Итак, вернёмся к нашим баранам.
Итак, 19 сентября 2014 года по совершенно пустой в утренние часы дороге в направлении города Бучурлиговки, более напоминающего, как мы мотом убедимся, бескрайнюю совершенно безнадёжную деревню, и в самом деле неслась старая, грязная и пыльная машина – пикап неизвестной модели. Человек с чувством юмора мог бы назвать машину каким-нибудь «Лорен-Дитрихом», «Испаной Сюизой», «Малюткой Жу», «Антилопой Гну» или даже «Детройтским Адом» – это всё равно ничего бы не изменило. Как ни назови старую развалину, юной красоткой ей всё равно не быть! И было неизвестно, сможет ли она доехать до Бучурлиговки, куда нашей компании нужно было попасть кровь из носу.
Город Бучурлиговка, неизвестно даже, помещённый ли на мировые карты, и уж точно отсутствовавший на поисковых картах Гугла, по какой-то непонятной причине был вожделенной целью компании, передвигающейся сначала по широкому Старо-Клюевскому шоссе, потом по узкому Павловскому тракту, а потом по неизвестной просёлочной дороге, петлявшей между сёлами и холмами.
Это был день, когда на Украине взорвали очередной автобус, во Франции – перестреляли весь состав юмористического журнала «Шарли Птикуй», что было воспринято французами, как самая классная шутка за прошедшие полвека, в Сирии – прорыли самый длинный подземный тоннель к центру Дамасска, дабы взорвать ненавистную городскую комендатуру. Да, ещё в Америке вынули из морозильника знаменитого философа Збигнеффа Бжезинского, который, даже толком не оттаяв, стал снова, как попугай Попа, верещать о русской угрозе, а также стал призывать залезть в подбрюшье великой страны, с тем, чтобы взять её стальной империалистической клешнёй за медово-сметанное вымя.
Таковы были основные новости мира к десяти часам утра того приснопамятного дня.
Однако все эти великие события совершенно не интересовали обитателей машины. Они находились в эйфории. Они были захвачены по-настоящему великой идеей – мгновенно обогатиться за счёт медлительных и ленивых дураков, которые, как казалось, ожидали их в пункте назначения с открытыми настежь кошельками и душами. Их не интересовали ни великие искусства прошлого, ни великая любовь настоящего, ни страдания малых народов будущего, они не вспоминали о зулусах, теснимых империалистами, им было наплевать, подумать только, даже на холокост, теракты и поджоги обошли стороной их возвышенные мысли, им были по… балет и космос. Плевать им было на великую литературу и дизайн – их интересовал более насущный предмет – деньги. Вдохновенная речь вождя, полная циничных реминисценций из популярных голливудских гангстерских фильмов и неизбежных цитат Дейла Карнеги поселила в мозгах невероятную, светлую детскую надежду, а появление в их рядах наёмного менеджера, в честности которого, по словам Остапа, мог сомневаться только безумец, привела компанию в неистовый восторг. Они не задавали себе вполне уместных вопросов, почему их новый менеджер, столь превозносимый по неизвесным причинам Остапом, так похож на какого-то мерзкого бандита и отбитка, выкинутого машиной времени из самого горнила девяностых. Он и одет-то в общем был, как персонаж бандитского фильма, в грязную майку и синие штаны «Адидас» с классическими пузырями на коленках. И усы его были мерзкие. Почему он так грязно ругается, почему он не слушается даже Остапа, таких вопросов в тот день никто почему-то не задавал.
Машину то и дело сотрясал богатырский хохот – водитель рассказывал матерные афганские байки. Надежда была столь основательна, что на время пригасила чувство голода, вот уже две недели мучившее путешественников.
Даже скорый крах благотворительной фирмы «Зачатие на дому» не был теперь так актуален, как новая инициатива Остапа.
Читатель поневоле спросит, а какие же деньги интересовали людей, устремившихся из горнила большого богатого города в неизвестные, аборигенские дали, туда, где, по мнению большинства, обретаются только грязь и бедность? Вот то-то и то, знай, читатель, что деньги на блюдечке с золотой каёмочкой находятся не в больших городах, а как раз там, где шастают бедность и грязь. Этот парадокс был замечен ещё знаменитым французским философом Монтенем, вы случайно не знаете такого?
Вообще деньги интересуют всех. Не верьте тем, кто говорит, что его не волнуют деньги. Если вы встретите человека, убеждающего вас в величии пророков и даже самого Иисуса Христа, с пеной у рта отметающего обвинения в шкурности, и даже готового бесплатно вручить вам библию в синем ледериновом переплёте, знайте, врёт, вот видит бог, врёт, и занялся проповедью благотворительности и смирения только потому, что дела его приняли плохой оборот, а благотворительность и смирение – самый простой способ для ушлого бедняка набить бабла за счёт ротозеев-слушателей, важно развесивших уши. Ясно, что такому человеку не досталась в наследство бабушкина квартира, а если и досталась, то набежавшие как муравьи дальние родственники почти наверняка лишили его удовольствия одинокой неспешной трапезы и разорвали маленький изящный кусочек мяса на его тарелке на множество микроскопических кусков, к тому же согласно вековой традиции подвергнув его изнеженное тело побоям и оскорблениям. И не поможет ему завещание бабушки, отчаянно взывающей к ангелам в раю. Хотя, может быть, это его счастье, что не попала в руки бабушкина квартира, а то бы давно попал в лапы чёрных риэлторов и имел могилу в лесу на девятом километре. А если он не может к тому же написать популярную книгу «Как стать богатым» и продать её миллиону облизывающихся ослов – его дело совсем плохо, пора делать ксерокопии с квитанций и идти за пособием на квартиру в местный ЖЭК.
За исключением нагловатого водителя, всё время дёргавшего коротким усом и приятно одетого денди в поношенном опрятном костюме, все остальные совершенно не напоминали людей, которым на голову свалилась бабушка с квартирой. Подозревать их в том, что они напишут какую-то книгу, было вообще нелепо. Никто из них не прочитал за всю свою жизнь ни одной серьёзной книги. По виду, это были люди тёмные, слегка потрёпанные, потерянные в круговерти жизненных коллизий, изрядно помятые и забывшие или никогда не знавшие основных императивов признанного отца философии Иммануила Канта. Солидные мешки под глазами большинства свидетельствовали о буйном пьянстве и напрасно проведённых годах. Самым битым жизнью из всех несомненно был Шура. За два года до происходящих событий он попал в компанию маргинальных художников, которые жили в таком мире, который не нёс ничего хорошего и Шуре. Маленький москвич Сёма, в годы перестройки сделавший немалое состояние на водке, которую он рефрижираторами доставлял северным оленеводам и южным пастухам. Удачная конъюктура и природная ушлость позволила ему даже прикупить две квартиры. Но скоро он сел на иглу «МММ» и, увлечённый дикой игрой, даже не заметил, как лишился сначала двух заработанных квартир, а потом и наследственной маминой. Потом он набрал кредитов на несколько миллионов рублей, которых лишился так же быстро, как всего остального. К Миллениуму, подводившему итоги века, от всего нажитого у него осталась только новенькая корейская машина и старый ноутбук, который он выиграл в карты у приятеля. Теперь он поочерёдно жил то у одного, то у другого знакомого, всячески привлекая их к своему разорительному хобби. Люди поддавались его магическому остроумию и давали деньги. Результат был везде одинаков. Сначала, когда деньги были только вложены, его спонсоры были в восторге от его обходительности и ума, но потом, когда неминуемо приходили трагические вести, и деньги пропадали, его всегда жестоко били. Иногда даже ногами в живот и голову.
Потом перед его преступным красноречием разоружился романтичный Кирилл. Кирилл происходил из хорошей советской семьи и был парень добрый и спокойный. Он рисовал морские пейзажи, овеянные тёплым южным ветром, испанские города, завершавшиеся всегдашними горами, и порой ему удавалось продавать эти незатейливые картинки домохозяйкам. Всю жизнь он провёл в туристических поездках по стране, и наизусть знал всех алкоголиков на всех фестивалях туристической песни. У него было доброе всепрощающее сердце, и его любили романтичные женщины, готовые поверить во что угодно ради ночи под звёздами с любимым. К тому времени лучшая пора юности осталась позади. Путешествия становились не по карману. Сёма, один Сёма мог поправить пошатнувшееся финансовое положение, он был опытен и знал, что делать. Автор присутствовал при одном таком сеансе обработки Кирилла, и даже его основательные сомнения не поколебали Кирилла в уверенности предприятия Сёмы. По наущению Сёмы Кирилл таки взял в банке кредит на двадцать тысяч рублей и отдал его Сёме, дабы он быстренько преумножил их в «МММ». После чего стал ждать денег, которые должны были вернуться к нему через два месяца. Сёма очень любил «МММ» и даже, кажется, был там не то сотником, не то десятником, что повышало его статус в собственных глазах. Он с пиететом и радостью рассказывал всем тайны мадридского двора – скрытые и удивительные механизмы функционирования этой организации, и был настоящим поэтом и первопроходцем среди других аферистов.
Ему нравилось произносить слово «Кабинет» – в этом слове был шарм, оно было окутано ароматом роскоши и процветания, наконец, оно было в высокой степени амбивалентно.
Шуре не очень понравилась доморощенная идея приятеля, когда он посчитал годовую прибыль на этот проект – десять тысяч процентов, он ужаснулся, понял всё, повертел сам у себя пальцем у виска и улыбнулся, но он не стал спорить, потому что Сёма пообещал подарить ему бесплатно несколько сот бонусных виртуальных рублей, какие давались в этой «МММ» за какие-то особые заслуги, и дал только, чтобы наглядно показать, как стремительно в умелых руках деньги могут прибывать к деньгам. А также настоятельно посоветовал подобно Кириллу взять в банке смешные двадцать тысяч рублей кредита и вложить их в этот железобетонный проект. Шура наотрез отказался. Мама в детстве приказала ему никогда не брать в долг, если даёшь расписку. Шура знал, что за это всегда бьют и иногда даже убивают.
– Ты ещё пожалеешь! – сказал Шуре огорчённый его тупизмом Сёма, – Когда я принесу Кириллу пачки денег, я распакую их прямо на твоих глазах, вот тут, на этом же самом месте, и ты увидишь, что ты прозевал! Счастье пройдёт мимо тебя стороной! Потом не жалуйся! Поздно будет! Пожалеешь ведь потом!
– Всё равно не надо! – отрезал Шура.
– Ты мог бы купить маме новое пальто! Твоя мать ходит в старом пальто, как нищенка, а ты ни сном, ни духом! Будь заботливым сыном! Что с тобой! Ты мне не веришь? – как опытный гид-обольститель не унимался Сёма, – Дурила! Ты не понимаешь! Я ведь счастья тебе хочу!
– Не надо! – снова сказал Шура и отвернулся.
На своё счастье он проявил недюжинную стойкость, и отказался, хотя надо признать, что в те мгновения жадность и здравомыслие вели бешеную борьбу в его большой рыжей голове.
И результат этой борьбы был не столь уж предсказуем, как думают некоторые.
Понимал ли он, что возможность купить маме новое пальто много меньше возможности лишить её старого – бог знает!
Подозрения Шуры на время рассеялись, он знал, что его виртуальные, подаренные Сёмой денежки, крутятся где-то в шестернях «МММ» и уже готовы к выходу на свет. Сёма почти каждый день сообщал ему увеличение ставок, резкое увеличение капитала и просил сообщить номер кредитной карты, на которую переводятся и с которой снимаются ставки «взаимопомощи». Он говорил, что как-то удостоился даже личного звонка небезызвестного основателя «МММ» – Мавроди, и хотя звонок был записан на плёнку, как обычная реклама, это подействовало на новоявленного десятника афёры Сёму Палюшкина самым ободряющим и вдохновляющим образом. Мавроди в своей речи вкрадчивым и одновременно нагловатым, запанибратским образом напоминал своим жертвам, что очередной тур ЭМЭМЭМовской карусели только начинается, и всем любителям халявных заработков надо поторопиться и вовремя вложить деньги. Потом звонки внезапно прекратились, и подозрительный Шура, ужасно переживавший за Кирилла, почувствовал неладное. Тогда-то он первый раз позвонил Кириллу и сказал ему завязывать с «МММ». Но Кирилл настолько верил в финасовую непогрешимость Сёмы, что даже не стал тому звонить, понадеявшись на свою интуицию.
Сёма меж тем куда-то пропал и больше не звонил ни Шуре, ни Кириллу.
Через два месяца Шура снова посоветовал ему начать шевелиться и потребовать у Сёмы возврата денег. Не чая беды и ожидая поживы, Кирилл позвонил Сёме. Сёма стал уводить разговор в джунгли и попросил Кирилла подождать ещё недельку, дабы он успел ещё приумножить полученный капитал. Кирилл радостно согласился. Но упоротый Шура не отставал со своими сомнениями. Он заставил Кирилла звонить Сёме снова и снова, пока Сёма не раскололся и не сказал правду. Наконец они встретились. Прижатый к стенке Сёма с улыбкой развёл руками и сказал, что есть мелкие трудности, в фирме идёт переоформление личных кабинетов (у них так банкротство называлось), поэтому надо подождать ещё месячишко. Не стоит беспокоиться! Всё будет хорошо! Готовь новый кошелёк для бабла! И исчез.
Через месяц коматозное молчание Сёмы вконец насторожило Кирилла. От него уже требовали процентов по кредиту, он хотел, чтобы его родители были не сном, ни духом относительно его финансовых махинаций. Хотя Кирилл свято верил в финансовые способности Сёмы, и был стоически спокоен за свои деньги, за деньги друга стал опасаться Шура, постоянно подталкивая друга к более решительному выяснению обстановки. Сёма вёл себя странно, шутил, подсмеивался над опасениями приятеля, а вскоре вообще стал избегать встреч как с психиатрически романтичным Кириллом, так и с настойчивым в своём скептицизме Шурой. Когда наконец Шура и Кирилл поймали Сёму во дворе около машины в тот момент, когда он чертыхался по поводу снятых ночью колёс, Сёма признал, что, ах-ах, дело плохо, пирамида разрушилась раньше времени и хотя деньги пропали, не всё ещё потеряно. Нет, разумеется, он понимает проблемы друга и пойдёт навстречу Кириллу – будет выплачивать проценты по кредиту. Он не обманул, и в самом деле два раза оплатил проценты по кредиту, а потом исчез – отправился в Калининград заниматься свадебным извозом. Кредит он больше не оплачивал. Когда возмущённый Кирилл позвонил ему и спросил, что происходит, Сёма засмеялся и бросил трубку. На самом деле самым страшным для Кирилла оказалось не исчезновение денег, а новый опыт, который он поимел в результате Сёминых афёр. Он приучился к кредитам. В кармане у него теперь всегда были халявные деньги, которые, разумеется —чужие, которые когда-то придётся вернуть с драконовыми процентами, но которые можно тратить сегодня и с шиком. Сегодня можно купить дорогое чешское пиво и копчёную красную рыбу, травку и поездку на юг, наконец, приобрести новые колонковые кисти и краски для живописи. Эти деньги тратились легко, они уходили, как песня. Кирилл стал привыкать к новой жизни на чужие деньги. Теперь он не отказывал себе ни в чём и вёл вольную сибаритскую жизнь. Однако побочным эффектом такой жизни стало то, что деньги с каждым разом заканчивались всё быстрее. Не успевал он взять очередной кредит, как он разлетался на всякие приятные мелочи. Девушки тоже требовали внимания и подарков. Он не отказывал им ни в чём. Они стали драться за кавалера. Один за другим он стал брать кредиты, и уже помимо процентов платил своим приятелям за устройство очередного кредита, чем они активно пользовались. Долг рос, как снежный ком. Через полтора года вольготной жизни у Кирилла было больше восьмисот тысяч долгов перед банками и возрастающее опасение, что родители наконец узнают о нарастающей, как цунами, финансовой катастрофе. Оставалось лечь в психиатрическую клинику и на время скрыться от мира. День «Ч» приблизился скорее, чем ожидалось. Поссорившись с родителями, он как-то неудачно отключил телефон. Банк прекратил звонить по сотовому телефону и переключился на городской телефон родителей. Он переступил порог гостеприимной клиники в тот момент, когда в квартире родителей раздался звонок из банка с требованием оплатить проценты по долгу. «Какому кредиту? Мы не брали никаких кредитов!» – спросила у банковского оператора мать Кирилла. Узнав всё, мать Кирилла была в шоке. Она сломала дверь сына и в большом ящике письменного стола под запылившимися в бездействии кистями и тюбиками с краской нашла коробочку с травкой и огромную кипу договоров с разными банками, на сумму, составлявшую около миллиона рублей. Родителя Кирилла были потрясены. После чего Анна Леопольдовна сразу же примчалась в клинику, где как раз давали утреннюю манную кашу.
Встреча их прошла тяжело. Только некоторые избранные полотна Рембрандта и одна картина Ге могут передать атмосферу этих кармических встреч. Мать говорила междометиями, Кирилл – предлогами. Печальные глаза матери, устремлённые прямо в грешную душу Кирилла, приносили ему немыслимое страдание. Страшная сцена, столь живописно нарисованная Рембрандтом в виде возвращения блудного сына, не шла в сравнение со сценой, участником которой был теперь легкомысленный Кирюша. Его впечатлительной натуре показалось, что за окнами психиатрического отделения на время померк свет. Кирюша поклялся матери разрубить гордиев узел в ближайшее время, как – он знает один, будет торговать картинами, уже есть подходы, кое-как успокоил растревоженную мать и отправился к доктору Прахову укреплять расшатанную нервную систему. Когда он рассказал и Прахову о своих горестях, Прахов хохотал до слёз и поощрительно похлопал Кирюшу по плечу.
Шура тяжело переживал трагедию друга, но стал понимать, в какую компанию он попал. Основным другом Кирилла был Антон – художник-сюрреалист. Антон всё время был в деле, всегда в его голове роились планы. Он то подключался к проекту работ на атомной станции, где нужно было покрыть кровлю, то помогал своему родственнику, вечно занятому подъёмом какого-то захламлённого цеха, где они собирались производить не то особые кирпичи, не то ещё чего. Там он месяцами работал, приворачивая совершенно бесплатно ржавые вентили и чистя подвалы, и жил в офисном туалете, рядом с исконно неработавшим унитазом. Три месяца чумной работы на атомной станции, с дьявольскими котлами с кипящей смолой, завершились кидаловом всех работников, никому ничего не заплатили, но всем рассказали страшные сказки про сатанинские силы, умыкнувшие деньги. Слабым утешением были муравьиные выплаты в час по чайной ложке, которые должны были снизить граду противостояния. Антон развозил московские подарки своим бывшим друзьям, уговаривая их проявить терпение и героизм. После – мизерные выплаты продолжались три года, озлобляя всех. Один из пострадавших, Володя заявил Антону, что реквизирует его картины, оставленным для хранения и берёт их в залог до того времени, как все деньги будут возвращены. Антон пришёл в неистовство и пригрозил кидале скорой и жестокой расправой. Тот рассмеялся ему в лицо. Кидала ответил ему сатанинским смехом и гордо ушёл. Антон бросился искать знакомых уголовников, чтобы те отомстили, но только платил деньги. Через некоторое время крутые уголовники пожаловались, что их подопечный Володя не приходит на стрелки, которые они ему назначали то на городской свалке, то около бани, то на Машмете, поэтому есть маленькие трудности и месть должна стоить подороже. Антон снова заплатил и стал ждать, когда мимо пронесут труп врага. Уголовники сообщили, что впервые дозвонились к Володе и он послал из на… Тогда он горестно вопросил уголовников, как им нравится, что какой-то урод посылает их в такие места? Они не ответили. Потом уголовники перестали отвечать на звонки и исчезли. Уголовников испугали мелкие трудности. Через неделю позвонил Володя и сказал, что за то, что Антон подослал к нему бандитов, он ещё ему отомстит. Антон разъярился и полал его на… Как ни странно, Володя в гораздо большей степени, чем Антон оказался хозяином своего слова – через два дня он подкараулил Антона около его дома на Левом Берегу и долго бил и топтал ногами, в результате чего Антон попал в больницу. В общем, дела были столь запущенны, что в них сломал бы ногу сам чёрт. Сам Антон, хоть был по виду хитёр, как лис, постоянно оказывался объектом кидалова. Его кидали просто. Его кидали всегда. То он в итоге очередной жульнической многоходовки получал кучу денег, после чего мог поручить передать их случайному человеку с остановки, у которого даже не попросил телефона, то вкладывал в дела однокурсника Алёши, с которым они были неразлей вода, а потому такая дружба допускала крайнюю запутанность дел. Ещё в институте Алёша был заводилой их компании. Это был увлекающийся человек, по всей видимости, не очень нормальный, чьё безумие все они принимали за абсолютную гениальность. После института и водворения на престол банды Ёлкина настали жульнические времена, и судьба некоторое время благоволила безумствам Алёши. Всё у него получалось – и афёры с недвижимостью, и торговля партиями перца, и подвоз карабахской водки в подмосковный посёлок Давечка. А потом Алёша подарил Антону, как лучшему и несравненному другу, квартиру в центре города. Благодарность Антона не знала границ. Антон тут же занялся ремонтом и превратил квартиру в очаг дизайна и красоты. По стенам квартиры висели сюрреалистические шедевры Антона, а на полированном овальном столе стояла бесценная скульптура бегущей одалиски, а ванна сияла нереальной чистотой и свежестью. Антон был чистюля и готов был убить любого гостя, осмелившегося поставить локти на только что вытертый стол. Казалось, что времена благоденствия в новом мире и новой квартире будут вечны. Потом внезапно удача отвернулась от Алёши, и дело прогорело. Прогорело оно как всегда из-за бухгалтера, который одним прекрасным летним вечером покинул службу позже Алёши и покинул вместе со всеми бумагами и наличностью. Как потом выснилось, он вынес деньги в алёшиной наволочке. Утром Алёша вернулся в абсолютно пустой от всего офис, и даже не знал, как позвонить в милицию. Алёша строго попросил срочно продать подаренную квартиру, что Антон тут же и сделал, правда, чуть-чуть удивившись стремительности изменения диспозиции. Он вернул все полученные от продажи деньги Алёше, и даже забыл о крупных суммах, вложенных им в ремонт и благоустройство. С этого времени дела Алёши приобрели хаотический характер. Он то поднимался по общественной лестнице и возрождался из праха, как Феникс, снова приобретая квартиры в Крыму и роскошные автомобили, то снова обрушивался в прах и распродавал всё, расплачиваясь с долгами и кредитами чуть ли не своим телом. Одно время он был хозяином новенького коллекционного «Бентли», но пришло время, когда он продал его за гроши. Провалы становились всё бездоннее, успехи – всё скромнее. Алёша всё наглее требовал от преданного Антона, свято верившее в счастливую звезду товарища, новых денег, и тот никогда не отказывал, бросая в топку новых финансовых афер свои картины. Одно время он приноровился даже вызывать Антона в Москву и пристраивал его в массовку на «Мосфильме», где они играли попеременно то бравых партизан, то жестоких и неприятных до омерзения маньяков-нацистов, ходивших почему-то в кривых мешковатых униформах странного цвета, но неважно, они всё-таки снимались в кино, как настоящие актёры, и деньги за это получали, после чего Алёша всегда набрасывался и изымал у Антона все заработанные деньги. Потом картины стали продаваться всё хуже, потом прекратили продаваться вовсе. Потребность в партизанах и нацистах на «Мосфильме» тоже иссякла. Подаренные деньги вместе с Алёшей шустро испарялись. Упрёки становились всё жёстче. Аферы всё круче. Получив очередную партию денег, Алёша почему-то сразу уезжал лечиться в Грецию и отключал все телефоны. В Крыму у Алёши было сокрыто целое состояние – элитная квартира в строящемся доме прямо у моря, купленная на каких-то стрёмных основаниях. Он оплатил основную площадь, но с условием, что если там окажутся лишние метры, их придётся оплатить по рыночной цене. Узнав после окончания строительства эту цену, жадный Алёша категорически отказался выплачивать за излишки, поругался с продавцами квартиры, уехал и надолго оставил эту тему без внимания. Призывы Антона смириться и, взяв кредит в банке, оплатить требования договора, Алёша проигнорировал. Антон умолял его не глупить, но Алёша стал совершенно безумен и не слушал голоса разума. Через несколько лет, когда Антон наконец достучался до его разума, он снова поехал в Крым и попытался попасть в свой пентхаус, но там к его изумлению уже жили какие-то чужие люди, и ему даже не открыли дверь. Он бросился в фирму, но её уже не существовало, он бросился искать правопреемника фирмы и чудом нашёл её, там на него хмуро посмотрел бандитского вида нетрезвый человек, внимательно и хмуро выслушал и сказал: «Убирайся вон!». Алёша бросился в прокуратуру, но почему-то не застал прокурора. Несколько раз в разное время суток он прорывался в приёмную, но секретарша каждый раз выпроваживала его со словами: «Павла Петровича нет! Я же вам объяснила!» Один раз он даже явственно слышал глухие голоса из затворённого кабинета, но секретарша успокоила его, намекнув на галлюцинацию, какие случаются в чрезвычайно жарком и влажном климате Кавказских гор. Потом, когда из кабинета вышло двое седовласых мужчин, с презрением посмотревших на сникшего Алёшу, он стал гневливо наседать на секретаршу и обвинять честную женщину во лжи. Она посмотрела на него мистическим взором и прошипела: «Ваше поведение крайне неуместно! Я вызову полицию! Босяк грубый!» Разъярённый, он выскочил во двор охладиться, а когда, охлаждённый снова толкнул дверь прокуратуры, она оказалась наглухо запертой изнутри.
К сожалению, как выяснилось потом, его квартира к тому времени была приватизирована тем самым прокурором, к которому он пытался обратиться за помощью. Потратив кучу времени и денег на бесплодные поиски правды и восстановление прав на свою собственность, и так и не попав ни к одному чиновнику, и не получив ни одной справки, даже тех, какие даются насильно, он вернулся на родину, а потом выехал в Москву, где снял дорогущую квартиру с видом на Кремль.
Общеизвестно, что крестьянин-кулак мечтает жить в загородном дворце со средневековыми башнями и неведомым гербом на воротах. Жить в Кремле – неосознанная мечта крестьянина-середняка, у которого ещё нет еды, но появился патефон на окне избы. Жить около Кремля мечтает крестьянин скромный, не претендующий на трон монарха или табуретку генсека – батрак или какая-нибудь безземельная сволочь. Жить около Кремля, не имея на это денег, на заёмные деньги, может позволить себе крестьянин безумный, сумасшедший крестьянин, крестьянин – предатель, навсегда поставивший крест на мотыге и сохе. Алёша и был таким сверзившимся с панталык крестьянином. Он поставил жирный крест на мотыге и сохе, не понимая, что крестьянские мозги неминуемо вернут его к ним.
Дела в Москве сначала пошли вверх, привнеся в быт негу и размеренность, а потом рухнули в самое пекло преисподней. В один прекрасный день его новый напарник армянин просто опорожнил сейф и исчез. Алёша даже не поинтересовался, как зовут его напарника-армянина. Надо было менять диспозицию, но Алёша был так горд, что решил жить у Кремля до последнего. Потом друзья шутили, что жизнь в шаге у Кремля гарантировала ему знакомство с Мумукиным или Чубайсом, но Алёша побрезговал ими. Вскоре Алёша, разорившийся на жилье напротив Кремля в Москве и жалких афёрах с маковой соломкой и перцем, снова приехал в Старобыдлов, пришёл к Антону и, размахивая руками, потребовал для беспроигрышного и крайне выгодного проекта, способного потрясти Европу, заложить квартиру и вложить в новое дело миллион рублей. Цифра требовалась обязательно круглая, и обязательно внушительная. Она должна была говорить сама за себя, что дело, которое они затевают – не фигня какая-нибудь мелкая, а настоящий мега-проект с бонусами и рекламой. Поэтому вложить в дело девятьсот девяносто девять тысяч рублей было немыслимо – требовался только миллион. Алёша был не какой-нибудь мелкой сошкой, продающей пирожки на вокзале, а серьёзным бизнесменом, гением авантюры и «ассонанса», как он говорил в подпитии. Всё это происходило на глазах Шуры, он бы мог подтвердить, что всё сказанное здесь абсолютная правда. Шура умолял Антона остановиться и не совершать такого безумного поступка, но Антон был неумолим. Ты что, дело крутое, все мы будем в шоколаде, жаль ты, Шура не хочешь поучаствовать в верняке. Он иронически смотрел на Шуру и подписывал какие-то бумаги. Как ни странно, мама Антона была тоже – за. Антон заложил мамину квартиру в банке, и скоро внушительная сумма, завёрнутая в простой целлофановый пакет, без всяких расписок плавно перекочевала из рук Антона в безумные руки Алёши. На следующий день жена Алёши ушла из квартиры, написав прощальную записку и попутно прихватив целлофановый пакет с нарисованным на нём негром, все деньги, аккуратно сложенные пятитысячными пачками. Оскорблённая бедностью и жестокостью мужа, не позволявшего ей пить, сколько душе угодно, она резко уехала в Сочи, где кутила три месяца с пьяным офицером-пограничником, с которым весьма кстати познакомилась в поезде. Юг и неограниченное количество любви и алкоголя окрылили душу женщины. Офицер-пограничник не только любил её по всякому, но и бил наотмашь. А также изымал деньги на свой счёт. Когда женщина вернулась домой в квартиру напротив Кремля, помятая и с большим фингалом под глазом, денег Антона уже не существовало в помине. Квартира была не оплачена уже два месяца. Когда Антон стал спрашивать, как идут дела с их новым бизнес-проектом, Лёня плакал в телефон и проклинал жену и свою неудачливую судьбу. Он признался, что деньги пропали, но об обстоятельствах пропажи загадочно сказал, что его подвели субподрядчики. Но больше всего он, как ни странно, обвинял самого Антона, который так легко дал ему деньги и не позаботился об их сохранности. Антон слушал бред и не знал, что сказать, столь велика была наглость друга. Кредит надо было оплачивать. Банк изредка позванивал на сотовый телефон Антона и предлагал ещё более выгодные кредиты. Антон героически выплачивал проценты в течение полугода, а потом сообщил банку, что у него нет такой возможности. Его стала прессовать коллекторская контора, и с тех пор Антон жил под постоянным стрессом и угрозами суда и реквизиции квартиры. Ему звонили, днём, ночью, в праздники и будни. Грозили и уговаривали, обзывали лохом и обвиняли в психиатрической и половой несостоятельности. Антон отвечал вежливо. Он приучил себя отвечать на запросы коллекторов вежливо, и человек, услышавший разговор Антона с коллектором, был бы поражён его интеллектом и начитанностью. Потом начались многочисленные попытки выползти из долговой ямы чудесным способом. Лёня то привлекал их к созданию чудо-панелей, то создавал новое моющее средство для машин. Панели крошились и были разных размеров, в результате чего поставки всегда оканчивались скандалом, а средство для машин, которое они варили в гараже Лёниного приятеля, в деревне близ Белгорода, не было никому нужно из-за мерзкого трупного запаха. Последние панели, выдуманные гениальными изобретателями, были сделаны из бетона и старого шифера, и вообще привлекли внимание санитарных служб ввиду содержания крайне вредных материалов. Они были реквизированы, а на организаторов производства наложили крупный штраф. К тому же оказалось, что средство для мытья машин, догнивавшее в подвале другого приятеля не мыло машины, а наоборот, загрязняло их. Средство пришлось вывезти за город, на берег небольшой речки и вылить, после чего местная прокуратура два месяца искала причины рыбной потравы. Надо было искать иные средства заработка.
Так как Антона постоянно кидали все кому не лень, он постоянно имел дело с бандитами, которые должны были по его мудрому плану выручать его деньги. Для этого он постоянно, по нескольку раз в неделю встречался с ними то в одном, то в другом кафе, и заговорчески излагал им свои проблемы, после чего давал деньги. Кидал в его жизни, таким образом, было столь же много, сколько оплаченных бандитов, но результата таких сходок – ни одного.
Именно через Антона и его друга Костю, торговавшего картинами на вернисаже Шура нашёл для Остапа надёжного прораба – того самого усатого ублюдка Кешу, который сейчас вёл их машину. Антон согласился поработать на него, и они уехали в Павловск, где в поте лица тягали кабеля под землёй целую неделю, а потом вернулись в город своим ходом. Как ни Странно, Кеша отдал всем действующим лицам этого шоу деньги, по тысячу рублей в день работы, и Антон в отместку сделал ему такую горячую, такую хвалебную рекламу, что Кеше бы впору конкурс объявить на замещение вакансий чернорабочих – так стремились попасть к нему многочисленные друзья Антона. Через две недели Кеша назначил стрелку на какой-то тёмной улице на Левом Берегу и Антон раззвонил об этом всей честной компании. Встреча была вечером, явилось довольно много людей. Там они впервые увидели Кешу во всей красе, распинающегося о перспективах своей новой фирмы, которую он уже на днях регистрирует в Старобыдлове, поэтому-де ему нужны хорошие работники. Тут-то и возникла тема Бучурлиговки.
Потом вся окрыленная перспективами невиданного обогащения отправилась к Антону, хотя дело это было не из приятных – все знали Антона как очень капризного хозяина, следящего за тем, чтобы гости не пачкали стол, не сидели на стульях, и в итоге любой визит к Антону превращался в подлинное мучение – он буквально замучивал всех замечаниями и придирками. По пути они горячо обсуждали встречу на далёком меридиане, и пришли к единогласному мнению, что хоть работа у Кешу и тяжёлая, но всё-таки нехило зарабатывать тысячу рублей в день. Предавшись романтическим мечтам о возвращении вольготной жизни, друзья стали мечтать, что можно купить на тридцать тысяч рублей, и сошлись в едином мнении, что это будут только японские музыкальные колонки. Антон, которому в свете его страшного положения всвязи с кредитом Алёши, грозили серьёзные финансовые неприятности, тоже рвался в бой. Но потом Антону позвонил Алёша, и стал изводить того требованием срочно оторвать жопу от кресла и отправляться в Сочи выручать заблокированную врагами квартиру. Мол, не всё ещё потеряно, у нас есть кое-какие документы, и наняв хорошего адвоката, можно будет легко отсудить спорную недвижимость. Задачу найти хорошего адвоката Алёша, разумеется, возложил тоже на Антона. Лёша, честно говоря, всё это выдумал, чтобы не лишать товарища надежды получить назад свой миллион, подвесив перед его носом кусок несуществующей собственности в Сочи. Он уже и сам не верил, что квартиру удастся вернуть. Он сообщил Антону, что после оформления бумаг тут же продаст свою квартиру в Сочи и рассчитается за долг. Он сообщил, что квартира, купленная им шесть лет назад и умыкнутая ушлым риелтором, будет возвращена им, продана, после чего он рассчитается с долгами. Антон склонился и сел у моря ждать погоды… Приезд его в Сочи совпал с тем днём, когда машина въезжала в Бучургиновку.
Вообще этой странной компанией чокнутых романтиков руководила великая мечта, которая возможно и свела их с ума, погрузив в счастливое зазеркалье, и об этой мечте автору следовало бы сказать раньше всего остального, потому что в ней было главное. Друзья давно мечтали поселиться на Кубе. Мрачная Сан-Репа и тяжёлые жизненные обстоятельства убили веру в будущее. Надо было уезжать. Кто заронил в них зёрна столь дерзкого предприятия – бог знает, да только вот уже лет семь все они: и Сёма, и безумный Алёша, бледный, истероидный и похожий на какого-то зазеркального персонажа Фёдора Михайлыча Достоевского, и Кирилл с ними – страстно мечтали попасть на Кубу. Жизнь на Кубе рисовалась им лёгким, как крылья бабочки, бесконечным праздником под банановыми листьями, с шумными застольями у моря, фиестой и разумеется, кубинскими девушками, сло Улица Комбрига Тушонкина. Губернатора звали Павел Петрович Окунь, а мэра – Николай Иваныч Шмель, и оба они были маленькие толстенькие, не по-русски чёрные и язый старались придерживать подальше от тайных намерений.
Надо сказать, что наши знакомцы были величайшими романтиками в мире. Они свято верили в юных девушек, присягнувших беспрерывно исполнять танец живота на потребу путешествующих художников. Никто бы уже не вспомнил, кто зародил, кто бросил первое зерно великого проекта, не это главное, а главное – то, что с тех пор зерно проросло, оперилось листьями и теперь неудержимо стремило свою крону к сияющему голубому небу и Солнцу. Встретившись, они неминуемо возвращались к основной теме своей жизни – Кубе. Тема Кирилла была шире – Куба и Ром. К тому времени он пил много и неразборчиво и считал, что пить много и неразборчиво в Сан-Репы – просто неряшливость, а делать то же самое на Кубе – шик высшего света.
Он узнавал, как живут девушки на Кубе, и чем живут, и был восхищён. Девушки на Кубе жили танцами и ромом. То, о чём он мечтал, было давным-давно реализовано в одном отдельно взятом государстве.
Воспоминания так контрастировали с ликующей природой за окном машины, что Шура встряхнулся.
На коленях Остапа меж тем оказалась большая потёртая карта Старобыловской губернии с нанесёнными на ней городами и сёлами. Её то он и рассматривал, вращая в разные стороны, пока не убедился как далеко занесло сокола в геену огненную.-Хватит болтать! Внесите наконец свою лепту! – сказал Остап и стал посматривать, какое впечатление производят его слова, – Где мы находимся?
По инерции только рука Воробьянинова потянулась к карману. Но остановилась на полпути около подбородка, который Воробьянинов стал тереть так, как будто хотел пробуравить там дырку. Воробьянинову вспоминалась его былая жизнь. Тётка у Ипполита Матвеевича жила в Старобыдлове, и череда невесть откуда взявшихся и крайне неудачных разменов квартиры в конце концов прописали её в очень удалённой части коминтерновского района, на улице Солнечной. Дом стоял в плотном окружении заводов и трамвайных путей. Там проходила самая спокойная часть его жизни.
– Козла назначили стеречь капусту! Вы в своём уме?
– Нет, ну лягушки же как-то осушали болото?
– Волк-вететарианец! Сидит на капусте, е..ло развесил, плачет!
– Что выбудете делать на масленицу?
– На масленицу я буду дрочить!
– Млодежь! Млодежь!