В Главе 1 мы рассматриваем традиционное определение знания как обоснованного истинного мнения и проблему Гетье. В Главе 2 мы рассматриваем некоторые классические и современные теории знания в рамках традиционной эпистемологической парадигмы сначала-убеждения и констатируем, что имеет место определённый, но не решающий теоретический прогресс. В обеих главах мы также критикуем некоторые предпосылки эпистемологии и философии модерна. В Главе 3 рассматривается понятие пропозиционального эпистемического везения.
В этой главе мы рассматриваем классическое определение знания как обоснованного истинного мнения и контрпримеры, предложенные Э. Гетье. Мы выявляем общую структуру проблемы Гетье, а также два общих условия на знание. Мы также рассматриваем некоторые теории знания и показываем, что все они сталкиваются с контрпримерами типа Гетье. Вводится различие между интернализмом и экстернализмом, а также некоторые элементы радикально экстерналистской эпистемологии сначала-знания (далее: ЭСЗ). Рассматриваются и отвергаются некоторые метафизические предпосылки эпистемологии, которые суть предпосылки философии модерна. Утверждается, что позиция Платона по отношению к знанию ближе к ЭСЗ, чем стандартному определению знания, которое ему приписывалось.
Стандартное определение (пропозиционального) знания[14] имеет следующий вид: Субъект S знает, что p, если и только если S обоснованно верит, что p, и p истинно. Это трёхкомпонентное определение: 1) у S есть мнение (belief)[15], что p; 2) мнение, что p, истинно, 3) у S есть рациональное обоснование[16], что p. Вкратце, знание – обоснованное истинное мнение.
Точнее говоря, предлагаемая формулировка может рассматриваться либо как анализ концепта знания, либо как анализ самого знания в виде необходимых и достаточных условий, либо как определение природы знания (говорит, что есть знание). В любом случае она предполагает, что концепт знания вторичен по отношению к концепту мнения[17], тогда как, на самом деле, можно утверждать, что концепт мнения предполагает концепт знания, который первичен, более фундаментален, чем концепт мнения. В самом деле, когда говорят, что верят, что р, как бы признают, что не знают, что р (быть может потому, что для этого нет достаточных оснований), так как, если бы знали, то и сказали бы, что знают. Другими словами, в известном смысле эпистемологическая установка верования менее совершенна, чем установка знания, и производна от неё. Мнение может не быть знанием, но не наоборот. Как утверждает ЭСЗ, знание – норма для мнения, в некотором роде совершенное мнение. К этому вопросу мы вернёмся ниже, в том числе и в рамках ЭСЗ, отказывающейся от редуктивного анализа концепта знания и принимающей его в качестве первичного (фундаментального) эпистемологического концепта, в терминах которого анализируются и объясняются все другие эпистемологические понятия, включая мнение, обоснование и очевидность. Также в рамках традиционного подхода мнение – ментальное состояние, тогда как знание не рассматривается как ментальное состояние, поскольку оно содержит внешнюю компоненту (истина). С точки зрения ЭСЗ Уильямсона знание – ментальное состояние [1][18].
В своей трёхстраничной статье Эдмунд Гетье привёл два контрпримера, опровергающие классическое определение знания. Это примеры истинных и обоснованных мнений, которые (интуитивно) не являются знанием [4]. Причина в том, что, несмотря на свою обоснованность и истинность, эти мнения истинны, благодаря случаю. Можно сказать, что между их обоснованием (и очевидностью для них[19]) и соответствующей истиной (фактом) имеется эпистемический «провал». В результате дальнейших исследований было выявлено, что существует три основных вида случаев Гетье.[20]
Три вида случаев Гетье
Отсутствие знания может быть обусловлено следующими факторами: 1) выводом из ложной посылки (это собственно случаи Гетье [4]) (поэтому M. Кларк предложил добавить условие отсутствия ложных посылок («no false lemmas») в классическое определение знания [5]); 2) нарушением причинной связи между субъектом и объектом [6]; 3) особенностями окружающей среды [7]. Рассмотрим соответствующие примеры.
Оригинальные примеры Э. Гетье [4]
Пример 1(конъюнкция).
Предположим, что Смит и Джонс пытаются получить одну и ту же должность. Предположим также, что у Смита есть веские основания полагать истинность следующего высказывания: (D) Именно Джонс получит должность, и у Джонса в кармане есть 10 монет. Основания Смита полагать, что (D) истинно, могут заключаться в том, что президент компании уверил его, что из них двоих выберут именно Джонса, и, с другой стороны, Смит сам сосчитал монеты в кармане Джонса всего десять минут назад. Из высказывания (D) следует, что: (Е) У человека, который получит должность, в кармане лежит 10 монет. Предположим, что Смит видит, что из (D) следует (Е), и принимает (Е) как истинное на основании (D), для которого, в свою очередь, у него есть веские основания. В таком случае, Смит обоснованно убежден в истинности (Е). Но представим себе, что, хотя еще и не зная того, сам Смит, а не Джонс, получит должность. И, также сам того не подозревая, Смит имеет в кармане 10 монет. Высказывание (Е) в таком случае по-прежнему остается истинным, хотя высказывание (D), из которого Смит и вывел (Е), оказывается ложным. Следовательно, в данном примере выполнены все условия: (i) (Е) истинно, (ii) Смит убежден в том, что (Е) истинно, и (iii) Смит имеет основания для того, чтобы быть убежденным в истинности (Е). Но настолько же очевидно и то, что Смит не знает, что (Е) истинно, так как (Е) истинно за счет того, что у Смита в кармане лежит 10 монет, в то время как сам Смит не знает, сколько монет у него в кармане, и основывает свое убеждение в истинности (Е), на том, что у Джонса в кармане 10 монет, и на том убеждении, что Джонс получит должность.
Комментарий к примеру 1. В этом случае имеет место вывод из ложной посылки, что должность получит Джонс. Тем не менее, убеждение Смита, что у того, кто получит должность, в кармане 10 копеек, истинно, поскольку ошибка принятия ложной посылки компенсируется случайностью, что у самого Смита в кармане лежит 10 копеек.
Отметим также, что рассуждение Гетье основывается на предположении, что обоснованность конъюнкции «Джонс получит должность, и у Джонса в кармане есть 10 монет», D, следует из обоснованности конъюнктов (если бы число конъюнктов было велико, это предположение могло бы показаться сомнительным См. также ниже принцип замкнутости обоснования относительно вывода из многочисленных посылок), а также на предположении, что из обоснованности конъюнкции следует обоснованность логического следствия, что у того, кто получит должность, в кармане 10 копеек, из D следует E, (см. ниже принцип замкнутости обоснования относительно вывода из посылки).
Пример 2 (дизъюнкция).
Предположим, что у Смита есть веские основания для того, чтобы утверждать следующее: (F) У Джонса есть «Форд». Основания Смита могут состоять в том, что у Джонса всегда, насколько помнит Смит, была машина и всегда – именно «Форд». К тому же Джонс только что предложил подвезти Смита и сидел за рулем «Форда». Теперь представим себе, что у Смита есть еще один друг, Браун, о местонахождении которого в данное время Смиту совершенно ничего неизвестно. Смит выбирает наугад названия трех мест и строит три следующих высказывания: (G) Либо у Джонса есть «Форд», либо Браун – в Бостоне. (Н) Либо у Джонса есть «Форд», либо Браун – в Барселоне. (I) Либо у Джонса есть «Форд», либо Браун – в Брест-Литовске. Каждое из этих высказываний обусловлено (F). Представим себе, что Смит, видя обусловленность построенных им высказываний (F), принимает (G), (Н) и (I) на основании (F). Смит делает правильное заключение о (G), (Н) и (I) из высказывания, для которого у него есть веские основания. Следовательно, Смит совершенно оправданно убежден в каждом из этих трех высказываний. При этом, конечно, Смит не знает, где на самом деле находится Браун. Но теперь представим себе, что имеют силу два следующих условия: во-первых, у Джонса нет «Форда», и в настоящее время он арендовал машину; и во-вторых, по чистой случайности и без ведома Смита, Браун оказался именно в том месте, о котором говорится в высказывании (Н). Если два этих условия действительно имеют место, то Смит не знает, что (Н) истинно, даже несмотря на то что (i) (Н) истинно, (ii) Смит убежден в том, что (Н) истинно, и (iii) Смит имеет основания для того, чтобы быть убежденным в истинности (Н).
Комментарий к примеру 2. В этом случае имеет место вывод из ложной посылки, что у Джонса есть «Форд». Тем не менее, убеждение Смита, что либо у Джонса есть «Форд», либо Браун – в Барселоне, истинно, благодаря случайности, что Браун действительно находится в Барселоне.
Отметим также, что в примере 2 Гетье использует предположение, что из обоснованности истинности одного из дизъюнктов следует обоснованность истинности дизъюнкта, то есть предположение, что обоснованность сохраняется при логическом выводе – переходе к дизъюнкту как следствию (см. ниже принцип замкнутости обоснования относительности дедукции)[21].
Замечание 1. Случаи Гетье, – вообще говоря, «мысленные эксперименты», хотя некоторые из них вполне могут быть реализованы в действительности. Знание истинности суждений, основанных на мысленных экспериментах, и, в частности, в случаях Гетье, оспаривается экспериментальными философами (см., например, [10]). В то же время Т. Уильямсон считает, что априорные философские мысленные эксперименты при определённых условиях могут давать знание (в частности, в случаях Гетье мы приобретаем субстанциальное знание).
Принципы замкнутости знания и обоснования
Как уже было сказано, рассуждение Гетье опирается на принцип замкнутости обоснования относительно логического вывода. Этот принцип, а также принцип замкнутости знания относительно логического вывода, считаются в эпистемологии достаточно надёжными принципами, хотя некоторые эпистемологи их оспаривают.
Принцип замкнутости знания. Если S знает, что p, и если S из p компетентным образом выводит q, формируя на этом основании мнение, что q, и при этом удерживая своё знание, что p, то S приобретает знание, что q.
Вариант принципа замкнутости знания. Если S рационально знает, что p, и если S из p компетентным образом выводит q, формируя на этом основании рациональное мнение, что q, и при этом удерживая своё рациональное знание, что p, то S приобретает рациональное знание, что q. Под «рациональным знанием» (знание, строго говоря, всегда рационально) мы понимаем здесь знание, имеющее доступное рефлексии (интроспекции) рациональное обоснование.
Принцип замкнутости обоснования. Если S обоснованно верит, что p, и S корректно выводит r из p, то S обоснованно верит, что r.
Принцип замкнутости знания для случая многочисленных посылок. Если S знает, что p, и знает, что q, и S приходит к мнению, что r, корректным образом выводя его из p и q, то S знает, что r. (См., например, энциклопедическую статью Джона Колинса [11].)
Принцип замкнутости обоснования для случая многочисленных посылок. Если S обоснованно верит, что p, и обосновано верит, что q, и S корректно выводит r из p и q, то S обоснованно верит, что r. (См., например, статью Колинса [11].)
Понятие обоснования у Гетье интерналистское. Интернализм утверждает «внутренний» (ментальный) характер обоснования или его доступность рефлексии/интроспекции, что предполагает дихотомию субъекта и объекта, внутреннего и внешнего, ментального и материального, а также репрезентационализм. Как уже было сказано во Введении (раздел 2), принятие этой дихотомии и репрезентационализм – характеристики философии модерна[22]. Также постановка проблемы Гетье подразумевает теорию истины как соответствия фактам внешнего мира, которая также относится к философии модерна. То есть предполагается концепция метафизического реализма о существовании внешнего мира не зависящих от сознания определённых объектов, их свойств и отношений между ними[23]. В этом смысле можно сказать, что проблема Гетье является симптомом – следствием ложных посылок эпистемологии модерна[24].
Вместо того, чтобы их пересмотреть, традиционная эпистемология, однако, пыталась решить проблему Гетье, то есть определить знание, тем или иным образом модифицируя или усложняя традиционное определение. Некоторые авторы считают, что на этом пути они достигли успеха. Ниже мы рассмотрим, например, так называемую «антислучайную эпистемологию добродетелей»[25], комбинирующую условие отсутствия эпистемической удачи (мнение, которое истинно случайно, не может быть знанием) и условие подходящего применения познавательных способностей субъекта (истинное мнение, которое не является результатом познавательного процесса, не может быть знанием) (см. Главу 2) Д. Притчарда, которая является неплохим кандидатом на эту роль[26]. В то же время ЭСЗ Т. Уильямсона отвергают возможность редуктивного анализа концепта знания. В частности, Уильямсон приводит «аргумент индукции», согласно которому до сих пор ни одно из предложенных определений знания не имело успеха и, следовательно, такого определения вообще не существует. Он полагает, что проблема Гетье плохо поставлена, а исследовательская программа, целью которой является удовлетворительный анализ знания в терминах мнения и других компонент, является тупиковой. Д. Притчард, однако, считает, что хотя его двухкомпонентный подход, вообще говоря, редуктивный, в своей нередуктивной версии он совместим с идеей первичности знания, и соответствующее нередуктивное (круговое) определение (анализ) знания, отсылающее в конечном итоге к знанию, может быть содержательным.
Понятие истины как соответствия фактам внешнего мира, фигурирующее в стандартном определении знания, тоже требует коррекции в том смысле, что истина вторична по отношению к знанию. Принятие концепта истины в качестве более фундаментального как раз и означало бы принятие метафизического реализма. На наш взгляд, возможен в некотором роде промежуточный путь между дефляционистским минимализмом, ограничивающимся формулировкой «Предложение р истинно, если и только если р», и метафизической теорией истины как соответствия. Действительно, если р истинно, то существует реальный факт, которому р соответствует. Сказанное, однако, можно понимать не как теоретическое утверждение, а как логическое, – как тавтологию. По определению истина – соответствие фактам. Во всяком случае так можно интерпретировать аристотелевское определение понятия истины – реалистически и аналитически, в умеренно дефляционистском смысле, как определение, предполагающее вторичность истинного высказывания (истины) по отношению к той или иной соответствующей ему реальности, а не в смысле формулировки природы истины как соответствия в некотором субстанциальном смысле: «Сказать о том, что есть, что его нет, или о том, чего нет, что оно есть, ложно. Сказать о том, что есть, что оно есть, или о том, чего нет, что его нет, истинно» [12, Г 7.27]. К тому же следует принять во внимание, что истина (истинность высказывания, мнения) как соответствие факту устанавливается в контексте. Это значит, что она не предопределена. Во всяком случае в новых областях исследования не существует теории истины как соответствия, некоторого механизма (техники), позволяющего установить истину[27]. Истина, таким образом, имеет контекстуальное и субстанциальное измерения; она зависит от контекста употребления понятий, и не является просто поверхностным свойством лингвистических высказываний. «Контекст, – как пишет Бенуа, – это не столько внешнее ограничение смысла – как если бы реальность, так сказать, ударяла по смыслу извне – сколько проявление того, что смысл эффективно укоренен в реальности, а также то, что способствует конституированию самого смысла» [14, р. xii] (см. также эпиграф к этой книге).
Понятие истины как соответствия в рамках контекстуального реализма может быть модифицировано следующим образом: истина – соответствие в контексте, то есть соответствие, укоренённое в реальности. Эта формулировка не тривиальна, так как она указывает на вторичность понятий истины и знания по отношению к понятию реальности, а также на вторичность понятия истины по отношению к понятию знания, предполагающего полнокровный контакт с познаваемыми вещами (знание – знание самих вещей). Аналогичным образом контекстуализируются другие эпистемические понятия. Отметим, что понятие контекста также играет терапевтическую роль. Оно указывает на необходимость внимательного отношения к конкретным условиям употребления понятий, то есть их реальному употреблению. В этом смысле контекстуализм не теория, видоизменяющая традиционный реализм, а правильно понятый реализм [13–14]. Реализм, не принимающий во внимание, что контекстуальность есть эпистемическое и онтологическое свойство реальности, превращается в плохую метафизику, имеющую дело не с реальностью, а её тенью.
Метафизическая теория истины как соответствия отвергается терапевтическими подходами позднего Л. Витгенштейна, Дж. Л. Остина и Ж. Бенуа, развивающего версию витгенштейновского контекстуального реализма [13–16]. Нет никакого предопределённого механизма, позволяющего установить истинность высказываний в новых случаях. Установление истины требует суждения в соответствии с определёнными нормами/правилами. Витгенштейновский анализ проблемы следования правилу показывает, что, вообще говоря, нет правила для следования правилу. Точнее говоря, в общем случае не существует метаправила, позволяющего применить данное правило в конкретных условиях.[28] Корректность суждения (применения правила) устанавливется в контексте в рамках практики делания суждений (применения правила), предполагающей знание, как делать суждение (следовать правилу) в той или иной области, о том или ином предмете. Употребление правила – языковая игра.
Для Витгенштейна знание контекстуально, поскольку это понятие для него сопряжено с понятием языковой игры, а языковые игры всегда новы и контекстуальны по самой своей природе. То же самое можно сказать о понятиях истины, обоснования, очевидности. Как следствие, существуют различные их виды. В частности, в этом смысле можно также говорить о зависимости понятия истины от области реальности. Напротив, деконтекстуализированная истина абсолютна, автономна. Такое понятие имеет ограниченную область применимости. Оно пригодно, так сказать, в рамках устоявшейся формы жизни и автоматически воспроизводимых языковых игр, о контекстуальности которых просто забывают. В этих рамках истина – предопределённое соответствие. М. Хайдеггер, например, делает различие между понятием истины как соответствия и древнегреческим понятием истины как алетейя, которое он интерпретирует в рамках своей философии как раскрытие Дазайн[29]. Здесь, однако, мы не будем рассматривать спекулятивные метафизические теории, так как вместе с Ж. Бенуа мы полагаем, что они не могут быть подлинно реалистическими[30].
Можно преположить, что проблема Гетье обусловлена тем, что контекстуальность обоснования, истины и знания, а следовательно, и онтологии, не принимается во внимание. В следующем разделе мы иллюстрируем эту точку зрения не примере контекстуальной интерпретации «регионального» подхода к решению проблемы Гетье, предложенного М. И. Мартишиной [20].
«Региональность» истины как её контекстуальность
Для М. И. Мартишиной истина не автономна, а «региональна», относится к той или иной области реальности, а онтология «многоуровнева». Рассуждения Гетье ошибочны, так как они подменяют области реальности: «(…) Приобретает первостепенное значение проблема выделения того фрагмента действительности, сопоставление с которым должно быть осуществлено для оценки истинности суждения (…) Парадоксы Геттиера отчасти основаны как раз на неявной подмене этого фрагмента» [20]. Поэтому, строго говоря, в примерах Гетье мнение не является ни (полностью) обоснованным, ни («полностью») истинным (соответствующее заключение не является «полным»). Мартишина предлагает сохранить определение знания как истинного и обоснованного мнения (она говорит о «суждении»), путём добавления условия «соответствующей квалификации включённой в рассмотрение действительности», которое в примерах Гетье не выполняется. Это одно из многочисленных квазистандартных определений знания. Такие определения, как правило, по-настоящему не устраняют ложные метафизические предпосылки традиционной эпистемологии, а пытаются преодолеть их теоретически, как следствие, специфическим образом преобразуя понятие знания.
Наша интерпретация точки зрения Мартишиной состоит в том, чтобы заменить понятие региона реальности, которое она употребляет, понятием контекста употребления суждения. Суждение и его истинность не оторваны от реальности, укоренены в контексте. В случаях Гетье, однако, обоснование суждения относится к одному контексту – «региону реальности», как говорит Мартишина, – а истина – к другому. Например, в первом примере Гетье истинность суждения, что у того, кто получит должность, в кармане 10 копеек, соотносится со Смитом, тогда как обоснование этого суждения соотносится с Джонсом. Таким образом, имеется два разных контекста. Это означает, что между обоснованием и истиной/фактом имеется логический провал, который, очевидно, обусловлен ложностью посылки, что Джонсон получит должность, то есть различием в контекстах. Формулировка «знание – истинное обоснованное мнение» должна предполагать, что речь идёт об одном и том же контексте, «регионе реальности»: знание – истинное контекстуально/регионально обоснованное мнение. В этом смысле проблема Гетье возникает вследствие пренебрежения понятием контекста. Она исчезает, если занять позицию контекстуального реализма. (Эпистемология на автономна и вторична по отношению к этой позиции.) Но это просто означает, что знание первично, не разлагается на компоненты. Ниже приводятся другие квазистандартные определения знания.
Существуют другие квазистандартные или улучшенные стандартные определения знания [23–40].
Например, для Б. Болла знание есть нормальное мнение. При этом определение знания как истинного обоснованного мнения сохраняется, а понятие обоснования таково, что обоснованное мнение с необходимостью истинно [23].
Согласно Дж. Турри, традиционный подход к знанию содержит все необходимые компоненты, но не устанавливает должную связь между ними. Предлагаемое определение знания таково: знание есть истинное мнение, в котором проявляет себя интеллектуальная способность субъекта, являющаяся источником эпистемического обоснования его мнения: K = J → TB. Здесь стрелка обозначает отношение проявления способности. Стандартное определение знания как истинного обоснованного мнения оказывается почти правильным [24].
В. Селларс полагает, что несмотря на проблему Гетье, определение знания как истинного обоснованного мнения «в основном правильное» (sound). Для него знание относится к области рационального [25]: «Существенный момент в том, что характеризуя эпизод или состояние как знание (knowing), мы не даём эмпирическое описание этого эпизода или состояния, а помещаем его в логическое пространство рациональных оснований, обоснования и способности обосновать то, о чём говорят» [25, § 36].
Р. Фоли, напротив, не считает, что наличие знания требует наличия рациональности/обоснования. Согласно ему истинное мнение субъекта S, что р, является знанием, что р, если и только если субъект S не упускает из виду никакую «адекватную» информацию, «важную» истину. (Например, истинное мнение участника лотереи, что номер его билета невыигрышный, не есть знание, если он не знает номер выигрышного билета.) Для Фоли «владение информацией – это вопрос наличия истинных мнений». Незнание есть информационный «провал». При этом нет позитивного критерия для «адекватной информации» [26].
М. Ханнон считает, что определение Фоли является круговым, так как нельзя сделать различие между важной информацией и неважной информацией, не апеллируя к концепту знания [27].
Круговое определение, однако, может быть информативным. Вот определение С. Хетерингтона: «Знание всегда лишь обоснованное истинное мнение. И обоснование включает в себя осознание любого такого обстоятельства (даже если оно единственное), без осознания которого, знание отсутствует)» [28, р. 219]. Упомянутое обстоятельство и есть «обстоятельство Гетье». Будучи осознанным, оно перестаёт им быть. Это интерналистская позиция. И это круговое определение знания, отсылающее к знанию. Тем не менее, согласно Хетерингтону, определение информативно. (Можно предположить, что владение «важной» информацией у Фоли соответствует «осознанию» обстоятельства Гетье у Хетерингтона.)
С точки зрения ЭСЗ Уильмсона тоже можно сказать, что знание – обоснованное (истинное) мнение, поскольку обоснованность мнения автоматически делает его знанием. Но это экстерналистская позиция. Субъект может знать, что р, не зная, что он знает, что р [1]. Более того, так называемая очевидностная вероятность, что он знает, что р, – это понятие мы рассмотрим ниже – может быть сколь угодно мала.
Обычно считается, что традиционное определение знания как истинного обоснованного мнения ведёт своё происхождение от Платона. В данном разделе мы приводим результаты некоторых исследований, которые опровергают эту точку зрения, а также некоторые ссылки на самого Пдатона[31].
Эпистемология древних греков и ЭСЗ
Л. П. Герсон утверждает, что для древних и, в частности, для Платона, знание не мнение и, в частности, не обоснованное истинное мнение в смысле истинного мнения с обоснованием. Последняя формулировка появилась в XVII веке в контексте развития науки и исследования понятия научного знания. При этом модель научного знания была применена к знанию вообще [41]. Герсон также сравнивает эпистемологию Уильямсона с эпистемологией древних греков [41, ch. 8 § 3]. Он, в частности, считает, что и та и другая могут рассматриваться как специфические формы натурализма.
Нестандартный стандартный анализ М. Р. Антоньяца
О классическом определении знания М. Р. Антоньяца пишет следующее: «(…) Если обратиться к рассмотрению основных фигур и традиций в истории философии, “стандартный” анализ начинает выглядеть удивительно нестандартным. Похоже, что “традиционная” точка зрения не является традицией, восходящей к истокам философии, эпистемическая наивность которой была в конечном итоге выявлена в 1963 году в короткой статье Гетье. Вместо этого она начинает выглядеть как точка зрения 20 века, особенно распространённая в англо-американском мире, – точка зрения, которая, начиная со второй половины века, непрестанно пыталась и, как многие считают неудачно, скорректировать себя» [42, p. 169] (см. также [39]).
«Новая История» Дж. Дютан
Согласно Дж. Дютан существование стандартной теории знания как обоснованного истинного мнения – легенда. Он предлагает следующую новую интерпретацию истории эпистемологии: «Новая История такова. Существует традиционная концепция знания, но это не критикуемая Гетье концепция знания, анализируемого как Обоснованное Истинное Мнение. С точки зрения традиционной, знание – мнение, несущее в себе различимый признак истинности. Признак истинности – свойство, с необходимостью влекущее истинность: это свойство, которое могут иметь только истинные мнения. Он различим, если всегда можно сказать, что мнение его имеет, то есть если достаточно внимательный субъект верит, что мнение его имеет, тогда и только тогда, когда оно его имеет. Требование наличия признака истины делает точку зрения непогрешимой (инфаллибилистской). Требование различимости делает её интерналистской. Я называю эту точку зрения Классическим инфаллибилизмом» [43].
Классический инфаллибилизм сталкивается с проблемой скептицизма, поскольку требует от знания слишком многого. Как отмечает Дютан, философия обыденного смысла и философия обыденного языка в середине XX в. отвергли скептицизм, а некоторые философы отвергли и сам классический инфаллибилизм. При этом некоторые из них в классическом инфаллибилизме отвергли лишь инфаллибилизм, что привело к интернализму, согласно которому признак истинности, содержится в сознании, но не влечёт с необходимостью истинность мнения. В частности, это привело к позиции, что знание – истинное обоснованное мнение. Другие отвергли требование различимости признака истинности, то есть, требование, что признак, с необходимостью влекущий истинность, обязательно должен быть «различимым». Это привело к экстернализму (см. статью Дютан [43, р. 96]).
Знание до Гетье
Как показывает П. Ле Морван в своей статье «Знание до Гетье», на самом деле в истории философии, в том числе и в 20 веке, существует очень мало примеров принятия определения знания как обоснованного истинного мнения (см. статью Ле Морван [43]). То, что современная эпистемология акцентировала внимание именно на этом – фактически маргинальном – определении, остаётся загадкой.
Наша гипотеза состоит в том, что случилось это потому, что данное определение в концентрированном виде содержит в себе основные предпосылки философии модерна, которые в том или ином виде и той или иной пропорции содержались в других определениях. Эти предпосылки критикуются в нашей книге.
Эпистемология Платона
Л. П. Герсон сравнивает эпистемологию Уильямсона с эпистемологией древних греков [41, ch. 8, § 3]. Он, в частности, считает, что и та и другая могут рассматриваться как специфические формы натурализма. Речь, однако не идёт о натурализме в смысле натурализованной эпистемологии Куайна.[32] И действительно, как представляется, у Платона можно найти некоторые указания на ЭСЗ.
A. В «Меноне» Сократ сравнивает истинное мнение и знание с дедаловыми статуями, которые, когда не привязаны, убегают прочь, а когда привязаны, стоят на месте. О «привязанности» знания (а, следовательно, и соответствующих обоснования и мнения) к истине он говорит (Платон, «Менон», 98а): «Будучи связанными, мнения становятся, во-первых, знаниями и, во-вторых, устойчивыми. Поэтому-то знание ценнее правильного мнения и отличается от правильного мнения тем, что оно связано.» Под связью здесь Сократ понимает обоснование/объяснение (logos) в виде «суждения о причинах», которое есть «припоминание» (anamnesis).
Например, знание того, как идти к Ларисе, имеет большую ценность, чем просто истинное мнение, так как оно «стабильно», то есть оно не может быть с лёгкостью утеряно.
Таким образом, поскольку знание «привязано» к факту, концепт знания фундаментален, первичен. По этой же причине знание само по себе устойчиво – более устойчиво. При этом естественно предположить, что знание (и соответствующее ему мнение) может быть более или менее устойчивым, более или менее достоверным, то есть связь между ним и фактом может быть более или менее сильной.
B. В «Теэтете» Платон устами Сократа замечает, что определение знания как истинного обоснованного мнения является круговым, так как обоснование само нуждается в знании: «Вот уж простодушны мы были бы, если бы, исследуя знание, мы говорили, что это правильное мнение со знанием будь то отличительного признака, будь то чего-то другого. И выходит, Теэтет, что ни ощущение, ни правильное мнение, ни объяснение в связи с правильным мнением, пожалуй, не есть знание». Сократ также говорит, что «неправильно исследовать ложное мнение раньше, чем знание, отложив это последнее в сторону». «Нельзя познать первое, пока еще недостаточно понятно, что́ же есть знание» (Платон, «Теэтет», 200d).
C. В «Теэтете» Платон критикует определение знания как истинного мнения с «объяснением» (meta logou alêthê doxan). Теэтет говорит: «(…) истинное мнение с умом (μετὰ λόγου) есть знание, а без ума – отлично от знания. И в чем не представляется ума, то не познаваемо, (…) а в чем представляется, то познаваемо» (Платон, «Теэтет», 201d) [41]. Здесь «логос», или «объяснение» переводится как «ум». В то же время Сократ указывает на то, что это определение имеет свои недостатки. На самом деле наличие объяснения (которое понимается как переход от «начал», то есть составных элементов, к целому) является необходимым, но не достаточным условием для знания. «Бывает правильное мнение с объяснением, которое нельзя назвать знанием». (Платон, «Теэтет» 208b.) Для Платона знание – это то, что «есть полностью», а мнение – то, что «есть и не есть». То есть мнение располагается между знанием (есть) и однозначным не есть. (Республика 477 А6-7.) Мнение определяется через знание.
Платон также утверждает, что знание требует достижения реальности, то есть «онтологической» истины, или «узиа» (ousia) [41, p.56].
D. В то же время в «Теэтете», применительно к знанию объекта, Сократ говорит об «определении целого с помощью начал» – о необходимости присоединения к истинному мнению способности (умения) уяснить «сущность» объекта, или «объяснения». Сократ говорит, что он не в состоянии назвать сто деревянных частей, из которых состоит повозка. «Но достаточно и того, если на вопрос, что такое повозка, мы сможем назвать колеса, оси, кузов, поручни, ярмо» (Платон, «Теэтет», 207а). В то же время Сократ говорит: «Так и о повозке мы имеем правильное мнение, но лишь тот, кто способен уяснить ее сущность с помощью ста частей, присоединивши [к мнению] и это умение, присоединяет к истинному мнению объяснение и вместо имеющего мнение становится искусным знатоком сущности повозки, определив целое с помощью начал» (Платон, «Теэтет», 207с) [41].Вопрос в том, каким образом понимать сократовское «объяснение»?
E. П. А. Бугаков пишет: «Итак, почему же Платона не следует причислять к сторонникам концепции (JTB)? Платон определяет знание как “истинное мнение с объяснением”, опирается на понятия δοξα (мнение) и λογοζ (объяснение). Определение знания в JTB основано на понятии justified belief, что следует интерпретировать как “оправданная уверенность”. Однако, та “уверенность”, на которой строится определение JTB, слишком сильно отличается по смыслу от понятия δοξα и, скорее, отдалённо напоминает другое Платоновское понятие: πίστιζ (вера). Но Платон вовсе не считает знание разновидностью веры. Также и платоновский λογοζ (объяснение) – это не множество доводов, повышающих вероятность истинности мнения, а неопровержимое рациональное рассуждение, которое также не имеет ничего общего с эвиденциалистской идеей подкрепления веры» [46].
Как было сказано в предыдущем разделе, согласно «новой истории» Дютана, на самом деле стандартное определение знания имело следующий вид: знание – мнение, несущее в себе различимый признак истинности. Это интерналистское и инфаллибилистское определение имеет сходства с современными дизъюнктивизмами в эпистемологии.
В определении знания как истинного и обоснованного мнения обоснование доступно рефлексии, но оно логически не влечёт истинность мнения, то есть не является фактивным. Это интерналистский и фаллибилистский подход к знанию и обоснованию. Существует, однако, нестандартная форма интернализма – дизъюнктивизм, апеллирующий к фактивному понятию обоснования. Согласно одной из его версий – эпистемологическому дизъюнктивизму Д. Притчарда, – в парадигматическом случае перцептивного опыта, что p, субъект имеет рефлексивный доступ (в состоянии с лёгкостью иметь такой доступ) к фактивному рациональному основанию для своего мнения, что p, делающего его знание, что p, достоверным [47]. Фактивное основание, что p, – это основание, которое с необходимостью влечёт p и, следовательно, знание, что p. Таким основанием является «Я вижу, что p». Если у меня есть основание, что я вижу, что p, то есть я знаю, что я вижу, что p, то из него я могу логически вывести, что p. И, следовательно, я знаю, что p. Здесь подразумевается справедливость принципа замкнутости знания относительно логического вывода, который мы рассмотрели выше (см. раздел 1.2). Таким образом, для Притчарда парадигматическое перцептивное знание – истинное (фактивно) обоснованное мнение. Это не чистый интернализм, поскольку фактивное основание не является чисто интерналистским (оно фактивно). Позиция может быть названа инфаллибилистской, так как основание фактивно. Согласно ЭД, всегда сохраняется возможность, что то, что принимается за парадигматическое перцептивное знание, на самом деле, иллюзия, имеющая то же самое интерналистское (субъективное) обоснование, что и подлинное перцептивное знание, но не имеющее фактивного рационального основания. Это, однако, не противоречит инфаллибилизму позиции, так как инфаллибилизм (относительно обоснования) утверждает, что обоснованное мнение может быть ложным, а в данном случае оно может оказаться ложным только тогда, когда оно, на самом деле, не является обоснованным. В частности, «мозг в баке» может принимать за фактивное основание «Я вижу, что р» то, что таковым не является – видимость, что он видит, что р. Эпистемологический дизъюнктивизм совместим с антислучайной (безопасной) эпистемологии добродетелей (см. [47], а также Главу 5 Части 4). (Подробнее о ЭД см. Главы 3–5 Части 4.)
Имеются некоторые сходства между дизъюнктивизмом и ЭСЗ. О совместимости этих двух позиций пишут и Т. Уильямсон, и Д. Притчард. Тем не менее, Уильямсон критически относится к эпистемологическому дизъюнктивизму Притчарда. Сходства со своей позицией сначала-знания он видит в дизъюнктивизме оксфордской школы (П. Сноуден (Paul Snowden), Дж. МакДауэлл (John McDowell), М. Мартин (Mike Martin)). Принципиальное сходство в том, что дизъюнктивизм, как говорит Уильямсон, подчёркивает «фундаментальность хороших случаев перцепции, в которых вы действительно видите, что нечто имеет место быть» (см. наше интервью Уильямсоном [11]). Некоторые проблемы, с которыми сталкивается эпистемологический дизъюнктивизм Притчарда, рассматриваются в Главах 3, 4 и 5 Части 4.
Выше мы пока что рассмотрели лишь один специфический тип случаев Гетье – случаи Гетье, основанные на ложной посылке[33]. Рассмотрим ещё два типа случаев Гетье.
Овца в поле (пример Р. М. Чизольма)
«Предположим, что Вы стоите на краю поля. В поле Вы видите нечто, что выглядит в точности как овца. Какое сразу же у Вас формируется мнение? Помимо многих других, которые могут возникнуть, возникает мнение, что в поле находится овца. И на самом деле Вы правы, поскольку за холмом в середине поля действительно находится овца. Вы не можете, однако, её видеть. Поэтому у Вас нет непосредственной очевидности о её существовании. Более того, то, что Вы видите, на самом деле собака, подделанная под овцу. Следовательно, у Вас есть хорошо обоснованное истинное мнение, что в поле находится овца. Но является ли это мнение знанием?» [48].
В этом случае имеет место причинный «провал» между очевидностью и, соответственно, обоснованием для мнения наблюдателя и истинностью мнения (фактом). Как пишет Витгенштейн в О достоверности (§ 90), «”Я знаю” призвано выражать отношение не между мной и смыслом предложения (как “Я верю”), а между мной а фактом». На самом деле, наблюдатель видит не овцу, а подделанную под овцу собаку. Настоящая овца оказалась в поле случайно, причём, строго говоря, не в том месте, где, как полагает наблюдатель, он видит овцу, а за холмом. Здесь, опять же, обоснование для мнения и факт относятся к разным контекстам («регионам реальности»). Мнение наблюдателя оказывается истинным лишь случайно; при том же самом методе его формирования оно с лёгкостью могло бы оказаться ложным. Если бы овца без ведома наблюдателя случайным образом не оказалась за холмом, мнение наблюдателя, что в поле находится овца, было бы ложным. Поэтому его истинное обоснованное мнение не является знанием. Ниже мы рассмотрим современные эпистемологические теории, которые объясняют отсутствие знания в этом и некоторых других случаях Гетье.
Амбарные фасады (пример А. Голдмана[34])
«Предположим, нам говорят, что, без ведома Генри, район, в котором он только что оказался, полон факсимиле амбаров из папье-маше. Эти факсимиле выглядят с дороги как амбары, но на самом деле это просто фасады, без задних стен и внутренних помещений, совершенно непригодные, чтобы быть использованными в качестве амбаров. Они построены так искусно, что путешественники неизменно принимают их за амбары. Генри только что въехал в этот район, и пока что не встретил никаких факсимиле. Объект, который он видит, – настоящий амбар. Но если бы объект, находящийся на этом месте, был факсимиле, Генри принял бы его за амбар. Принимая во внимание эту новую информацию, мы склонны отказаться от утверждения, что Генри знает, что объект, который он видит, является амбаром» [49, р. 773]. (См. также [30] и небольшой обзор случаев Гетье в [50, с. 64–65].)
Если строить теорию знания только на основе когнитивных способностей, по крайней мере, понятых чисто интерналистски, то такая теория не может объяснить отсутствие знания в этом случае. Более того, истинное мнение Генри формируется каузально надлежащим образом. Поэтому, например, Э. Соса утверждает, что Генри знает, что перед ним амбар. Точнее говоря, Соса делает различие между животным и рефлексивным (а также полным) знанием. У Генри, как он полагает есть только животное знание [51]. (См. анализ позиции Соса в Главе 2 Части 4.)
На наш взгляд, у Генри есть некоторый перцептивный опыт, который не отличим от опыта, который у него был бы, если бы перед ним располагался хорошо сделанный фальшивый фасад, но нельзя сказать, что Генри видит, что перед ним амбар (подлинный фасад), несмотря на наличие причинной связи между его истинным мнением и подлинным амбаром (фактом). Следовательно, нельзя сказать, что он знает, что перед ним амбар, так как, если бы он видел, что перед ним амбар, он знал бы, что перед ним амбар. Почему же он не видит, что перед ним амбар? Непосредственное (неконцептуализированное) восприятие не даёт никакой информации о том, что располагается перед Генри, а визуальная идентификация амбара предполагает корректное применение концепта «амбар», который, как и всякий концепт, имеет зависящие от контекста условия своей применимости, в том числе и условия достоверной применимости (в парадигматических случаях). В описанной нестандартной ситуации эти условия нарушаются. Таким образом, в районе фальшивых (фасадов) амбаров концепт «амбар» неприменим для идентификации амбара. Следовательно, нельзя говорить и о подходящем применении когнитивных способностей Генри (именно как когнитивных, а не чисто перцептивных способностей). Наша точка зрения совместима со следующим примером.
Контекстуализированный пример с амбарными фасадами
Дж. Греко предлагает следующий модифицированный кейс Жине-Голдмана с амбарными фасадами, в котором существенную роль играет контекст практического рассуждения: «Предположим, что мы государственные служащие, в обязанность которых входит подсчёт амбаров в некотором районе с целью определения величины налога на собственность. Предположим, что фасады амбаров облагаются налогами не так, как действующие амбары. Генри, однако, новый служащий, который не осознаёт, что в этом районе есть фальшивые амбары, и он не получил специальной подготовки, чтобы отличить их от фасадов подлинных амбаров. В этом контексте Генри видит амбар с дистанции ста ярдов и достаёт свой журнал, чтобы зарегистрировать его. Очевидно, было бы ошибкой сказать, что Генри знает, что перед ним амбар. Другими словами, если бы в этом контексте Генри сказал “Я знаю, что передо мною амбар”, мы бы не рассматривали его высказывание как истинное» [52, p. 80]. Это один практический контекст.
Далее Греко предлагает другой практический контекст: «Мы всё ещё в районе ложных фасадов. Мы работаем на ферме, где мы знаем, что нет ложных фасадов. На самом деле, мы знаем, что на ферме имеется лишь одно строение – подлинный амбар. Нам вместе с Генри поручено пригнать корову обратно в амбар. Генри видит амбар с дистанции ста ярдов и начинает гнать корову в этом направлении. Теперь, как представляется, будет правильным сказать, что Генри знает, что это амбар. По-другому говоря, если бы в этом контексте Генри сказал “Я знаю, там есть амбар”, мы бы скорее всего рассматривали его утверждение как истинное» [52, p. 80].
Очевидно, что вопрос, действительно ли Генри находится в районе фальшивых фасадов или нет, то есть вопрос о выборе подходящей пространственно-временной области как значащей, зависит от контекста. Заключение, сделанное Греко во втором случае, будет верным, если только подходящая область рассмотрения ограничивается фермой. Другими словами, знание – не внутреннее (чисто субъективное) ментальное состояние. Наличие знания зависит от контекста – конкретных условий, в которых находится субъект. Наличие знания у Генри зависит, в частности, от присутствия других людей, работающих на ферме, которые знают, что на ферме имеется один-единственный амбар, который является подлинным[35].
Можно также предложить следующее альтернативное объяснение этих двух случаев. В зависимости от практических интересов и целей стандарты для знания варьируются. В первом контексте ставки гораздо выше, чем во втором. Поэтому стандарты для знания в первом контексте также выше.
К. ДеРоуз приводит следующий пример зависимости стандартов для знания от контекста [53]. (См. также анализ эпистемического контекстуализма в статьях Р. МакКенна (R. McKenna) [53].)
Кейс «Банк» А.
В пятницу вечером мы с женой возвращаемся домой на автомобиле и планируем заехать в банк, чтобы оплатить чек. Проезжая мимо банка, мы видим, что внутри длинная очередь. Обычно мы оплачиваем чеки сразу, но в данном случае нет необходимости оплатить данный чек сегодня, поэтому я предлагаю ехать домой и оплатить чек в субботу утром. Моя жена говорит: «Возможно, завтра банк будет закрыт. Многие банки не работают по субботам». Я отвечаю: «Я знаю точно, что он будет открыт. Я был там две недели назад. Они работают по субботам до обеда».
Кейс «Банк» Б.
В пятницу вечером мы с женой возвращаемся домой на автомобиле и планируем заехать в банк, чтобы оплатить чек. И так же, как и в случае А, проезжая мимо банка, мы видим, что внутри длинная очередь. Я предлагаю оплатить чек в субботу, мотивируя тем, что я был в этом банке всего две недели назад в субботу, и он был открыт до обеда. Но в данном случае мы только что выписали важный чек на очень большую сумму. Если не положить деньги на счет до понедельника, то предъявителю чека будет отказано в выплате, и мы окажемся в очень неприятной ситуации. И, конечно же, банк не работает по воскресеньям. Жена напоминает мне обо всем этом. Она также говорит: «Банки меняют часы работы. Откуда ты знаешь, что банк будет открыт завтра?» Имея ту же степень уверенности, что банк будет работать в субботу, как и в случае А, я, тем не менее, отвечаю: «Нет, я не знаю. Пойду уточню» [53, р. 913–914].
Этот пример показывает, что стандарты для знания и, соответственно, наличие знания, могут зависеть от практического контекста атрибутора знания при неизменном эпистемическом контексте. В одном практическом контексте высказывание «я знаю, что в субботу утром банк открыт» истинно, тогда как в другом – ложно. В данном случае атрибутор знания и субъект, эпистемический статус которого оценивается, одно и то же лицо.
Зависимость знания от контекста атрибутора признаётся, однако, не всеми эпистемологами. Эпистемический инвариантизм утверждает независимость знания от контекста атрибутора. Согласно А. Колива, позиция Витгенштейна – эпистемический инвариантизм (см. статья Колива [53]).
С другой стороны, если исходить из того, что объяснение чувствительно к контексту, – например, причинные объяснения сильно зависят от конткста, – а приписывание знания – разновидность объяснения[36], то можно предположить, что приписывание знания также зависит от контекста. На зависимость знания от контекста указывает также эпистемология добродетелей. Для Э Соса, одного из главных её пропонентов, знание – подходящее (apt) мнение, то есть истинное мнение по причине употребления подходящих когнитивных способностей (или интеллектуальных добродетелей) субъекта, истина которого проявляет себя в их подходящем употреблении. Тогда высказывание «Субъект истинно верит, что р, благодаря своим эпистемическим способностям/добродетелям» равносильно высказыванию «Субъект, знает, что р». Корректное употребление эпистемической способности/добродетели сильно зависит от контекста. Поэтому, можно предположить, что приписывание первого высказывания зависит от практического контекста (наших интересов, целей и т. д.). Но тогда от контекста будет зависеть и приписывание второго высказывания.
Как было сказано выше, общая проблема со случаями (типа) Гетье состоит в том, что в этих случаях, даже если субъект применяет свои когнитивные способности, его убеждение оказывается истинным лишь случайно. То есть оно с лёгкостью могло бы оказаться ложным. (Как мы увидим в следующей главе, знание может отсутствовать даже тогда, когда истинное мнение не могло бы с лёгкостью оказаться ложным.) Субъект не знает об этой случайности – эпистемической удаче, – не имеет рефлексивного/интроспективного доступа к ней. Если бы он узнал о ней, он узнал бы, что его истинное убеждение не было знанием. Таким образом, случаи Гетье указывают на существование «внешнего» условия для знания в том смысле, что чистый интернализм оказывается несостоятельным. Эпистемология добродетелей, принимающая во внимание лишь когнитивные способности (добродетели) субъекта, но не условия внешней среды, которые могут оказаться неблагоприятными для знания, даже если субъект безукоризненно применяет свои подходящие эпистемические способности, не может быть общей теорией знания. В лучшем случае она имеет ограниченную область применимости.
Можно предложить следующий общий метод построения случаев Гетье. Начать с истинного обоснованного мнения, которое есть знание и превратить его в истинное обоснованное мнение, которое не есть знание, путём введения двух компенсирующих друг друга случайностей: первая случайность состоит в том, что, несмотря на свою обоснованность, мнение оказывается ложным (это всегда можно сделать, так как с точки зрения традиционной эпистемологии обоснование не фактивно), а вторая – в том, что существует нечто, не имеющее отношения к очевидности и обоснованию мнения, что делает мнение истинным.
Предположим, например, что мы пришли на концерт Юрия Шевчука. На самом деле, артист опаздывает, и на сцену вышел его двойник. У нас формируются ложное убеждение, что на сцене Шевчук. Тем не менее, это убеждение является (интерналистски, не фактивно) обоснованным. Предположим теперь, что через несколько минут настоящий Шевчук оказывается за декорациями практически за спиной у своего двойника, но мы его не видим. Тогда наше убеждение, что на сцене Шевчук, становится не только обоснованным, но и истинным, хотя и не по причине своей обоснованности. Однако, оно по-прежнему не есть знание.
Согласно Линда Загзебски знание не может быть истинным мнением, удовлетворяющим некоторому дополнительному условию, которое с необходимостью не влечёт истинность мнения, поскольку всякое истинное мнение, удовлетворяющее такому условию, может быть сделано ложным, а затем вновь истинным, но уже случайным образом. Формула Загзебски имеет следующий вид: Знание ≠ истинное мнение + Х [54]. Загзебски полагала, что проблему Гетье способна решить эпистемология интеллектуальных добродетелей [55]. Но, как уже было отмечено выше, удовлетворение одному лишь условию подходящего применения когнитивных способностей или интеллектуальных добродетелей субъекта недостаточно для наличия знания.
Д. Притчард эксплицирует два естественных структурных условия, которым должно удовлетворять любое знание и о которых мы уже упоминали выше. Одно из них является, условно говоря, «внешним», то есть относится к условиям окружающей среды, характеризует, насколько последняя является эпистемически благоприятной, а второе – «внутренним», связанным с применением когнитивных способностей познающего субъекта[37]. Согласно внешнему условию, истинное мнение субъекта не должно быть случайным, то есть не могло бы с лёгкостью оказаться ложным и в этом смысле является безопасным. Согласно внутреннему условию, истинное мнение должно быть результатом применения когнитивных способностей или (интеллектуальных) добродетелей субъекта. Между этими двумя условиями, согласно Притчарду, существует связь, позволяющая их интегрировать в единое целое – знание. Это структурное определение знания – антислучайная (безопасная) эпистемология добродетелей, комбинирующая антислучайную (безопасную) эпистемологию, принимающую во внимание только «внешнее» условие, и эпистемологию добродетелей, принимающую во внимание только «внутреннее» условие [56–57]. (Для обозначения теории, которую мы называем «антислучайной/безопасной эпистемологией», употребляется также термин «противоудачная эпистемология». См., например, статьи А. Р. Каримова и А. З. Черняка [55].) Мы вернёмся к двухкомпонентной теории Притчарда в Главе 2. Основные положения его теории в связи с подходом С. Голдберга и ЭСЗ Уильямсона рассматриваются в Главе 1 Части 4.
Попытки проанализировать знание в виде необходимых и достаточных условий, предпринимаемые в течение нескольких десятилетий после появления в 1963 г. статьи Гетье, не привели к определённому успеху [58]. Формула «знание = мнение (убеждение, верование) + истина + обоснование + что-то ещё (или же: мнение + истина + что-то ещё), где «что-то ещё» позволяло бы исключить контрпримеры типа Гетье и не отсылало бы к понятию знания, была отвергнута эпистемологией сначала-знания (ЭСЗ) Т. Уильямсона. Всё же, на наш взгляд, усилия, предпринятые в рамках традиционной эпистемологии, нельзя назвать бесполезными. С одной стороны, они выявили пределы традиционной эпистемологии, а с другой – привели к возникновению множества интересных теорий, некоторые из которых совместимы с ЭСЗ, хотя и менее фундаментальны.
В данной главе мы рассмотрим некоторые теории знания, располагающиеся скорее в раках традиционной парадигмы – как экстерналистские, так и интерналистские теории, а также смешанные теории, комбинирующие элементы экстернализма и интернализма. Рассматривая теории в их взаимосвязи, мы увидим, что в эпистемологии наблюдается определённый, но не решающий, теоретический прогресс[38].
Первой экстерналистской теорией стала причинная теория знания Э. Голдмана, утверждающая, что S знает, что р, если р истинно и S верит, что p, потому что находится в причинной связи с p. Это экстерналистская теория, так как субъект может не иметь рефлексивного доступа к условиям формирования своего мнения – причинному механизму. Проблема этой теории в том, что причинная связь может быть девиантной, так что истинность р оказывается случайной. Очевидно, что в этом случае истинное мнение не может считаться знанием [59].
Процессуальный релайабилизм Голдмана утверждает, что знание – истинное мнение/убеждение, которое является результатом подходящего надёжного (когнитивного) процесса, то есть такого процесса, результатом которого, как правило, является истинное мнение. Это развитие причинной теории. Классическая формулировка процессуального релайабилизма дана в [60–61][39].
Антислучайная эпистемология (anti-luck epistemology) – мы ещё употребляем термин «безопасная эпистемология», так как теория вводит условие безопасности (safety condition) – была развита Д. Притчардом [62]. Теория утверждает, что S знает, что р, если его истинное убеждение не могло бы с лёгкостью оказаться ложным, то есть является безопасным – истинным в ближайших «возможных мирах». (О двух формулировках условия безопасности см. раздел 2.9.) Согласно Уильямсону, это разновидность релайабилизма [1].
Эпистемология добродетелей (эпистемических способностей/ достоинств) (virtue epistemology, cognitive ability epistemology) развивалась Э. Со са, Дж. Греко, Л. Загзебски и другими [51; 52; 54; 63; 64] (см. также [55]).
Как уже было сказано в предыдущей главе, Л. Загзебски показала, что не существует некругового анализа знания в виде «истинное мнение + что-то ещё». В качестве альтернативы стандартной теории знания была предложена эпистемология добродетелей. Эта теория имеет две версии. Одна из них – респонсибилизм – является более интеллектуализированной, чем другая. В респонсибилизме основным понятием является понятие интеллектуальных добродетелей, которые требуют постоянной тренировки. Это рефлексивные способности. Согласно респонсибилизму, S знает, что р, если его истинное убеждение – результат применения его когнитивных интеллектуальных добродетелей. В другой версии эпистемологии добродетелей основным понятием является понятие когнитивных способностей. Примерами таковых являются когнитивные навыки и врождённые когнитивные способности, например, перцептивная способность. Утверждается, что S знает, что р, если его истинное убеждение – результат применения его когнитивных способностей, которые не обязаны быть интеллектуальными добродетелями. Эта теория является более экстерналистской, чем респонсибилизм. Наибольшую популярность приобрела эпистемология добродетелей Соса [63–66]. (Эпистемология Соса рассматривается в Главе 2 Части 4.)
Антислучайная эпистемология эпистемических способностей/добродетелей Д. Притчарда – синтез антислучайной (безопасной) эпистемологии и эпистемологии способностей/добродетелей [47; 57]. Знание – истинное убеждение, удовлетворяющее условию безопасности – отсутствие эпистемической удачи – и являющееся результатом применения когнитивных способностей/добродетелей. Эти условия связаны между собой. (См. раздел 1.9 Главы 1 и Главу 1 Части 4.)
Эпистемология добродетелей без риска – предложенное Притчардом усовершенствование антислучайной эпистемологии добродетелей путём замены понятия модальной удачи понятием эпистемического риска, которое является более фундаментальным [67]. (См. разделы 2.8 и 2.9.)
В рамках стандартной эпистемологии наблюдается, таким образом, определённый теоретический прогресс, наподобие прогресса, который наблюдается, например, в теоретической физике. В то же время, как нам представляется, все теории стандартной эпистемологии сталкиваются с контрпримерами типа Гетье. Как нам представляется, одной из причин этого является то, что различие между интернализмом и экстернализмом вводится в рамках парадигмы модерна, предполагающей существование внешнего и внутреннего миров.
Традиционное определение знания как истинного обоснованного мнения интерналистское в сильном смысле. Предполагается, что субъект в состоянии с лёгкостью, при помощи одной лишь рефлексии/интроспекции получить доступ к обоснованию – рациональным основаниями – своего мнения. Обоснование является нефактивным и в этом смысле интерналистским. Каким бы хорошим оно ни было, оно не гарантирует истинность мнения и знание, которая является чисто внешним условием, тогда как мнение и обоснование находятся «в голове». Мнение рассматривается как ментальное состояние, тогда как знание таковым не считается Проблема Гетье – проблема с традиционным определением знания – показывает, что чисто интерналистский подход непригоден. Требуется ввести внешнее условие – требование антислучайности истинного мнения. Так поступает экстернализм. Но так поступает и современный интернализм, который не является чистым интернализмом. Отличие современного интернализма от экстернализма в том, что первый не ограничивается внешним условием, а требует помимо удовлетворения внешнего условия также и удовлетворение некоторого внутреннего условия, например, наличие рефлексивно доступного обоснования мнения. Знание определяется как истинное (или истинное и обоснованное) мнение с дополнительным условием иммунитета к контрпримерам (случаям) типа Гетье. Вопрос в том, каким образом содержательно артикулировать это дополнительное условие. Одной из наиболее продвинутых теорий, относящихся, скорее, к стандартной эпистемологической парадигме, является упомянутая выше антислучайная (безопасная или «без риска») эпистемология добродетелей/способностей Притчарда. Эта теория будет рассмотрена ниже (подробнее см. также Главу 1 Части 4).
На наш взгляд, однако, в рамках стандартной парадигмы, основанной, в частности, на предпосылке о существовании внешнего и внутреннего миров, ни экстернализм, ни интернализм не способны решить проблему Гетье. Может быть, поэтому А. Колива считает, что Витгенштейн не эпистемологический экстерналист [68]. Как уже было отмечено, наша точка зрения состоит в том, что его петлевая эпистемология не только экстерналистская в смысле к-реализма, но и совместима с раликально экстерналистской эпистемологией Уильямсона.
Проблема Гетье, таким образом, оказывается плохо поставленной проблемой. Это – индикатор того, что традиционная парадигма проблематична. Проблема не может быть решена в смысле нахождения удовлетворительного редуктивного анализа (концепта) знания в виде композиции мнения, его истинности и дополнительного условия.
Радикальный экстернализм, в отличие от интернализма, утверждает, что условие эксплицитной обоснованности мнения, как, впрочем, и любое другое эпистемическое условие, к которому субъект имеет рефлексивный доступ, не является необходимым для знания. Знание может быть чисто экстерналистским. Д. Притчард приводит следующий пример «Чак» (Chuck) с определением пола цыплёнка: «Чак обладает ярко выраженной способностью различать цыплят мужского и женского пола. Он приобрёл эту способность благодаря тому, что вырос среди цыплят. Он не знает, каким образом ему это удаётся. Он думает, что это может быть благодаря зрению и прикосновению, но не уверен в этом. Он также не потрудился проверить, что его способность действительно надёжна (он просто принимает её за данное). Всё же, если вы хотите узнать, мужского или женского пола цыплёнок, идите к Чаку, и он Вам скажет» [56, p. 14].
Итак, Чак способен выносить надёжные суждения типа «Этот цыплёнок мужского (женского) пола», не имея никакого рефлексивного/интроспективного доступа к эпистемическому обоснованию для них. Выражают ли тогда эти суждения знание Чака? Знает ли Чак, что тот или иной цыплёнок мужского или женского пола? Экстерналисты дают положительный ответ на этот вопрос; интерналисты – отрицательный.
Предположим также, что все говорят, что Чак знает, как определить пол цыплёнка. Можно ли тогда сказать, что Чак обладает знанием-как? Этот вопрос приводит нас к традиционному для современной эпистемологии вопросу о том, является ли знание-как особым видом знания или же разновидностью пропозиционального знания – знания-что[40]. Также «знание-как» может, строго говоря, вообще не быть знанием, а быть просто способностью (умением). Некоторые антиинтеллектуалисты, следуя Г. Райлу, считают, что знание-как – способность как особый вид знания. (Подробнее см. Главы 2 и 3 Части 5.) В отличие от способности, однако, знание с необходимостью имеет интеллектуальное измерение. Имеет ли интеллектуальное измерение «знание», которым обладает Чак, или же это просто диспозиция? Возникает также вопрос о том, не относится ли знание Чака к тому виду знания, которое называют «ознакомлением» (acquaintance); и какова природа этого вида знания[41]. На наш взгляд, ответ не однозначен и зависит от дальнейшей спецификации рассматриваемого примера. Понятно, например, что наличие чисто механической диспозиции, позволяющей отделить цыплят мужского пола от цыплят женского пола, не может рассматриваться как знание. В то же время, с точки зрения ЭСЗ, отсутствие рефлексивного доступа к эпистемическому обоснованию не обязательно означает отсутствие знания. Концепт знания предполагает, что мы многое знаем, не имея такого рода доступа.
Выше мы выявили проблему, на которую указывают случаи Гетье. Знание отсутствует, если истинное мнение оказывается истинным случайно. Урок Гетье, таким образом, в том, чтобы исключить случайность в формировании истинного мнения. В то же время существуют случаи обоснованных истинных мнений, которые не являются знанием, хотя, на первый взгляд, их нельзя назвать случайными. Более того, их вероятность может быть очень высокой[42]. Например, в случае лотереи с большим числом возможных исходов и только одним возможным выигрышным исходом, я не могу сказать, что я знаю, что я не выиграю (или не выиграл – если лотерея уже разыграна, но мне ещё не сообщили её результат), хотя моё убеждение, что я не выиграю (не выиграл) хорошо обосновано и я действительно не выиграю (не выиграл). Это так даже в том случае, если вероятность, что моё убеждение истинно, сколько угодно близка к единице[43]. В этом случае нельзя также сказать, что одна случайность (удача) компенсирует другую, как это имело место в примерах типа Гетье, которые мы привели выше. Поэтому некоторые эпистемологи, как, например, Э. Соса, считают, что я всё-таки знаю, что не выиграю.
На самом деле требуется сделать различие между вероятностью и модальностью. Действительно, с вероятностной точки зрения закономерно, что я не выиграю в лотерею. Но с модальной точки зрения, принимающей во внимание, что могло бы быть при тех же или подобных исходных условиях (при том же методе формирования мнения), – или, как говорят, что имеет место в возможных мирах, близких к актуальному миру, в котором мы находимся, – моё истинное убеждение истинно случайно, так как я с той же лёгкостью, с которой вытянул невыигрышный билет, мог бы вытянуть выигрышный билет (хотя вероятность вытянуть выигрышный билет очень мала, она в точности такая же, как и вероятность вытянуть любой другой (невыигрышный) билет). В этом смысле нет модального отличия между миром, в котором я вытягиваю выигрышный билет, и миром, в котором я вытягиваю невыигрышный билет. То есть возможный мир, в котором я вытягиваю выигрышный билет, близок к актуальному миру. Понятие близости существенно. Не все возможные относительно имеющейся очевидности миры оказываются релевантными, а только близкие к актуальному. Льюис вводит несколько правил, которым должны подчиняться релевантные в данном контексте относительно имеющейся очевидности возможные миры. Одно из этих правил – правило подобия – требует наличие сходства между релеватными возможными мирами и актуальным миром [5].
Поясним различие между вероятностью и модальностью ещё на одном примере. Иван паркует свой автомобиль недалеко от дома. Из окна своей квартиры он не может видеть, на месте ли автомобиль. Тем не менее, рано утром, перед тем как выходить из дому, он уверен, что ночью автомобиль не был угнан. Его убеждение истинно и обоснованно. На самом деле, Иван знает, что автомобиль на месте, несмотря на то что вероятность, что он не угнан, значительно ниже, чем вероятность убеждения, которое у него было накануне, что он проиграет в лотерею. Иван действительно накануне проиграл в лотерею. Но он не знал, что он проиграет. Дело в том, что возможный мир, в котором автомобиль Ивана угнан, достаточно близок к актуальному в смысле объективной вероятности, но достаточно удалён от него в модальном смысле, то есть он не является релевантным. Эти миры не удовлетворяют правилу сходства в смысле Льюиса. Объективная вероятность сама по себе не позволяет сделать различие между знанием и незнанием.
Таким образом, рассмотренные примеры показывают, что концепты объективной вероятности и модальности играют в эпистемологии различные роли. Высокая объективная вероятность, что убеждение истинно, не означает, что оно является знанием; и наоборот. В примере с автомобилем именно модальность (доступность возможного мира – реальные возможности) определяет знание. Это рассогласованность между вероятностью и модальностью устраняется, если обратиться к понятию вероятности, условной на очевидности как знании, введённому Уильямсоном [71].
Интуиция, что наличие знания, исключающее случаи Гетье, требует, чтобы соответствующее истинное убеждение было истинным не случайно, формализуется в виде условия восприимчивости (sensitivity condition)[44] или условия безопасности (safety condition) [62; 72].
Условие (принцип) восприимчивости. Если S знает, что p, то S верит, что p, p истинно, и если бы p было ложным, S не верил бы, что p (иногда добавляют ещё одно условие: если бы р было истинным, S верил бы, что р). Другими словами, S восприимчив только к истине/факту (не формирует ложные мнения). В терминах возможных миров условие восприимчивости означает, что в ближайших возможных мирах, в которых p ложно, S не верит, что p[45].
Два варианта условия (принципа) безопасности истинного мнения можно найти, например, в работах Т. Уильямсона, Д. Притчарда и Э. Соса (см. также раздел 2.9 ниже). (А) Ограниченное (слабое) условие безопасности. Если S знает, что p, то S верит, что p, p истинно, и мнение S, что p, не могло бы с лёгкостью быть ложным в том смысле, что истинность того же самого мнения, что р, стабильна в ближайших возможных мирах. Отметим, что ближайшие миры, в которых мнение ложно, могут не относиться к ближайшим возможным мирам. То есть существование некоторых возможных миров приводит к нарушению условия восприимчивости, но не условия безопасности (см. пример «Эрни» ниже). (B) Сильное условие безопасности. Если S знает, что p, то S верит, что p, p истинно, и мнение S, что р, не могло бы с лёгкостью быть ложным. То есть мнение, что р, варьируется, но его истинность стабильна в ближайших возможных мирах. В отличие от случая (А), в случае (В) в рассмотрение принимается большее число возможных миров, поскольку само мнение может варьироваться. При этом, разумеется, допускается не произвольная вариация мнения. Д. Притчард, например, вводит условие, что мнение формируется при помощи одного и того же метода. Возможные миры, в которых мнение не удовлетворяет этому условию, в рассмотрение не принимаются. Подробнее два варианта условия безопасности будут рассмотрены ниже.
Оба условия – восприимчивости и безопасности – являются экстерналистскими и формулируются прежде всего как необходимые условия на знание. При некоторых условиях, однако, они могут рассматриваться и как достаточные условия. Например, с точки зрения сильной безопасной эпистемологии (robust safe epistemology), представляющей собой развитие релайабилизма А. Голдмана, знание есть безопасное истинное мнение [62]. Это чисто экстерналистская теория.[46]
В терминах условий восприимчивости и безопасности скептическая проблема решается следующим образом: поскольку не существует ближайших возможных миров, в которых внешний мир не существует (S не мозг в баке), убеждение S, что внешний мир существует удовлетворяет условиям восприимчивости и безопасности. Поскольку к тому же убеждение S обосновано и истинно (предположим это), S знает, что внешний мир существует. Таким образом, оба условия позволяют решить скептическую проблему.
Отметим, что в настоящее время предпочтение отдаётся условию безопасности. В частности, некоторые философы считают, что условие восприимчивости входит в противоречие с принципом замкнутости знания [72]. Ниже мы иллюстрируем применение двух условий на примерах.
В Главе 1 мы ввели в рассмотрение три основных вида случаев Гетье. В данном разделе мы продолжаем рассмотрение случаев Гетье с учётом экстерналистских принципов восприимчивости и безопасности.
Лотерея
Вернёмся к уже рассмотренному выше примеру с лотереей. Как было сказано, возможный мир, в котором я вытягиваю выигрышный лотерейный билет, практически ничем не отличается от актуального мира, в котором я вытягиваю невыигрышный билет. То есть в модальном смысле он является ближайшим. Поскольку в этом возможном мире я продолжаю верить, что я вытянул невыигрышный билет, условие восприимчивости лишь к истине нарушается. Это объясняет отсутствие знания, что билет, который я действительно вытянул, не является выигрышным. Отсутствие этого знания объясняет и условие безопасности, поскольку мир, в котором я вытягиваю выигрышный билет, является в модальном смысле близким (хотя он является очень удалённым в вероятностном смысле) к актуальному миру, то есть моё убеждение, что я вытянул невыигрышный билет, с лёгкостью могло бы оказаться ложным. Отметим, что в этом примере предполагается. что важны все, а не почти все ближайшие миры, так как оба условия – восприимчивости и безопасности – нарушаются из-за одного-единственного возможного мира, в котором я вытягиваю выигрышный билет!)
И условие восприимчивости, и условие безопасности нарушаются в примерах Родерика Чизолма с овцой и Элвина Голдмана с фасадами амбаров (см. раздел 1.7 Главы 1). Это объясняет отсутствие знания. Напротив, при нормальных условиях зрительная перцепция восприимчива к истине и удовлетворяет условию безопасности. Это объясняет факт перцептивного знания.
Пример с часами
Очевидно, что часы, которые остановились ровно 24 часа тому назад, показывают правильное время. Но тот, кто смотрит на них, чтобы узнать время, не зная, что они остановились ровно 24 часа тому назад, не знает, что они показывают правильное время. При этом субъект формирует истинное мнение о времени, которое, к тому же, может быть обоснованным в интерналистском (не фактивном) смысле. Бертран Рассел пишет «Ясно, что знание – подкласс истинных мнений: каждый случай знания – случай истинного мнения, но не наоборот. Очень легко дать примеры истинных мнений, которые не есть знание. Вот человек, который смотрит на остановившиеся часы, думая, что они идут, и которому удалось посмотреть на них в тот момент, когда они показывают правильное время. Этот человек приобретает истинное мнение о времени дня, но нельзя сказать, что он приобретает знание» [73, р. 170–171]. В этом примере нарушается как условие восприимчивости, так и условие безопасности, что и объясняет отсутствие знания.
Можно также попытаться объяснить отсутствие здесь знания, апеллируя к выводу из ложной посылки (no false lemmas) [5]: предположение, что часы поддерживаются в хорошем состоянии, которое неявно принимается тем, кто смотрит на часы и формирует своё мнение о времени, ложно.
Вывод из ложной посылки
Что касается вывода из ложной посылки, то в случае с часами возможен следующий контраргумент: если бы часы не остановились, то несмотря на то, что указанная посылка ложна, у того, кто смотрит на часы, было бы не только истинное и обоснованное мнение о времени, но и знание. Наличие ложной посылки, таким образом, не сказывается на наличии знания. С другой стороны, если часы действительно в плохом состоянии, вовсе не очевидно, что тот, кто на них смотрит, знает время, даже если часы показывают правильное время. Во всяком случае тот, кто знает, что часы в плохом состоянии, будет сомневаться в правильности их показаний. Можно ли тогда сохранить вывод из ложной посылки? А. Картер и Дж. Литлджон приводят следующий пример «Рождество», в котором интуитивно знание имеет место, несмотря на наличие очевидной ложной посылки: «Тим не думает, что в этом году на Рождество он получит подарки, потому что он знает, что его родители очень бедны. Но родители убеждают его, что что-нибудь в этом году он получит, убеждая его в том, что Санта-Клаус принесет ему подарок. Мы можем предположить, что родители никогда бы не сказали ему, что Санта-Клаус принесет подарок, если бы они что-то не купили для Тима и не планировали оставить это для него под елкой. Тим верит, что он получит подарок, и эта вера основана на его ошибочной вере в то, что Санта-Клаус принесет ему подарок» [74, p. 128]. Другим примером вывода из ложной посылки (или ложных посылок) являются примеры научного знания. Многие научные выводы и обоснования могут содержать некоторое число ложных посылок. Несмотря на это, знание может иметь место. Таким образом, аргумент вывода из ложной посылки слишком сильно ограничивает случаи, в которых имеется знание. Требуется, таким образом, отделить важные (сильные) посылки от менее важных (слабых). Ложность последних может не сказываться на знании обосновываемого утверждения. С другой стороны, если предположить, что ложная посылка должна быть достаточно сильной, тогда нельзя объяснить отсутствие знания в примерах с овцой и амбарами при помощи вывода из ложной посылки. Эти примеры можно объяснить при помощи вывода из достаточно слабых посылок, таких, например, как отсутствие особенностей в окружающей среде[47]. Найти баланс между этими двумя полюсами оказывается трудно. Скорее, следует предположить, что в общем случае знание нельзя определить как истинное и обоснованное мнение при отсутствии ложных посылок в обосновании (хотя оригинальные примеры Гетье можно трактовать именно в терминах вывода из ложной посылки). Сказанное относится к любому единообразному унитарному случаев Гетье.
Нарушение принципа восприимчивости
Притчард описывает случай «Эрни» (Ernie): «Эрни живет в многоэтажном многоквартирном доме, в котором от мусора избавляются, выкидывая его в мусоропровод, который находится в коридоре. Эрни знает, что квартиры хорошо ухожены, и поэтому, когда он сбрасывает мусор в мусоропровод, он убеждён, что мусор скоро окажется в подвале» [56, p. 27]. Интуитивно Эрни знает, что мусор оказывается в подвале. Но в ближайшем возможном мире, в котором мусор застревает в мусоропроводе, его мнение ложно. Таким образом, условие восприимчивости нарушается. Для сторонника принципа безопасности этот мир не является ближайшим. Мнение Эрни, что мусор оказывается в подвале истинно, безопасно и является знанием. Кроме того, можно предположить, что в некоторых случаях для того, чтобы мнение было безопасным и знанием, достаточно, чтобы оно было истинным почти во всех ближайших возможных мирах[48]. По этому вопросу, однако, нет консенсуса.
Принцип восприимчивости сталкивается также с проблемами применительно к индуктивному знанию (поскольку нет восприимчивости к ближайшему отклонению от индуктивной закономерности), случаю применения принципа замкнутости знания и скептической проблеме [72; 75]. В ближайшем возможном мире, в котором я мозг-в-баке, я верю, что я не мозг-в-баке. Следовательно, согласно принципу восприимчивости, я не знаю, что я не мозг-в-баке. Такой мир, однако, не является ближайшим. Поэтому принцип безопасности не нарушается. Согласно этому принципу, я знаю, что я не мозг-в-баке. Таким образом, считается, что принцип безопасности в указанных случаях работает лучше, чем принцип восприимчивости. Однако, и принцип безопасности не является универсальным. Рассмотрим несколько контрпримеров к его применению.
Нарушение условия безопасности. Пример со сломанным калькулятором
А) Предположим, что сломанный калькулятор всегда показывает правильный результат для одной-единственной операции. Тогда мнение субъекта, не знающего, что калькулятор сломан и неявно предполагающего, что с ним всё в порядке (ложная посылка!), будет истинным и безопасным, если он ограничится употреблением калькулятора для выполнения этой одной операции. На языке возможных миров в этом случае в расчёт принимаются лишь те миры, в которых субъект формирует то же самое мнение. Таким образом, выполняется слабое условие безопасности. Тем не менее, безопасное истинное мнение субъекта не будет знанием, поскольку невозможно приобрести знание про помощи сломанного калькулятора. Если же исходить из сильного условия безопасности, допускающего вариацию мнения субъекта, его истинное мнение не будет безопасным, так как при выполнении различных операций при помощи того же самого калькулятора у субъекта будут формироваться ложные мнения. Таким образом, принцип безопасности, понятый в сильном смысле, объясняет отсутствие знания.
B) То же самое можно также выразить при помощи понятия метода формирования мнения. Релевантный (близкий) возможный мир представляет собой мир, в котором формируется мнение при помощи того же самого метода. Методом в данном случае является произвольное вычисление при помощи того же самого (сломанного) калькулятора. (Можно сказать, что в случае повторяющегося одного-единственного вычисления просто употребляется другой метод формирования мнения. То есть возникает вопрос о том, что считать «тем же самым методом».)
C) Предположим теперь, что калькулятор сломанный, но вследствие двух компенсирующих друг друга ошибок всегда даёт правильный результат для любого вычисления, и субъект об этом не знает. В этом случае будет выполняться не только слабое, но и сильное условие безопасности, если в качестве метода формирования мнения принимается произвольное вычисление на калькуляторе. Несмотря на это, знание будет отсутствовать, так как при помощи сломанного калькулятора нельзя приобрести знание.
D) Заметим, что понятие близкого возможного мира (соответственно, понятие «того же самого метода») можно расширить ещё больше. А именно, можно рассмотреть миры, в которых пользуются разными калькуляторами, среди которых попадаются и сломанные. Если такие миры считать ближайшими, истинное мнение субъекта, сформированное в актуальном мире, не будет безопасным.
Рассуждения в этом духе можно продолжить. Здесь возникает своего рода регресс к бесконечности. То есть условие безопасности может быть сделано всё более и более сложным с той целью, чтобы оно позволяло охватить всё более широкий класс случаев при помощи формулировки «Знание – истинное безопасное мнение». Регресс возникает и при попытках объяснить знание в терминах лишь одного понятия когнитивной способности. Формулировка «Знание – подходящее истинное мнение» приводит к регрессу подходящестей разных порядков (подходящесть подходящести и так далее). Д. Притчард предлагает комбинировать в определении знания условие безопасности и условие применения когнитивной способности, – два основных естественных условия на знание – в рамках своей безопасной эпистемологии эпистемических добродетелей, о которой мы уже упоминали выше [57]. В то же время, как мы полагаем, оба эти условия в конечном итоге зависят от знания. Некруговой анализ концепта знания невозможен.
Пример «Темп»
Притчард приводит следующий пример «Темп», в котором даже выполнение двух условий – безопасности и применения когнитивных способностей – не даёт знание: «Работа Темпа состоит в том, чтобы контролировать температуру в комнате, в которой он находится. Он это делает, снимая показания термометра, который висит на стене. Оказывается, что такой способ формирования его мнений о температуре в комнате всегда даёт истинное мнение. Однако, причина этого не в том, что термометр функционирует подходящим образом, так как на самом деле это не так – его показания флуктуируют случайным образом в определённых пределах. Существенно, однако, что в соседней с термостатом комнате некто спрятан. Без ведома Темпа он делает так, что всякий раз, когда Темп смотрит на термометр, температура в комнате подгоняется таким образом, чтобы она соответствовала показанию термометра» [57, p. 38]. Истинное мнение Темпа не есть знание, несмотря на то что оно безопасно и Темп подходящим образом применяет свои когнитивные способности[49]. Согласно Притчарду требуется принять во внимание не только эти два условия, но и некоторое условие связи между ними. Ниже мы рассмотрим этот вопрос подробнее. (См. также анализ примера «Темп» в Главе 1 Части 4.)
Эпистемология добродетелей
Эпистемология добродетелей делает акцент в определении знания на применении субъектом его эпистемических добродетелей[50]. Существуют две разновидности эпистемологии добродетелей: эпистемология когнитивных способностей и респонсибилизм, или эпистемология интеллектуальных добродетелей. К когнитивным способностям относятся, например, врождённые когнитивные способности (перцептивные способности, память и другие), основные когнитивные навыки и т. д. К интеллектуальным добродетелям относятся любовь к истине и знанию, открытость ума, эпистемические смирение, усердие и мужество, автономия, мудрость, осторожность, добросовестность, настойчивость и другие (см., например, [54]).
Эпистемология добродетелей Эрнеста Соса использует аналогию между знанием и действием. Аналогом успешного действия и эпистемической целью (достижением) является истинное мнение. Нормы, следование которым позволяет приобрести истинное мнение (и знание), то есть добиться успеха, называются целевыми нормами. Согласно теории индивидуальной целевой нормативности Э. Соса, в случае знания имеет место интенциональная попытка (намерение) приобрести подходящее (apt) истинное мнение, что р, алетически утверждая, что р. Пропозициональное знание – подходящее мнение, то есть успешное (истинное) мнение, успех которого является результатом применения субъектом его подходящих и надёжных когнитивных способностей, которые проявляются в успехе (истинности мнения). Другими словами, мнение подходяще, если и только если оно успешно (истинно) по причине компетентности (потому что оно компетентно, искусно). При этом для Э. Соса «животное знание», что р, – (просто) подходящее мнение, что р, или подходящее алетическое утверждение, что р (рефлексия отсутствует). Алетическое утверждение, что р, может быть искусным (adroit), но не подходящим (apt). «Полное знание», что р, – подходящее мнение, что р, подходящесть которого подходяща, или подходящее алетическое суждение, что р. Полное знание также предполагает, что подходящесть мнения направляется подходящим образом (то есть сама является подходящей – это подходящесть второго порядка), а не просто рефлексивно отслеживается. В случае полного знания мы имеем не просто подходящее алетическое утверждение, а подходящее алетическое суждение[51]. (См. «Epistemic explanations» [51].) Полное знание, что р, предполагает рефлексию. Но полное знание, что р, есть нечто большее, чем промежуточное знание как подходящее мнение, что р, подходящесть которого доступа рефлексии, или, другими словами, животное знание, что р, вместе с рефлексией о том, что мнение, что р, подходяще.
Эпистемология добродетелей позволяет объяснить некоторые случаи Гетье. Сильная (robust) эпистемология добродетелей, в рамках которой применение когнитивных способностей/достоинств играет доминирующую роль, однако, отвергается Притчардом на том основании, что в одних случаях она оказывается слишком слабой, а в других – слишком сильной. Слишком слабой (в смысле условий на знание) она оказывается, например, в случаях Гетье, обусловленных особенностями окружающей среды (пример с фальшивыми амбарами), хотя Соса это оспаривает. Для Соса в такого рода случаях отсутствует полное рефлексивное знание, то есть нарушается условие подходящести второго порядка, с которым ассоциируется суждение, предполагающее модальную (алетическую) оценку. Слишком сильной она оказывается, например, в случае приобретения знания от свидетеля, так как когнитиные способности познающего субъекта в этом случае задействованы минимальным образом. Соса, однако, считает, что и в этом случае его эпистемология пригодна. Он просто вводит в игру группу, к которой принадлежит познающий индивидуум, и, соответственно, не чисто индивидуальную когнитивную способность, а смешанную индивидуально-групповую когнитивную способность (см., например, [51, p. 117]).
Безопасная эпистемология эпистемических добродетелей
В связи с трудностями, с которыми сталкивается сильная эпистемология добродетелей, а также принимая во внимание пример «Темп», Д. Притчард предложил структурную теорию знания, – антислучайную (безопасную) эпистемологию эпистемических достоинств (способностей) (anti-luck virtue epistemology), – интегрирующую условие безопасности и когнитивное условие, причём таким образом, что между ними имеется связь [47; 57]. Это двухаспектная теория – комбинация экстерналистского условия безопасности и экстерналистского или интерналистского условия применения когнитивных способностей (добродетелей), в зависимости от принятия экстерналистского релайабилизма добродетелей (virtue reliabilism) или интерналистского респонсибилизма (virtue responsibilism).[52] Согласно респонсибилизму агент осознанно применяет свои высокоразвитые интеллектуальные способности. В большинстве случаев, однако, для приобретения знания этого не требуется.
Притчард определяет знание так: «S знает, что p, тогда и только тогда, когда безопасный когнитивный успех S является проявлением релевантных когнитивных способностей S, при котором этот безопасный когнитивный успех в значительной мере объясняется проявлением этих когнитивных способностей» [56, p. 66]. (См. также [57].) При этом проявление когнитивных способностей S играет значительную, но не обязательно доминирующую, роль в причинном объяснении (безопасного) когнитивного успеха. В более поздней работе Притчард даёт следующую формулировку: «Знание – безопасное истинное мнение, в значительной степени приписываемое проявлению релевантной когнитивной деятельности (agency) субъекта. Согласно этой точке зрения проявление (manifestation) релевантной когнитивной способности существенно для знания (это «добродетельная» часть), но существенно также, что когнитивный успех субъекта безопасен в том смысле, что он не мог бы с лёгкостью отсутствовать (это «антислучайная» часть). Более того, должна быть правильная объяснительная связь между безопасным когнитивным успехом и проявлением когнитивной деятельности (agеncy) (то есть это не точка зрения, которая просто включает в себя два изолированных друг от друга эпистемических условия)» [76]. Например, в рассмотренном выше случае «Темп» условие связи не выполняется. Притчард также показывает, что с безопасной (антислучайной) эпистемологией добродетелей совместим его эпистемологический дизъюнктивизм (см. Главы 3–5 Части 4).
Отметим, что Притчард употребляет введённое Э. Соса понятие «проявления» (manifestation) когнитивных способностей в когнитивном успехе [51; 65; 66]. В рамках эпистемологии эпистемических способностей (достоинств) Соса проявление в когнитивном успехе когнитивных способностей означает удовлетворение условия подходящести (первого порядка). Подходящее мнение – знание. Полное знание для Соса предполагает также выполнение условия метаподходящести, то есть подходящести второго порядка, или подходящести подходящести. [51, p. 86]. (См. предыдущий раздел.)
Двухкомпонентный анализ Притчарда можно сделать совместимым с ЭСЗ Уильямсона, если предположить первичность концепта знания. В этом случае он будет круговым. Тем не менее, и в этом случае он будет информативным. Подробнее мы рассмотрим эту теорию в Главе 1 Части 4.
Итак, безопасная (антислучайная) эпистемология добродетелей утверждает, что знание – безопасный когнитивный успех, который в значительной мере (gnificantly) (но не в основном, как это требовала сильная (robust) эпистемология добродетелей) обязан проявлению релевантной когнитивной способности (когнитивного действия, agency) познающего субъекта [56; 57]. Под когнитивным успехом, напомним, Притчард понимает формирование истинного мнения, а не знания. Отметим, что можно также говорить о том, что безопасный когнитивный успех в значительной мере обязан употреблению релевантной когнитивной способности. Когнитивная способность проявляется, благодаря своему употреблению. И наоборот.
Антислучайная эпистемология добродетелей в одном смысле сильнее, чем сильная эпистемология добродетелей, а в другом слабее. Она сильнее в том смысле, что когнитивные способности познающего субъекта проявляются не просто в когнитивном успехе, а в безопасном когнитивном успехе. Она слабее в том смысле, что не требуется, чтобы когнитивный успех был в основном обязан применению когнитивной способности, которая бы, таким образом, в нём проявлялась, а обязан ему лишь в значительной мере. Таким образом, два условия – условие безопасности и условие применения когнитивных способностей – формулируются не независимо друг от друга, а между ними устанавливается объяснительная связь, позволяющая соединить их.
В примере «Барни» с фальшивыми амбарами когнитивная способность проявляется достаточно сильно, но не в безопасном истинном мнении, так как истинное мнение не является в этом случае безопасным. В примере «Темп» истинное мнение безопасно, но когнитивная способность не проявляет себя в нём, так как безопасность не обязана употреблению этой способности. В случае знания, полученного от свидетеля, употребление незначительной когнитивной способности позволяет приобрести знание благодаря тому, что окружающая среда является эпистемически благоприятной. В этом случае проявление (низкой) когнитивной способности в безопасном эпистемическом успехе является достаточно значительным, чтобы приобрести знание, но нельзя сказать, что знание в основном обязано употреблению когнитивной способности, как этого требует сильная (robust) эпистемология добродетелей. Таким образом, теория Притчарда объясняет, почему иногда достаточно слабое проявление когнитивного действия (agency), которое обычно не даёт знание, может быть достаточным для знания, и почему иногда достаточно сильное проявление релевантного когнитивного действия, которое обычно достаточно для знания, может быть недостаточным. (См. также Главу 1 Части 4.)
Эпистемология эпистемических добродетелей без риска (anti-risk virtue epistemology) Притчарда – усовершенствование его антислучайной/безопасной эпистемологии добродетелей: знание предполагает не просто безопасное мнение, а исключение или значительное уменьшение риска формирования ложного мнения [67; 77]. Анализ показывает, что понятие риска является более фундаментальным, чем понятие модальной удачи. Поэтому условие безопасности, которое формулируется в терминах понятия модальной удачи, следует заменить условием отсутствия риска. Безопасная (модальная) эпистемология – это «взгляд назад». Именно такой рефлексивный взгляд назад подразумевала эпистемология пост-Гетье: отсутствие знания объяснялось случайностью эпистемического успеха. Преимущество эпистемологии без риска в том, что она предлагает «взгляд вперёд»: отсутствие знания объясняется наличием риска. Безопасная эпистемология, исключающая модальную удачу, вторична по отношению к эпистемологии без риска. Нас интересует удача лишь потому, что прежде всего нас интересует степень риска. Притчард считает, что понятие риска позволяет, например, объяснить, почему эпистемология добродетелей – одноаспектная теория – не объясняет случай «Барни». С точки зрения этой теории знание совместимо с эпистемической удачей в случаях типа «Барни», то есть истинное мнение не обязано быть безопасным. Эта теория интересуется лишь когнитивным успехом (истиной) по причине применения когнитивных способностей/достоинств. Идея Д. Притчарда в том, что там, где есть высокий риск, не может быть знания. В случае «Барни» имеется высокий риск сформировать ложное мнение. Если эпистемически добродетельное познание должно отвергать риск формирования ложного мнения или, во всяком случае, высокий риск, то знание несовместимо с высоким когнитивным риском. (См. также раздел 2.9.)
На наш взгляд, ЭСЗ Т. Уильямсона как раз и понимает эпистемическую «безопасность» как отсутствие риска. В следующем разделе мы рассматриваем этот вопрос подробнее.
В этом разделе мы рассматриваем две возможные формулировки эпистемологического условия безопасности. Условие безопасности в слабом смысле требует, чтобы фиксированное мнение было истинным в ближайших возможных мирах. Условие безопасности в сильном смысле допускает вариацию мнения в ближайших возможных мирах и требует, чтобы оно было истинным. Условие слабой безопасности исключает случай, когда мнение вообще не формируется, автоматически. Условие сильной безопасности допускает, что в некоторых возможных мирах мнение может вообще не сформироваться. Исключение из рассмотрения таких миров требует мотивации, которую даёт «эпистемология без риска» (anti-risk epistemology), но не безопасная эпистемология (без везения) (anti-luck epistemology). Мы показываем, что условие безопасности в сильном смысле имеет более широкую область применимости, чем условие безопасности в слабом смысле, и поэтому предпочтительнее. Это в свою очередь является косвенным указанием на предпочтительность эпистемологии без риска.
1. Как уже было сказано в предыдущем разделе Д. Притчард предложил заменить безопасную (антислучайную) эпистемологию, исключающую эпистемическое везение, эпистемологией без риска (anti-risk epistemology) [67; 77]. Последняя утверждает, что истинное мнение, формирующееся при фиксированных начальных условиях и методе (метод можно отнести к «начальным условиям»), является знанием, если риск того, что оно могло бы оказаться ложным, невелик, то есть если возможные миры, в которых мнение является ложным, в модальном смысле значительно удалены от актуального мира. Таким образом, в рамках эпистемологии без риска миры, в которых мнение вообще не формируется, не имеют значения.
Понятие риска предполагает «взгляд вперёд», то есть взгляд на сам процесс формирования мнения. Такой подход мотивируется очевидной заинтересованностью субъекта в том, чтобы исключить или минимизировать риск, то есть не допустить формирования ложного мнения. Таким образом, согласно Притчарду, эпистемология без риска позволяет устранить имеющийся у безопасной эпистемологии (без везения) незамеченный недостаток, который состоит в том, что возможные миры, в которых мнение субъекта не формируется, исключаются из рассмотрения без должной мотивации.
Традиционная безопасная эпистемология (без везения) предполагает «взгляд назад», то есть имеет ретроспективную направленность. Ретроспективно, предполагая, что мнение субъекта является истинным (успешным), она теоретизирует естественное условие, что истинное мнение, которое является знанием, не является случайным (когнитивный успех не является случайным), как условие безопасности истинного мнения. Условие безопасности состоит в том, что истинное мнение не могло бы с лёгкостью оказаться ложным, то есть в ближайших возможных мирах оно не является ложным.
Принимая во внимание вышесказанное, сделаем следующее различие. Неслучайность когнитивного успеха можно понимать либо в смысле неслучайности истинного мнения, которое, вообще говоря, могло бы быть другим мнением – в этом случае мы будем говорить об условии безопасности в сильном смысле, либо в смысле неслучайности истинности истинного мнения, которое предполагается фиксированным (не варьируется в возможных мирах) – в этом случае мы будем говорить об условии безопасности в слабом смысле.
Ниже мы изучим это различие и увидим, что понимание когнитивного успеха (соответственно, условия безопасности) в слабом смысле имеет лишь ограниченную пригодность. При этом тот факт, что условие безопасности в сильном смысле является более предпочтительным, говорит в пользу эпистемологии без риска.
2. Притчард обращает внимание на тот факт, что истинное мнение (когнитивный успех) можно считать случайным также и тогда, когда оно с лёгкостью могло бы вообще не сформироваться, то есть в (некоторых) ближайших возможных мирах оно вообще не формируется [67]. Условие безопасности, однако, апеллирует лишь к тем возможным мирам, в которых мнение оказывается ложным. На примерах можно показать, что наличие знания совместимо с эпистемическим везением, при котором истинное мнение с лёгкостью могло бы не сформироваться. Например, в науке многие открытия делаются случайно. Истинное мнение, которое при этом формируется, оказывается знанием, хотя в ближайших возможных мирах (при тех же самых начальных условиях и методе формирования мнения) оно вообще не формируется. Ситуации, когда эпистемическое везение совместимо со знанием, часто встречаются и в обыденной жизни. Мы случайно узнаём о чём-то, хотя в ближайших возможных мирах (в достаточно похожих ситуациях) мы не формируем соответствующее мнение.
Выше мы сделали различие между условием, что истинное мнение не является случайным и условием, что истинность мнения не является случайной. Во втором случае миры, в которых мнение вообще не формируется, исключаются из рассмотрения автоматически, и в этом смысле различие между безопасной эпистемологией (без везения) и эпистемологией без риска исчезает. Однако, как мы увидим, условие безопасности в узком смысле имеет ограниченную область применимости.
Рассмотрим подробнее вопрос о том, каким могло бы быть в ближайших возможных мирах формирующееся в актуальном мире истинное мнение и как наилучшим образом сформулировать условие его безопасности.
Итак, предположим, что (в актуальном мире) мнение формируется при некоторых начальных условиях в результате применения некоторого метода, которые фиксированы.
В ближайших возможных мирах возможны следующие варианты: (А) Мнение может не сформироваться. (В) Может быть сформировано лишь одно-единственное мнение (мнение фиксировано). (С) Могут быть сформированы разные мнения (мнение варьируется). (Д) Может быть (А) или (В) (мнение в возможных мирах одно и то же, и в некоторых возможных мирах оно может не сформироваться). (Е) Может быть (А) или (С) (мнение в возможных мирах варьируется, и в некоторых возможных мирах оно может на сформироваться).
В случае (В) может быть (В.1): истинность мнения не варьируется (мнение всегда истинно), либо (В.2): истинность мнения варьируется (мнение либо истинно, либо ложно). В случае (С) может быть (С.1): истинность мнения не варьируется (всякое мнение истинно), либо (С.2): истинность мнения варьируется (мнение может быть либо истинным, либо ложным). В случае (Д) так же, как и в случае (В), так что можно различить между (Д.1) и (Д.2). В случае (Е) так же, как и в случае (С), так что можно различить между (Е.1) и (Е.2).
Соответственно, на языке (ближайших) возможных миров мы имеем:
(В.1) мнение фиксировано и истинно во всех ближайших возможных мирах (истинное мнение является знанием). (В.2) Мнение фиксировано и в некоторых (ближайших) возможных мирах оно ложно (знание отсутствует). (С.1) Мнение варьируется, но во всех возможных мирах оно истинно (знание). (С.2) Мнение варьируется, и в некоторых (ближайших) возможных мирах оно ложно (знание отсутствует). (Д.1) Так же, как и в (В.1), только в некоторых возможных мирах мнение отсутствует (знание). (Д.2) Так же, как и в (В.2), только в некоторых возможных мирах мнение отсутствует (очевидно, знание отсутствует, так как оно отсутствует в случае (В.2). Этот случай не представляет особого интереса). (Е.1) Так же, как и в (С.1), только в некоторых мирах мнение отсутствует (знание. Этот случай не представляет особого интереса). (Е.2) Так же, как и в (С.2), только в некоторых мирах мнение отсутствует (знание отсутствует, поскольку оно отсутствует в случае С.2. Этот случай не представляет особого интереса по сравнению со случаем С.2).
Таким образом, наш анализ сводится к рассмотрению случаев (В.1), (В.2), (С.1), (С.2), (Д.1).
Соответственно, в терминах условия «безопасности» мы имеем:
(B.1) Истинность истинного мнения безопасна в том смысле, что (истинное) мнение не могло бы с лёгкостью быть ложным, и само (истинное) мнение «безопасно» в том смысле, что оно не могло бы с лёгкостью быть другим мнением или вообще не сформироваться. То есть мнение формируется, не варьируется и истинно во всех ближайших возможных мирах. Истинное мнение безопасно. (В данном случае безопасность в слабом смысле совпадает с безопасностью в сильном смысле.)
(Д.1) Истинность истинного мнения безопасна, но само (истинное) мнение не «безопасно» в том смысле, что оно могло бы не сформироваться. То есть мнение не варьируется и истинно во всех ближайших возможных мирах, в которых оно формируется. Истинное мнение безопасно.
(B.2) Мнение «безопасно» в том смысле, что оно фиксировано, но его истинность не безопасна, то есть зависит от возможного мира. Мнение могло бы быть ложным. В целом, истинное мнение не безопасно.
(С.1) Истинность мнения безопасна. Само мнение не «безопасно» в том смысле, что оно могло бы быть другим и безопасно в том смысле, что хотя оно и могло бы быть другим, оно не могло бы быть ложным (то есть истинность мнения безопасна). Мнение формируется, варьируется и истинно в ближайших возможных мирах. Истинное мнение безопасно. (Оно безопасно как в слабом, так и в сильном смыслах.)
(С.2) Мнение варьируется в ближайших возможных мирах и ложно в некоторых из них (хотя оно может быть истинным во всех ближайших возможных мирах, в которых оно не варьируется. То есть в этом случае мнение может быть безопасным в слабом смысле, но оно не безопасно в сильном смысле). Таким образом, мнение не безопасно в том смысле, что оно могло бы быть другим и даже другим и ложным (истинность мнения не безопасна). Истинное мнение не безопасно.
Выше понятие ближайшего возможного мира принимается в качестве первичного, так что ответ на вопрос о том, какие миры считать ближайшими, не очевиден. Мы не можем сначала ввести определение ближайшего возможного мира, а затем показать, что в случае знания соответствующее истинное в актуальном мире мнение является истинным также и в них. В самом деле, если бы это оказалось не так, мы бы сказали, что миры, в которых оно ложно, не являются ближайшими и изменили бы определение ближайшего возможного мира. И наоборот, если бы мы определили ближайший возможный мир, исходя из понятия знания, как мир, в котором истинное мнение, которое есть знание, является истинным, мы не могли бы информативно (не тавтологично) использовать понятие возможных миров для понимания знания.
Согласно Тимоти Уильямсону, такая взаимозависимость понятий не является препятствием для информативного концептуального анализа [1; 78, p. 325]. Сам Уильямсон апеллирует не к возможным мирам, а к субъектноцентрированным близким случаям и определяет «безопасность» как противопоставление опасности. Точнее говоря, если в случае α, исходя из основания b, субъект знает, что p, то в любом ближайшем случае α‘, в котором он верит, что p*, где p* близко к p, исходя из основания, которое близко к основанию b, p* истинно. (При этом понятие знания нечётко в той же мере, в которой нечётко понятие близкого возможного мира)[53]. Другими словами, истинное мнение, сформировавшееся в некоторых условиях и на некоторой основе, является безопасным тогда и только тогда, когда при достаточно похожих условиях формирующееся на достаточно похожей основе достаточно похожее мнение является истинным [1; 78, p. 325]. (Для Уильямсона, таким образом, начальные условия (а также основания и мнения) должны быть подобными и относиться к моменту события. Напротив, Данкан Притчард предполагает, что начальные условия (и метод формирования мнения) инвариантны.) На наш взгляд, определение Уильямсона можно отнести к эпистемологии без риска: во внимание принимаются лишь сформировавшиеся мнения, и условие безопасности исключает наличие высокой степени модального риска формирования ложного мнения. Сам Уильямсон пишет: «Согласно концепции “нет близкого риска”, безопасность есть вид локальной необходимости, а близость есть вид отношения доступности между мирами в рамках семантики возможных миров для модальной логики» [71].
Понятие модального риска следует отличать от понятия вероятностного риска (подробнее см. [56]). Другими словами, при анализе знания следует делать различие между удалённостью возможного мира от мира актуального в вероятностном смысле и его удалённостью в модальном смысле. Например, возможный мир, в котором лотерейный билет оказывается выигрышным, очень удалён в вероятностном смысле, но очень близок в модальном смысле (то есть этот мир очень похож на актуальный мир). Возможна и обратная ситуация. Таким образом, можно иметь знание о менее вероятном событии и не иметь знания о более вероятном событии. Я не знаю, что я не выиграю (не выиграл) в лотерею (если билет будет (есть) невыигрышный), но я могу знать, что мой автомобиль прошедшей ночью не был угнан, хотя вероятность того, что он не был угнан может быть гораздо ниже, чем вероятность того, что я не выиграю в лотерею. Дело в том, что в модальном смысле возможный мир, в котором я выигрываю в лотерею, очень близок к актуальному миру. Напротив, возможный мир, в котором мой автомобиль прошедшей ночью был угнан, отличается гораздо более значительно от актуального мира. Очевидно, модальная близость к актуальному миру есть вопрос степени: чем больше схожесть между возможным миром и миром актуальным, тем ближе первый ко второму. Поэтому знание может быть более или менее достоверным (соответственно, безопасность истинного мнения может быть более или менее сильной.). В любом случае, для наличия знания модальные миры, в которых мнение ложно, должны быть значительно удалены от актуального мира.
Для иллюстрации условия безопасности обратимся к известному примеру Элвина Голдмана с Барни [7]. Барни, не зная, что он находится в районе фальшивых (фасадов) амбаров, которые на вид не отличимы от настоящих, по чистой случайности смотрит на один-единственный имеющийся в этом районе подлинный амбар и формирует истинное (и обоснованное) мнение «Передо мною амбар». Он, однако, не знает, что перед ним настоящий амбар, поскольку условие безопасности его истинного мнения нарушается. Его мнение с лёгкостью могло бы оказаться ложным; оно оказалось бы ложным, если бы Барни посмотрел на любой фальшивый амбар (фасад амбара). Заметим, что при тех же начальных условиях и методе формирования мнения – Барни находится в районе фальшивых амбаров и случайно смотрит на находящийся перед ним объект, который он принимает за амбар – в возможных мирах мнение Барни «Передо мною амбар» не варьируется, но его истинность варьируется. То есть мнение Барни истинно в актуальном мире, в котором он смотрит на настоящий амбар, и ложно во всех ближайших возможных мирах. В нашей классификации это случай (В.2).
Данный пример можно незначительно модифицировать. Предположим, что Барни формирует несколько иное мнение, а именно мнение «Этот конкретный объект, который находится передо мною (который я вижу), амбар». Это мнение варьируется в возможных мирах, поскольку варьируется сам объект, на который смотрит (в возможной ситуации) Барни. Это случай (С). При этом мнение варьируется и ложно во всех возможных мирах, за исключением актуального мира (случай (С.2)). Таким образом, если в рамках этой интерпретации принять условие безопасности истинного мнения в слабом смысле, апеллирующее лишь к истинности мнения во всех возможных мирах, в которых формируется то же самое мнение, мы приходим к неверному результату, что мнение Барни «Этот конкретный объект, который находится передо мною (который я вижу), амбар» есть знание. (К возможным ситуациям, в которых это мнение фиксировано, относятся лишь ситуации, в которых Барни смотрит на один и тот же (настоящий) амбар. В этих ситуациях мнение истинно. То есть истинность мнения безопасна в слабом смысле. Но само (истинное) мнение не безопасно)[54].
Эпистемология без риска позволяет опровергнуть эту точку зрения. В случае с Барни, так же, как и в случаях, в которых, в отличие от случая с Барни, имеется когнитивный (причинный) «провал» между истинным мнением и истиной/фактом (см. ниже пример с фермером), риск формирования ложного мнения высок. Поэтому с точки зрения эпистемологии без риска истинное мнение Барни не является знанием.
В другом известном примере фермер при нормальных условиях видит в поле овцеподобную собаку, которую он принимает за овцу, и за которой действительно случайно оказалась овца [67]. Истинное обоснованное (причём обоснование может быть более или менее сильным) мнение фермера «В поле овца» не является знанием, поскольку оно с лёгкостью могло бы оказаться ложным. В ближайших возможных мирах (то есть при тех же (или близких) начальных условиях и том же (или близком) методе наблюдения) мнение фермера не меняется, но оно оказывается ложным. В нашей классификации это случай (В.2). Причём во всех ближайших мирах (за исключением актуального мира) мнение фермера ложно.
Так же, как и в случае с Барни, это пример можно переформулировать. Предположим, что фермер формирует мнение «Здесь (в этом месте) и теперь (в это время) в поле находится овца». В ближайшем возможном мире его мнение будет другим, так как другим будет место и время. Слабая формулировка условия безопасности, принимающая во внимание лишь то же самое мнение, что и мнение в актуальном мире, и в этом случае непригодна.
Таким образом, предыдущие два примера могут быть проанализированы как в терминах слабой формулировки условия безопасности, так и в терминах его сильной формулировки ((В.2) и (С.2) можно преобразовать друг в друга). Как показывает анализ необходимых предложений, это не всегда возможно. Предпочтение следует отдать сильной формулировке условия безопасности.
Предположим, например, что истинное мнение, что 2 + 2 = 4, формируется эпистемически неудовлетворительным образом (например, в результате подбрасывания монеты). Тем не менее, истинность этого мнения является безопасной в слабом смысле. То есть мнение, что 2 + 2 = 4, является истинным во всех (и не только ближайших) возможных мирах. Нельзя, однако, сказать, что сформированное таким образом мнение является знанием. Это эпистемическое явление объясняется в терминах сильного условия безопасности. В самом деле, при тех же начальных условиях и том же методе формирования мнения (подбрасывание монеты), могло бы сформироваться другое мнение, например, мнение, что 2 + 2 = 5, которое является ложным. Именно вследствие этого, исходное мнение не является знанием.
Таким образом, слабая формулировка условия безопасности имеет ограниченную область применимости. Она применима лишь там, где она совпадает с сильной формулировкой этого условия, или же там, где её применение эквивалентно применению сильной формулировки. Слабая формулировка автоматически исключает из рассмотрения возможные миры, в которых мнение не формируется. Сильная формулировка предполагает вариацию мнения и, следовательно, возможность, что мнение вообще не формируется. Эти миры могут не оказывать (и они не оказывают) влияния на наличие знания, но их исключение из рассмотрения должно быть мотивировано.
Если, как это делает Притчард, определить «удачное событие» как событие, которое (при фиксированных начальных условиях) не имеет места хотя бы в одном ближайшем возможном мире, то, применительно к эпистемологии, истинное мнение (эпистемическое событие), которое не формируется хотя бы в одном ближайшем возможном мире, следует считать удачным. Как сказано выше, такое эпистемическое везение совместимо с наличием знания, и это объясняется эпистемологией без риска. В рамках последней, знание – истинное мнение, риск которого оказаться ложным, невелик. То есть в ближайших в модальном смысле возможных мирах мнение не является ложным (если оно вообще не формируется, то это не имеет значения).
Чем меньше риск, что мнение могло бы оказаться (или окажется) ложным, тем меньше везения в том, что оно оказалось истинным. И наоборот. То есть понятия риска и везения очень близки, но первое является более фундаментальным.
Можно предположить, что случаи, когда мнение не формируется, могут быть сведены к случаям (значительной) вариации начальных условий (или метода), при которых формируется мнение, то есть к случаям, в которых везение отсутствует. Следующий контрпример Притчарда опровергает это предположение: «Вообразим, например, субъекта, который имеет основанные на памяти корректные основания для своего мнения, что битва при Ганстингсе состоялась в 1066 году. Предположим, однако, что хотя наш субъект, соответственно, доверяет этому мнению в актуальном мире, имеются близкие возможные миры, в которых он склонен сомневаться в себе. Скажем, психологическим фактом об этом субъекте является тот факт, что его доверие к тому, во что он верит, достаточно изменчиво, даже если и нет эпистемического основания для такой изменчивости (например, у него нет оснований сомневаться в своей памяти). Для такого субъекта будет истинным, что в близких возможных мирах он будет иметь то же самое основание для своего мнения, что и в актуальном мире, и всё-таки на этом основании не будет верить в рассматриваемое предложение» [67]. В нашей классификации этот случай относится к Д.1. Мнение могло бы не сформироваться. Тем не менее, оно является знанием. С точки зрения безопасной эпистемологии (без везения) мнение субъекта, что битва при Ганстингсе состоялась в 1066 году, является удачным. С точки зрения эпистемологии без риска, его мнение не является рискованным. Поэтому оно и является знанием.
3. Таким образом, мы рассмотрели две формулировки эпистемологического условия безопасности для знания. Условие безопасности в слабом смысле исключает из рассмотрения случай, когда мнение вообще не формируется, автоматически и требует, чтобы фиксированное мнение было истинным во всех ближайших возможных мирах. Условие безопасности в сильном смысле допускает вариацию мнения в ближайших возможных мирах и требует, чтобы оно было истинным в тех мирах, в которых оно формируется. Игнорирование миров, в которых мнение не формируется, мотивируется эпистемологией без риска, но не безопасной эпистемологией (без везения). Условие безопасности в сильном смысле имеет более широкую область применимости и поэтому предпочтительнее, чем условие безопасности в слабом смысле. Это в свою очередь является косвенным указанием на предпочтительность эпистемологии без риска.
1. Williamson, T. Knowledge and Its Limits / T. Williamson. – Oxford UP, 2000.
2. Marion, M. John Cook Wilson [Electronic resource] / M. Marion // Stanford Encyclopedia of Philosophy. – 2015. – Mode of access: https://plato.stanford.edu/ entries/wilson/#Kno. – Date of access: 31.07.21; Travis, C. Oxford realism / C. Travis, M. Kalderon // The Oxford Handbook of the History of Analytic philosophy / ed.: M. Beaney. – Oxford UP, 2013.
3. Tienson, J. On analyzing knowledge / J. Tienson // Philosophical Studies. – 1974. – 25. – P. 289–293.
4. Gettier, E. 1963. Is Justified True Belief Knowledge? // Analysis. – 1963. – 23. – P. 121–123. (См. также: The Gettier problem / ed.: S. Hetherington. – Cambridge UP, 2018).
5. Clark, M. Knowledge and Grounds. A Comment on Mr. Gettier’s Paper / M. Clark // Analysis. – 1963. – 24(2). – P. 46–48; Greco, J. Achieving Knowledge: A Virtue-Theoretic Account of Epistemic Normativity / G. Greco. – Cambridge University Press, 2010; Lewis, D. Elusive knowledge / D. Lewis // Australasian Journal of Philosophy. – 1996. – Vol. 74, No. 4. – P. 549–567.
6. Chisholm, R. Theory of Knowledge / R. Chisholm. – Englewood Cliffs, NJ: PrenticeHall, 1989.
7. Goldman, A. I. Discrimination and Perceptual Knowledge // Journal of Philosophy. – 1976. – 73. – P. 771–791.
8. Schramm, A. The Gettier cases, and what may count as justified [Electronic resource] / A. Schramm. – Mode of access: – https://www.researchgate.net/ publication/346972372_Schramm_Draft_The_Gettier_Cases_and_what_may_count_ as_justified. – Date of access: 31.07.21.
9. Williamson, T. Philosophy of Philosophy / T. Williamson. – Blackwell, 2007
10. Hawke, P. Are Gettier cases disturbing? / P. Hawke, T. Schoonen // Philosophical Studies. – 2020. – P. 1–25. – Mode of access: https://philarchive.org/rec/HAWAGC. – Date of access: 28.08.21.
11. Collins, J. M. Epistemic closure principles [Electronic resource] / J. M. Collins. – Mode of access: https://iep.utm.edu/epis-clo/. – Date of access: 28.08.21; Прись, И. Е. Интервью с Т. Уильямсоном [YouTube]. – Mode of access: https://www.youtube.com/ watch?v=MH-CDoaKMlM. – Date of access 12.08.21; Прись, И. Е. Реализм и сначала знание. Интервью с Тимоти Уильямсоном / И. Е. Прись // Сибирский философский журнал. – 2021. – Том. 19. – № 3. – С. 175–204.
12. Аристотель. Метафизика / Аристотель. – М.: Эксмо, 2006. – 608 с.
13. Прись, И. Е. Контекстуальный реализм. Интервью с Ж. Бенуа / И. Е. Прись // Сибирский философский журнал. – 2021. – Т. 19. № 1. – С. 63–117.
14. Benoist, J. Toward a contextual realism / J. Benoist. – Harvard UP, 2021.
15. Benoist, J. Le bruit du sensible / J. Benoist. – Paris: Cerf, 2013.
16. Benoist, J. Logique du phénomène / J. Benoist. – Paris, Hermann, 2016.
17. Brandom, R. Between Saying and Doing: Towards an Analytic Pragmatism. – Oxford UP, 2008.
18. Brandom, R. A Spirit of Trust: A Reading of Hegel’s Phenomenology / R. Brandom. – Harvard UP, 2019.
19. Прись, И. Е. Гегелевский абсолютный идеализм Роберта Брэндома / И. Е. Прись // Интеллектуальная культура Беларуси V. 19–20 ноября 2020 г. Минск. Т. 1. – С. 351–355.
20. Мартишина, М. И. Проблема Геттиера: Онтологический аспект / М. И. Мартишина // Гуманитарные исследования. Философия. – 2018. – № 2 (19). – С. 21–24.
21. Barrau, A. Philosophie des sciences. (20 лекций. 2020 г.). Mode of access: https:// www.youtube.com/watch?v=z70GvczZncs. – Дата доступа: 11.07.2020.
22. Мейясу, К. После конечности / К. Мейясу. – Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2016. – 196 с.
23. Ball, B. Knowledge Is Normal Belief / B. Brian // Analysis. – 2013. – Vol. 73. №. 1. – P. 69–76.
24. Turri, J. Is knowledge justified true belief / J. Turri // Synthese. – 2012. – Vol. 184. – P. 247–59.
25. Sellars, W. Empiricism and the Philosophy of Mind / W. Sellars // Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. I / eds.: H. Feigl, M. Scriven. – Minneapolis, MN: University of Minnesota Press, 1956. – P. 253–329.
26. Foley, R. When is True Belief Knowledge? / R. Foley. – Princeton University Press, 2012.
27. Hannon, M. Is Knowledge True Belief Plus Adequate Information? / M. Hannon // Erkenntnis. – 2014. – 79 (5). – P. 1069–1076.
28. Hetherington, S. Knowledge and the Gettier problem / S. Hetherington. – Cambridge UP, 2016.
29. Hetherington, S. Gettieristic Scepticism / S. Hetherington // Australasian Journal of Philosophy. – 1996. – Vol. 74. – P. 83–97.
30. Hetherington, S. Actually knowing / S. Hetherington // American Quarterly. – 1998. – Vol. 48. – P. 453–469.
31. Hetherington, S. Knowing failably / S. Hetherington // Journal of Philosophy. – 1999. – Vol. 96. – P. 565–87.
32. Hetherington S. Good knowledge, bad knowledge: On two dogmas of epistemology / S. Hetherington. – Oxford: Clarendon Press, 2001.
33. Hetherington, S. A Fallibilist and Wholly Internalist Solution to the Gettier Problem // Journal of Philosophical Research. – 2001. – Vol. 26. – P. 307–324.
34. Hetherington, S. Elusive epistemological justification / S. Hetherington // Synthese. – 2010. – Vol. 174. – P. 315–330.
35. Hetherington, S. Abnormality and Gettier Situations: An Explanatory Proposal / S. Hetherington // Ratio. – 2011. – Vol. 24. – P. 176–191.
36. Hetherington, S. How to know: a practicalist conception of knowledge / S. Hetherington. – Malden: MA, Wiley-Blackwell, 2011.
37. Hetherington, S. The Gettier Illusion: Gettier-Partialism and Infallibilism / S. Hetherington // Synthese. – 2012. – Vol. 188. – P. 217–230.
38. Hetherington, S. Understanding Fallible Warrant and Fallible Knowledge: Three Proposals / S. Hetherington // Pacific Philosophical Quarterly. – 2016. – Vol. 97. – Р. 270–292.
39. Le Morvan, P. Knowledge before Gettier / P. LeMorvan // British Journal for the History of Philosophy. – 2017. – Vol. 25. – №. 6. – P. 1216–1238.)
40. Ольховиков, Г. Знание как истинное обоснованное мнение. Как обезвредить контр-примеры // Логос. – 2009. – 2 (70). – Р. 44–53.
41. Gerson, L. P. Ancient Epistemology / P. Gerson. – Cambridge UP, 2009. (См. также: Соболева, М. Е. «Знание» и «мнение»: Платон против Геттиера / М. Е. Соболва // Вопросы философии. – 2016. – № 2. – C. 158–167); Платон. Тэетет [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.odinblago.ru/platon_5/6. – Дата доступа: 30.09.21.
42. Antognazza, M. R. The Benefit to Philosophy of the Study of its History / M. R. Antognazza // British Journal for the History of Philosophy / A. J. Ayer. – 2015. – 23. – P. 161–184.
43. Dutant, J. The Legend of the Justified True Belief Analysis / J. Dutant // Philosophical Perspectives. – 2015. – Vol. 29. № 1. – P. 95–145. (См. также: Le Morvan, P. Knowledge before Gettier / P. LeMorvan // British Journal for the History of Philosophy. – 2017. – Vol. 25. – №. 6. – P. 1216–1238.)
44. Quine, W. V. O. Epistemology Naturalized / W. V. O. Quine // Ontological Relativity and Other Essays / eds. J. Kim, E. Sosa. – New York: Columbia UP, 1969.
45. Quine, W. V. O. Reply to White // The Philosophy of W. V. Quine / ed.: L. A. Hahn, P. A. Schilpp. – LaSalle, Ill., 1986. – P. 663–665.
46. Бутаков, П. А. Платон, эвиденциализм и JTB / П. А. Бутаков // ΣΧΟΛΝ. – 2018. – 12.2
47. Pritchard, D. Epistemological Disjunctivism / D. Pritchard. – Oxford: Oxford University Press, 2012; Pritchard, D. Epistemological disjunctivism and anti-luck virtue epistemology / D. Pritchard // New Issues in epistemological disjunctivism / eds.: C. Doyle, J. Milburn, D. Pritchard. – Routledge, 2019. – P. 41–58.
48. Chisholm, R. M. Theory of Knowledge / R. Chisholm. – Englewood Cliffs, NJ: PrenticeHall, 1989; Hetherington, S. Gettier problems / S. Hetherington // Internet Encyclopedia of philosophy / eds.: J. Fieser, B. Dowden. – Mode of access: https://iep. utm.edu/gettier/. – Date of access: 12.08.21.
49. Goldman, A. Discrimination and Perceptual Knowledge // Journal of Philosophy. – 1976. – 73. – P. 771–91; Hetherington, S. Gettier problems / S. Hetherington // Internet Encyclopedia of philosophy / eds.: J. Fieser, B. Dowden. – Mode of access: https://iep. utm.edu/gettier/. – Date of access: 12.08.21.
50. Демин, Т. С. Проблема Геттиера: Что делать с головоломкой аналитической эпистемологии? / Т. С. Демин // Эпистемология и философия науки. – 2019. – Т. 56. – № 3. – С. 58–75.
51. Sosa, E. Judgment and Agency / E. Sosa. – Oxford UP, 2015; Sosa, E. Epistemology / E. Sosa. – Princeton UP, 2017. (См. также Sosa, E. Epistemic Explanations: A Theory of Telic Normativity, and What It Explains / E. Sosa. – Oxford UP, 2021.)
52. Greco, J. Achieving knowledge: A virtue-theoretic account of epistemic normativity / J/ Greco. – Cambridge UP, 2010.
53. DeRose, K. Contextualism and Knowledge Attributions / K. DeRose // Philosophy and Phenomenological Research. – 1992. – 52. – P. 913–929. См. также: McKenna, R. Epistemic contextualism defended / R. McKenna // Synthese. – 2015. – 192(2). – P. 363–383; McKenna, R. Pluralism about Knowledge / R. McKenna // Epistemic Pluralism / eds.: A. Coliva, N. Pedersen. – Palgrave Macmillan, 2017. – P. 171–199. Об инвариантизме Витгенштейна см.: Coliva, A. “I Know”, “I know”, “I know”. Hinge epistemology, invariantism and scepticism / A. Coliva // Skeptical invariantism reconsidered / eds.: C. Kyriacou, K. Wallbridge. – Routledge, 2021. – P. 213–234.
54. Zagzebski, L. The Inescapability of the Gettier Problem / L. Zagzebski // The Philosophical Quarterly. – 1994. – Vol. 44. – № 174. – P. 65–73.
55. Каримов, А. Р. Эпистемология добродетелей / А. Р. Кариомв. – СанктПетербург: Алетейя, 2019. (См. также: Каримов, А. Р. К знанию через добродетели: об основаниях аретического подхода в эпистемолог8ии / А. Р. Каримов // Эпистемология и философия науки. – 2021. – Vol. 58. – № 4. – P. 6–21; Черняк, А. З. Эпистемология добродетелей как противоудачная эпистемология / А. З. Черняк // Эпистемология и философия науки. – 2021. – Vol. 58. – № 4. – P. 77–94.)
56. Pritchard, D. Epistemology / D. Pritchard. – Palgrave, 2016. (См. также: Pritchard, D. What is This Thing Called Knowledge? / D. Pritchard. – Routledge, 2018.)
57. Pritchard, D. Anti-Luck Virtue Epistemology / D. Pritchard // Journal of Phi lo sophy. – 2012. – 109. – P. 247–79.
58. Shope, R. The Analysis of Knowing: A Decade of Research / R. Shope. – Princeton: Princeton University Press, 1983.
59. Goldman, A. I. A causal theory of knowing / A. Goldman // Journal of Philosophy. – 1967. – Vol. 64 (12). – P. 357–372; Collier, K. W. Contra the causal theory of knowing / K. W. Collier // Philosophical Studies. – 1973. – 24(5). – P. 350–352; Plantinga, A. Warrant and Proper Function / A. Plantinga. – Oxford: Oxford UP, 1993.
60. Goldman, A. What Is Justified Belief? / A. Goldman // Justification and Knowledge / ed.: G. Pappas. – Dordrecht: Reidel, 1979. – P. 1–23.
61. Goldman, A. Epistemology and Cognition / A. Goldman. – Cambridge, Mass.: Harvard UP, 1986.
62. Pritchard, D. Epistemic luck / D. Pritchard. – Oxford UP, 2005.
63. Sosa, E. A Virtue Epistemology: Apt Belief and Reflective Knowledge, Oxford Univer sity Press, Oxford, 2007.
64. Sosa E. Reflective Knowledge: Apt Belief and Reflective Knowledge / S. Sosa. – Oxford University Press, Oxford, 2009.
65. Sosa, E. Knowing Full Well / E. Sosa. – Princeton, NJ: Princeton University Press, 2011.
66. Sosa, E. Epistemology / E. Sosa. – Princeton UP, 2017.
67. Pritchard, D. Epistemic risk / D. Pritchard // Journal of Philosophy. – 2016. – Vol. 113. – № 11. – P. 550–571.
68. Coliva, A. In Quest of a Wittgensteinian hinge epistemology / A. Coliva // Wit tgensteinian: Looking at the World From the Viewpoint of Wittgenstein’s Philosophy / eds.: S. Wuppuluri, N. da Costa. – Springer Verlag, 2020. – P. 107–121.
69. Stanley, J. Knowing How / J. Stanley, T. Williamson // Journal of Philosophy. – 2001. – 98(8). – P. 411–44.
70. Backes, M. Epistemic Justification: Probability, Normalcy, and the Functional Theory / B. Marvin // Australasian Journal of Philosophy. – 2021. – Forthcoming.
71. Williamson, T. Probability and Danger [Electronic resource] / T. Williamson // Amherst Lecture in Philosophy. Lecture 4. – 2009. – P. 1–35. – Mode of access: https:// philpapers.org/rec/WILPAD-2. – Date of access: 24.10.21.
72. The Sensitivity Principle In Epistemology / eds.: K. Becker, T. Black. – Cambridge UP, 2012.
73. Russell, B. Human Knowledge: Its Scope and Limits / B. Russell. – London: George Allen AND Unwin LTD, 1923. – P. 170–171.
74. Carter, A. This is Epistemology: An Introduction / A. Carter. J. Littlejohn. – WileyBlackwell, 2021.
75. Pritchard, D. Sensitivity, Safety, and Anti-luck Epistemology / D. Pritchard // The Oxford Handbook of Skepticism / ed.: J. Greco. – Oxford: Oxford University Press, 2008. – P. 437–455.
76. Pritchard, D. Shadowlands / D. Pritchard // The New Evil Demon: New Essays on Knowledge, Justification and Rationality / ed.: J. Dutant. – Oxford UP, forthcoming.
77. Pritchard, D. Varieties of Epistemic Risk / D. Pritchard // Acta Anal. – 2021. – Mode of access: https://doi.org/10.1007/s12136-021-00489-7.
78. Williamson on Knowledge / eds.: P. Greenough, D. Pritchard. – Oxford UP, 2009.
79. Williamson, T. Modal Logic as Metaphysics / T. Williamson. – Oxford UP, 2013.
Знание исключает веридическое эпистемическое везение. То есть соответствующее истинное мнение не может быть истинным случайно. П. Бонди и Д. Притчард показали, что знание также несовместимо с пропозициональным везением [1]. В том случае, если истинное мнение подходящим образом базируется на своём обосновании, пропозициональное везение отсутствует. В этой главе утверждается, что знание также несовместимо с «модальным везением». Последнее может иметь место как в отсутствие веридического, так и пропозиционального везения. Это объясняет тот факт, что есть случаи незнания, несмотря на отсутствие веридического и пропозиционального везений. Бонди и Притчард интерпретируют некоторые такие случаи в терминах понятия субъективного риска.
Предположим, что у субъекта S есть истинное мнение, что p, хорошее рациональное обоснование, то есть «очевидность», J для него, и нет оснований полагать, что мнение p ложно. Если мнение субъекта S подходящим образом базируется на J в том смысле, что оно подходящим образом удерживается по причине J (таким образом, предполагается наличие причинной связи между J и p (см. также [2–3] и [4]), то говорят, что его обоснование J дохастическое. В противном случае обоснование J называется пропозициональным. Причинная связь между J и p может быть понята в контрфактуальных терминах. При этом можно различать два вида причинных связей: причинное основание мнения р и причинную историю мнения р [4]. В случае пропозиционального обоснования мнение субъекта не формируется или не удерживается правильным образом. В этом случае говорят также, что нет подходящей связи между ним и обоснованием J, о существовании которого субъект в то же время отдаёт себе отчёт, что субъект не рассматривает J как достаточное основание для своего мнения р, или что J ни необходимо, ни достаточно для р. Дохастическое обоснование, следовательно, это пропозициональное обоснование, удовлетворяющее условию подходящего базирования мнения на нём [1; 5].
Различие между пропозиционально и дохастически обоснованными мнениями было также идентифицировано в литературе по эпистемологии как различие между обосновываемым и обоснованным мнениями, обоснованным и хорошо основанным мнениями, обоснованным ex ante и обоснованным ex post мнениями. (См., например, ссылки в [6].) Например, для Силвы обоснованное мнение имеет дохастическое обоснование [5]. Если же у субъекта S просто есть хорошее обоснование J для своего истинного мнения, что p, то такое обоснование он называет пропозициональным. Таким образом, наличие обоснования ещё не делает мнение обоснованным.
Большинство эпистемологов считает, что пропозиционально, но не дохастически, обоснованные истинные мнения не есть знание. Согласно П. Бонди и Д. Притчарду, пропозиционально, но не дохастически, обоснованные истинные мнения во многих (но не во всех!) случаях являются обоснованными в результате так называемого «пропозиционального эпистемического везения» [1]. Пропозициональным эпистемическим везением они называют наличие у субъекта S (пропозиционального) обоснования для его истинного мнения, что p, которого могло бы и не быть. То есть в ближайших возможных мирах мнение субъекта не имеет хорошего обоснования. Наличие у него хорошего обоснования в действительном мире оказывается результатом везения. Дохастическое обоснование истинного мнения не является результатом везения. Истинное мнение, обоснование которого есть результат везения, не может считаться знанием. Это в значительной мере объясняет требование базирования мнения, которое есть знание, на своём обосновании (очевидности). Выполнение этого требования исключает наличие пропозиционального везения.
Отсутствие дохастического обоснования, согласно Бонди и Притчарду, возможно по двум причинам: либо по той причине, что, несмотря на наличие хорошего рационального обоснования (очевидности) J, мнение субъекта базируется на другом («плохом») обосновании, либо по той причине, что само базирование мнения на хорошем обосновании J является неподходящим. В этих двух случаях, как правило, существуют возможные миры, в которых при тех же начальных условиях, то есть при том же базисе, на котором формируется и удерживается мнение, и том же способе его формирования на этом базисе, у мнения нет хорошего обоснования. Это означает, что имеет место пропозициональное везение. Но оно имеет место не всегда.
Можно представить себе исключительные случаи, в которых мнение субъекта базируется на «плохих» основаниях или его базирование на хороших основаниях J является неподходящим (то есть мнение является пропозиционально, но не дохастически, обоснованным), но пропозициональное везение отсутствует в том смысле, что во всех ближайших возможным мирах субъект имеет хорошее обоснование для своего истинного мнения, то есть удовлетворяется условие безопасности для обоснования. Бонди и Притчард объясняют отсутствие знания в этом случае при помощи понятия риска: существует «субъективный» (термин Бонди и Притчарда), но не «объективный» риск, что мнение может не иметь хорошего обоснования. Риск существует именно потому, что нарушается указанное выше условие подходящего базирования мнения на обосновании. Другими словами, хотя в некоторых ситуациях объективный риск отсутствует, он, как правило, существует в аналогичных ситуациях, в большинстве аналогичных ситуаций. Бонди и Притчард пишут: «C присутствием пропозиционального эпистемического везения совместимо то, что хорошие основания доступны субъекту не только в актуальном мире, но и во всех релевантных близких возможных мирах. Тем не менее, как мы отметили, по крайней мере в широком диапазоне случаев, в которых мнения пропозиционально, но не дохастически обоснованы, мнения будут пропозиционально удачными, и, следовательно, пропозициональное везение есть нечто, отсутствие чего в наших мнениях мы хотим знать с достоверностью. Отсюда вытекает наше желание, чтобы наши мнения были обоснованы дохастически, а не только пропозиционально» [1]. Особенность пропозиционального риска по сравнению с веридическим, то есть риска сформировать ложное мнение, в том, что в последнем случае нет различия между субъективным и объективным рисками: «В природе такого везения, что рискованное событие-мишень (то есть ложное мнение) модально близко» [1].
Итак, согласно Бонди и Притчарду, пропозиционально обоснованное мнение всегда рискованно, даже в том случае, если пропозициональное обоснование модально стабильно.
Наше альтернативное предложение следующее.
В случае безопасного пропозиционального обоснования имеет место везение в более широком смысле – «модальное везение»: наличие самой безопасности есть результат везения.[55] Другими словами, нарушается безопасность безопасности обоснования, или безопасность второго порядка. Здесь, конечно, возникает бесконечный регресс условий безопасности высших порядков. Он указывает на то, что не существует редуктивного определения знания в терминах безопасности, если понятие безопасности не зависит от понятия знания.
Концепт знания первичен. Любой анализ понятия знания, в том числе и анализ в терминах условия безопасности, если он не является круговым, то есть апеллирующим к концепту знания, приводит к бесконечному регрессу. Это значит, что в принципе можно обнаружить бесчисленное множество различных видов эпистемического везения. «Модальное везение» – один из них. Напротив, если понятие безопасности зависит от понятия знания, как это имеет место у Т. Уильямсона, то знание можно определить (круговым образом) как истинное безопасное мнение [7–8]. Модальная стабильность гарантирует знание[56].
Бонди и Притчард справедливо рассматривают понятие риска как более фундаментальное, чем понятие везения [9]. Эпистемология риска позволяет объяснить эпистемические явления, которые не может объяснить эпистемология везения. Это относится как к веридическому везению, так и пропозициональному везению. Как ясно из вышесказанного, это, в частности, справедливо для случаев отсутствия знания в случае отсутствия пропозиционального везения.
Существуют два принципиальных различия между везением и риском. В отличие от везения (в смысле случайности), которое может иметь как отрицательный, так и положительный смыслы, риск всегда имеет отрицательный смысл: существует событие, которое следует избегать. Во-вторых, везение – то, что могло бы быть – рассматривается post factum, тогда как риск оценивается до наступления события [9]. Поэтому может существовать субъективный риск, но не субъективное везение. Согласно Притчарду, выполнение более общего условия, чем условие модальной стабильности (безопасности), а именно условия отсутствия риска (как объективного – отсутствие объективного риска равносильно модальной стабильности, так и субъективного), необходимо для наличия знания [9]. Таким образом, понятие риска позволяет объяснить некоторые особые случаи отсутствия знания у пропозиционально обоснованного истинного мнения [1].
Можно также вообразить экстремальную ситуацию, в которой не только пропозициональное везение, но и (объективный и субъективный) риск, отсутствуют, хотя истинное мнение является пропозиционально, а не дохастически, обоснованным. В этом случае субъект предельно иррационален: он не удерживает своё мнение по причине хороших оснований, даже зная об их существовании и отдавая себе отчёт в их модальной стабильности. Бонди и Притчард справедливо ставят под сомнение концептуальную возможность такой ситуации. Как мы сказали выше, если нормальный в когнитивном плане субъект знает, что обоснование его (истинного) мнения, что р, модально стабильно, он знает, что р. Знание в этом случае может отсутствовать не по причине наличия пропозиционального везения или эпистемического риска, а по причине неподходящего применения когнитивной способности субъекта. Для наличия знания последняя должна в известной мере проявляться в истинном мнении.
Напомним, что, вообще говоря, знание предполагает выполнение двух общих условий: условия безопасности истинного мнения субъекта и условия подходящего применения его когнитивной способности. В рамках своего антислучайного подхода когнитивных способностей Притчард показывает, что для наличия знания необходимо также наличие подходящей связи между этими двумя условиями: выполнение условия подходящего применения когнитивных способностей должно в известной мере объяснять удовлетворение условия безопасности [10].
Хотя в работе Притчарда речь идёт о безопасном истинном мнении, сказанное, на наш взгляд, можно обобщить на случай безопасного обоснования: знание предполагает, что безопасность хорошего обоснования для безопасного истинного мнения в известной мере объясняется подходящим применением когнитивных способностей субъекта [10].
3.1. Веридическое везение
Веридическое везение имеет место в том случае, если мнение субъекта, хотя оно и истинно, могло бы с лёгкостью оказаться ложным, то есть оно является ложным в ближайших возможных мирах. Например, в ситуации, описанной Чизольмом, фермер при нормальных условиях смотрит на овцеподобную собаку в поле, за которой случайным образом оказалась овца [11]. Фермер формирует истинное обоснованное мнение, что в поле находится овца. Однако, если бы он посмотрел на то, что он принимает за овцу, чуть раньше или чуть позже, его мнение оказалось бы ложным. Поскольку условие безопасности веридического экспланандума нарушается, фермер не знает, что в поле находится овца. В примере Б. Рассела субъект смотрит на часы, которые остановились ровно 24 часа тому назад [12]. Он формирует истинное обоснованное мнение о времени. Если бы он посмотрел на часы чуть раньше или чуть позже, его мнение было бы ложным.
3.2. Пропозициональное везение
Если мнение базируется на плохом основании, как правило, существует возможный мир, в котором хорошее основание для мнения отсутствует, несмотря на то, что метод формирования мнения такой же, как и в действительном мире. Если же мнение базируется на хорошем основании, но не подходящим образом, то есть метод его формирования недостаточно чувствителен к основанию, как правило, существует возможный мир, в котором на данном основании базируется другое мнение, для которого, таким образом, его основание оказывается плохим. Следовательно, в этом случае тоже существует возможный мир, в котором отсутствует хорошее основание для мнения, формируемого тем же методом, что и в действительном мире.
Если, например, присяжный заседатель формирует истинное мнение о виновности обвиняемого не на основе представленных судьёй доказательств, с которыми он ознакомился, а исходя из чисто субъективного неприятия личности обвиняемого, его мнение не является дохастически обоснованным, потому что оно не базируется на хороших основаниях. Присяжный заседатель мог бы сформировать то же самое мнение и в отсутствие доказательств. Если он формирует мнение о виновности обвиняемого, исходя из представленных судьёй доказательствах, но недостаточно изучив их, его мнение формируется на основе хороших оснований, но неподходящим образом. Таким образом он мог бы сформировать и мнение о невиновности обвиняемого или сформировать мнение о его виновности и в том случае, если бы доказательства были недостаточными. (См. также [6].)
3.3. Модальное везение
Бонди и Притчард пишут: «Не все случаи пропозиционально обоснованных мнений, у которых нет дохастического обоснования, будут пропозиционально удачными. Тем не менее, поскольку существует много таких случаев, хорошо было бы исключить, что мы в них» [1]. То есть, как сказано в разделе 2, сама безопасность пропозиционального обоснования, если она имеет место в том или ином конкретном случае, не является безопасной и даже наоборот: в большинстве случаев пропозициональное обоснование небезопасно (удачно). Если рассмотреть «супермиры», состоящие из наборов возможных миров для того или иного пропозиционального обоснования, то в большинстве супермиров условие модальной стабильности – суперстабильность – будет нарушаться. Конечно, модально стабильное и суперстабильное пропозициональное обоснование может не быть суперстабильным во второй степени. И так далее. Как уже было сказано в разделе 2, возникает бесконечный регресс модальных стабильностей. Причиной этого является невозможность некругового концептуального анализа концепта знания.
Таким образом, можно определить знание как истинное мнение, при условии, что отсутствуют все виды везения, включая модальное. Строго говоря, понятие модального везения приводит к бесконечному регрессу, поскольку отсутствие самого модального везения может быть везением. Это указывает на то, что полный концептуальный анализ знания невозможен, в том числе и в терминах модальной стабильности высших порядков (отсутствия везения). Концепт знания является первичным. Употребление Притчардом понятия риска фактически является признанием этого.
1. Bondy, P. Propositional epistemic luck, epistemic risk, and epistemic justification / P. Bondy, P., D. Pritchard // Synthese. – 2018. – 195. – P. 3811–3820.
2. Turri, J. On the relation between propositional and doxastic justification / J. Turri // Philosophy and Phenomenological Research. – 2010. – 80. – P. 312–326.
3. Turri, J. Believing for a reason / J. Turri // Erkenntnis. – 2011. – 74. – P. 383–397.
4. Bondy, P. Counterfactuals and Epistemic Basing Relations / P. Bondy // Pacific Philosophical Quarterly. – 2016. – 97 (4). – P. 542–569.
5. Silva, P, Jr. Does doxastic justification have a basing requirement? Australasian / P. Silva // Journal of Philosophy. – 2015. – 93. – P. 371–387.
6. Wallbridge, K. The peculiar case of Lehrer’s lawyer / K. Wallbridge // Synthese. – 2018. – 195 (4). – P. 1615–1630.
7. Williamson, T. Knowledge and Its Limits / T. Williamson. – Oxford UP, 2000.
8. Williamson, T. Probability and Danger / T. Williamson // The Amherst Lecture in Philosophy. – 2009.
9. Pritchard, D. H. Risk / D. H. Pritchard // Metaphilosophy. – 2015. – 46. – P. 436–461.
10. Pritchard, D. H. Anti-luck virtue epistemology / D. H. Pritchard // Journal of Philosophy, – 2012. – 109. – P. 247–279.
11. Chisholm, R. M. The Theory of Knowledge / R. M. Chisholm. – Prentice Hall, Englewood Cliffs, NJ, 1989.
12. Russell, B. Human knowledge / B. Russell. – London: Routledge, 1948.