Иногда мне снятся сны – не кошмарные, просто неуютные. В них тёмные коридоры, пыльные бетонные полы, окна без стёкол, из которых видно пасмурное небо и пустыри с высохшей травой. Я брожу по бесконечным одинаковым комнатам и помню, что мне нужно отыскать кого-то, но все встречные люди незнакомы. Я не знаю, где выход, я не знаю, как здесь очутилась – знаю лишь, что кто-то идёт следом, отставая на один поворот, и боюсь обернуться…
В следственном изоляторе на полу вытертый линолеум и потрескавшаяся плитка, а на окнах решётки. Вот и вся разница.
Я хочу проснуться.
Полицейские вежливы, даже внимательны. Наверное, потому, что я без вопросов делаю что скажут. Какая-то часть меня цинично ухмыляется, мол, мальчики просто боятся опасной ведьмы и не хотят неприятностей, но мне почему-то хочется думать про соблюдение прав задержанных, законность, справедливость и всякое такое. К тому же устроить неприятности кому бы то ни было я уже не в состоянии.
Часы на стене показывают половину второго. Государственный защитник, совсем молоденькая девочка, нервничает больше меня. Я односложно отвечаю на вопросы, хотя и знаю, что ей-то нужно рассказать все подробности. Беда в том, что вспоминать подробности мне сейчас не хочется, совсем не хочется, потому что если я буду вспоминать, то меня накроет истерика, а эта долбаная магия…
Нет, не думать.
Магия надёжно заперта – сразу по прибытии меня осмотрел врач, взял кровь для анализа и сделал нужный укол. Наверное, нужный. Во всяком случае, согласие на медицинское вмешательство я подписала не глядя. Юрист во мне тихонько матерится, но это неважно, главное, что дар молчит, и девочка-адвокат ничем не рискует, и парни за дверью тоже.
Бездумно пялюсь в столешницу. Мои руки на тёмном дереве кажутся совсем белыми и хрупкими, цепочка между браслетами наручников сверкает в холодном свете лампы. Совсем недавно читала Пратчетта, и один из его героев уверял, что нужно быть очень вежливым со стражами порядка, потому как, если ты сам протянешь руки, это гарантирует, что их не скуют за спиной, что было бы весьма неудобно. В чём смысл наручников в моей ситуации, понятия не имею.
Начинаю перебирать звенья цепочки, они брякают по столу. Адвокат умолкает на полуслове и нетерпеливо вздыхает:
– Екатерина Павловна, вы ведь понимаете, что происходит?
Конечно, понимаю, дорогая моя. Я убила человека. Снова.
Успокоительное мне тоже дали, но истерическое хихиканье пробивается сквозь равнодушие и сонливость. Хочется кричать, хочется плакать, хочется царапать стены ногтями – судя по состоянию краски, кто-то до меня этим уже занимался.
Хочу домой.
С трудом фокусирую взгляд на бейджике адвоката:
– Анна Игоревна… Я плохо себя чувствую. Можно перенести наш разговор?..
Вместе с последним словом с губ срывается всхлип. Я не могу больше разговаривать, не могу здесь сидеть, заприте меня где-нибудь и дайте уже побыть одной, чтоб вас всех!..
Гошка, свернувшийся клубком в тесной проволочной клетке, вскидывает голову и тихонько свистит. В тюрьму драконам тоже можно, но так, чтобы не доставлять проблем окружающим. Он и не доставляет, сидит тихонечко, разве что иногда вскидывается и начинает крутить головой, будто кот, следящий за мухой. Я припоминаю, что в канцелярии он вёл себя похоже, но тут же запрещаю себе вспоминать и пытаюсь улыбнуться.
Губы словно одеревенели.
Анна Игоревна неуверенно пожимает одним плечом и принимается листать кодекс, пестреющий цветными закладками. Я пытаюсь вспомнить что-то из лекций по уголовному процессу, но их у нас было немного, а то, что запомнилось, выветрилось из головы сразу после зачёта, тем более что по работе мне это совершенно не нужно. А вот адвокат по уголовным делам наверняка скоро запомнит все эти сроки, нормы и права с обязанностями…
– Вас должны допросить в течение суток после задержания и в моём присутствии, – произносит она наконец. – Я могла бы попросить капитана провести допрос сегодня, и потом можно попробовать убедить его позволить вам уйти домой на ночь, под расписку, естественно…
Я резко перестаю хотеть домой. Потому что шеф наверняка уже сообщил обо всём родителям, и они приедут, а я…
Зажмуриваюсь и сглатываю:
– До результатов экспертизы мне лучше… побыть здесь.
Адвокат неодобрительно вздыхает, потом чем-то шуршит:
– Результаты экспертизы в самом лучшем случае будут завтра к обеду… ну ладно, как скажете. Я постараюсь зайти с утра, мы всё обсудим и решим, что говорить на допросе, хорошо?
Я чувствую, как тёплая ладонь касается моих пальцев, и открываю глаза. Адвокат тут же отдёргивает руку, но слегка наклоняется ко мне и даже пытается улыбнуться.
– Пока нет никаких доказательств, что в смерти Ильиной виноваты именно вы, – говорит она неожиданно твёрдо. – А презумпцию невиновности никто не отменял. Держитесь за это.
Я молча киваю и слежу, как она убирает в папку бумаги, застёгивает сумку, идёт к двери, переговаривается с охранниками. Так же молча встаю, когда рослый парень в камуфляже произносит: «Платонова, на выход». Молча иду за ним, зная, что второй где-то за спиной, и плитка под ногами позвякивает отколовшимися кусочками, а линолеум глушит шаги, а на зарешеченных окнах блестят обрывки новогоднего «дождика».
Снаружи снова валит снег.
Я хочу проснуться.
А на ужин в тюрьме макароны. С тушёнкой.
Гошка от них воротит нос, и специальный корм в отдельной мисочке ему нравится ничуть не больше – наверняка самый дешёвый. Меня уже предупредили, что за содержание дракона будет выставлен отдельный счёт, ибо государство обязано обеспечивать всем необходимым преступников, а не их домашних питомцев. Но корм, по крайней мере, есть, а клетку разрешают открыть – при условии, что я сама буду отвечать, если дракон кого-то цапнет.
Опасения, что меня тоже посадят в условную клетку с решёткой во всю стену, как показывают в кино, не оправдались: тут все стены нормальные, и дверь тоже, хотя и с решётчатым окошком. В камере стоят три железные двухъярусные кровати, под окном – стол со скамейкой, уголок с «удобствами» отгорожен невысокой стенкой. Напротив через коридор такая же дверь, за ней сидят какие-то нетрезвые мужики, которые при виде меня бурно радуются: пытаются знакомиться, пошло шутить и требуют «выглянуть в окошко». Я забиваюсь в дальний угол, который не просматривается сквозь решётки, и слышу, как один из моих сопровождающих что-то говорит «соседям». Пьяный голос удивлённо уточняет: «Че, правда? Офигеть!»
«Наверняка опасной ведьмой пугает», – думаю зло. Очень стараюсь не скрипеть зубами и ни на кого не смотреть, пока второй охранник снимает с меня наручники.
– Придержите зверя, – просит он, вынимая из кармана тонкий ошейник с длинной цепочкой.
– Он не кусается, – говорю машинально.
Полицейский хмыкает:
– Я тоже всем так говорю, когда гуляю с доберманом. Почему-то не верят.
Он с сомнением разглядывает драконью шею, потом застёгивает тонкое металлическое кольцо поперёк Гошкиного пуза. Тот удивлённо крутит мордой, пытаясь понюхать непривычное украшение. Полицейский цепляет второй конец цепочки к стоящей на столе клетке, улыбается и выпрямляется.
– У нас тут в основном вот такой контингент, – говорит он, кивая в сторону коридора, и мне слышатся извиняющиеся нотки. – Вы не бойтесь, к вам мужиков не посадят, а эти в целом смирные, и дежурный рядом, если что.
Не хочу представлять себе это «если что».
– Спасибо, – выговариваю хрипло.
Он чуть приподнимает брови, потом кивает и удаляется. Я слышу, как в замке поворачивается ключ, выжидаю полминуты, а потом стягиваю сапоги и с ногами влезаю на койку. Заворачиваюсь в серое шерстяное одеяло, прислоняюсь спиной к стене, закрываю глаза и чувствую, как Гошка, звеня цепочкой, влезает мне на плечи и затихает.
Не хочу думать. Ни о чём.
Успокоительное всё-таки действует, я успеваю задремать и проспать часа три-четыре. Потом приносят те самые макароны и горячий чай, и я потихоньку пытаюсь соображать о случившемся.
Получается плохо.
Нельзя было идти на конфликт, нельзя было ругаться, нельзя было поддаваться на провокацию этой… Нет, я даже мысленно не могу назвать имя и не разреветься. Стискиваю зубы, запрокидываю голову, нет, не сейчас… Я ни в чём не виновата, и ничего такого я не хотела, и да, разозлилась, но нет, у меня даже мыслей не было, чтобы решить проблему настолько радикально. Да, она дура и стерва… была, во всяком случае, но ведь это не повод!
«Ты просто меня терпеть не можешь, – звучит в голове знакомый капризный голос. – Как в школе…»
Как в школе.
Закрываю лицо ладонями. Со школы прошло столько лет, а я…
Всё ещё её ненавижу.
Как тогда.
Больше, чем тогда, потому что сейчас она устроила мне куда большие проблемы. А презумпция невиновности – отличная вещь, которая работает с другими людьми, вот только договориться с собственными комплексами куда сложнее.
Интересно, сможет ли Сашка теперь сказать, что меня не боится?
Я вот боюсь.
От размышлений меня отрывает шум в коридоре: визгливые женские голоса поют, хохочут и огрызаются на охрану. А потом дверь распахивается настежь, и камеру заполняет цыганский табор: цветастые юбки и платки, звон украшений, смех, запахи дыма, духов и алкоголя. Тут же становится шумно и тесно, мужики напротив оживляются, три смуглые девицы помоложе бойко им отвечают через окошко – я понимаю в лучшем случае половину слов, не считая мата. Охранник что-то рычит насчёт порядка, но кто б его, беднягу, слушал…