Впервые за три месяца немилостивого, дождливого лета над Брендамом светило солнце. Портовый город ожил. Осчастливленный щедростью погоды на заре сентября, он звенел смехом и гомоном, гудел топотом копыт и каблуков, беспрестанно скрипел дверьми. Солнечный свет, такой редкий и такой желанный на холодных побережьях, люди всегда любили и будут любить. Но даже здесь найдутся те, кому такой приятный день чем-нибудь да не угодил.
Было уже далеко за полдень, когда через северные ворота в город как раз въехала такая пара. Они восседали в двуколке и от приветливого солнца прятались за поднятой крышей. Их вёз крепко сбитый серенький тарпан, которому в его трудовой лошадиной жизни только и оставалось, что радоваться, когда приходится волочить не ящики товара, а лёгких островных дворян. Разгулявшиеся горожане не спешили расступаться, чтобы пропустить хмурых аристократов, но, присмотревшись, видели на боку двуколки герб – чёрную змею, овившую флейту, – и незамедлительно давали дорогу. «Змеиное» дворянство острова лежало в основе общества. Они были местными правителями – и также меценатами, благотворителями и благоустроителями. Всякий местный на Змеином Зубе проявлял к ним почтение. Однако в Брендаме, островной столице, нравы становились всё менее строгими. И если кто не сходил с пути, даже разглядев змеиный знак, – то были тененсы. Так на острове называли иммигрантов, приехавших с большой земли, и все смешанные семьи.
– Никакого уважения, – шипел себе под нос барон Глен Моррва, который правил двуколкой. Всякий раз, когда приходилось сбавлять шаг, он нервно дёргал вожжи и явно боролся с желанием переехать очередное тененское семейство, которое зазевалось посреди дороги. Глен являлся типичным представителем змеиного дворянства: бледный, высокий и манерный, он носил длинные волосы цвета воронова крыла, а глаза его, золотые, словно у плетевидки, демонстрировали его высокую «породность», как говаривали островитяне.
– Спокойно, дорогой, – увещевала его леди Вальпурга Видира Моррва. Она составляла ему идеальную пару. Такая же черноволосая и змееглазая, с тонкими светлыми губами и цепким взглядом, она считалась одной из самых высокопородных аристократок Змеиного Зуба. Она происходила из семьи герцогов Видиров, которые правили островом. И в такие дни, как сегодня, происхождение играло в ней. Ей хотелось сказать мужу: «Будь ты моего уровня, ты бы знал, что хорошее воспитание не позволяет вслух ругать даже чужеземцев».
Но теперь она тоже стала баронессой, и эта метаморфоза титулов и без того многое опустила в её жизни до более низменного уровня.
– Будь моя воля, Валь, я бы сегодня весь день работал, – продолжал брюзжать Глен. – С самого утра для этого идеальное небо. И ветра нет.
– И кучера у нас тоже нет, чтобы он меня отвёз, – мягко, но настойчиво прервала его Валь. Мрачная пауза ненадолго повисла между ними. Однако Глен не любил заострять на этом внимание.
– Сколько мне придётся тебя ждать, пока ты тратишь наше время на этого… этого…
Валь мягко положила руку ему на плечо и невольно залюбовалась, глядя, как вышивка чешуек на перчатке засеребрилась под солнцем. Она отметила, что стала лучше управляться с иголкой и нитью; можно было вскоре попробовать взяться за камзол для Сепхинора, их маленького сына.
Но даже такие размышления не унимали её внутреннее раздражение. Для герцогини по происхождению она иногда позволяла себе слишком грубые мысли в адрес Глена. Она не должна была даже думать теми словами, которые частенько возникали при взгляде на супруга. Однако, не задерживаясь в голове, иногда они сразу отражались в глазах.
– Он нам родная кровь, – сдержанно сказала баронесса. – Мой дядя. И даже если он предпочитает нам общество тененсов, он правитель Змеиного Зуба.
– У него всегда есть время на своих понаехавших, а чтобы явиться хоть раз за полгода на собрание, – так извините!
– Роскошь и безнравственность жителей континента иногда искушает любого, – занудно, как рендритский священник, пыталась угомонить его Валь. – Но он наш родич.
– Нашему забору двоюродный плетень… – Глену всегда было важнее одобрение своего непосредственного окружения, друзей да родителей, поэтому он был готов с напускным возмущением открещиваться даже от родства с герцогом. Особенно, если сам герцог этого не слышит, а Валь никогда не расскажет.
– Отец всегда говорил, что мы не можем судить своих собратьев. Мы до последнего должны пытаться наставить их на истинный путь.
Тарпан поскакал быстрее по идущей по откос улице, и колёса задребезжали по брусчатке. Над портом покрикивали дымчато-серые чайки. Пропитанный солью воздух с набережной защекотал их руки и лица.
Пассажирский пирс переходил в самую живую часть города. Ярмарки и гостиницы Брендама с распростёртыми объятиями встречали тех, кто причаливал на Змеиный Зуб, и их красная черепица на солнце пылала, как огонь маяка. Моррва свернули на просторный проспект Штормов, и Глен весьма об этом пожалел: брендамцы повально отправлялись в загул уже с обеда и заполоняли собой всё вокруг. Хотя, возможно, это означало, что его друзья из семей Луаза и Хернсьюг, а может даже Одо, тоже займут своё место в одном из этих кабаков ближе к вечеру. Со старшим сыном Хернсьюгов, лордом Барнабасом, он дружил особо, потому что до женитьбы снимал у него комнату.
Мысль Глену понравилось, он было умолк. Но ненадолго.
Большая стройка меж отелем Луазы и ссудным домом семейства Финнгеров подходила к концу. Это должна была быть гостиница из четырёх этажей – самая большая в Брендаме. Вывеску уже повесили, и она гласила «Кабаре “Уж Рогатый”».
Валь залилась краской и приложила руку к краю своей шляпки. Ей хотелось не видеть этой надписи и тем более не знать, что она значит.
– Видишь, до чего дошло? – снова завёлся Глен. – Он говорил, это будет отель! А это… А ты не верила! Люди давно уже говорят об этом. Позор нашему городу и нашему острову, и за всё спасибо твоему дяде!
Баронесса молчала, больше не поднимая глаз, а барон всё не утихал.
– И ты погляди, кругом стройка! Он продаёт землю тененсам, позволяет им открывать здесь лавки. Они устраивают собственные клубы. И для их развращённых нужд он, между прочим, не скрываясь, вкладывается в постройку… кабаре! Что дальше? Бордель? Может, он ещё и подстрижётся, как они?
– Глен! – не выдержала Валь и закрыла лицо руками.
– Простите, леди Моррва, – смягчился Глен. Он несколько устыдился и сам. «Разорался, как базарная торговка, которой наступили на подол», – укорил он себя. И миролюбиво закончил:
– Будем считать, что, поговорив с вами, его светлость Беласк обдумает своё поведение.
«Как бы не так», – хмуро думала Валь. Внутренне она соглашалась с мужем, не желая видеть, во что превращается их любимый Брендам – характерный, старинный, с любовью украшенный эркерами и палисадниками. В то же время стук молотков и визг пил внушали ей странное вдохновение, будто бы на остров приходила новая жизнь. Жизни этой ей всё же не хватало в предгорьях, в Девичьей башне, потому что выросла Валь всё-таки здесь, в Летнем замке. Дядя Беласк вёл себя крайне неуместно для их рода, но в глубине души она знала, что он ищет новые источники средств, а не просто услаждается безнравственностью своих деяний. В конце концов, если тененсам так нравится быть созданиями низменными и развратными, пускай ходят в «Рогатого Ужа», а деньги это будет приносить островитянам.
Но даже думать такое слишком долго было аморально.
– У тебя же есть при себе десяток-другой иров? – как бы невзначай поинтересовался Глен. Планы на вечер уже оформились в его голове.
– Но я же отдала тебе на той неделе всё, что оставалось.
– Но ты же забираешь всё, что я приношу; разве это было совсем всё?
Делить такие гроши было унизительно, но ни рыбацкая бригада, ни похоронное дело не приносили существенного заработка. Он клал деньги под тяжелую книгу островного дворянства, она их оттуда забирала. Он считал, что она их просаживает; она считала, что он их просадит.
Валь поджала губы и не стала ничего отвечать. Она не хотела давать волю внутреннему негодованию на мужа. Но его намерения она угадала ещё до того, как он сам о них узнал.
– Леди Моррва, не решайте за меня, что мне делать. Я старше вас на пятнадцать лет и сам зарабатываю эти деньги. Что за унижение – необходимость отчитываться вам же, куда я собрался их потратить!
Проспект выводил в аллеи графского парка, а аллеи венчались скульптурным фонтаном. За фонтаном высилась арка, которую охраняла молчаливая морская стража – блюстители городского порядка и гвардейцы герцога. Там, за аркой, начинался двор Летнего замка Видиров, где издревле жили правители Змеиного Зуба. Из-за крон платанов проступал он, прозванный Летним ещё в те времена, когда короли проводили в нём тёплые сезоны; солнце окрашивало его светлые стены в румяный охровый цвет. «Ещё немножечко», – думала Валь. – «Ну, шевелись же ты, мышастый лентяй».
Однако тарпан не торопился. Он словно нарочно еле-еле передвигал копытами, чтобы баронесса не смогла улизнуть.
– У меня при себе ничего нет, – наконец соврала Валь и выдержала взгляд супруга со всей возможной невозмутимостью. Для леди ложь была недопустима. Но и джентльмен не смел подвергать сомнению слово дамы. Уж на это воспитания Глена хватало.
Он мрачно облокотился на свои колени и подогнал скакуна сам. Теперь солнце светило прямо в лицо, и поднятая крыша двуколки не спасала. Зато великолепие Летнего замка по праву можно было назвать ослепительным. Белая жемчужина Брендама, он был возведен из риолита ещё тогда, когда не спали вулканы в Доле Иллюзий. В обычную дождливую погоду он казался дымчатым волком, что охраняет портовый город. А в ясную – невестой, ждущей своего суженого у алтаря.
Они миновали опущенный мост и ступили в плотный круг белокаменных стен. Взгляды сторожевых башен, похожих на несущих караул гигантов, обратились к ним. Брусчатая подъездная дорога обводила конюшни и касалась кордегардии, то есть казарм замковой гвардии, после чего закруглялась у крыльца перед древним, но крепким донжоном. Тени платанов рябили на сухой земле.
Внутренний двор охраняла морская стража. Их серые мундиры и шлемы с выступающими стальными плавниками по бокам щёк бледнели то там, то тут. Они совсем слились бы с тенями между построек, если б не их золотистые плащи.
Двуколка остановилась у самых ступеней, у одной из арок, образованных колоннами портика. Портик подстроили к вратам донжона уже позже, следуя веяниям мировой моды, и его белоснежность всегда контрастировала с более мягким цветом замковых стен. Однако это было сделано при герцоге Вальтере, отце Вальпурги, и оттого никогда не казалось ей безвкусным решением.
– Увидимся вечером, – поцеловалась она на прощание с мужем, и мажордом Теоб помог ей спуститься на дворовую брусчатку. Он, услужливо снял вслед за Валь её тёмно-зелёный подол, и она наградила его благодарной улыбкой. Мама всегда учила, что со слугами нужно быть столь же вежливой, сколь и с равными себе.
– Добрый день, леди Моррва, – приветствовал её дворецкий Видиров. Он был ей не знаком. Но уже по его широким чертам лица было видно, что он полукровка, хотя глаза его всё ещё отсвечивали золотом. Горничная у Валь тоже была неместной, но она была взята, так как её услуги обходились дешевле, чем коренной островитянки. А Беласк, несомненно, брал в прислугу кого попало исключительно потому, что плевать хотел на свою репутацию.
– Добрый день, – кивнула она. – Я хотела повидать его светлость. Передайте ему, что это не займёт много времени.
– Мы всегда рады вас видеть, благородная кобра Змеиного Зуба, – радушно улыбнулся дворецкий. – Теоб проводит вас в рекреацию, а я сообщу лорду.
С удовольствием сощурившись на солнце, он скрылся внутри, и Валь последовала за ним в сопровождении Теоба. Сразу было видно человека консервативных взглядов. Новый дворецкий уже не утруждался носить гербовые цвета, а Теоб принципиально сохранял свой потёртый золотистый сюртук с чёрной каймой отворотов. Они с Валь улыбались друг другу, узнавая эту черту – педантичную преданность традициям.
Изнутри донжон сохранял свою планировку и даже некоторые привычные с детства черты. Но в целом новое семейство потрудилось над тем, чтобы отделать его под себя мрамором, палисандром, паркетом и мозаиками. За вестибюлем гостей встречал неизменный тронный зал. Совсем уже не большой по меркам множества бальных залов, этот элемент великого прошлого змеиных правителей остался памятником былому. Тому былому, где просители, являясь сюда, склонялись коленями на ковёр перед Чешуйчатым троном.
Теперь же он, окованный так, чтобы походить на шкуру то ли змеи, то ли дракона, терялся в пестроте и разнообразии богато расшитых драпировок и начищенных добела рыцарских доспехах. Как старик среди модно одетой молодёжи. Лишь стяг над ним, изображающий чёрного змея и флейту на охровом поле, остался неизменным: тем, что вышивала герцогиня Сепхинорис.
Теперь некому вставать здесь на колени. Всех гостей герцог принимал в трапезной, и уж скорее был сам вынужден склоняться перед королями и принцами.
Трапезный зал начинался по правую руку от тронного. Картины искусных мастеров составляли его главное убранство. Но Валь и Теоб не задержались под сенью широченных марин в золотых рамах, а прошли к холлу, что вёл к лестнице на верхние этажи.
Здесь было на удивление людно. По сдвоенной лестнице, обрамлённой тончайшими алебастровыми перилами, бегали вверх-вниз расторопные слуги, а на алом ковре раскинулись многочисленные сундуки и связки.
– Её светлость изволит отправляться в путешествие, – пояснил Теоб. – Хорошо, что вы успели пересечься. Я подожду.
Валь заулыбалась, стараясь, чтобы вежливость и уважение читались в каждой её черте. А затем приблизилась к основанию лестницы. Герцогиня, жена дяди Беласка, как раз спускалась ей навстречу. Её узнать было легко. Только уроженцы континентальной части Шассы носили юбки на кринолинах. А уж леди Альберта никогда не отказывала себе в самых вульгарных фасонах. Ярко-багряное платье её ниспадало каскадом, который приоткрывал нижнюю юбку по бокам, будто поднятый занавес, украшенный бантами. Рукава заканчивались, не доходя до локтя, и лишь формально расширялись книзу, как было установлено правилами Змеиного Зуба. Но теперь она хотя бы не оголяла все прелести своего декольте и ограничилась небольшим овальным вырезом, что для её четвёртого десятка и так было чересчур.
Хуже того, она пользовалась румянами и помадой, и оттого всё сжималось в Вальпурге, когда она думала, что теперь эту женщину знают как герцогиню. Герцогиней раньше была мать Вальпурги, леди Сепхинорис, и она никогда бы не позволила себе выглядеть так.
Их с Альбертой взгляды встретились, и герцогиня снисходительно заулыбалась, готовая поздороваться. Такие, как она, платья женщин Змеиного Зуба называли халатами. Несомненно, именно это слово возникло у неё в голове, когда она увидела племянницу. Но Валь гордилась своим новым нарядом, потому что по весне получила его в подарок от матери. Надетое на корсет, оно подчёркивало талию и поднималось выше, оставляя узкий вырез. Высокий стоячий ворот, принятый у змеиного дворянства, подчёркивал длину шеи. Вытянутые рукава струились волной, и подол казался будто бы их продолжением, бархатным еловым прибоем. Сшитое с умением и старанием леди Сепхинорис, платье в таком цвете было бы безнадёжно испорчено золотой нитью на застёжках и по краям, но она специально выбрала бледный, будто бы старинный оттенок. Так соблюдались обязательная гербовая принадлежность и одновременно тонко выверенная мера женского вкуса.
– Валь, дорогая, – приветствовала леди Альберта и подошла к ней, обняв её за плечи, а затем поцеловала в обе щеки. Нос зачесался от терпкого парфюма. Чем-то он напоминал аромат глицинии, только ещё в десять раз сильнее. На фоне таких духов цветок крокуса, который Валь вплела причёску «змеиный хвост», просто тонул.
– Ваша светлость, – Валь сделала реверанс сразу после обмена нежностями. И полюбопытствовала:
– Разве вы не говорили, что останетесь на Змеином Зубе до первого снегопада?
– Говорила, – покачала головой леди. Она выглядела так чуждо в этом замке, блондинка с голубыми глазами. Если на минуту не думать о том, что это признак чужеродности, можно было понять дядю, который когда-то давно потерял от неё голову. И не он один… и до сих пор ходили слухи. Но, как родственница, Валь запрещала даже намёки на сложные отношения герцогов Видиров в своём присутствии. Отец учил, что никто не смеет говорить плохо о тех, кто вошёл в семью.
– Но, видишь ли, милая, политика сводит меня с ума, – доверительно продолжила Альберта и принялась хозяйничать вокруг своих пожитков. Она проверяла, все ли платья были сложены, и не забыли ли её купальные костюмы. – Я не хочу больше ничего о ней слушать!
– Вы про восстание графа Эльсинга? – хмыкнула Валь. На многочисленных собраниях благородного общества леди всегда занимали отдельное от мужчин помещение, но иногда до них долетали обрывки жарких споров по поводу опасности войны.
– Конечно, именно! Я сама из Эльсингов, ты же знаешь. И на любом приёме я неизбежно слушаю одно и то же. «Как вы думаете, ваша светлость, а вот ваш троюродный племянник, он действительно демон? Почему у него нет верных дворян, но есть армия? Почему он смеет посягать на святость короны его величества Адальга? Что скрывается за теми уловками, которыми он прячет своё лицо? Наконец, сколько детей он ест на обед?». Что мне, скажите на милость, им отвечать? Я уже собиралась замуж, когда этот «демон» только родился, и мне сто лет в обед не было до него дела!
– Правда ли, что ваши священники-ианиты считают, что его внешность – это результат измены его матери со Схолием? – полюбопытствовала Валь. – Моя няня, Софи, была его кормилицей. Она рассказывала, что глава семейства Эльсингов упал в обморок, когда увидел графа во младенчестве – тот был похож на косматого упырёнка. Ох, – и она невольно прикрыла рот рукой. Ей не хотелось думать, что она сплетничает, особенно с Альбертой. Но Глен никогда не делился новостями, и в повседневной жизни иногда не хватало чего-нибудь эдакого. Особенно если речь шла о заморских диковинках. Отвратительных, но таких притягательных.
– Не стесняйся, милочка. Меня тошнит от приличий, – подбодрила её Альберта. – Да, говорят, он редкостное чучело, к тому же ещё беспринципное и самоуверенное. Кто-то даже прозвал его нечестивым графом. И поэтому он так обиделся, что нашу дочь взял в жёны король, а не он. Да, ему была обещана правящая дочь Видира – так ведь у вас называется та, с рукой и сердцем которой передастся власть над островом? Но мы передумали! И любой бы передумал, увидев, как они с Адальгом любят друг друга. И мы предлагали ему деньги! Не могу себе представить Эльсинга, который отказался бы от такой суммы. С тех пор, как у нас сгорело родовое имение, всех разнесло по миру. Он мог бы построить себе усадьбу, а вместо этого треплет нам нервы. Не считается даже с тем, что мы с ним родственники. Я решительно раздражена и уезжаю на юг, в Ририю. У меня каждый день головные боли от этих слухов!
– Но если вы боитесь войны, почему не останетесь здесь? Змеиный Зуб – неприступная крепость, и никакой враг не мог взять её – ни боем, ни обманом. Да и к тому же изнеженным чужакам здесь ловить совершенно нечего.
– Да какая война! Упаси Боже! Это восстание бессмысленно и обречено с самого начала, оно лишь портит Эльсингам репутацию. Но если боевые корабли выйдут в море, здесь могут начаться перебои с поставками. А я без своих нюхательных смесей буду нервная. Нет, я совершенно утомлена даже самой мыслью об этом конфликте. Я уеду и заберу Эпонею с собой из столицы. Уверена, король с удовольствием даст на это добро. Девочке вредно даже думать о том, что весь этот цирк разыгрался из-за неё. Она может начать полагать, что должна была выйти за графа, а он наверняка будет этим пользоваться. Ха! Демон! До демона ему далековато, обычный прохвост!
Она сняла с сундука блестящий расшитый платок и накинула его на плечи. Валь едва скрывала снисхождение, с которым наблюдала за её эмоциями. Альберта никогда не трудилась держать себя в узде. Кто-то мог считать это особым сортом женского очарования, но лично её всегда сбивало с толку, ведь она должна была уважать старших, а не думать: «Ты так сильно машешь руками, что вот-вот взлетишь».
Она дождалась, пока обширный штат герцогских слуг не начнёт носить и загружать её вещи в экипаж, и поцеловалась с ней на прощание в вестибюле.
– Спокойного моря и попутного ветра вам, тётя.
– И тебе не хворать, и привет твоей малышке, как же её…
– Сепхинор. Он мальчик, – вздохнула Валь вслед Альберте, которая покивала в знак того, что услышала, и принялась забираться в карету со своими обширными юбками.
После этого Валь ещё полчаса провела с кружкой чёрного чая в гостиной за задней стеной тронного зала, пока Теоб развлекал её разговорами о том, что у жемчужного побережья выловили палтуса длиной в два метра. Глаза сами бродили по тяжёлым рамам пейзажей и портретов, по умопомрачительно сложной вышивке на шторах, по лакированной новенькой мебели и по удивительно прозрачным окошкам. Но мысли уносили её далеко. Валь вспоминала короля, его величество Адальга Харца. Ещё тогда, когда он был принцем, он приезжал на лето на Змеиный Зуб, и они были славными друзьями. От начала и до конца этой дружбы Валь держала в голове, что не должна хотеть ничего больше, потому что королева обязана будет уехать за царственным супругом в столицу Шассы. А Видиры никогда не покидают пределов Змеиного Зуба. Отец всегда говорил это. Он повторял: «Если мы расстанемся с островом, мы перестанем существовать. Змеи никогда больше не будут слушать нас. Они будут кусать нас так же, как и чужих. Единожды предав остров, мы разорвём с ним ту связь, что поколения наших предков взращивали и воспитывали».
Но когда три года назад она узнала, что Эпонея, дочь Беласка и Альберты, так приглянулась королю, что он без промедления пожелал с нею обручиться… Впервые она готова была плакать. Впервые у неё, как у старухи, закололо и заболело сердце. Впервые её буквально подкосила обычная простуда, ужасной болезненностью охватив всё её тело. Её второй ребёнок не родился из-за этого, она неделями лежала в постели и всё думала о свободе, которой лишена в сравнении с сетрой. Ведь Эпонея тоже Видира. Но она просто взяла и уехала с ним в столицу, наплевав на поколения, на змей, на связь, на предназначение, на всё на свете. Конечно, она и так жила где-то в солнечной Ририи под сенью пальм. Однако разве ж не должен был Великий Змей наказать её за такое пренебрежение к собственному происхождению? Или и вправду он бессилен за пределами Змеиного Зуба? Почему одни живут по чести и по всем заветам мудрых предков и не получают за это никаких поблажек, а другие просто ни в чём себе не отказывают, и… ничего с ними не случается?
А король… Но право, кто не был в него влюблён? Великодушный, плечистый, улыбчивый, а главное – очень простосердечный, он вызывал восторг у всех девчонок. Но взаимности добилась бы только одна. И Валь всегда знала, что не она. Она погибла бы за пределами Змеиного Зуба, как погибает каждый из островитян, кто вынужден расстаться с родной землёй. А Эпонея родилась полукровкой: золотые глаза отца, но светлые волосы матери. Змей и так не подпускали к девушке, которую весь мир считал красавицей, «диким цветком Змеиного Зуба».
И у неё не было такого отца, как у Вальпурги. Беласк никогда не стал бы учить свою дочь заклинать змей. Он и сам вряд ли умел, как можно было подозревать.
– Ваша милость, герцог ожидает вас.
«Наконец-то, иначе я чуть было не задумала свою голову до дыр. А от мыслей на лбу появляются морщины».
Про Беласка одни говорили, что он не вылезает из своего кабинета, а другие, напротив, – что не покидает сомнительных заведений. Валь никогда не видела его за делом с пером и учётной книгой, но он часто любил достать свой ежедневник и начать в нём черкать, делая вид, что никого не замечает. Когда Валь объявили от дверного проёма, ограниченного с двух сторон коваными сетками, он вышел к ней из библиотечного угла в кабинет и пригласил её расположиться на кресле из орехового дерева. Из помещения не успел выветриться запах сигары, знакомый Вальпурге ещё по временам из детства, когда она сидела здесь, у отца, а дядя приходил по деловым вопросам, и они курили вместе.
– Ну-с, как жизнь молодая? – бодро поинтересовался герцог. Природа одарила его совершенством змеиной породы, он был черноволос и златоглаз, и каждая черта в лице его выражала аристократичность и кровность. Длинный прямой нос с едва заметной горбинкой, очерченные скулы, правильный пропорциональный лоб, немного узкие миндалевидные глаза с опущенными уголками. Словом, идеальный образец островного дворянина, эталоном которого называли и саму Валь. Вот только не знала природа, что Беласк по духу был далёк от истинного островитянина, невзирая на внешние данные.
– Вы, дядя, шутить изволите, – проворчала Валь. – Такие вопросы я не стала бы задавать даже своему сыну. Ему всего пять, а он уже серьёзен, как председатель портового управления.
– Уже пять? Катастрофа, – Беласк поднял брови и отвёл взгляд, рассматривая ближайший к нему книжный стеллаж. – Помнится, ещё совсем недавно пять было тебе.
– То-то и похоже, что вы, ваша светлость, не успели заметить, как стали главой семьи и человеком, на которого должен равняться весь Змеиный Зуб. И всё ещё принимаете сомнительные решения, которые мне сложно от имени нашей семьи объяснять городскому собранию. Ведь вы не приходите ни на одно из заседаний!
– Так и ты не приходи, – пожал плечами герцог. Глядя на его полные жизни глаза и румяные щёки, Валь никогда бы не сказала, что он миновал рубеж сорока. Что-то в нём было куда более молодое, чем в её Глене. Но рассуждения его не соответствовали почтенному возрасту. И она, сняв перчатки и положив их на стол, спросила с нотой возмущения:
– Вы хотите сказать, что Видиры выйдут из городского собрания? Это неслыханно. Я никогда такого не допущу. И так представителем торговых гильдий в прошлом году избрали тененса. Если не уделить этому должного внимания, то рано или поздно мы зайдём в зал заседаний, и на нас отовсюду будут смотреть голубые глаза и невообразимые декольте.
Беласк усмехнулся, лишний раз заставив Валь вспомнить, что мама называла его «пошлым человеком». И тем «пошлее» казался он тут, на месте отца, рядом с его свитками, шкафчиками и тенью каскадного мха, что разросся за окном. Она не знала, не перегнула ли палку, потому что дядя так и завис со снисходительной усмешкой на лице, а глаза его неотрывно упёрлись куда-то ей в лоб.
– Ваша светлость? – наконец поинтересовалась она.
– Я гляжу на твои брови, Валь.
Баронесса вспыхнула и поджала губы.
– И я вижу, что ты подводишь их углём. Очень аккуратно, но глаз у меня намётан.
– Ваша светлость! – Валь раскраснелась и сжала в кулаках подол. – Никто на Змеином Зубе не посмеет сомневаться в благородности моего происхождения! Мои волосы с самого рождения были чернее ночи. Они такими и должны остаться до старости. Но… просто… это бывает, как сказала мне мама… они немного выцвели после моей второй беременности, и я всё жду, когда торговые корабли привезут ещё басмы или хотя бы усьмы.
Во взгляде лорда читалось оскорбительное сочувствие, и уголки его губ снова приподнялись.
– Представляю, – хмыкнул он, – в какой ужас тебя повергает это незначительное обстоятельство.
– Не смейтесь!
– Даже любопытно, способен ли городской совет выказать тебе недоверие по столь веской причине.
– Перестаньте, – задыхаясь от негодования, заявила Валь. – Это не смешно. В такое время, когда тененсы уже наравне с нами имеют избирательное право, мы должны чётко отличаться от них и равняться друг на друга.
Беласк облокотился на стол. Морщины в уголках его глаз продолжали выдавать ухмылку. Валь хотелось спрятаться от его взгляда. Но у неё к нему было дело. И раз уж светская беседа не задалась с самого начала, лучше было переходить к нему поскорее.
Нет, она сама виновата, что заговорила с ним о городском собрании. Он и ответил ей равноценно. Так от него ничего не добьёшься.
– Послушайте, дядя, я к вам вот по какому вопросу.
– Я всё жду, когда по этому вопросу ко мне придёт твой муж, а не ты, – хмыкнул герцог и достал из стола кожаный портсигар. Вероятно, он знал, что Глен о нём говорит. В то же время Глен никогда не выказывал желания сказать это Беласку лично. И это стыдило Валь, ведь он был её мужем. Но если б она попробовала намекнуть ему, что герцог считает его трусом, Глен непременно заявил бы, что никогда от разговоров не убегал. Или что-то в этом духе. Всё в любом случае закончилось бы скандалом.
– Ваша светлость, мы всё-таки оба Видиры, и я считаю, что нам легче найти общий язык, – попыталась объясниться она. – Глен очень занят работой. Как правило, ему некогда думать о подобных встречах, ну и, наверное, поэтому он вас не до конца понимает.
– Ладно, Бог с ним, милая. Тебе снова нужны деньги?
– Не просто так, разумеется. Я хочу попросить у вас в долг, – неловко кивнула Валь.
– Давать тебе в долг – всё равно что дарить, и мы оба это знаем. Ты захочешь вернуть мне займ, но ты не сможешь, даже если будешь пытаться, – пожал плечами Беласк. Валь стиснула подол ещё крепче, но не отводила взгляд. Укоры герцога были за дело, но теперь она не собиралась верить Глену, что вот сегодня он отдохнёт с друзьями, но завтра ему самому возвратят долг, и деньги найдутся. Просто надо было грамотно объяснить это дяде.
– Я предлагал тебе выйти замуж за одного из моих бывших коллег из казначейства. Но тебе понадобился этот. Зато у него натурально чёрные брови!
– Но я должна была выйти за кого-то из наших! – почти шёпотом взмолилась Валь. – Вы же знаете, дядя! Тененс заставил бы меня уехать со Змеиного Зуба, а я никогда бы не позволила себе пасть так низко. И наши дети были бы… они были бы полукровками. Простите меня, дядя, я не вам в укор; но я сама не смогла бы так жить! Отец нипочём не простил бы мне этого предательства.
– Отец твой умер уже, по-моему, лет десять как, но ты всё ещё ведёшь себя так, будто он тебя накажет, когда ты не так держишь десертную вилку, – закатил глаза Беласк.
– Ваша светлость, я его единственная дочь. Его башня, его змеи, его дело – некому было бы смотреть за ними. Не заставляйте меня сожалеть о тех вещах, о которых настоящему Видиру сожалеть невозможно. Змеиный Зуб – это всё.
Беласк чиркнул спичкой и раскурил свою сигару. Затем поднялся, сунул руку в карман брюк и прошёл к окну.
– Посмотри, – он указал взглядом на скалы, за которыми виднелось море. Валь насторожилась, грешным делом подумав, что «Победоносный», корабль короля, показался в бухте. Но горизонт тянулся чистой прямой линией. Блестящая вода под девственно голубым небом.
– Ну…? – она неуверенно склонила голову набок. – Штиль…? Торговые баржи ходят медленнее? Змеи-стрекозы вылетят сразу после заката, потому что их не сдувает ветром? В конце концов… тёплая осень? Ну дядя?
– Солнце! – торжественно взмахнул рукой Беласк и снова убрал её в карман. От его обезоруживающей улыбки Валь сперва обомлела, а затем насупилась.
– За дурочку меня держите…
– Просто хочу тебе сказать, дорогая моя, что там солнце. Всё чёртово лето нас заливало ливнями, а сегодня праздник жизни какой-то.
– И что теперь?
– Ты ещё успеешь стать за всё ответственной, самой серьёзной и самой незаменимой. Тебе же сейчас, выходит… двадцать? Почему бы тебе не быть там, вместе с этой толпой, которая танцует, распевает всякую чушь и ест леденцы? Так уж охота сделаться старухой, ни разу не побывав девицей?
– Будет вам, дядя, – пробормотала Валь. – Даже если бы я хотела, было бы неразумно на это тратиться.
– Да брось, будь у тебя деньги, ты всё равно бы потратила их на новые занавески или дудки для своих змей. Ты никогда бы туда не пошла. А вот твой Глен никогда себе не откажет в подобном удовольствии. Даже в долг.
– Пожалуйста, прекратите. Замужней женщине это не пристало.
– Да, но хорошеньким юным жёнам многое прощается, если они, конечно, хотят жить, – пожал плечами Беласк. – Иначе бы закон запретил отправлять их под венец с четырнадцати лет; это запретил бы и я, будь я властен, потому что это варварский пережиток прошлого. Нужно хотя бы… с пятнадцати, как Эпонея. В нашем-то просвещённом 1646 году от разделения королевств, – он усмехнулся, решив, что ушёл далеко от темы. – Я бы дал тебе денег, если бы знал, что ты пойдёшь сделать ставку на скачках или купишь себе красное платье. Но ты опять потратишь их на своё семейство. Ты говоришь, они похожи на Вальтера, а я говорю: они чванливы до неприличия, как и он, но кроме этого у них нет ничего общего.
Валь подняла на него уставший взгляд. Мама, при всей её взыскательности, тоже иногда называла её нелюдимость прямым путём из девочек в старушки. Но Валь не очень понимала, как она должна развлекаться, если её не прельщают уличные песни и леденцы. Больше всего она любила компанию маленького Сепхинора, а с ним вместе было бы как-то неудобно гулять в красном платье.
– Знаете, дядя, то, чему меня научил отец, направляло наш род годами. Пускай это в чём-то ограничивает меня, но я рада быть частью великого целого. Принадлежать Змеиному Зубу до конца. Я считаю, это стоит того, чтобы не цепляться за сомнительный досуг. И я также считаю, что вы просто не хотите следовать догматам островитян, поскольку они подразумевают для вас много лишений. Но это – правильная жизнь, это жизнь, наполненная не сиюминутной радостью, а иной. Нематериальной.
– Позволь поделиться одним маленьким наблюдением, – хмыкнул Беласк и выдохнул облако табачного дыма. – Природа даёт каждой новоявленной матери как можно больше уверенности в собственной правоте, чтобы та не сводила себя с ума страхами и сомнениями, пока выхаживает младенца. В итоге ребёнок подрастает, а уверенность остаётся, и женщина до конца своего века неколебимо упёрта в своём единственно правом взгляде на жизнь. С тобой это произошло ещё тогда, когда ты была не в полной мере взрослой и разумной. И сейчас ты думаешь, что знаешь жизнь лучше меня, но я вижу лишь страх быть осуждённой старыми кобылами из городского совета, которые уже отгуляли все свои грехи. И просто пользуются боязливостью таких, как ты, чтобы сохранять в том числе свою репутацию.
– Ладно, вы не дадите мне денег, – поморщилась Валь, – так не заставляйте меня выслушивать ваши речи…
– …бесплатно. Ты хотела сказать «бесплатно», – и Беласк обнажил ровный ряд своих белых зубов, заливаясь смехом. Окончательно смущённая им баронесса поднялась с кресла и хотела было сделать прощальный реверанс, но вспомнила, что так и не объяснила ситуацию. И осталась стоять, дожидаясь, пока смех герцога стихнет.
– Дело отца совершенно прогорело. И я не уверена, что теперь что-то вообще приносит нашей семье деньги, кроме моего жалованья в совете и скудных взносов за похороны. Бригадир нашего рыболовства, Дейв, оказался жуликом, – заявила она. – Половину улова он продавал на рынке и клал деньги в карман. Как и половину жалованья рыбаков.
– Половину? Половину?! Как ты не замечала половину?! – вытаращил глаза герцог, и новый приступ смеха накатил на него.
– Я не считала! – пыталась перебить его Валь. – Леди не дозволено вмешиваться в мужскую работу! Но я платила ему исправно, сколько он требовал. В моём лице он обманывал и Моррва, и Видиров; это нанесло непоправимый урон его репутации, и теперь его к себе на работу возьмут только тененсы!
– А твой муж не мог хоть раз в неделю сходить да проверить, как дела на предприятии?
– У него тоже есть работа! Вы знаете!
– Он же гордый хозяин кладбища рядом с вашей башней, если я правильно помню?
– Это называется «землевладелец»!
Беласк облокотился о стену, чтобы не завалиться от хохота. Но Валь терпела. Разумеется, она не могла осуждать решение своего отца передать всё имущество брату. При жизни герцог Вальтер Видира вполне справлялся с рыбацким делом, получал жалованье в городском совете и имел дивиденды с ныне истощившегося банковского счёта. Хотя всё же ей казалось несколько несправедливым, что теперь Беласк как сыр в масле катается, будто бы это полностью его заслуга. Она уже немного успокоилась и продолжала упрямо сверлить его взглядом. Однако чутьё не обмануло её, потому что, когда герцог утёр скупую слезу, он заявил:
– Тогда мой тебе совет: продавай оставшиеся лодки, распускай тех рыболовов, что ещё не уволились, и купи парочку лопат. И то проку будет больше!
Как она и ожидала, двуколка с тарпаном не томилась у крыльца. Глен пропал, как говорят, с концами, в мареве ясного вечера. Вальпурге пришлось прогуляться пешком до графского парка, но дальше она не пошла. Она понятия не имела, где искать мужа, и, может, и к лучшему. Она испытывала на него гнев, потому что знала, что дядя прав. Но в змеином дворянстве признать заблуждения одного из его типичных представителей в пользу такого, как Беласк, было невозможно. Да она и не стала бы разводить из этого публичный скандал. Просто она знала, что спесивый супруг мог бы тоже повзрослеть.
Они говорят ей веселиться и не стареть раньше времени; но кто, если не она, будет серьёзным? Они, что ли? Или они не видят, что, чтобы на что-то жить, нужно меньше поддаваться удовольствиям и больше трудиться?
Этот город может выглядеть и весело, и легкомысленно, это правда. Но на деле в его крутых узких улочках, каменной кладке домов, узких фасадах и фронтонах, в узорчатых эркерах и мощных городских стенах живёт покорность непредсказуемой, немилостивой судьбе. Известные своим разнообразием старинные двери Брендама на разный лад изображают родовых змей тех или иных семей. Коньки крыш скалятся змеиными мордами, змеиные хвосты увивают колонны, змеиными языками засажены клумбы палисадников. Остров принадлежит Великому Аспиду, и в любой момент крестьянин ли, дворянин ли, морской страж или наёмный работяга, – любой может пасть в немилость и быть укушен крошечной, но смертельно ядовитой гадюкой.
Туманности и снежные зимы Змеиного Зуба не помеха для жизни самых разных видов буквально на улицах, в канавах и двориках. На континенте змеи обитают лишь в жарких странах. Но здесь они успешно зимуют, находя подземные пути к горячим источникам и дремлющим вулканам легендарного Дола Иллюзий. Поэтому случайный укус может быть гневом как потревоженного ужа, так и редкого медноголового аспида. Что остаётся человеку, живущему на этом острове? Конечно, отчаянная вера в милость змеиного Бога. Строгое соблюдение канонов жизни, чести и праведности, завещанных предками. И бесконечные змеящиеся узоры в камнях, в волосах, на платьях и домашней утвари.
Людям никогда не стать змеями, но попытка приблизиться к ним во всём, в чём только можно, даёт с ними редкую, недоступную континентальным невеждам близость. Вышивай на рукавах чешуйки, заводи домашних демансий, ешь на ужин дичь, молись утром и вечером, воздерживайся и надевай лишь благородные цвета, но главное… если ты истинный островитянин, то никогда, никогда не предавай Змеиный Зуб. Не позволяй соблазнам богатых и безопасных городов увлечь тебя. Никому из тех, кто рождён на большой земле, не доступна великая честь быть одним из детей змея Рендра; единожды отвергнув его доверие, ты больше никогда не станешь другом своей семейной змеи, не избежишь случайных и злых ядовитых зубов.
Да, иногда такая жизнь слишком строга, слишком скудна. Но она даёт больше, чем Беласк и многие из этих гулящих людей способны увидеть. Не только лишь приехавшие с континента за лучшей жизнью и освоением новых областей рынка, но и сами островитяне частенько отдаются зову цивилизации и забывают, чем они должны отличаться от остальных. Такие заблудшие, может быть, ещё смогут когда-нибудь вернуть доверие острова.
Не ожидая никакого сочувствия со стороны гулящих тененсов, Валь какое-то время пыталась найти просто знакомые лица, которые могли бы помочь попавшей в затруднение леди. Вихрь кринолинов, цветастых безвкусных тканей, флажков над брусчатыми улицами и торговцев амулетами от змей рябил в глазах. В итоге ей повезло повстречаться на круглой Ярмарочной площади со слугой дружественной семьи Хернсьюгов. И она не стала просить его отыскать Глена в нетрезвой толпе меж белокаменных гильдейских домов и городских платанов, а попросила довезти её до дома, прекрасно догадываясь, что за этим последует.
Но когда Брендам остался позади, ей всё равно стало легче. В темнеющем небе высилась, будто старый друг, Девичья башня: приземистый маяк старого типа и последнее пристанище её отца, лорда Вальтера, из чёрного как ночь вулканического камня. Даже если теперь там поселились Моррва, всё равно это был дом Видиров – её дом.