южнее Форт-Чипевайана, – продолжал Филипп. – А это-то и заставляет нас призадуматься. Не правда ли, Пьер? Поневоле начнешь задавать себе вопросы. А как на них ответить? Как ваше мнение?
Пьер был полуфранцуз-полуиндеец. Зрачки его расширились, когда он встретил на себе пристальный взгляд Филиппа.
– Надо подумать, – ответил он с тревогой. – Не забывайте, что это каторжник и… и, как некоторые убеждены, – оборотень. Я не суеверен, мсье, – нет, нет! – я вовсе не суеверен. Но о Брэме и об его волках ходят такие странные слухи, будто он продал дьяволу свою душу, будто может летать по воздуху и сам по собственному желанию оборачиваться в волка. Поэтому – что же тут удивительного, если он вдруг стал ловить кроликов женскими волосами?
Пьер сделал такое движение, точно хотел проглотить подступивший ему к горлу ком. Филипп заметил, что он делал над собой усилие, чтобы победить в себе засевшие в нем сызмальства предрассудки.
– Но ведь все эти истории – чистая выдумка, мсье, – продолжал он уже совсем другим голосом. – Вот почему я и показал вам эту петлю. Брэм Джонсон вовсе не умер. Он еще жив. И при нем находится женщина, но кто она?
– Кто она?..
Одна и та же мысль засела в голове у обоих. И ни один из них не мог дать на нее ответа. Филипп снова принялся за изучение волос, перебирал их между пальцами и раскладывал на поверхности гладкого кожаного бумажника, который он вынул из бокового кармана. Затем, вовсе не желая курить, точно случайно, набил трубку и зажег ее. Потом он подошел к двери, распахнул ее и несколько минут постоял на пороге, вслушиваясь в дикий вой ветра, разгуливавшего по Баррену. Пьер все еще сидел за столом и внимательно наблюдал за каждым его движением. Наконец Филипп хлопнул дверью и подошел к метису.
Он пришел к какому-то выводу.
– До форта Черчилл отсюда триста миль, – сказал он наконец. – Как раз на полпути, у южного конца озера Джесич, стоит со своим патрулем Мак-Вей. Если я отправлюсь на поиски Брэма, то прежде всего должен дать знать об этом Мак-Вею, с тем, чтобы он, со своей стороны, сообщил об этом в форт Черчилл. Можете ли вы, Пьер, позабыть на время обо всех ваших капканах и ловушках и взять это дело на себя?
Пьер подумал. Затем ответил:
– Хорошо, я отправлюсь к Мак-Вею. Я ему сообщу об этом.
До поздней ночи Филипп писал свое донесение. Он был выслан, чтобы перенять бежавшую шайку грабителей-индейцев. Теперь на его пути возникло новое обстоятельство, которым необходимо было заняться в первую очередь, и он сообщал об этом своему начальнику в форт Черчилл. Он передал в своем донесении все, что рассказал ему Пьер Брео, удостоверял, что верит этому вполне и что Брэм Джонсон, на котором тяготело целых три преступления, таким образом оказывается еще в живых. Он просил выслать для выслеживания шайки грабителей-индейцев другое лицо и, насколько возможно, подробнее изложил те методы, которыми будет руководствоваться в своем следствии по делу Брэма.
Покончив с этим рапортом, он запечатал его, но умолчал только об одном.
Он ни единым словом не обмолвился в нем о петле для ловли кроликов, сделанной из женских волос.