В заведении оглушительно визжали скрипки и дудки, на сцене вытанцовывали разномастные тененски, высоко запрокидывающие ноги. Даже смотреть туда Валь не хотела. Только в глаза бросилось, как хлещутся вверх-вниз обрамлённые рюшами юбки и подъюбники. Чужестранцы не могли оторваться от этого похабного зрелища, и от многочисленных столиков в просторной зале кабаре слышались возгласы и свит.
Здесь не было ни одной леди и ни одного приличного мужчины. И её тоже не должно было быть! Но чем дольше она работала с Рудольфом, тем меньше она думала о приличиях и тем реже задавала вопросы. Надо – значит надо. Ведь если она пришла по делу, бесчестие не коснётся её. И всё равно она выбрала самое неброское городское платье цвета прибрежной гальки, а лицо прятала за вуалью, как вдова.
Хотела затеряться, а на деле оказалась ужом среди нарядных кобр и мамб в громадных юбках с кринолинами, бантами всех цветов радуги и открытыми декольте. Но на такую маскировку она не пошла бы никогда, кто бы её там ни ждал!
Официант услужливо подвёл её к столику под лимонным деревом. Местечко оказалось относительно отдалено от эпицентра безобразного разврата, но музыка здесь всё ещё ломилась в уши, как уличная пьянь. Томящийся под тенью цитрусового дерева незнакомец сидел с нетронутым «Старым Брендамским», коньяком производства Хернсьюгов. И, когда Валь подошла, его безразличный взгляд даже не задержался на ней.
«Я даже не знаю, кто это», – отчётливо поняла баронесса. У неё был последний шанс сейчас убежать и исчезнуть, навсегда забыв, что она вообще сюда приходила. Но внимание уцепилось за широкие, добродушные черты лица, за покров веснушек на загорелой коже, за блуждающие голубые глаза, за светлые кудри и короткую, но густую бороду.
Тененс, но…
У Валь перехватило дыхание, и, оставаясь рядом со столиком, она просто откинула вуаль. Джентльмен наконец посмотрел на неё, и их взгляды встретились.
Сердце её забилось так же часто, как и в последний раз, когда она видела его. Кажется, целую вечность назад, когда они лазили по деревьям в саду Летнего замка…
– Валюша, – прошептал он, расплываясь в широкой улыбке, такой же прекрасной и открытой, как и тогда.
Валь не могла сдвинуться с места, но он вскочил сам и обнял её. Его одежды были так просты, манеры – так непосредственны, душа – так распахнута, и всё же это был нынешний правитель Шассы и сюзерен Видиров – Его Величество Адальг Харц!
Никогда Валь не считала, что может лишиться чувств от переизбытка чувств, но теперь она буквально повисла в его руках, не в силах даже шевельнуться. Она хотела, чтобы он обнимал её вечно. Чтобы его тепло, такое близкое, никогда не покидало её.
Из бравого авантюриста, мечты всех девчонок, он превратился в надёжного и ласкового мужа – мечту всех таких, как Валь. Так что он никогда и не переставал быть идеалом.
Только она прекратила о нём вспоминать!
– Ада… – выдохнула было она, но монарх тут же приложил палец к её губам, веля не произносить его имя вслух. Ещё раз окинув взглядом мещанский камзол и желтоватую рубаху его, Валь наконец поняла, что он маскируется.
Хорошо хоть зрелище, которое они устроили своими нежностями, именно в кабаре не привлекало ничьего внимания.
«Дядя, неужели ты знал, чёрт же ты распроклятый!» – думала Валь, и её улыбка воистину сияла до ушей. И не могла никак сойти, даже когда Адальг усадил её на диван, за столик, и сам сел рядом. Ей даже казалось, что она сейчас заплачет, хотя она никогда не плакала.
С тех пор, как узнала, что он обручился с Эпонеей, конечно.
– Я тебя не узнал, – весело прошептал Адальг. Его глаза излучали неподдельное обожание и радость воссоединения со старым другом.
У него вообще было много друзей, и Валь никогда не пыталась заполучить этот свет лишь для себя. Всегда ей казалось, что кому-то достаётся больше, а кому-то и вовсе удастся пойти с ним под венец. Но теперь она улыбалась и улыбалась, и ничто не могло её остановить.
– Я тебя… я тебя тоже, – не веря своему счастью, выжала она. Хотя формальности с королевской семьёй были строже остальных, у неё язык не поворачивался обратиться на «вы». – Ты стал таким взрослым…
– Так и ты…
– А когда же мы в последний раз…?
– Да вспомнить бы… Помнится, то было лето, и твой муж был… Пикник что ль был какой у Беласка…
– …а ты был в таком сливовом плаще…
– …а у тебя был такой славный мальчишка… Сепхинор!
«Ты правда помнишь его имя?» – изумилась Валь. Её рука сама продолжала сжимать его пальцы, будто боялась, что он сейчас растворится, исчезнет на своём континенте.
Он же тененс, с ума сойти! Она никогда почему-то об этом не думала. В детстве она даже не замечала, что её обожаемый друг вовсе не змеиной породы.
– Значит, это было четыре года назад, – подвела она черту. Во рту постоянно пересыхало от слов и чувств, что просились быть озвученными. Веки даже не моргали, лишь бы не пропустить ни секунды созерцания его лица. «Да, это было четыре года назад. Сепхинор получил своё имя ровно в год, но ты ещё не сватался к Эпонее. Эпонеи вообще не было на Змеином Зубе. Были только мы».
– И за четыре года ты стала такой королевской коброй, – проурчал Адальг и положил вторую руку поверх её пальцев. И сжал. – Никогда бы не сказал, что это ты! Прямо придворная дама!
– Да ты себя-то видел, рыцарь-бакалавр? Ты теперь больше, чем тролль! И… такой взрослый.
Они оба притихли, глаза изучали лица друг друга, и вновь и вновь увиденное заставляло их сиять ярче.
Адальг оборвал это красноречивое молчание первым. Он склонил голову, уставился на переплетение их пальцев и произнёс негромко:
– Я, право, даже не думал, что ты всё же придёшь. Но я не мог с тобой увидеться нигде за пределами этого борделя…
– Это кабаре!
– …ну, то есть кабаре, да. Я прибыл тихо и уеду так же тихо, потому что… потому что вся эта идиотская история с Демоном зашла слишком далеко, и его пора остановить, а не то он и впрямь решит, что может меня одолеть.
Валь наконец сделала вдох и чуть приглушила свой восторг. Всю осень она отмахивалась от новостей о мятеже графа, а ведь Адальг, получается, имел самое прямое отношение к тому, как развивалась вся эта история.
– Ты, должно быть, должен будешь сражаться с ним? – обеспокоенно спросила она.
– Только фигурально, разумеется, – усмехнулся Адальг. – Сам я никогда не страшился доброй драки, а Демон нипочём не выйдет один на один. Он с детства хилый, в чём только душа держится! Помнится, я его как-то учил ездить в полевой посадке, он возьми, да и упади с коня, который ещё не поскакал. И сломал себе руку и ногу сразу… – король нервно хохотнул, а Валь округлила глаза:
– Так ты знал его?
– Конечно! Когда у Эльсингов сгорело поместье, он какое-то время жил в Ририи, где обычно зимовала моя семья.
– И как? Он правда похож на демона?
– Да если б я знал, – хмыкнул Адальг. – Глаза у него всегда были странные, а всё остальное он и не показывал. Зато характер дикий, это точно. Никому не удавалось с ним дружить…
– …ну, кроме тебя, конечно?
– …ну да, но я скорее просто растормошил его слегка, потому что до меня он ни с кем и не общался. То не появлялся днями, то пропадал на месяц. Помню, мне было так скучно, что я залез к нему в его очень секретный дом на дереве и увидел там кучу чертовщины: какие-то карты обитания кракенов, мышиные хвосты и всякие жуткие рисунки. Он изображал себя как приведение и, по-моему, считал, что его настоящее имя – Альб. А альб – это ж вроде дух какой-то… словом, чудак он был, это точно.
– Ну так может это и было его родительское имя?
– Да нет, он в церковной книге так и записан: Экспиравит «Демон», – фыркнул Адальг. – Экспиравит тоже означает нечто вроде «злого призрака». Но, очевидно, ему это не очень нравится.
– И давно ты последний раз с ним разговаривал?
– Да если бы! – король хохотнул и запрокинул голову, а затем откинулся назад на спинку дивана, побуждая собеседницу сделать то же самое. – Очень даже недавно! Мой «лучший» друг по переписке! С тех самых пор, как мы с Беласком ему сказали, мол, так и так, меняем помолвку на деньги, Эпонея любит короля, король любит Эпонею… с тех пор начался этот цирк. Экспир сперва вроде был не против, а потом как завёл шарманку, мол, клятву нарушать нельзя. И плевать, что уже всё решено и организовано! Он принялся отвечать на всё отказами, даже ей, моей бедняжке, принялся письма закидывать. Я ему наконец и говорю – ну ты посмотри на неё, на дикий цветок Змеиного Зуба! – и на себя. Ты же рожу, говорю, свою видел? Не сможет она с тобой, помрёт от страха, так найди себе не пугливую! А он мне говорит – а может я её тоже люблю! А я ему – ну и чёрт с тобой, она-то тебя не любит! Ну и утром прислал он мне топор войны… Вот.
С одной стороны Валь хотелось смеяться, с другой – она невольно поникла, потому что речь зашла об Эпонее. Пока она не упоминалась, казалось, что её и нет вовсе, и что не стоит перед Адальгом обязательство мужа, а перед Вальпургой – честь матери и жены.
– Странно это всё, – наконец признала она. – Но у вас же летом была свадьба, значит, удалось убедить церковников Харцига разорвать помолвку?
– Это было недёшево. Но я услышал её пение в очередной раз и решил, что для меня нет непосильных сумм для твоей сестрицы, Дикого Цветка Змеиного Зуба, «правящей дочери» Видиров, как у вас говорят, – усмехнулся Адальг и похлопал её по руке. – Конечно, удалось. Тогда-то Демон и разжёг восстание со своими головорезами. Поскольку за ним до сих пор ходит слава непобедимого командира, армия всё пополняется новыми желающими заработать… И я понял, что это не дело, так что я поеду созывать знамёна и ставить чертёнка на место. А тебя, в общем, как раз хотел кое о чём попросить. Как старого и очень надёжного друга.
«Ты знаешь, я сделаю для тебя всё», – взгляд Валь говорил сам за себя.
– Но это всё сверхсекретные сведение, такие, что… на острове об этом кроме тебя известно лишь двум людям. Строго двум!
Валь покивала, ловя каждое его слово. Адальг чуть склонился и вновь крепко сжал её пальцы. Глаза его пробежались по пёстрой толпе, убедившись, что никто не сможет разобрать ни слова из сказанного. И его голос перешёл в свистящий шёпот.
– Эпонея здесь, в мансарде этого бор… заведения. Вместо неё в Ририю с госпожой Альбертой уехала двойница. Ложная информация была дана тем каналам разведки, которые, кажется, уже давно куплены Демоном. Он решит, что обманет меня – основной фронт кинет к столице, а сам ринется в Ририю. Там-то его и встретят мои рыцари, и возьмут готовенького.
У баронессы едва не остановилось сердце. Она покрылась холодным потом, вспомнив закулисные игры, что недавно обострились на острове.
– Ну и местечко вы выбрали для этого, – прошипела она в ответ. – Эпонея хоть и родилась в Ририи, но она всё же Видира, и если вдруг недруг решит искать её здесь…
– С чего он это решит? Ему прекрасно известно, что Эпонея на Змеином Зубе бывала от силы пару раз и своей родиной считает Ририю. Кроме того, он не догадывается, что я воспринимаю его как серьёзную опасность. Полагаю, он до сих пор считает, что я ничуть не смущён происходящим и готов продолжать щеголять с ней под ручку без охраны. Ставки уже сделаны, Валь. Я возвращаюсь, чтобы, вроде как, дать ему бой к северу от Харцига; а он, как ожидается, сойдётся там со мной раз на раз. На деле же я сыграю роль «обманувшегося», а он меня «обхитрит» и будет в Ририи в день баталии. Он обожает быть хитрым, но и я не такой простак, как он мог подумать. Эпонея здесь в полной безопасности, она тоже инкогнито, и о её присутствии здесь знают лишь Беласк и Миромо Моллинз. Здесь с ней нет ни одного стражника, ни одного лица, которое могло бы выдать её. Здесь она просто постоялица с хандрой, о проживании которой никто и не подозревает. Да проще перо с голубиной головы найти на собаке, чем её здесь.
– Но один лишний человек узнает это – и всё пойдёт прахом, – одними губами прошептала Валь. Однако Адальг поглядел на неё твёрдо и заявил:
– Ты не лишняя, ты её сестра. И поэтому я прошу тебя: приходи к ней. Хотя бы раз в день. Она изнывает там одна, и, боюсь, без меня она совсем потеряет сон. Ты же можешь себе представить: она думает, что это война не из-за упрямства Демона, а из-за неё. Я так хотел бы быть рядом с нею и поддержать её, но ради её же блага я должен с нею сейчас разделиться. Однако ты – ты могла бы занять её, отвлечь от мрачных мыслей. Тем более, что… У нас с ней есть некоторые основания полагать, что… она сейчас особенно чувствительна.
«Великие Боги, да только этого мне не хватало!» – мысленно простонала Валь. Однако она не могла не признать, что план короля выглядит безукоризненным. Если соглядатаи врага начнут проверять, нет ли здесь юной королевы, они обыщут Летний замок и не более того. Никому и не придёт в голову, что в таком похабном месте может скрываться дочь Видиров.
Если она беременна, несомненно, сейчас ей нельзя переживать и даже лишний раз думать о мятежниках. Уж Вальпурге-то было известно, что такое лишиться ребёнка от нервов. Она не пожелала бы этого никому.
Хоть она всегда считала Эпонею явлением безнравственным, насмехающимся над честью принадлежать к роду Видиров, она помнила, что тот, кто вошёл в семью, навсегда остаётся её частью.
А ценнее семьи нет ничего.
– Ты можешь на меня положиться, – пообещала она и доверительно взглянула Адальгу в глаза. Их лица были совсем близко; но теперь ни он, ни она не ощущали этого странного прилива жара к груди, который заставлял их доселе льнуть друг к другу ближе.
Всё из-за Эпонеи, разумеется.
– Когда придёшь к ней, просто у Моллинза-старшего попросись навестить бродячую артистку, – напутствовал Адальг. – И обещай мне, что не будешь изводить себя мыслями об этом обо всём. Я уплываю утром, и это всё вопрос пары недель – просто будь с нею рядом. Хотя бы начиная с выходных. До этого я действительно не придавал Экспиравиту должного значения, но теперь, когда всё в моих руках, я ему лицо так сломаю, что ему совсем нечем будет показаться на людях.
Валь нервно хохотнула, и они снова обнялись. Но эти объятия не стоили ничего в сравнении с теми, которыми они обменялись в начале. Будто бледный отсвет настоящей солнечной вспышки; что, конечно, не помешало вспышке этой навсегда запечатлеться в памяти.
Теперь всё смешалось в её расписании. Она больше не могла возить Сепхинора в Летний замок, не опасаясь за него; но и учить его в рабочие дни тоже не имела возможности. Большую часть преподавательских неудобств на себя взяла Катрана, причём она наотрез отказывалась делать это в особняке Хернсьюгов; Валь могла её понять. Конечно, она не только из любви к детям занималась этими уроками, она ещё и пользовалась этим предлогом, чтобы сбегать из-под надзора немилостивой семьи. Тут уж оставалось лишь посочувствовать. В конце концов, у Вальпурги хотя бы была башня, чтобы не жить вместе с Германом и Далой под одной крышей. Поэтому Валь не переставала благодарить подругу, а сама отсчитывала дни, когда потребуется возвращаться в «Рогатого Ужа».
Свекровь, впрочем, разбушевалась не на шутку. Днём спустя очередного рабочего дня она позвала её к себе в морг, и, демонстративно омывая труп в розмариновой воде, принялась ей выговаривать, что её побег с дня рождения всё ещё волнует светское общество: Луазы высказали удивление и неодобрение, а Одо – неодобрение и возмущение. И это унижает семью Моррва. Валь резонно ответила ей, что речь действительно шла о спасении жизни человека. Однако леди Дала не хотела ничего слушать, она с искренним негодованием твердила о том, что для провинившейся баронессы Валь имеет чересчур много поблажек. Конечно, Валь ничего возражать не стала, но в итоге от переполнившего её возмущения вышла не в ту дверь – не к дороге, а на кладбище.
Над последним покоем неслись пышные белые облака, снег лежал на кустах вереска узорчатыми шапками. Здесь было холодно. Достаточно холодно, чтобы охладить её ненависть прежде, чем она вернётся домой к сыну. И прогнать дьявола из головы. Дьявола, что шепчет «на этом острове ведь так просто избавиться от человека, Валь».
Она устроила себе небольшую прогулку, осматриваясь средь новых надгробий и стел. А затем, успокоившись, побрела было обратно. Но взгляд её упал на тропу, ведущую к схолитскому капищу. Мысли о коралловых аспидах закрутились в её голове, и она решила сама навестить жилище старухи Трудайи.
В месте, где несколько пригорков сходились и образовывали неглубокую котловину, старая отшельница обустроила своё святилище. Было это где-то года три назад. Покрытая шкурами палатка темнела по левую руку. Её и всю низину окружал ограда из столбиков и верёвок из жил животных. На подвесках болтались амулеты-кольца со связанной внутри паутинкой, амулеты-черепа змей, блестящие камушки и фазаньи перья. При малейшем дуновении ветра всё это богатство издавало перестук и перезвон.
Венцом всего был традиционный алтарь Схолия: большой плоский камень, потемневший от звериных жертвоприношений, и возвышающийся над ним здоровенный козлиный череп с двумя парами рогов, посаженный на угловатую палку.
Большинству Бог Горя внушал тревожность и мысли о мимолётности жизни, но не Вальпурге. Она хорошо знала историю и помнила, что Схолий слыл богом ещё тогда, когда из недр острова даже не выползли первые змеи. И когда Рендр воцарился на этой земле, Схолий потерял на ней всякую власть. Он не просит боле ни гимнов, ни подношений, ни почтения. Он просто ждёт своего часа, который настанет для каждого из живущих. И в этот час, прощаясь с умершим, верующие возносят молитвы Богу Горя. А потом снова предают его забвенью, потому что владыкой острова был и остаётся Великий Аспид, который даже в момент смерти своих последователей иногда попирает Схолия и сам забирает тех, кого избрал, в мир иной. Как Вальтера. Или как кормилицу Софи; она хоть и нарушила обычай верности острову, поскольку какое-то время служила Эльсингам, но, тем не менее, её исчезновение походило на то, что происходило со всеми, услышавшими зов Рендра. Иначе и быть не могло, если она правда была чародейкой.
На континенте схолиты встречались куда чаще – как и ианиты, которых на острове вообще можно было по пальцам пересчитать, и те были тененсами. Традиционно монахами в чёрном становились отчаявшиеся вдовы, одинокие калеки, лишенные всякого будущего сироты. На Змеином Зубе схолиты, как редкость, в основном не странствовали, а селились рядом с местами последнего покоя, как Трудайя. Никто не знал их прежних имён, их прежних жизней, никто не мог разглядеть их лиц за раскраской в виде черепа, никто не водил с ними дружбу, ибо они остались в мире живых для того, чтобы превозносить смерть.
Даже закон запрещал выяснять их личности. Они были забыты, как и их бог; и те, кто пытался узнать, откуда пришли эти люди и кем они были, рисковали пробудить самого Схолия.
Несомненно, на континенте этим пользовались уголовники и беглые каторжники, однако на Змеином Зубе для этого шли в рендриты. Рендритом стать казалось делом простым и приятным: броди себе по городам и сёлам, пой гимны да выпивай под каждой гостеприимной крышей. Немудрено, что их репутация в последнее время как-то попортилась, и закон перестал прикрывать их истинные имена и истории.
Поэтому рендриты и схолиты являли собой совершенно разные подходы к вере. Как и всякий из Видиров, Валь молилась лишь Рендру. Но Схолий не внушал ей страх – она давно жила рядом с кладбищем и знала, что для бога, который занят таким же количеством неблагодарной работы, как и могильщики, Схолий на удивление мало просит. А его служители всегда окутаны ореолом загадочности и мистики.
Трудайя, например, пришла с северо-западной части Змеиного Зуба, из краёв вокруг самого Дола. Валь иногда встречала её. Вроде бы ещё совсем не старая, та постоянно горбилась и уже давно не причёсывалась. Из волос её торчали фазаньи перья, а на трости болталась связка змеиных черепов. Что бы ни произошло в жизни этой женщины, когда-то она была красивой, а теперь любые её слова превратились в бессвязное бормотание. Но бормотание приветливое. Видя Вальпургу, она всегда улыбалась ей, и та украдкой думала, что, может, это как-то связано с образом её отца.
Сейчас, однако, святилище пустовало. Баронесса аккуратно прошла по утоптанному снегу и остановилась у недавно затушенного костровища. Затем склонилась и сощурилась, пытаясь разглядеть в темноте палатки хоть что-нибудь. Но безуспешно. Наверное, жрица ушла в Купальни за едой.
Вот только почему в Купальни? Она вроде всегда просила солонины да пшена у семейства Моррва, но было бы странно с ней разминуться в такой близости от их дома.
Но не могли же её забрать в следственную службу? Ожидая смерти своего отца, Рудольф не посмел бы гневить Схолия.
Потоптавшись на месте, Валь уже собралась уходить. Однако нечто подле ящика, что служил отшельнице столом, привлекло её внимание. Она подошла и увидела на снегу выползок кораллового аспида: куда более бледную по оттенку сброшенную кожу. Как и все островитяне, Трудайя, должно быть, хотела сделать из неё очередной оберег. Но Валь интересовало другое. Размер, целостность, даже оттенок. Аспид в змеятнике Беласка явно не линял, ему было немало лет, чтобы этим заниматься. А молодой мог позволить себе такое удовольствие даже зимой.
«Ничего не понимаю», – решила для себя Валь и пошла обратно. Но почему-то выбирала дорожку так, чтобы наступать на уже проложенные следы. Будто в шпионском романе. Когда она поднялась чуть выше по склону, она увидела в дальней части кладбища закутанного в шерстяной плащ Мердока. Он, судя по всему, копал очередную могилу. Вот только это было странное место, отдалённое от остальных. Ей вновь стало не по себе и подумалось, что теперь-то они достаточно зарабатывают, чтобы позволить себе работников без сомнительного прошлого. Вот только расставаться с нынешними было уже как-то неудобно.
Глен уже ушёл обратно в мастерскую, а Банди ещё сидел, согреваясь чаем с клюквой. Бородач был почти таким же сладкоежкой, как и Валь. Он наслаждался послеобеденной тишиной с необычной газетой. В ней было мало статей и много цифр. Он будто встревожился, услышав, что кто-то зашёл, но затем расслабился, поняв, что это Валь.
– А, хозяйка. Не серчайте, две минуты – и меня тут уже нет!
– Да брось, Банди, – отмахнулась баронесса и сняла с себя плащ, шаль и муфту, которые повесила при входе. – Что ты такое читаешь?
– Сводку по тому, как торгуются нынче акции Колониальной Компании Эльсингов и векселя островных золотых предприятий. Здесь помимо них ещё полно всякого континентального добра, но слишком уж оно запаздывает, пока сюда попадает. Поэтому я так, прикидываю, к чему дело идёт.
Валь усмехнулась и подошла ближе, заглядывая ему через плечо.
– И куда всё идёт?
– К чёрту, хозяйка, к чёрту. Растут в цене только золото и земли, а покупать сейчас имеет смысл лишь акции ККЭ, потому что с них ещё не поздно потом будет получить доход. У них бешеные прибыли.
– Эльсингов? – подивилась Валь. – Да ты что, Банди? Вкладываться в мятежников? Это не только непатриотично, но и глупо, потому что король вот-вот разобьёт их.
– Так же считают и те, кто поддерживают корону Харцев своим кошельком. Но я изучил риски и пришёл к выводу, что я остаюсь на стороне ККЭ.
Банди поднял на неё свой одуванчиковый взгляд и улыбнулся в своей благодушной манере. Валь неуверенно улыбнулась в ответ. И спросила вполголоса:
– Однажды твоя тяга к сомнительным вложениям уже аукнулась тебе?
– Да, – едва заметно кивнул Банди. – Но в этот раз я буду умнее. И вам настоятельно советую: забудьте ещё полтинник на комоде. Защищая своих инвесторов от преследования, ККЭ сделала акции «на предъявителя», они не именные и вас не выдадут.
Валь неуверенно покосилась в проём, затем на портрет отца.
– Если муж у меня такое найдёт, он меня убьёт. Это предательство.
– Ваш муж не знает целебной ценности лжи, не любит смотреть вперёд дальше своего носа и считает всё тененское глупым и нецелесообразным. Но вы, хозяйка, не такая. И на самом деле вы готовы сделать такое вложение, потому что сейчас оно для вас ничего не стоит, а никакого желания вновь выкарабкиваться из нуля дебета и кредита вы больше не имеете.
Он весело сощурился. И отпил ещё чаю.
– Сам-то ты, что, правда покупаешь эти бумажки? – неуверенно полюбопытствовала Валь.
– Конечно. Благодаря второму выходному я всю субботу провожу в здании фондовой биржи. Там же мы как-то обсуждали ваше похоронное дело. В ритуальное предприятие не вложишься, поскольку оно входит в государственное ведомство, но, если б вы отдельно взялись за мастерскую по камню, ваша репутация привлекла бы к вам многих инвесторов.
Баронесса невольно засмущалась, а затем махнула рукой.
– До праздника Долгой Ночи не имеет смысла что-либо начинать. Все только о нём и думают.
– Тоже верно.
– А если к тому же в мире такая нестабильность, как-то опрометчиво брать в долг у инвесторов, ведь им придётся отдавать рано или поздно, и это приведёт к…
Улыбка Банди превратилась в усмешку.
– Ты хочешь сказать, что… – глаза Валь округлились. Она резко выпрямилась и скрестила руки. И заявила:
– Ну уж нет, я не хочу на каменоломни.
Давно мучивший её вопрос встал ребром, и она наконец решилась его задать.
– Скажи, Банди, твой друг… он нормально себя чувствует среди нас? Не скучает, когда не приходится замышлять какие-нибудь тёмные дела?
– Что вы, – дружелюбно хмыкнул бородач. – Я понимаю, он может казаться пугающим, но это лишь иллюзия его внушительной комплекции. На деле он исключительный добряк и приверженец кодекса чести.
– И что же он вечно такой подозрительный? Вот только сейчас видела, как он что-то роет за пригорком кладбища. Предлагаешь не обращать внимания?
Тот убедительно кивнул в ответ.
– Именно это я и предлагаю. У него есть… маленькие странности, если можно так выразиться, но я готов поклясться вам куда откровеннее, чем инвесторам, что они абсолютно безобидны.
– А если это какая-нибудь… контрабанда? Или ещё что? Я боюсь себе представить! – сердитым полушёпотом ругалась Валь.
– Нет-нет-нет, отнюдь! Мистер М. просто когда-то был старого типа кавалеристом. Я так понимаю, он перезакапывает свои рыцарские приблуды. Для него это настоящие сокровища, но мы-то с вами понимаем, что в век огнестрельных орудий их только разве что на полку положить.
Валь посмотрела на него сердито, однако Банди пообещал:
– Клянусь вам, леди Моррва, змеиной кровью, что течёт в моих жилах, если вы того пожелаете, мы сию же секунду уйдём. Но если вы готовы мне поверить, то просто не предавайте его ребячеству значения. Мистер М. многое пережил, и потому ему так важны вещи, которые могут показаться специфическими. Однако он никогда не причинит вам зла.
Сомнения продолжали терзать её, но она согласилась. В конце концов, честь многое значила для островитян и служила серьёзным залогом для клятвы.
В субботу они поехали в город вместе. Якобы на рынок, но на деле Мердок и Банди собирались, конечно, на биржу, а Валь попросила высадить её на перекрёстке набережной с проспектом Штормов. Даже таким понимающим работникам незачем было знать, что она отправляется в кабаре.
Ясный послеобеденный день предвещал грядущие холода. Самое то для шестнадцатого декабря. Весь остров предвкушал наступление самой долгой ночи в году на следующей неделе. Ночь эта считалась нечистой и страшной, все честные люди должны были всю ночь не спать и держаться вместе, наблюдая за тем, чтобы в дверь не ворвались тёмные порождения зимы. Ведьмы, черти, вампиры, упыри и неупокоенные мертвецы, согласно поверьям, от заката до рассвета правили своей нечестивый бал. И, развлекаясь, они стали бы ломиться в окна и двери к честным людям, смущать их сладкими речами и запугивать звериным воем. Чтобы не терять дух во время этой «осады», полагалось подбадривать друг друга песнями, танцами, подарками и множеством угощений. Поняв, что никого одолеть не удалось, ночь отступит от мира, и, начиная с двадцать третьего декабря, солнечный день будет становиться всё длиннее и длиннее.
Валь всегда любила этот праздник, и тем приятнее было о нём думать, зная, что на него есть, что потратить. Она хотела поскорее повидаться с Эпонеей и отправиться на рынок – выбирать подарки для семьи и в особенности для Сепхинора. Она решила покончить со всем побыстрее, поэтому попросила у охраны на входе «Рогатого Ужа» представить её опальному лорду Миромо Моллинзу, и уже через десять минут тот вёл её по служебной лестнице кабаре на самый верх, к мансарде.
Лорд Моллинз чем-то напоминал самого Беласка. Коренной островитянин, он, тем не менее, носил пиджак и стоячий воротник вместо жабо. Невзирая на его почтенный возраст, чувствовалось в нём что-то, что бывает в возрастных, но совсем не целомудренных мужчинах. Какая-то скользкость. В то же время Валь помнила, что Моллинзы встали на сторону Беласка, когда семья Сульиров, владеющих городской стражей, подняла шум из-за нарушения помолвки Эпонеи – якобы это недопустимый жест вольности со стороны Видиров. Никто не хотел явно высказывать своё мнение в таком неудобном конфликте. И, хоть лорду Моллинзу это ничего не добавило, ведь его точка зрения и так не учитывалась из-за его женитьбы на тененске, он приобрёл репутацию человека бесстрашного и готового поддержать герцога даже тогда, когда сами Сульиры выказали недоверие.
Вспоминая этот скандал, Валь невольно замедлилась на ступенях. Генерал Одо ведь всегда носил на плечах свою смертельную змею. А смертельная змея…
Моллинзы, клятвы, дворецкий, смертельная змея… Уж не возвращение ли это былой борьбы Сульиров за правду, подогретое восстанием графа «Демона»? Но на кой чёрт им в это впрягаться спустя три года, да ещё и тогда, когда король уже женился? Сейчас ведь это стало бы для них не просто протестом герцогу, это было бы изменой короне.
Скрипнула дверца, и Валь очутилась в просторной светлой мансарде. Миромо закрыл за ней, и она лицезрела сумки, саквояжи и сундуки, разваленные на полу. Затем – беспорядок нот и женских романов на столике, большое трюмо и ширму, которой от входа отделялась основная часть убежища Эпонеи. Даже запах здесь был только такой, какой бывает в едва-едва отделанных помещениях.
Потревоженная королева зашуршала тапочками и высунулась из своего укрытия. Несколько мгновений они с Валь рассматривали друг друга, не скрывая общего удивления.
Эпонея была значительно ниже ростом. Будто маленькая златовласая фея, она глядела сказочными большими глазами цвета летнего солнца. Её тонкие ручки и ножки даже в условиях вынужденной изоляции кокетливо выглядывали из-под пышного домашнего платья и рукавов-фонариков. Пушистые локоны в сравнении с принятой на острове длиной до пят казались до неприличия короткими, почти мужской длины – не более, чем до лопаток. Но при этом они были уложены поднятыми от корней волнами, отчего королева напоминала яркий цветок бархотки.
Черты лица её так сильно напоминали госпожу Альберту и так мало – Беласка. Хотя она определённо была не такой курносой и щекастой, как мать. Но красилась почти так же вызывающе, обводя алым свои пухлые губы и дымчатым – верхние веки. Особенно примечательными казались её брови: они были светлыми, но не прозрачными, а такими же густыми и льняными, как и волосы.
Что и говорить, в её глазах, должно быть, сухая и вытянутая Валь с её строгим лицом и приглаженными друг к другу волосинками в змеиной косе казалась не более красивой, чем схолитка.
– Я леди Вальпурга из Видиров, – наконец представилась Валь. – Нынешняя баронесса Моррва. Ваша двоюродная сестра, Ваше Величество Эпонея.
Тут же всё лицо Эпонеи переменилось, как у ребёнка, которому предложили мороженого в будний день. Такого счастья Валь не видела, как ей показалось, никогда.
– Это… ты! Боже мой! Боже правый! Сестрица! – выпалила она и подбежала, а затем обняла Валь за шею и поцеловала в обе щеки, оставляя на них характерные следы. Валь, конечно, обхватила её руками в ответ. Но у неё едва не закружилась голова от сладкого запаха парфюма, что окутывал кузину.
– Я-то испугалась, думала, кто меня нашёл! А это ты! Наконец ты пришла; ты представить себе не можешь, как ужасно, как мучительно тут томиться, не зная, что происходит снаружи!
– Новостей пока никаких нет, обе стороны собирают силы. Но я уверена, что скоро всё закончится победой короля, – заверила Валь, и они отпустили друг друга, вновь рассматривая причёски и платья друг друга.
– Ты… такая взрослая, – призналась Эпонея и приложила палец к уголку губ, словно крепко задумавшись. – Когда же мы в последний раз виделись? Наверное, уже и не вспомнить?
Валь с собралась с духом и перешла на «ты».
– Когда ты была здесь лет десять назад, уже не помню, по какому поводу.
– Да-да, наверное, нас представили… – согласно закивала Эпонея. – Но… я ничегошеньки уже не помню. Мне все говорят, что я забывчивая, и вот теперь я думаю – я и впрямь такая рассеянная! Я уже час пытаюсь начать заниматься, и всё никак не могу себя заставить! А какой у меня тут разгром… даже стыдно тебя приглашать, но ты проходи, проходи!
– Я помогу разобраться, – пообещала Валь и аккуратно последовала за нею, чтобы не наступать на края пеньюаров, нижних юбок и модных журналов. Эпонея была такой удивительной, словно сошла со страниц карикатурных книжек для островных леди, где было бы непременно сказано: «неряха, себялюбица, неумёха – какой мужчина согласится жениться на такой?»
«Оказывается, мужчин таких очередь, и они готовы воевать за право быть с нею», – подумала Валь. Она никак не могла оторвать глаз от шелковых, бархатных и парчовых тканей, что выглядывали отовсюду сочными синими, розовыми, салатовыми, охровыми цветами. Не гардероб, а праздник какой-то.
Эпонея прошла и задорно шлёпнулась на бархатное канапе из красного дерева. Рядом в небольшом очаге, изысканно отделанном песочным камнем, закипал чайник. За ширмой открылась большая, чуть ли не на троих, неприбранная кровать, а также купель для купания.
– Ты садись, Валь! Я ведь могу называть тебя Валь? Тебя так зовёт Адальг. Он столько рассказывал о ваших приключениях! Я слушала бы и слушала, как вы там с ним… змей укрощали и на лошадях скакали!
Валь никак не могла раскрепоститься. Руки сами смыкались внизу живота, а напряжённый взгляд исследовал помещение. Всё казалось ей странным, но страннее всего – сама сестра. «Так вот какая ты – правящая дочь Видиров», – вновь и вновь думала она. – «Правящей дочерью на острове нарекается та, которая, выйдя замуж, передаст своему супругу право на весь Змеиный Зуб. Но на самом деле это больше, чем просто формальность. Ты должна воплощать собою змеиный идеал, ты должна до мозга костей быть островитянкой, чтобы даже тогда, когда ты станешь частью другой семьи, ты могла заставить мужа считаться со своим происхождением. Так, как и остров заставляет всё королевство считаться с собою. Но если ты такая… Значит, титул правящей дочери тоже стал пережитком прошлого».
– Его Величество мог превратить в авантюру даже обычную ловлю головастиков, – честно ответила баронесса и попыталась улыбнуться.
– О-о-о, мне так жаль, что я не знала его с детства, как ты! Мы оба зимовали в Ририи, но всё время в разных краях. А на лето он уезжал сюда, на остров, а мы с мамой в Харциг… Ты же расскажешь мне про остров, да? Поверить не могу, что он так отличается от того, что я привыкла о нём вспоминать! Он такой мрачный, такой строгий, все на нём такие… взыскательные? Как папа!
Заслышав, что чайник засвистел, Валь поставила свою сумку рядом с канапе и сама сняла его с огня. Эпонея прервала свои трели и поднялась, чтобы отыскать заварочный чайник и немытые чашки.
– Его светлость герцога Видира точно не назовёшь строгим, – возразила Валь и усмехнулась. Если уж её дядя кажется Эпонее серьёзным, тогда страшно представить, что творится на континенте.
– Да брось, Валь, ну ты, конечно, на него похожа, но всё же ты не такая, верно? Всё-то он нудит про какие-то свои законы, биржи там, прогнозы на будущее…
Валь подняла брови и недоуменно пожала плечами. В последний раз, когда она могла так же легкомысленно отмахнуться от «нудятины», ей было лет десять от роду. А теперь приходилось прислушиваться ко всему.
– Нет, я понимаю, что это важно, – попыталась объяснить Эпонея. – Но это просто не укладывается в моей голове. Наверное, я глупая, и все дела! Есть же умные люди, которые этим занимаются. Они могут всякое предполагать и располагать, а у меня даже чаю не с чем выпить: я вчера съела весь свой запас печенья с белым шоколадом…
– Я как раз принесла гостинцев, чтобы тебе не было так грустно.
– Ох, Валь! Ты даже это смогла предусмотреть! Нет, воистину, вы с папой одного роду-племени! – вновь залилась смехом Эпонея. И, глядя на её живое солнечное лицо, Валь тоже невольно улыбалась.
Это было так странно.
На следующий день она вернулась в обеденный перерыв, поскольку это был день присутствия в следственной службе, и не пожалела. Сестра принимала её с радостью, болтала обо всём без умолку, с интересом слушала её истории и бравурно рассказывала свои. Покидая её, Валь снова не понимала себя, но настроение у неё поднималось само собой.
Незаметно наступал праздник. На улицах вывешивали гирлянды из разноцветных бумажных фонариков, а на подоконниках зажигали красные, белые и жёлтые свечи. Глен, по счастью, был занят в мастерской: он заканчивал статую для Луазов, которую хотел успеть до Долгой Ночи. И поэтому Валь могла пропадать в городе сколько душе угодно. Но не смела обделять и Сепхинора предпраздничной суетой: он получил свою долю прогулок по магазинам и выбирания разных фигурок, побрякушек и игрушек. Однако теперь ему досталось куда меньше из-за того, что Валь то работала, то инкогнито приезжала в город, только ради Эпонеи.
В канун праздника, в среду, Валь могла рассчитывать на короткий рабочий день. После этого она собиралась навестить сестру, а затем – примчаться домой и снова трудиться над приготовлением кексов, пирогов и двух специально забитых к этому дню гусей. Она принесла сэру Фиору бутыль десятилетнего коньяка бордери де люкс в качестве подарка, а тот вручил ей большой букет снежноцветов с остролистами. Снежноцветы весь год стояли хмурыми тёмными зарослями с жёсткими листочками, похожими на иголки, и лишь зимой распушались, подобно вербам, пушистыми белыми комочками. Вместе с красными костянками остролиста букет смотрелся волшебно и очень нарядно. И это сразу дало баронессе идею относительно причёски на время торжества.
После непродолжительной возни с карточками она решила, что работать сегодня смысла не имеет. А потому она посмотрелась в зеркальце, оправила косу и поднялась с коробочкой турронов – сладостей из нуги с орехами – на верхний этаж, к Рудольфу. Но, когда она постучалась, сдавленный голос баронета испугал её.
Рудольф сидел за своим бюро, положив ноги прямо на бумаги, и курил. Не сигару, а трубку – старинную, должно быть, оставленную здесь ещё бароном Робертом. Он смягчился, увидев Вальпургу, но всё равно не особенно обрадовался подарку.
– Ладно, – вздохнула Валь, поставив перед ним коробку. – Перестаньте геройствовать, сэр Рудольф. Я вполне способна пережить плохие новости.
– Перед праздником? Я себе не прощу, – покачал головой Рудольф.
– Этот праздник бывает каждый год. Чай, не свадьба, – фыркнула Валь, но затем прикрыла рот рукой. Однако чувства баронета явно не были задеты, он оказался слишком погружён в свои мысли. И на том спасибо.
– Я просто… я просто ничего не понимаю, – наконец признал баронет. На его лице застыло выражение отчуждённости. – Это всё заходит слишком далеко. Улик, кроме понятных самим участникам конфликта, явно нет. Все составленные мною связи постоянно шатаются, или, что хуже, задевают тех, кого я не могу ни допрашивать, ни арестовывать. А последняя змея попросту неопределима.
– Так пойдёмте определим её.
– Даже ваш манускрипт тут бессилен.
– Манускрипт вообще лишь инструмент, сэр. Он и не должен быть в силах. Зато я могу и хочу выполнить то, за что получаю деньги. Пойдёмте, – побудительно заявила Валь и подошла к его креслу, будто грозясь согнать его в случае, если он сам не встанет.
Рудольф оказался не против того, чтобы его взяли под руку и буквально отвели на два пролёта вниз, в морг. Лорд Себастиен уже отсутствовал. Но один-единственный труп в блеклом свете единственной лампы будто дожидался дальнейших разъяснений. Когда Валь чуть потянула за скрывавшую его простыню, она готова была ко многому. Но не к тому, что это будет тот, кого она знает.
Молодой и задорный Фабиан Сульир, сын генерала Оди. В последний раз она видела его среди избирателей вместе с Гленом в городской ратуше.
А теперь он весь посинел. Нижняя часть его плеч уже окрасилась тёмным пурпуром. Уверенно можно было утверждать, что это следствие смерти от нейротоксического яда.
– С ума сойти, – пробормотала Валь. – Это первый дворянин на этом столе. Один из… нас.
– Валь, если ты начнёшь об этом рассуждать, я тебя отправлю домой, – сухо прервал её Рудольф. – Змея. Мне нужна змея.
Валь закивала и перешла к предплечью Фабиана. Она не чувствовала страха, только бесконечное удивление. Странно, ведь, получается, скоро его будут хоронить на кладбище Моррва. Генерал Сульир, лишившийся последнего члена своей семьи, закажет богатый памятник, а старуха Трудайя будет долго читать над парнем молитвы Схолию и положит монеты ему на глаза.
Трудайя, купец, аспид, смертельная змея, Сульиры, клятвы, Беласк, Эпонея… Можно сказать, Сульиры оказались замешаны, когда стало ясно, что дворецкого укусила смертельная змея. Но теперь, когда умер их единственный наследник, значило ли это, что они были пострадавшей стороной? Их могли подставить. Все знают, что генерал не расстаётся со своей смертельной змеёй, но это не мешает кому-то прятать точно такую же у себя в змеятнике.
А кто тогда агрессор – Беласк? Можно ли ему вообще верить?
Она заставила себя сосредоточиться на укусе. Приложила линейку. Походило на прежний случай с коралловым аспидом. Но не до конца. Что-то неуловимо отличалось, и она никак не могла понять, что. Она буквально легла на край стола, рассматривая две красных точки с таким тщанием, с каким обычно искала нужный стежок в мелком шве.
– А лупа есть? – попросила она, и Рудольф подал её. Это, однако, ещё более затруднило ход размышлений Валь.
– Никаких свидетелей?
– Абсолютно. Тело явно подбросили к порогу Сульиров. Ещё… живое.
Валь пыталась ещё и ещё, и наконец выпрямилась. Баронет поинтересовался:
– Это даже не коралловый, да?
– Нет. У кораллового маленькие зубки. Когда он кусает, он впивается и держится, и это заметно. А тут даже следа от челюсти нет. Но у меня такое странное впечатление… не знаю, как объяснить…
Валь осмотрелась и осведомилась:
– Есть ли какой-нибудь стальной и тонкий стержень, чтобы его просунуть внутрь?
Рудольф высоко поднял брови, прошелся по инструментарию лорда Себастиена, затем вернулся с хирургической иглой. Которую затем смазал в масле и вручил Вальпурге.
– Изобретательно, – усмехнулась она и склонилась вновь. Протолкнуть даже острую иглу в онемевшую мышцу оказалось непросто, но в итоге получилось. И Валь замерла в недоумении, а Рудольф не сводил с неё глаз, и того более запутавшийся.
– Ничего не понимаю, – наконец выдохнула Валь. Выпрямилась и снова приникла к укусу. Игла вошла немногим меньше, чем на треть, но при этом ничуть не застопорилась. По идее она должна была сразу же уткнуться в некое искривление, ведь у любой змеи не прямые зубы.
Странная догадка родилась в голове у Валь, и она посмотрела на Рудольфа.
– Это вообще не змея, – прошептала она. – Яд змеиный, но след не змеи. А…
– …иглы? Или шила?
Баронет схватился за голову и уставился на иголку. Валь, сама поражённая своим открытием, только и подумала: «Так-то ты не используешь змей, дядя?»
– Получается, – пробормотал Рудольф, – его поймали, пробили ему эти дырки и залили в них яд.
– Сложная процедура…
– Но, чтобы выдать это за укус, вполне оправдано.
Они оба снова склонились, и Валь поводила иголкой ещё, убеждаясь, что след прямой. Потом они проверили это со второй ранкой. В сделанный вывод было непросто поверить, но под любым углом становилось ясно, что искривления как такового нет. И вообразить змею, которая была бы способна на такое, было куда труднее, чем представить злоумышленника из числа людей.
– Это какое-то безумие, – прошептал Рудольф. – Какая-то уж совсем нечистая игра. Даже если кому-то из дворян надо было сымитировать укус определённой змеи, почему просто не воспользоваться ею? Их не так уж просто отличить, если они похожи. И тем более не так уж трудно достать на этом острове. Что за абсурд?
Валь посмотрела на него внимательно. И взглядом намекнула, что её прямо сейчас высылать отсюда надо. А не озвучивать свои мысли.
– Точно, точно, – закивал баронет. – Ты можешь идти домой. Спасибо. Я надеюсь, ты не будешь думать об этом на празднике.
– И тебе хорошо его провести, – вздохнула Валь, и, коснувшись его плеча, подобрала подол и отправилась наверх.
Она вышла из конторы ещё раньше, чем рассчитывала. Ясный день сулил ещё большее похолодание. Улицы полнились гуляющими людьми и выкриками продавцов леденцов да булок. И недоумение, что снедало Вальпургу с ног до головы, перешло в негодование.
Сев в седло, она быстро добралась до Летнего замка. И потребовала у мажордома немедленно дать ей увидеться с герцогом, невзирая на то, что тот уже изволил начать обедать.
В просторной трапезной Беласк гордо восседал один и угощался рябчиками. За его спиной светил витраж, а стену по правую руку от него украшала недавно отреставрированная фреска. Сюжет был легко узнаваем: люди преклоняются перед Великим Аспидом, что поднял голову из морских вод и устремил на них свой грозный взгляд. На стене напротив композицию дополнял портрет графа Ноктиса фон Морлуда, легендарного основателя Летнего замка.
Только те, кто не изменяют Змеиному Зубу, следуют законам Рендра и страшатся его разгневать, могут рассчитывать на его милость. А без его милости здесь и шагу не ступишь.
Но ладно ты мещанин бестолковый, от твоего неуважения к Аспиду пострадаешь лишь ты сам. А вот если ты правитель, то какой ужас ты можешь призвать на голову островитян своим богохульством!
– Приятного аппетита, дядя, – с порога грозно заявила Валь. Теоб закрыл за ней двери, и она прошагала по узорчатому ковру навстречу немного изумлённому герцогу. Затем отодвинула резной стул и села прямо рядом с ним, заглядывая в его глаза.
– Работа не только расширила твои рамки восприятия, но и надругалась над твоими манерами, – признал герцог. Но отложил серебряную вилку и выдержал её тяжёлый взгляд, словно хотел сказать: «Ну же, я жду!»
– Вы уже приступили к ответным мерам, ваша светлость? Не прибегая к помощи змей, не так ли? Змеиный яд – это не сама змея, это лишь имитация змеи, которая легко складывается из отравы и недюжинного садизма!
– Так, так, придержи коней.
– Вы прекрасно знаете, о чём я!
– Кто-то опять умер?
– Не притворяйтесь! Фабиан Сульир был убит, и его убила не змея! Всё, как вы хотели! Я в этой схватке никто, но я не могу спокойно на такое смотреть!
Беласк ударил себя по лбу и уставился на Валь тяжёлым, но ироничным взглядом.
– Я так понимаю, то, что ты пришла ко мне, а не к сэру Рудольфу, означает милость с твоей стороны? Или семейную солидарность? Или некую долю разума? Ты же понимаешь, что я не идиот, чтобы в такое время убивать генеральского сына?
– Всё было сделано так, чтобы подделать укус змеи, но без самой змеи! – настаивала Валь. Но она уже несколько разуверилась в том, что говорит. И герцог поднял брови, побуждая её опровергнуть свои же слова.
– То есть… кто-то хотел бы, чтобы это выглядело как укус змеи, не имея самой змеи… И это вообще может вас не касаться…
Улыбка украсила его лицо, и он похлопал сконфуженную баронессу по плечу.
– Я так понимаю, ты хороший змеевед, но всё же ещё не очень хороший следователь, – почти по-отцовски молвил он. А затем вздохнул и посмотрел куда-то вверх, на люстру из горного хрусталя. – Значит, Фабиан… Чувствую, генерал вот-вот выкинет какой-нибудь трюк… Может даже покончит с собой, раз остался один. Надо будет подыскать замену на всякий случай.
Но Валь всё же решилась спросить:
– Скажите, дядя. Кто с кем воюет? Я не понимаю.
– По секрету?
– По секрету.
– Ну что ж, – протяжно вздохнул Беласк. – Хочешь услышать немножко грязных историй не для твоих ушей… Тогда пообещай мне, что выполнишь одну мою просьбу.
– Чего не сделаешь ради этих ваших грязных историй.
– Да, ты права. В общем, насколько я успел вникнуть в вопрос, настолько тебе и сообщаю. Это Луазы и Сульиры. Они издавна делят влияние в торговых гильдиях Брендама.
– И причём тут ваш дворецкий?
– Ты точно хочешь по-настоящему отвратительные подробности?
– Точно!
– Хорошо, получай. Генерал Сульир, говорят, докучал к леди Эдиде Оль-Одо Луаза. А она ему возьми и расскажи, что…
– Давайте-давайте, – настояла Валь.
– …где-то в книге этикета написано, что я не имею права говорить такое дамам. Но ты же моя племянница и самый пытливый разум моего семейства. Что поделать? Слушай. В общем, она ему сказала, что он, старый, ни одной дамы своими неумелыми ухаживаниями не добьётся. И сама леди Эдида, и ныне покойная жена генерала находили утешение лишь в жарких руках Кимраса. Ну, то есть, моего – тоже ныне покойного – слуги.
Валь обомлела и прикрыла рот рукой.
– Как ты догадываешься, это лишь раскалило борьбу, – пожал плечами Беласк. – Сейчас на бирже суматоха. Торговые агенты и Луазов, и Сульиров пытаются раскупить как можно больше долей в наших основных предприятиях и перещеголять друг друга. И совсем недавно туда влезли Хернсьюги. Вот и подумай, кому из них хотелось бы поссорить меня с генералом.
– Нет… не понимаю… сэр Рудольф говорит, там всё очень сложно и страшно, он не всех может даже допросить…
– Ну а ты думала? – хмыкнул Беласк и вновь взялся вилкой и пальцами отрывать кусочки белого мяса от рябчика. – Я присмотрелся и понял, что меня, видимо, хотели натравить на Сульиров. И сделал, что мог – не повёлся. А отец Рудольфа тоже был умнее и не забивал себе голову подобными делами.
– Но если вы знаете, кто виновен…
Герцог посмотрел на неё укоризненно. И Валь согласно кивнула. Да, один из старейших заветов Змеиного Зуба заключался в том, чтобы змей не разнимать и позволить победить сильной.
Но ей всё равно было неспокойно, как ни крути. Традиции традициями, но речь шла о жизнях, и поэтому в ней верность островным устоям пошатнулась от принципов гуманизма.
И притом она не могла сказать, что полностью согласна с логикой Беласка. Конечно, он знал больше, но что-то уж слишком дикое было в последнем случае. Что-то выходящее за рамки даже тех закулисных игр, что постоянно велись в змеином обществе.
– Ладно, вы правы, дядя. Я… погорячилась.
– Молодость, молодость, – мечтательно вздохнул герцог. – Теперь ты довольна, душенька? Тогда твой черёд мне уступить.
– Я слушаю.
Беласк заговорил вполголоса:
– Я сдуру поделился новостями со своей дочерью. Ты же знаешь, что авангарды армий почти сомкнулись? Сегодня, завтра или послезавтра будет битва. Разумеется, горстке наёмников нечего противопоставить защитникам Харцига. Но бедняжка теперь сходит с ума. Моя просьба – останься с ней на ночь. Сегодня, ну или хотя бы завтра. Пока не придут хорошие новости.
Едва подавив стон, Валь спросила тихо:
– Но завтра же Долгая Ночь?…
– В том-то и дело. На Долгую Ночь она не может остаться одна. И я хотел бы быть рядом с нею, но чем чёрт не шутит. Лучше мне устроить приём с Моллинзами и Финнгерами, чтобы к нашему плану было не подкопаться. Понимаешь?
Баронесса подавленно вздохнула и опустила глаза. В кои-то веки праздник в её собственном доме обещал быть по-настоящему приятным, а тут такое.
– Миромо обеспечит вам всё: вкусности, гирлянды и свечи. А я, если уж тебя это способно взбодрить, готов за это заплатить.
– Нет уж, – Валь вздёрнула подбородок. – Проклятье ляжет на того, кто возьмёт деньги с родича.
– Консервативно, но благородно.
– Я сделаю, как вы просите. Но мне нужно объяснение для мужа.
– Ты ещё и объясняться перед ним должна? – неподдельно удивился Беласк.
«Ты даже не представляешь, в каких масштабах», – мрачно подумала Валь.
– Что ж, я… скажу, что решил посамодурствовать, и ежели ты почтишь меня своим присутствием в Долгую Ночь, упрочив мои позиции перед приглашёнными дворянами, я вашему сыну отпишу… что-нибудь. Змеятник. Денег. Это твоего мужа устроит?
Тут Валь поняла, что дело было не столько в Глене, сколько в Сепхиноре. В том, что он будет разочарован её отсутствием.
– Ну если ты правда пообещаешь ему в собственность свой змеятник, думаю, предлог найден, – усмехнулась Валь.
– Да мне не жалко. Спасибо, дорогуша.
– Но как тогда объяснить сегодняшнюю ночь?
– Ну, слушай, раз это вызывает такие сложности, уж это я возьму на себя. Посижу с нею, пока не уснёт. Но завтра я это никак не смогу сделать, поэтому прошу тебя.
– Я приду, приду.
В итоге Валь ещё раз извинилась за то, что столь дерзко ворвалась, но Беласк отмахнулся, сказав, что для него это сущие пустяки. Он пригласил её отобедать вместе с ним, и попутно они побеседовали об успехах дела Моррва. А после, когда она уходила, дядя взял её за плечо и прошептал ей в самое ухо:
– Возьми с собой ксакалу, деточка. И помни: знаем только мы с тобой и Миромо. Если что, открывать только мне или ему. Никаких посыльных, никаких гонцов. Абсолютно.
– Я запомню, – поручилась Валь, и почему-то мурашки пробежали у неё по спине.