Знаменный распев - читать онлайн

Спаси, Господи, люди Твоя.

Обочь снеговея. Обочь жнивья.

Я, босая, по снегу – вдаль.

Всех люблю. Ничего не жаль.

Платье ветер развевает, дырявый мешок.

Отверстья для рук. Прогалы для ног.

Рваные раны. Надрезы, кровь.

Иди вдаль. Богу не прекословь.

Мотайся, исподнее на ветру бельё.

Господи, благослови достояние Твоё.

Я твоё достоянье. Твой хлеб и хлев.

Твой, Господи, знаменный распев.

Ты мною поёшь – на звезде, на стерне,

Победы на сопротивныя даруя мне.

Ты рот открыл – а я звучу,

Излетаю из Твоей груди, подобно лучу.

Ты меня держишь, службы свечу.

Я иной судьбы не хочу.

По снегу бреду. За мною – вода

Вешняя, ледоходами – талые города,

За мною люди, толпа вопит,

Девчонка малая плачет навзрыд,

То ли Мiръ, а то ли война,

А я иду, зима ли, весна,

А я иду, буря рвёт мой мешок,

Впереди идет возлюбленный Бог,

Ты иди, иди, мой распятый Господь,

Я поющий дух Твой, теплая плоть,

Твое рубище, Твой, зажатый в кулак,

Обол, динарий, ржавый пятак,

Ты одною мной Свой мыт заплати,

Ты меня держи в кровавой горсти,

Ну и что, стигматы, вперёд иди,

Я поющая птица у Тебя на груди,

Вознесыйся на Крест, воздымись, горький дым,

Даруя щедроты Твои живым,

Возвесели нас силой Твоей,

Иду за Тобой, слышу вопли людей,

В меня швыряют камни, снежки,

Пули, бомбы, копья, плевки,

А я все иду, иду за Тобой,

Пот и слёзы блестят над губой,

Кровь и звёзды текут по лицу,

На смерть иду, а может, к венцу,

Победы на супостаты дая нам,

Иду за Тобой, Тебя не предам,

Иду, оружие Мiра Твоё,

Ноги босые колет жнивьё,

Иду по следу, путь огнём спалён,

Непобедимая победа, нешвенный хитон,

Иду, развевает ветер мешок,

Всяк одинок, и Ты одинок,

Но я иду, иду за Тобой,

Я берег Твой, Твой зимний прибой,

Я вьюга Твоя поперёк лица,

Я за Тобой пойду до конца,

Я за Тобою – след во след…

Господи, а смерти не было и нет.

Во Иордане крещающуся Тебе, Господи…

Ныряю в ледяной изумруд…

Такая смиренная, вчера ещё гордая,

Ибо ведаю: все умрут.

Родителев глас угас мимо нас,

А где голос наш пребудет,

Когда пробьёт последний час,

Латунью в зимней полуде?..

А Твой Родитель… вон, голубь, летит

Над вьюжною иорданью…

Да что ж так под левым ребром болит,

Колотит, крутит дыханье…

Стою меж людей у лесного ключа.

Он бьёт серебряной лавой

Из гор сугробов… вода, свеча,

Пылает солнечной славой…

Полдень! Возлюбленного Сына Тя

Именую… горя в помине

Нет… мерцает, ко мне летя,

Дух, в виде голубине…

Слава, небо, вода и свет!

Бьёт ключ среди поколений,

Чей визг в пеленах, кто морщен-сед —

Явися еси днесь Вселенней!

Я около сердца воды стою…

Округ – хороводом – сельчане…

Стою у Крещения на краю,

Водой в нечерпанном чане…

О, пейте меня! Вбирайте меня…

Глотайте, пролейте жадно

За пазуху, в рот… на снег… на огня

Язык, бормочущий жарко…

Я просто стою, Водосвятье звенит,

Деревья инеем-пряжей

Обверчены… снегирь на ветке висит…

А люди ко мне – стражей…

А люди, наряжены в праздника честь…

Себя тащат тяжкой поклажей

Старухи, деды… им жизни весть

Лоб – смерти елеем мажет…

Девицы в тулупах… молодки в платках,

Расписанных солнцем: слепну…

По снегу – розы, яркие, страх!..

Так вышиты велелепно

Белее савана, красней знамён,

Узорчатей небосвода…

Идут ко мне из седых времен

Военной песней народа…

И шепотом над вертепом святым,

Над Мiромъ-малюткой уснувшим…

Клубятся во мраке, кадильный дым

Всем нынешним… всем минувшим…

Идут ко мне… балясы о чём,

Не слышу… ведь пенье птичье

Людскую молвь заглушит ключом

Журчащим, облак обличьем…

А люди-люди – в накат ветра!

Меня – с собой сопрягают!

А люди-люди больней костра

Меня – собой – обжигают!

Морозны, яблочны выгибы щек!

В меха закутаны выи!

Идут по земле – небосвод далек! —

А там, в небесах, не вы ли?!

В меня кидают крики снежков!

Молитовки мне бормочут!

Ах, люди, вот ваша и вся любовь —

От полудня до полночи!

Кто в нежной, рваной обноске бредёт…

А вон и батюшка в ризе…

Парчовый праздник… сорожий лёд…

Что ж плачу я, как на тризне…

А люди-люди кучней, тесней

Ко мне, одинокой, жмутся!

Я в кружке – вода ваша, средь огней…

Пролиться… и не проснуться…

И только под зимним солнцем застыть

Водой, из Времени бьющей,

И только обнять всех и всех любить,

И плакать песней зовущей,

И только стоять на Мiру большом,

И болью – мороз по коже,

И только черпать, черпать ковшом

Сребро, Живодавче Боже!

И только слёзы великие лить

О каждом, кто живёт-умирает,

И только из кружки – неба испить

У врат Водосвятного Рая.

Царице моя Преблагая

стою пред Тобою нагая

тряпицей судьбу не прикрыла

крыла не открыла

Надеждо моя Богородице

каменья оклада играют в друзы грудятся

Ты в небесной пречистой горнице

кормишь кормишь радость снежною грудью

кормишь кормишь солнечной грудью горе

Приятелище сирых и странных Предстательнице

сама Ты странница на вьюжном просторе

с шеи Твоей порванные бусы лунами катятся

молоко Твое Богородице брызгает звёздами

валит снегом безумным из-под мощного купола

Сыночка ко древу прибили гвоздями острыми

а ничья вина до сих пор не искуплена

Ты моя во жажде Поительнице

ты моя в пустыне Водительнице

воззри на мя человечицу несчастную

скорбящих Радосте обидимых Покровительнице

зриши мою беду зриши скорбь многогласую

помози мя ибо вервием злобы замотана

окорми мя ибо голодна по ласке закатной

подыми мя вверх ибо небо зовёт меня

пускай в нём утону не вернусь обратно

обиду мою разреши яко волиши

стою горько плача меж зверем катом и вором

ибо не имам кроме Тебе иныя помощи

ибо стою во церкви пред иконой Твоей

яко на льду лабрадоровом

на черном льду в синих огнях во сапфировом пламени

Твои очи длинные сливы косят в меня

иными планетами

чудотворный образ Твой ярче победного знамени

плывет кораблём

над всеми страстями смертями обетами

благая Утешительнице лишь Ты Богомати царская

в Мiре сём тонущем в войнах железных воющих

Ты горишь с иконы нагрудною птицей-цатою

Ты плывешь с иконы ледоходною волей-Волгою

токмо Ты Богомати сохраниши мя и покрыеши

и обнимеши мя будто я земля

вся кругла молочна травна серебряна

во дверь собора открытую ветр налетает порывами

я стою на коленях мне холодно замёрзла царевна

я такая древняя о моя Богородице

я сегодня ревмя реву грех мой из-за пазухи выну

а назавтра слышишь на дворе распогодится

и во веки веков помолюсь и спою

и бормотно выдохну

этот глас этот час лампадное стекло острое битое

это после взрыва храм уцелел

барабан и апсиды предивные

это я пою Тебе ирмос Твой кондак позабытый

по знамёнам-крюкам по иным векам

где ещё родимся мы

в Рождестве девство сохранила еси…

не проси бессмертия, не проси.

не проси славы: похвалы – ничто.

руки вдень во старое, военное пальто.

не проси богатства, никогда не проси.

ни сокровищ, ни яхонтов на небеси.

лишь огромные, с землю величиной, облака

плывут… не дотянется сиротская рука.

не проси отмщения, не проси.

во успении Мiра не оставила еси,

Богородице… лоб прижми ко стеклу.

холод, голод. Игрушкой – ты – на полу.

сотни войн водят вокруг тебя хоровод.

эта вечная жизнь. Краткий живот.

до мгновенья, когда родишься опять,

никого из милой родни не сыскать.

Божья Мать Ты нас всех вчера родила

а сегодня время сгорело дотла

а назавтра время – под брюхом овцы

Агнец Божий ножи начала концы

Тайной Вечери тысячи тысяч огней

довоенный кагор из стакана пей

из стакана граненого Божию Кровь

День Победы не надо тяжелых слов

так в военном пальто за столом сиди

гаснут планки орденские на груди

гаснет крестик медный под ветхим бельем

Богородице выпьем и ещё нальем

всех помянем кто сгиб в последнем бою

всех кого на старых снимках люблю

а превыше снимков – икона Твоя

на краю любви на краю бытия

Ты накинь Покров

не оставь еси

…не проси бессмертия не проси

…Всемирную славу от человек прозябшую

Долго долго я пою

В столпе сугроба насквозь озябшая

Долго долго я стою

В кудрявой шубейке в бараньей шубёнке

В вытертом детском восторге стою

А мать кричит как птица тонко

Стегает криком жизнь мою

Ремнём меня высечь за все хорошее

За то чтоб не пела на всех языках

На Ангельских Божиих

Не сыпалась порошей

С небес

Не носила облака на руках

Девчонка в сугробе насквозь промерзла

Чем заколдована звёзды ночь

Зенит сыплет огнь светло и грозно

Стоит в сугробе неслушная дочь

Снег в катанки по щиколотки набился

Одного роста я и сугроб

А Мiръ – блаженный а Мiръ – не убийца

А Мiръ – неведомый Господень Гроб

Кто встанет из гроба навек воскреснет

Не знаю когда не знаешь молчи

А я пою недетские песни

Ребенок в сугробе в огнистой ночи

И мать

И санки

И вопль мороза

И ярость – в дёгте – радуги звёзд

И песни безумье

И лютые слёзы

И выгнут времени мощный мост

И мать меня перевозит на санках

С берега на берег великой реки

А дома – гости а дома – гулянка

А катанки царские мне велики

И там над столом мерцает икона

Над рюмками над бутылями над

Скошенным потолком небосклона

Где звёзды уже не вернутся назад

Воскресения день, просветимся, людие!

Я Мiръ ваш безбрежный несу вам на блюде —

Беспредельный, бессчётный,

бесстрашный, бессмертный:

Упованный, упорный, безумный, безмерный.

Вся толпа, да, под куполом мощным и грозным —

Замалёванным синью святой, многозвёздной,

Каждый лик то в потоках солёных рыданий,

То улыбкой горящий во мраке преданий…

Люди, люди! Округ изумлённо толпитесь.

А вас солнечно вяжут сиянием нити —

Тот полярный уток, тот – в зените – мафорий,

Серафимы крылатые в чёрном просторе…

Я во храме стою! Среди вас, дорогие!

Всяк одеждой окутан – сердца лишь нагие,

Дорогие, стучат обречённою кровью:

Колыбельным левкасом – к небес изголовью…

Всяк мне дорог, хотя никого тут не знаю!

Человек или зверь, или роза шальная

Запредельного снега, посмертного лика,

Вспоминального века, последнего мига!

Всяк мне близок – слепым волосёнком на коже,

Кто со мною стоит?.. именую Тя, Боже!

Ты вот в этом, в ушанке замурзанной, старце —

А в кармане – бутыль – для сугреву – что Святцы…

Ты вот в этой лукавой, две коски, девчушке —

Тонких русых кудряшек сосновые стружки:

Привела её бабка под купол за ручку —

Ах, смертельно больную, любимую внучку…

Ты вон там, далеко, у планетной апсиды,

Все кометами вспыхнут немые обиды —

Тихо крестится, плачет мужик бородатый,

Будто завтра, в метели, идёт во солдаты…

Да мы все, о, мы все во солдаты уходим!

Мы ревём при народе! Блажим при народе!

А расстреляны – вспыхнем безвинным весельем,

Неприступным, победным костром Воскресенья!

Вы не бойтесь, мои легкокрылые люди!

Непомерно-грядущее мёртвых разбудит!

Вот катит из-под купола – раннею ранью —

Так давай же обнимемся, до задыханья!

Всяк из нас хоть во Пасху – и любит, и верит!

Всяк из нас хоть во Пасху не помнит потери!

Вот монахиня рядом тихонечко плачет —

Обнимаю её всей душою горячей,

Так притисну к груди, жизнь мою удалую,

Троекратно, прощально и встречно целую!

Вы родные мои! Ледоходные льдины!

Вы пройдете, растаяв – а непобедимы!

Я девчонка, юница, старуха меж вами —

Обнимаю вас крепко огнями-руками!

Осенённо крещу вас кострами-глазами!

Обливаю слепыми дождями-слезами!

Вы собор мой, ночной, незабвенный, суровый,

Праздник мой, налетающий снова и снова,

Купол мой, раскрывающий Рая ворота,

Стон и смех мой, звезда золотого полёта!

И, пока мощный хор нам гремит Аллилуйю,

Я тебя обниму, я тебя поцелую —

Мой Пасхальный, погибший в пылающих войнах,

О, воскресший мой Мiръ, так улыбка спокойна,

Мой скуластый, в поту, седина и ушанка,

Уходящий в бессмертие с нищей гулянки,

Ну же, шаг лишь ко мне деревянной ногою,

Пуст рукав, пусть я буду твоею рукою,

Твоей памятью, светлой водою ирмоса,

Твоей заметью северной, белые косы,

Бормотаньем твоим и спиртовым дыханьем,

Всем забвеньем твоим, всем твоим вспоминаньем,

Видишь, дед, обняла тебя крепко, навеки —

Крепко небо! Целуемся мы, человеки.

И никто нас на куполе том не напишет.

И никто не поднимет нас выше и выше.

Стой себе на земле, обнимайся с родными,

Бормочи, умирая, любимое имя.

Повторяй, воскресая, предвечную ноту

В лучезарном кондаке большого полёта!

…и во храме пред тем стариком на колени

Я встаю, посередь заревых песнопений,

Многоликого хора, толпы моей кровной,

Деревянная церковь, тяжёлые бревна,

Светозарная роспись, рекой льется фреска,

Мой ты бакенщик, бедный рыбак, где же леска,

Обвяжи нас, Господь, Твоей сетью насущной,

Я лишь рыба Твоя, во народе плывуща,

Я лишь свечка Твоя, блюдо паникадила,

Я сандалья Твоя, я с Тобою ходила

Вдоль по нашим снегам, по чащобам печальным,

Дай мне нынче во храме кулич Твой Пасхальный,

Кус мне радости дай, что для всех, для народа,

Для любви, для ее непостижной свободы.

Мой род и род. Как всё, как все, прейдет.

Мой древний род, во время уходящий.

Мой солон рот. Опять иду в поход —

За днесь любимым, вечно настоящим.

О, божество, мой Род. О как же ты силён.

Из тыщи лиц. Палит их смех, и слёзы

Текут по ним, в ночь родов, похорон,

В ночь войн и во грядущие морозы.

Мой род… Я вижу сотни, тысячи фигур.

Я зрю толпу, затылков миллионы.

Они идут, тьма умников и дур,

Тьмы тем юродивых, пророчеством спалённых.

Мой род… Катает тесто на столе,

О, на доске, в муке, святая бабка

Моя… Очки на лоб… читала на земле

Акафист Ксенье Петербургской, ёжась зябко.

Мой род… Отец мой. Палуба стальная корабля.

Ещё не живописец, не художник,

А штурман-рулевой. Вдали земля.

Неравный бой. И он, ещё безбожник,

А имя Бога шепчет… на губах

Мальчишьих – имя – пламенем победы…

И палуба кренится. И во льдах —

Мой призрак – Время – страшною торпедой.

Мой род! Ах, тётки в ситчиках мои

На танцплощадках, и баян играет…

Ещё не знаете вы – от любви

Кто воскресает, кто и умирает!

Мой род во мне рождается – Христос:

Пока жива, пока шепчу словами

Вас всех… вся изойду лучами слёз,

Раскатанная тестом между вами,

Печённая блином и беляшом,

Вся выпитая грозной рюмкой водки,

Забыта в зимней баньке я ковшом,

Я вбита, гвоздь, в сапожную колодку,

Снарядом всажена в орудие войны —

Да чтобы победить!.. и порвана струною

В моём рояле, чтобы видеть сны,

Чтоб всё сыграть, что деялось со мною…

Мой род… я лишь твой алый, талый рот…

Да старческий уже… в морщинах-сетях…

Кривится он… о счастии поет…

О том, чего не будет уж на свете…

Но и о том, что только лишь придёт!

О том крылатом Ангеле, что снидет

И раскатает тесто, и замрёт

Над белою мукой, и вдруг увидит

Над колченогим кухонным столом

Меня – с очами византийских списков,

А дома нет, пошёл давно на слом,

А океан нахлынул слишком близко,

На стёкла окон – бешенством снегов,

Волнами вьюги горестной и кроткой…

Родные, вот она и вся любовь,

Всё масло, соль, равнина сковородки…

Ах, обнять бы всех!.. времена на смех

Не поднять… таковы неисходные…

По дороге идти между мук и утех…

Поминая шаги Господние…

Ах, да смейтесь вы!.. не сносить головы.

Хулиганила, непотребничала,

Во грехах, что гуще черной травы,

Все валялась – пьяной царевною…

Ах ты путь мой, путь!.. Вот возьму на грудь

Я тебя, мой путь, – истомилася!..

Так мне больно, путь… отдохну чуть-чуть…

Дай забвения сладкой милости…

Шире руки раскинь!.. Вьется синь-полынь

Да по ветру – вьюгой серебряной…

Я кричу: отзынь!.. визг: на кичку сарынь!..

Глотку жгу напевами древними…

Да, я древняя вся! И живу не прося!

И живу, на ветру скитаючись!

Утром щиколки мне целует роса…

Плачет тучею небо усталое…

Ах, иду-иду!.. Сколько раз в году

Вы в меня – то снежки, то булыжники?..

А мою ли песенную страду

Не услышите, вы, чернокнижники!..

Я и солнечных книг, я и лунных книг

До пяти смертей начиталася…

А ко мне щекой снег седой приник,

В лучезарной, холодной жалости…

Ах ты снег мой, снег!.. Может, ты человек!..

Лишь под коркою льда блестящего…

Да и я человек!.. Да и Мiръ – человек!..

До конца своего… настоящего…

Да и Бог – человек!.. не умрёт вовек…

А умрёт – воскреснет… под пыткою…

Вот он, свет мой, свет из-под тяжких век!

Век, зашитый белою ниткою!

Вот погибель моя!.. А танцую я!..

Шире, шире руки раскинула!

Эх, народ-народ!.. вся моя семья!..

Серебристый мой ствол осиновый!..

Иглы сосен-пихт!.. я – живая пищаль —

Вдоль по рельсам, да по серебряным!

Мне канатом – сталь! Ничего не жаль!

И ни верности… и ни ревности…

Образ Твой Пречист… Боже, палый лист…

Боже, светишься весь прощением…

Там, за далью рельс, Ты для всех воскрес —

Из кадила времен каждением!

Наважденье мне… ах, гореть в огне…

Я согласна, в мешке-моем-рубище —

Вдоль по рельсам идти, Боже-Боже, прости,

Всерыдающей и вселюбящей!

Я устала молчать! Я хочу кричать!

На весь мир Твой, Боже, неистовый,

И босою стопой прожигать Твою гать,

Мчаться по ветру медными листьями!

Я согласна всем – да, всем! – умереть!

Каждой кошкою, каждой мышенькой…

Всем родиться! Всеми глотками петь!

Не споёшь всего… не надышишься…

Ах бы, жить да жить!.. Целый век иль два!..

Что за шум за спиною?.. поезд ли?..

Ах, задавит… и пусть… я останусь жива

С нежным, Живым в помощи, поясом…

Ах, сомнёт – и пусть… и не обернусь…

Голова не гола – свечусь кикою…

Не мешок – парча… низка перлов-бус…

А рубины с плеча – земляникою…

Не руби мя сплеча!.. я ж твоя свеча…

Я ж ещё погорю… не гаси меня…

Дикий, смертный гудок… как жизнь горяча…

Только пламя… ни воли… ни имени…

И на рельсы сребряные так упаду,

Распластаюсь… снега узорные…

…задавили бродяжку… загасили звезду…

Безымянную… беспризорную…

В темном зеркале сквозишь меж нами —

Ясный Ангел, иже херувимы.

Память праведнаго с похвалами —

И рубин горит неопалимо

На жизнёшке малой, безымянной,

На живой уде для рыбы старой…

Ты не куришь, ты не пьёшь. Как странно.

Праведницей дышишь ты устало.

Ты прошла военным перелеском,

Крематорьем дымного вокзала.

На рыбачью тоненькую леску

Бусами грехи ты нанизала.

Крылья, то пошитые из марли,

То из бархатистой завирухи,

К ёлке, к торжеству, руками мамы,

Молодой, красивой, не старухи.

Ёлка блещет, мировое древо,

Царскою росой Сеннахирима,

Жадным жарким ожерельем Евы,

В тёмном зеркале плывущей мимо.

Чернь волос и радужек агаты.

На груди – заморские кораллы.

Жизнь ещё не бита, не распята,

Жизнь ещё от смерти не устала.

Крылья, вы изрядно износились.

Облупились яркие игрушки.

Ёлка, разреши мне, сделай милость —

Выпью нынче я винца из кружки:

Той таёжной, той тюремной, битой,

Губы ржавью обожгутся красной,

Через край любови позабытой,

Горько воспомянутой, напрасно.

Крылья, Маккавеев диких пламя…

Перья, перламутровы и гибки…

В тёмном зеркале сквожу меж вами

Шестикрылой звёздною улыбкой,

Черным плавником Левиафана,

Отблеском оружья Михаила,

Пяткою менады, нежной, пьяной,

Нила синей кровеносной жилой,

Чешуёй геннисаретской рыбы,

Рвёт чудесный лов святые сети…

В тёмном зеркале застыну глыбой

Боли и любви – за всё в ответе.

Ты мне плюнь в лицо, во отраженье.

Ты разбей мое стекло в бессилье.

Я парю. Бесследное движенье.

Выдох, вдох. О счастье дышат крылья.

Не обмажешь грязью. Не обрежешь.

Не исколешь копьями-словами.

Я дышу, дышу все тише, реже.

Зеркало в ночи горит крылами.

Но, коль подойдешь, лицо придвинешь —

Отражу тебя я до испода

Вод Чермных, до вечного помина,

Вечевого ропота народа,

До тончайшей дудки, слёзной, навьей,

Слева – Гамаюн, а Сирин – справа,

До великой славы и бесславья,

До пера, что вырвано кроваво.

Губы рыбами плывут… вспухают…

Слёзы заливают их огнище…

Отразись!.. ты шепчешь: я другая!..

Ты мерцаешь призрачно и нище…

Светишься ты скулами, щеками,

Ты бормочешь песни и обеты…

Ты горишь и плавишься веками,

Веками, закрывшими планеты…

Ты к зачатью чистое движенье —

Возрыдаешь, от любви косея…

Ты всего лишь страсти отраженье —

Детское отчаянье Медеи…

Так гляди, гляди в свое бездонье,

В пропасть, где младенческая зыбка…

В тёмном зеркале, Армагеддоне,

Проведу по Времени улыбкой.

Виверны, аспиды, единороги…

Певца Алконоста слеза скупая

Клеймит светилом, Венерой строгой…

А ночь войны валит, наступает.

Орут олени. Трубят тритоны.

Немые гарпии корчат рожи.

А ночь войны течёт с небосклона,

Уж ливнем хлещет в тугие кожи.

Гудят Олоферновы барабаны.

Вопят дудуки Исуса Навина.

Содрав медный шлем, седой и пьяный,

Спит царь – пастухом во мгле овина.

Несчастных, таинственнейших и кротцых,

Нас влёт бьют – павлинами и глухарями.

Апостоли, мученицы и пророцы

Гремят в Давидовы бубны костями.

На чёрном ветру, полном перлом-крупкой,

Железные глотки свои разымут

И вдаль блажат, а яблоки хрупки

Глазные, слезятся, от лука, от дыма.

Война. Она василиска древнее,

Жесточе пламенной мантикоры.

Схвати её, поборись-ка с нею,

Она человек, а не мандрагора.

Она всего лишь небес саламандра,

Красотка с горелой, скошенной мордой,

Уродка-эринья, коса-Кассандра,

Летящая пулей гневной и гордой,

Звенящая мрачным тимпаном кольчуги,

Горящая – в звёздах – пожаром Трои…

Война. На своя возвернулись круги

Вожди, изветренные изгои.

Изюм пересыпать в ладонях. Зубами

Отсечь кус походной лепешки пресной.

Назавтра сраженье. Назавтра пламя.

Господним Телом – псалом воскресный.

Господней Кровью – в любви признанье.

Господней стопою – мечи и латы.

Отдать последнее целованье

Химерам, горгульям, чудищам клятым.

И шлем начищен. И мощны копья.

Мы – нападаем? Мы – защищаем?

Слетают звёзд холодные хлопья.

Мiръ необещаем, невозвращаем.

Мiръ просто жуй, запивай ключевою

Струей из фляги, а лучше дамасским…

Война. Опять от тоски завою.

От дымной и злобной посмертной ласки.

От петли на шее – змеёй горячей.

Горн рубит ветер. Смеются сроки.

И только в зените стоят и плачут

Апостолы, мученики и пророки.

Бурное море моё, поёт справа и слева…

Снежное море моё, холодит тело рубаха…

По морковному хрусту летят стопы,

на устах – напевы,

А лик закинут к небу без злобы, без страха!

Ох, наслушалась я небылиц про себя за век мой!

Ой, наслышалась я клеветы подмётной!

Бегу по снегам босиком,

вижу вдали нежный брег мой —

Рассветный брег снежно-алой зари бесплотной.

Мя языком вырывали из колокола, в реке топили.

Мя похищали – а я опять на свободе!

Мя мазали грязью – а я во славе и силе

Опять пела грозные песни свои при народе!

Опять на младом снежку сидела и пела!

Опять певчие птахи изо рта моего излетали —

Мороз Пожирателю снов насквозь прокалывал тело,

А мя, яко Херувима, щадил, без тоски и печали!

Ползла изо всех проходных дворов

многоглавая Гидра,

Брела Айравата по улице зимней, бивни топыря…

Меня убивали – а я, очами нагими

Снега сжигая, зубами блестя, плясала на пире!

Застыл ледовый дворец… конькобежцы сняли

Коньки… зашвырнули их за сугроб, за вереть…

Бурное море метели! Верещу в одеяле

Младенцем! Яблочны щеки!

На колени валится челядь!

Ах, эта бродяжка, лишь миг назад…

глянь-ка – ребёнок царский!

Да вырастет, вымахнет древом,

всё одно расстреляют…

Меня бичевали – а всякий удар – подсказкой,

А всякая плеть – во благо, и рана живая!

Да я, мои зимние люди,

давно уж сплошная горячая рана!

И это – веселье! И это мне —

радость, праздник и воля!

День солнечный, холод, сегодня я встала рано,

Бегу по граду, плюнь ты вослед мне, что ли!

Застынет плевок на лету – жемчужиной нежной!

Застынет во взмахе кулак, для битья воздетый!

А я на снег воссяду боярыней снежной,

И брызнут от лика, от кики лучи великого света!

Да я уж нездешняя! Как бы вам это… тихо…

Слепым шепотком… чугун-молотком…

рассыпаны гвозди…

Кровь на снегу… не пожелай врагу ни лешего лиха,

Ни лютого крика, родимой могилы возле…

О, пусть все живут!.. Хоть пять минут…

хоть столетья…

А я уж небесная! По облакам пробегаю.

Свисти! Улюлюкай! Каменья швыряй! Я – ветер,

Я снег и солнце, и мёртвая я живая!

Бурная бездна, вздымай Посейдоновы вздохи…

Бурное море моё, пой мне гимны справа и слева!

Я бегу по вьюжной воде Альтаиром,

слепящим сполохом.

Преблагославенна еси моя Богородице, Дево.

Грифон, Симург… ирбис злится

в пятнистой снежной парче…

Всё Время, люди, индиговой птицей

сидит у меня на плече.

Я глажу его. Я ему шепчу – о нет, не суровый приказ:

А ласку, а сказку, и кровью косит

икряной круглый глаз.

Медвежий Молох, серебряный мох,

скалит пасть сатир,

Мохнатый фавн, ссутулился гном, ах, опоздал на пир,

А звери и птицы все уж сидят за обширным столом,

Звенят бокалами, пьют и едят, такой чертолом,

Носы и хвосты, нефтяные крыла, и спицею – клюв

Пронзает века, убрус у виска, рассыпается туф,

Чертополох прорастает огнём

сквозь каменных туч пласты,

Ты спой мне, Время, о том, о сём, голосистое ты,

Ты мне прочирикай, все иероглифы пробормочи —

От пенья сирены до струй Иппокрены,

до ифрита в печи,

До дымного джинна, тоской одержимого

по объятью живьём,

До крупа кентавра, хребта динозавра —

драконом зовём,

Плывя на плече моём по-над землей

на ковре всех ветров,

Ты спой, расскажи, что там будет со мной,

лишь криком, без слов!

Народы, герои в ладье уплывают, в широкой ладье…

Чирикай мне, Время,

как баба рожает нам жизнь или две,

Одну – на земле, а другую в зените, вот ворожба,

А Парки плетут одинокие нити, ажуром – судьба,

Пчелиным гуденьем, арахновым бденьем,

тафтой паутин,

Что слышу, что вижу за чуть внятным пеньем,

за мышцами спин,

За строем ежовым штыков лихолетных,

заводом войны,

За свалкой задворок, за голодом корок,

за снами Луны,

Что вижу, что чую, что въявь осязаю, и дыбом власы,

Рождает Царица Того, Кто мне снится,

Чьи – звоном – весы,

И скользкое тельце упорной кефалью —

из звёздной икры…

Заморской печалью!.. запечною жалью…

так стоны остры…

И эти рожальные, дальние вопли… всё бьют в потолок

Хибары, пещеры… отверзи ми двери…

входи, Царь мой Бог!

Ты в Мiръ стрекозиный, роскошный и нищий,

ворвался копьём!

Ты станешь на блюде священною пищей,

казнящим серпом!

Кровавым куском опалённого мяса…

где теста кругляш?..

Грядущая Пасха… великая ласка… её не предашь…

Громадным глотком ледяного кагора, надрезами вен,

Горячечным ветром слепого простора и зрячих измен,

Колен преклонённых, и уст воспалённых,

и слёз, солоней

Царя Соломона неведомых копей, и смерча сильней!

Вот – Бог мой, любимый! Сегодня родился!

А завтра распнут!

Уже не инкубы-суккубы, кыш, мимо, умчитесь в закут,

Сгинь, ты, Медуза Горгона, сгори, Минотавр,

Рассыпался рог твой, подножие трона,

твой век миновал!

Чудовища вы, на землице и в тучах, птичьё и зверьё!

Протянет напиться из рук могучих тебе, вороньё,

Протянет вкусить – ломтём в голодуху —

любови пирог:

Поверх всезнанья, зренья и слуха, меж тающих строк,

Дорог, начертанных киноварью, коварных когтей,

Меж гари беззвёздной войны и свары

безумных детей:

Мы долго и больно тот свет ожидали, тот Агиос Фос,

Что – визгом младенчика в одеяле пылающих роз,

И тает Господь, улыбаясь и плача, лучом уходя

Во мрак панихидный кафизмы горячей,

в сиянье дождя,

В мерцанье снегов… потерпи хоть немного…

страданья не вем…

Грядите, людие, хваление Богу днесь принесем.

Голос твой соловьем звенит и пусть собаками облаяна

якоже бо купина не сгораше опаляема

да и собака то человек в лае заходится

напрасном бешеном

возьми кусок из руки ты бедолага лохматая лешая

возьми мою белую кость погрызи

ну раз так-то захлебываешься

сама во свой лай кандальный заковываешься

сама своим лаем гордишься и упиваешься

всеми четырьмя лапами в железный лед упираешься

ты ж собака моя родная глаза бездонные

давай тебе песню спою

про то как прейде сень законная

благодати пришедши на колени валюсь перед мордою

перед клыками когтями смертями я ведь не гордая

давай собака вместе полаем вместе оно сподручнее

вместе все спорится и разъятое и обручное

и рожальное

и рыдальное

и ростральное

и расставальное

и разымчивое и переимчивое

и небесное-беспечальное

ах ты ангел собака да крылышки Бог тебе

не приделал шерстистые

лай ты лай на ветру страдай одиноко неистово

да я ведь с тобой брешу над судьбой

смеюсь над усталостью

над рыжею шкурой над жизнию-дурой

над сонною старостью

и ты собака стара лай хоть до утра

а я тебе вторю на четверенечках

а утром лай оборвется пора

и нас разгрызет время семечками

и выплюнет шкурки шерсть кожу ошурки

а лай зазвучит нежной песнею

и две беспризорки две полудурки

за гаражами любви сторожами воскреснем мы

Мы все друг другу – ой, зеркала…

Отражаемся сотни раз…

Цепь бесконечности так светла.

Не узнаём мы – нас.

Мы все друг другу – ох, двойники…

Всё люди, а конский храп…

Медвежий стон, вой волчьей тоски,

А человек так слаб.

Мы все друг другу – одна еда.

Ты глубже зубы вонзи.

Ты думал – один?.. а ты – стада.

Копыта тонут в грязи.

Не мясо жарим, а бытиё.

Не рыбу варим, а смерть.

В котле времен стираем бельё:

Надеть его не посметь.

И только там, на последней черте,

Спохватываясь: дураки!.. —

Величаем Тя, Живодавче Христе,

В тени Твоей стоя руки.

Дрожа, молясь у тьмы, у черты

Страданья – любовью одной:

Чтим образ Твой, образ святый,

А небо – синей стеной.

Бормочем: останься со мной… со мной…

Останься с нами… не брось…

А свет относит нежной волной

Ветер Твоих волос.

Величаем тя, Живодавче Христе…

Я томлюсь о красоте! Я живу в красоте!

Я так жизнь люблю, как ребенок – ель

Разнаряженную; корабельную колыбель.

Каждый день мне – праздник. Мне праздник – хлеб,

Даже черствая корка, соль судных судеб.

На меня в подворотне разбойник – прыг!..

А я ему – лунный отчаянный лик!

А я ему – Солнце, а я ему – Луна,

А я ему бормочу: жизнь-то, дурень, одна…

А он мя валит на снег, да на спину – ногой:

Что, вопрошает, правда не будет другой?..

Да мне все равно, что там будет, ТАМ!

В хороводе кручусь! Самоцветы – к перстам!

Вышиваю шагами строчки-стежки

Вдоль больницы последней… вдоль застылой реки…

Это праздник, ты слышишь! Я лишь самоцвет.

А кому мя дарили – того не было и нет…

Я с ручонки скатилась. Осколков сверк.

Я, нефрит зеленый, в бане разбилась навек.

Живодавче, я знаю: праздник быстро сгорит.

Улетит. Истает. Заплачет навзрыд.

Колесом укатится за смерть, за любовь.

Мя жгут Костромой посреди снегов.

Вокруг мя так пляшут – снега визг да хруст!

Вдовой соломенной плачу… огнем небесным утрусь…

А и что?.. захотела из праха восстать?!

Ах ты жадина, небом скрадена, тебе исполать!

Вишь ты, в праздник Весны тя дотла пожгли,

А желаешь – колесом – по ободу земли!

Ах ты песня… мало тебе, что всем Мiром поют…

Что тобою плачут, укрывшись в закут…

Ах ты солнечный пирог, густо масленый блин…

Ты на Красной Горке – акафист один…

Я пляшу-пляшу, да и задохнусь.

Я дышу-дышу, да вдруг упаду: и пусть!

Упаду – ликом вверх – руки вразлёт —

Лазурит-праздником – небо! Крестом – самолёт!

Изгрызли мя! Искурили мя!

А Господь из туч: кто тут валяется голомя?..

Ах, царевна моя, нищебродка моя!

Воробьиная кика! Снеговеи белья!

И вдохну я до дна красных лёгких – звёзды все!

Поцелую облако в парчовой красе!

К небесам васильковым ручонки взмахну!

Праздник!.. Господу заору: не пойду ко дну!

А вскочу, усопшая, живая тотчас!

Живодавче, неужто эх-раз-ещё-раз?!..

Эта жизнь золотая… лалом вышита по швам…

Неужель – на груди в горсть сгребая —

да сызнова раздам?!

Всю до кости. До пуговицы. До жемчуга. До гвоздя.

До морщины. До пули. До можно, где нельзя.

До пяти рыб – в голодуху последнего торжества.

До боли, где всхлип – святей, чем слова.

До колечек вдовьих на леске,

где в золоте слёзной ряски – озеро-лик

Чудотворной… всю, до вечности,

так дико похожей на миг…

Ах, небо мое! Танцую! Птичкою на Кресте!

Люблю тя, жизнь, целую – на позабытой версте!

Люблю тя, Господи Живодавче,

чистейший небесный ключ!

Люди, мне в праздник подайте злато меж чёрных туч!

Господи, сажай мя на санки! По синему снегу кати!

Докатимся спозаранку до злой развилки пути…

И там мы с Тобою спляшем. Во праздник мя не убьют.

Твой праздник велик и страшен!

Огнище – на пять минут!

Жила всю жизнь красотою! Всю смерть буду ею жить!

Земля под Твоей пятою – парчовой молнии нить…

Я так Тебя обливаю слезами бродячей любви.

Я так Тебя обнимаю, пожаром вышиваю: живи!

Хоть Ты без того бесконечен… неуязвим, невредим…

Вцепляюсь Тебе я в плечи…

вьюсь подле Тя, тайный дым…

Бесслышно, бесстыже, бескоже, безбольно

Тебе бормочу:

Спаслись мы от смерти, Боже, – гладь оком

живую свечу…

Жемчужины две на нитке. Подшитый огнём сарафан.

Тряпицы. Утварь. Пожитки. Дома уходят в туман.

Лишь празднуют волю души,

на площади призрачной той,

Где музыка тише, глуше, где серебро под пятой,

Мерцают, танцуют, вьются, мотают туда-сюда

Монеты, чайники, блюдца, гаремы и города,

Сапфиры птицы Гаруды, железо пьяных машин,

Густые хрипы простуды, хрусталь поминальных вин,

Дождем обмотаны, ели в колючках сребряной тьмы,

Солгали б, да не успели, не взяли пляску взаймы,

Не наняли вольный праздник рабом,

слепым батраком,

Не стал гордый Мiръ – отказник от войн,

что лежат ничком,

А я Тя, любовь, примечаю затменным Солнцем в толпе,

А я Тя, любовь, величаю, соль жемчуга на губе,

Пляши, протяни мне руки, ломай ледяное жнивьё,

На злую ночь, на разлуку, хоть, знаешь, не будет её.

Всегда и здесь. Везде и вновь. И в первый раз.

Возьми, плыви. Не прекословь. Здесь и сейчас.

Вот этот Мiръ, подвздошье дыр, подводье нор,

Я здесь, сейчас, промежду глаз вопит мне хор.

Я Третий Глаз, у неба я лежу во лбу,

Горизонталь, волос печаль, ветла в гробу.

Ожгут ветра. Допрежь, вчера. Здесь Рай и Ад,

Лоб в лоб – с полночи до утра – улыбки яд.

Крыла размах… вот дикий страх – крылом махать…

Лететь, любить, проклясть, простить, и снова вспять.

Мне тыща тысяч голосов рвет сердце в пух

И в прах, и в клочья, на засов сажает Дух.

Дышу. Крылами так машу! Устала плоть.

Я только Дух, ломлю за двух, не проколоть

Меня ни бритвой, ни иглой. Заточка, меч,

Граната, бомба – все долой. Не стоит свеч.

Лечу. Дышу! И вижу всех. Люблю стократ.

В морозе неба – белый мех, планет парад.

Дышу. Восхищена! Гляди! Восхищена.

Горят закатные дожди. Душа одна.

Мой Мiръ бушует и вопит, и глух и нем,

Отсюда – ох, потрясный вид, мясной Эдем,

Разъято тело на куски, и нотный стан,

Гармошка ребер, от тоски в дымину пьян

Баян он музыкой упился он – орган

В зенит он музыкой молился всем богам

Последний мой во облацех седой полет

Последний мой горячий цех и скошен рот

Целуй же воздух за гроши крыла вздымай

Лети чуди ори дыши пером стегай

Все безвоздушье между звёзд мешки угля

Полет последний в полный рост а где земля

Она валяется дрожит скользит растёт

Плавучий шар морей пожар калёный плот

Жара отрава рек узлы песчана сеть

А горы – сахаром из мглы их можно съесть

Из чаши выпить костяной – синь-океан

Маши крылами надо мной любовь-буран

Гляди ты Космосу в глаза не струсишь коль

Лети рыдая и сквозя крича: доколь

Пошире крылья распахни глаза разверзь

Ты не питон ты не тритон ты луч и твердь

Рисунок грозных облаков меняет цвет

Крыла жужжат спадет наряд брызнь голый свет

Вот ты бесстрастна и гола а что ж ревёшь

Сжигает вечный огнь дотла ребячью дрожь

Воочью зри великий Взрыв безликий Прах

Летишь глазами так вопишь цветок в руках

Подземно пчёлами жужжим внутри могил

А кто ты кто ты Серафим в соцветье крыл

А кто ты кто ты сонмы букв и знаков и

Царапин-ран и пыток-мук допрежь любви

Парят крыла перо и пух громадный взмах

А кто ты кто ты птица Рух последний страх

Я первый – в небесах – побег дитя зерна

Пшеничных звёзд я человек я здесь одна

Кричу хриплю о где же Бог навзрячь навзрыд

Мiръ подо мною одинок он бок круглит

Сияет кровью и слезой святой войной

Как страшно люди над грозой лететь одной

Поливаема земля вся, насквозь,

чернопламенными дождями…

Дева днесь Пресущественнаго раждает.

Выплывает будущее из груди —

ночными гордыми лебедями…

И никто из нас не знает, что будет с нами.

Я давно песнею людей и себя вопросила:

Что ж там будет-то с нами?.. под корень подкосят?..

И в незнании том – великая сила,

И земля вертеп Неприступному приносит.

Крыла облака на весь зенит простирают;

Ангели с пастырьми славословят;

А я то ли праздную, то ль умираю,

То ль у трона Богородицы – секира наизготове.

Сторожу. Уже, ветхая деньми, не рожу младенца!

Выпитою чаркою опрокинута младость.

Лишь разрежу ножом ладонь, и единоверцу —

Кровью – на снегу: ТЫ МОЯ РАДОСТЬ.

Волсви же со звездою путешествуют…

ах, спастись бы!..

А может, спасемся, коли кондак сей затвердим…

Постоим у радужной ели на льду сладкой жизни,

На краю ойкумены, на кромке небесной тверди.

Кому сейчас надобны словеса изветшалы?..

Бабкино-кошкино-запечкино бормотанье…

А ты Звёздную Мать, яко дитенка, закутай в одеяло,

А ты упаси Ея от сожженья, проклятья, закланья.

А ты, нищий, положи-ка Ея, Царицу, рядом —

На сон грядущий… когда огнь с неба,

и рыдать трудно…

Нас бо ради родися Oтроча младо,

Превечный Бог – для нас, чад сиюминутных.

Откинь верблюжий углышек… приклейся устами

К горячей смуглой щеке,

лесным намалёванной богомазом…

И жимолость глаза целуй… что там будет с нами,

Сынок тебе скажет. Нам всем. Однажды и сразу.

И все повалимся пред Ним,

в рубищах, скользких атласах,

Робах, мантиях, голяком – на живые колени-кости!

И рванём на груди рубахи, обнажая дымы и мясо,

Плоть, душу и дух, на пирушке последние гости!

И кто хохочет, кто хнычет, кто блажит заполошно,

Кто от восторга на вихревом ветру торосом стынет, —

Всё равно! И всё досягаемо. И всё невозможно.

И лишь кондак Рождеству —

на сухих губах слаще крови,

Горше полыни.

И я его пою-бормочу, надсадно ору,

Хрипло воплю, раззявив рот отчаянный, занебесный:

Ибо лишь так, только так я заткну живой любовью

Эту гиблую угольную дыру

Во звёздном ветхом мешке, над мировою бездной.

Тебе Богом дана эта земля – её повоюй!

Ты её расстреляй с корабля потоками струй

Лютых стрел! Ты не пел её гимны – учи!

Стань дрожаньем сиротской её свечи!

Слышишь ты… не молчи…

Захвати её силой. Мужчин – мечом

Порази. Её дев неси за плечом,

На загорбок взвали, и тащи туда,

Где солёная, слёзная плачет вода,

Где в огне города.

А детей и скот ты добычей бери.

Этот стингер, он жжёт её изнутри,

Этот шаттл, ножом-крылом режет вдоль

Море, вопли и соль,

Всю чужую юдоль.

А любовь – тож набег! Всяк войною спалён!

Ниневия, Ассирия и Вавилон!

Ты крылатых быков на закланье кидай,

Пусть твой жертвенник кровью зальется в край,

Что стоишь-то? Стреляй!

Как стремглав подчиняешь святые края!

Вот, мой царь, все первейшая радость твоя!

Вся услада последняя! Зевы могил!

Зри лежащих, недвижных… о, ты их убил.

Счастье! Ты победил!

Боязлив, малодушен… серей, чем мышь,

Перебил тьму народу… ты просто мстишь.

Пережёг тучи туч пеших сириян…

Потерял счет казням, от крови пьян…

Чу, труба… Иерихон… туман…

Ах, война, прегрешенье, зловещий марш!

Ритуал Голиафа, полночный фарш,

Мясорубка и крики, и копий лес,

И с зенита – кровь – стеною, отвес,

И не жди чудес.

Рукопашная. Парни с размахом плеч.

И друг другу под ребра вонзили меч.

Ты стоишь и глядишь, во жужжанье стрел.

Ты приказ им отдал, будто песню спел:

Им не быть – повелел.

Наступи на шею ему, врагу!..

Попирай!.. Повесь его на суку!

Сладко так рыданье народа испить,

Оборвать пуповины кручёную нить.

Навсегда – отомстить.

Ты стоишь. Округ головы – дымы.

На тебя взираем безумные мы,

Все в кровище, лохмотьями – камуфляж,

За спиной – гора Фавор, вечный страж,

Что молчишь… вождь ты наш…

И внезапно откуда-то, будто плот

Наплывает живой, весь живой идёт

Человек, и держит крепко в руке

Свет, он рвется на мировом сквозняке,

Гаснет, гибнет в тоске.

Ближе, ближе. Нет, то не светильник! Сосуд

Красной глины. Так снадобье к ранам несут.

Так к далёким странам плывут ладьи,

Чтоб спасти, чтоб в горсти унести

Боль и стоны твои.

Ближе, ближе! Подходит он вгрань и вплоть.

Тихо шепчет: меня вам послал Господь

Из иных пламён, из глухих времён,

Развернул плодом из ночных пелён,

Я один. Утомлён.

О, ты волен сто раз меня, царь, убить.

Я тебе никто. Разреши, дам пить,

Наложу повязки на раны нам —

Насекомым, людям, птицам, зверям,

И богам, и царям.

Как тебя зовут? А тебя… в ночи

Средь в крови убитых – живой, не молчи!

Я хочу твое имя навеки знать!

Повторить, и любить, и плетью стегать,

И с тобой – умирать!

…и стоял пред царём царь грядущих лет,

Паренёк кудрявый, худой, на просвет,

Тот военный скелет, тот святой обет,

Тот в ладони зажатый предвечный свет,

Все изрезаны камнем босые стопы,

Удивленно идут от судьбы до судьбы,

Тот бродячий лекарь, курчавый врач,

А вокруг во шлемах – солдаты – вскачь,

Кто лежит бревном, кто хрипит навстречь,

Кто орёт, воздетый на вертел-меч,

А он все стоял, все стоял-молчал,

Древний шепот голодный, начало начал,

Пантелеймон-целитель, пришед к царю:

Нам войну подарил?.. тебе Мiръ подарю —

Целый Мiръ, царёк, у твоих он ног:

Плачь, живи, ты в нем живи, одинок.

Тайна Двойного. Ждут имяреки.

Рек Авраамы, Мелхиседеки.

Я одинока. Я созерцаю.

Чай кипячу. Заварю. Наливаю

В чашку немого, глухого фаянса.

Тихо пою запредельные стансы.

Тихо и тайно, до смертного часа —

Горечь-кондак моего Осмогласа.

Мы раздвоённые. Мы – двойниками.

Переплетёнными насмерть руками.

То мы друг другу – проклятия-письма.

То умираем от боли на тризне.

В зеркало наше глядимся – друг в друга.

Не исчезаем из зимнего круга.

Чёрный ли, белый. Поделен, расчерчен.

Ирода блюдом в танце заверчен.

Думал – один ты?! Нет! тебя двое.

Дай я ту тайну тебе приоткрою!

Ты только мнишь, что родил, чего нету:

Это уж было, шаталось по свету!

Это уж грызло в харчевнях, тавернах

Мясо и кости, мечтало бессмертным

Стать, и бросало на плечи, на спину

Всё лучезарье зари соловьиной…

Неповторимо дышать ты грозился?

В зеркале яростном ты отразился!

В зеркале старца, калеки, соседа,

В миске латунной чужого обеда.

Знают тебя наизусть. О, до тверди

От преисподней. От жизни до смерти.

Буквицы, знаки твои повторяют —

О, демеством одичалого Рая…

Ты, мой октоих, красны знамёна!

Мошки-крюки, полнозвучное лоно!

Плод я лишь твой, моя вечность седая.

В ладанном храме стою и рыдаю —

Певчая, клирос под выгибом синим,

Шёлковой вьюгой пророческих скиний,

Зеркалом купол меня отражает.

Так меня заново небо рожает.

Ну же! Гляди в меня! Глаз не опустишь!

Не отвернёшься! Грехи все отпустишь!

Видишь, твоё я подобье, двойное

Горе, как больно… то было со мною

Или то будет?.. Смеешься ты люто,

Царское Время. Нет часа, минуты.

Есть только зеркало: ты ли то, я ли —

Нас повязали, в конце ли, в начале.

Тихо заплачу моей ипостасью:

О, лишь Твоим Крестом, Христе Спасе,

Смерти держава дотла разрушися,

Прелесть диаволя вмиг упразднися:

Вешней грозою катит с небосклона

Род человеческий, верой спасённый,

Верой спасаемый, старой и ветхой,

В небо лазурно распахнутой клеткой,

Я вылетаю, я пьяная птица,

Мне довелось зазеркалью присниться,

Мне посчастливилось вымолить слово —

Нежную, бедную Тайну Двойного —

Перед стеклом, пред иконною рамой,

Лаской озёрной, алмаз-амальгамой:

Ряской затянутой, нежным движеньем,

Смутным, дрожащим, ночным отраженьем,

Крепом, нет, саваном-снегом укрытой,

Родов пелёнкой, шинелью убитой,

Слёз пеленой, дождевой, шелестящей,

Страшным грядущим, святым настоящим.