На левом боку у Златана Ибрагимовича вытатуирован девиз: Only God can judje me («Только Бог может судить меня»). Лучшего девиза для Златана представить невозможно. Он действительно не признает над собой никаких авторитетов и не считается ни с кем, кроме Бога.
– В Русенгорде иначе не выжить, – говорит Златан. – Надеяться можно только на Бога и на себя, такое уж это место.
Русенгорд – один из районов шведского города Мальмё, самого многонационального и мультикультурного города Швеции. Треть жителей города родились за границей, а «чистокровных» шведов, у которых оба родителя принадлежат к титульной нации, здесь около сорока процентов и их доля перманентно уменьшается, поскольку рождаемость среди шведов очень низкая.
Русенгорд возник на стыке шестидесятых и семидесятых годов прошлого столетия, когда в Швеции в рамках так называемой Программы миллиона проводилось массовое строительство домов с малогабаритными квартирами. Всего собирались построить миллион квартир, почему программа и получила такое название. Установка делалась на то, чтобы построить как можно больше жилья, израсходовав при этом как можно меньше средств. Об эстетике никто не задумывался, качеством зачастую пренебрегали, и в результате появились унылые «бетонные джунгли» с быстро ветшавшими квартирами. У жилья в Русенгорде есть только одно положительное качество – стоимость, поэтому люди с низкими доходами предпочитают… нет, – вынуждены селиться здесь.
Законы в Русенгорде суровые. Каждый сам за себя. Кто сильнее, тот и прав. Слабакам здесь не место… В роли ведущего образовательного учреждения выступает улица, на которой местные несовершеннолетние проводят бо2льшую часть своего времени.
У матери Златана Юрки Гравич было пятеро детей, но родной Златану была только его старшая сестра Санела, две младшие сестры и младший брат были сводными. Родители развелись, когда Златану был год с небольшим. Развод при наличии общих детей не приветствуется ни у боснийцев, ни у хорватов, но в Швеции свои взгляды на жизнь, да и ситуации бывают разными. Несмотря на то что в детстве ему часто доставались тумаки от матери – единственное выражение заботы, Златан отзывается о матери тепло и считает себя католиком, то есть исповедует веру матери.
Журналисты обожают ловить своих героев на противоречиях.
– В кого ты веришь? – спросил я у Златана. – То говоришь, что твоя религия – футбол, то называешь себя истово верующим католиком, то заявляешь, что религия – это не твой путь? Где правда?
– Правда везде! – смеется Златан. – Беда людей в том, что они привыкли воспринимать все сказанное буквально. Даже не буквально, а примитивно. Да, я – католик и искренне верю в Бога. Когда я называю своей религией футбол, то хочу подчеркнуть ту роль, которую футбол играет в моей жизни, огромную роль, главную роль. А когда я говорю, что религия – не мой путь, то имею в виду правила и законы. У меня свои правила, и не всегда они совпадают с тем, что провозглашает религия. «Если тебя ударят по правой щеке, подставь и другую!» – сказал Иисус Христос в Нагорной проповеди. При всем моем глубочайшем уважении к Христу, я этому завету никогда не следовал и следовать не собираюсь. Мое правило: «Если тебя хотят ударить, то успей нанести удар первым и дерись до победы». Часто говорят, что футбол воспитывает волю. Это не так! Спорт для тех, у кого уже есть воля. Он ничего не воспитывает, потому что слабаки здесь надолго не задерживаются. Спорт тренирует, учит, способствует развитию личности, но не может изменить характер человека. Наверное, в детстве можно как-то повлиять на ребенка, но то, что формируется годам к семи, уже не изменить.
– А когда ты сформировался как личность?
– Рано, – не задумываясь отвечает Златан. – Помню себя лет с четырех и могу сказать, что я уже тогда был таким, как сейчас. Внутренне, не внешне.
– Ты охотно рассказываешь о том, как в детстве крал велосипеды, воровал из магазинов и совершал разные хулиганские поступки. Обычно о таком предпочитают не вспоминать. Людям вообще свойственно представлять свое прошлое в розовом свете, а ты поступаешь иначе. Что это? Бравада? Пренебрежение условностями? Или ты считаешь, что не делал ничего предосудительного?
Когда я всем этим занимался, то считал, что ничего предосудительного не делаю. Все вокруг занимались тем же самым. Крал не только я, но и у меня крали. Детская логика проста – если у меня украли велосипед, то почему я не могу украсть его у кого-то? Это же справедливо, не так ли? Вот скажи – справедливо?
– Возможно, что и так, – смущенно отвечаю я. – Все зависит от обстоятельств…
– Все зависит от тебя! – возражает Златан. – Обстоятельства не имеют значения, важно только то, что думаешь ты сам! Возместить потерю тем же способом – справедливо. После этого твой кругозор немного расширяется, и ты думаешь: «Если сделал один раз, то почему бы не сделать другой?» У тебя нет многого из того, что есть у других, и будет справедливо, если ты попытаешься изменить это… Сейчас я, конечно, думаю иначе. В большом магазине – горы товаров. Что случится, если я возьму то, что мне нужно? В газетах и по телевизору постоянно рассуждали о коррупции и о злоупотреблениях в высших кругах. По сравнению со всем этим взять в магазине новые кроссовки взамен развалившихся было мелочью, не заслуживающей внимания. Пойми правильно – я не оправдываюсь, оправдываться не мое. Лишь рассказываю о том, как рассуждал в детстве. В этом нет никакой бравады, одна только правда. Что же касается «розового света», то если бы я прилетел с какой-нибудь далекой планеты, то, наверное, мог бы рассказывать сказки о своем прошлом. Но я из Мальмё, и в этом городе живет много людей, на глазах у которых я вырос. Если я начну врать, то меня сразу же выведут на чистую воду. Врать означает стыдиться, а я не стыжусь своего прошлого. Прошлое надо принимать таким, какое оно есть. Это же часть меня самого…
Златан весьма разговорчив, но иногда из него буквально приходится вытягивать слова клещами. Например – когда разговор заходит о матери, совмещавшей работу по уборке с разными делами, о которых не принято рассказывать окружающим. Ничего особенного – мелкие кражи и перепродажа краденых вещей, примерно то же самое, чем в детстве занимался и сам Златан. Но если о своих делах он рассказывает охотно, не дожидаясь наводящих вопросов, то о матери говорит скупо и всячески подчеркивает, что ей, необразованной женщине, находящейся на чужбине, приходилось тянуть в одиночку пятерых детей. Прокормить такую ораву – уже подвиг, но есть и множество других расходов. Измотанная жизнью Юрка была женщиной суровой и неласковой. Она считала своим долгом обеспечить детям еду, крышу над головой и прочее необходимое, но не ласку и теплоту. Златан не осуждает мать за это, поскольку хорошо понимает состояние, в котором она находилась: бесконечные мысли о том, как бы заработать лишние сто крон, бесконечные попытки свести концы с концами… При такой жизни на человека то и дело накатывает отчаяние, изнанкой которого являются озлобленность и недовольство. «Богатому легко быть добрым, а бедняку нетрудно быть злым», – говорят индусы, и они абсолютно правы. Нужда озлобляет, очерствляет душу. А одиночество и сознание оторванности от своих корней усугубляют страдания. Но если вспомнить Югославию[5] семидесятых годов прошлого столетия, нетрудно понять, почему ее граждане так легко отрывались от своих корней – их заставляли нужда и отсутствие перспектив на родине.
– Маме было очень тяжело, – говорит Златан. – Будучи детьми, мы многого не понимали и потому часто обижались на нее. Но время все расставляет по своим местам. Если бы сейчас я мог вернуться на тридцать пять лет назад, то вместо «Ты меня совсем не любишь!» я сказал бы: «Спасибо, мама, за все, что ты для нас делаешь». По сути, мы не были семьей. Я дружил с Санелой, которая была старше меня на два года и пыталась (за что ей огромное спасибо) дать мне то, что я не получал от матери. Остальные дети были сами по себе. Семьей нас делала мама, но ее энергии, которая била через край, не хватило на то, чтобы по-настоящему связать нас всех. Я был связан только с Санелой, и то отчасти… Отец? Когда мне было девять лет, опеку надо мной и Санелой передали ему, потому что мама влипла в крупные неприятности и, кроме того, в неприятности влипла одна из моих сводных сестер. Я не могу сказать ничего плохого о своем отце. Он изо всех сил старался быть хорошим отцом. Вопрос в другом – в том, как он это понимал. Если меня или Санелу кто-то пытался обидеть, то мы могли рассчитывать на его поддержку. Но… как бы это помягче сказать… у отца были крупные проблемы с алкоголем. Есть люди, которые пьют постоянно, но ухитряются держаться на грани, а отец, как только предоставлялась возможность, напивался до беспамятства. Он не был буйным, скорее отстраненным… Приходя с работы (а работал он охранником), отец или сидел перед телевизором, смотря все подряд, или напивался в стельку, до бесчувствия. Сравнивать родителей – плохое занятие, но я бы предпочел быть с матерью. Человеку, далекому от темы, трудно понять, что подзатыльник – лучше, чем ничего. Детям ценно внимание, и пусть внимание матери не всегда было таким, какого бы хотелось нам с сестрой, но невнимание отца было еще хуже. Он гордился нашими успехами, в частности тем, как я играю в футбол, и тем, как Санела бегает на спринтерские дистанции, но эта гордость была всего лишь искрой, которая вспыхивала и сразу же гасла.
– Когда ты жил с матерью, тебя тянуло к отцу, а когда стал жить с отцом, то все стало наоборот. Почему?
– Наверное, в каждом ребенке заложена потребность в полной семье, где есть мать и отец. На расстоянии в первую очередь замечаешь хорошее, а вблизи видишь много плохого. Отец никогда не поднимал на меня руку, несмотря на то что порой между нами происходили крупные стычки, основной причиной которых было его пьянство. Он лучше понимал меня и мог дать совет как мужчина мужчине. Советовал он хорошо – ненавязчиво. «Вот я сказал тебе свое мнение, а дальше уже решай сам, ты взрослый». Такое отношение подкупало. Но при этом, живя с отцом, я нередко страдал от голода. Приходишь вечером домой – а в холодильнике только пиво. У матери, как бы то ни было, всегда была какая-то еда, пусть и самая простая вроде спагетти с кетчупом – голодным засыпать не приходилось. Под настроение отец мог заказать пиццу или блины с вареньем, но такое настроение случалось у него редко. Нет, лучше уж спагетти каждый день, чем редкие «деликатесы» и частое отсутствие еды. Впрочем, особо голодать мне не приходилось. Если я видел, что у отца наступил «голодный период», то старался раздобыть деньги на еду. Наедался сам и приносил что-нибудь моему старику, который всегда спрашивал, откуда у меня деньги – в этом заключалось его представление о воспитании. Фантазия у меня богатая, и каждый раз я придумывал что-то новое: помог жильцам из соседнего дома при переезде, мыл машины и тому подобное, хотя чаще всего я просто брал то, что мне было нужно, и давал стрекача. Разумеется, где-то в Мальмё, а не в Русенгорде, там меня слишком хорошо знали. Но в этом была и своя выгода: зная о том, как живется нам с сестрой, добрые люди старались сделать для нас что-нибудь. Бескорыстное участие – большая редкость в Русенгорде, где всем на всех наплевать, но тем не менее один владелец булочной отдавал нам по вечерам непроданную выпечку, а аптекарь из дома напротив время от времени просил меня протирать его витрину и платил за это очень щедро. Он помогал, но из деликатности представлял свою помощь как заработок, чтобы не унизить меня. Когда сестру вернули матери, а меня оставили с отцом, я пару раз пробовал заходить вечером к маме, вроде как для того, чтобы повидаться с ней и Санелой, но эта хитрость не имела успеха – мама сажала меня за стол и сердито интересовалась, почему отец меня не кормит, у него же всего один рот на иждивении, а у нее – целых четыре, и он все-таки мужчина. Надо сказать, что мама, работавшая с утра до вечера без выходных и имевшая кое-какие подработки, пусть и не всегда легальные, зарабатывала гораздо больше отца с его единственной работой – охраной многоквартирного дома, совмещаемой с мелким ремонтом. У отца была куча возможностей для подработок, но он ими не пользовался, потому что для этого нужно было делать что-то за рамками своих обязанностей, а он не то чтобы был ленивым, но просто не любил напрягаться.
– Каким тебе виделось тогда будущее? Планировал ли ты вырваться из Русенгорда? Каким образом?
– Если ты про футбол (смеется), то с ним я сначала не связывал никаких надежд. Мне нравилось играть, и у меня с самого начала неплохо получалось. Но на первом месте для меня долгое время стояли единоборства. Я хотел стать таким, как Брюс Ли или Мохаммед Али[6]. От единоборств была практическая отдача, а футбол меня просто радовал. Впрочем, и от него была польза – умение быстро бегать выручало меня не меньше, чем крепкие кулаки. Я никогда не геройствовал ради геройства – если на моем пути оказывались трое или четверо человек с недобрыми намерениями, то я сбивал с ног одного, желательно самого здорового, и убегал. Из-за плохого питания я не отличался силой, но у меня были хорошо поставлены удары, и я знал, куда нужно бить, это меня и выручало. Все дело в психологии. Те, на чьей стороне преимущество, не ожидают сопротивления. Их замешательство давало мне небольшой выигрыш во времени, который я использовал. Выносливость тоже имела значение. Я был тренированным бегуном и мог пробежать несколько километров, не снижая темпа.
– Так что же насчет планов на будущее?
– Не было никаких планов, были только мечты. Например – стать таким, как Мохаммед Али… Отец меня в этом поддерживал, впрочем, как и в футболе. Но футбол я выбрал сам, а с единоборствами, точнее – с боксом, в роду отца была одна трагическая история. У него был старший брат Сабахудин, перспективный боксер, чемпион Югославии. На Балканах любят махать кулаками и понимают в этом толк, так что боксеру очень непросто заслужить звание чемпиона. В 1967 году, вскоре после женитьбы, мой дядя утонул в реке во время плавания. Эта трагедия сделала отца страстным поклонником бокса и прочих единоборств. Таким образом отец чтил память моего дяди, и, разумеется, ему хотелось, чтобы я пошел по его стопам, тем более что все необходимые данные у меня имелись.
– А как ты относился к учебе?
Многие из моих сверстников связывали свои надежды с учебой. Я учился неплохо, если хотел учиться, – схватывал все на лету. Но бывали периоды, когда забрасывал учебу. Кроме того, учителям не нравились моя независимость и чересчур живой характер. Можно сказать, что без нарушений дисциплины не проходило ни дня. Это сейчас на уроках детям создаются свободные условия, а в наше время все было иначе, тем более в тех школах, где учились такие, как я, дети из малообеспеченных семей. Требовалось сидеть тихо и вести себя смирно, за малейшее нарушение выгоняли из класса, чем я часто пользовался: если надоедало сидеть на уроке, то отпускал какое-нибудь замечание или кидал ластик в кого-то из учеников, чтобы оказаться за дверью. Если бы я учился в одной и той же школе, то рано или поздно учителя могли бы создать мне крупные проблемы, потому что доставал я их капитально. Но что мать, что отец часто переезжали с места на место: или находили жилье подешевле, или лишались его за неуплату, так что я постоянно менял школы и не успевал довести учителей до белого каления. Одна из учительниц предсказала мне, что я закончу свою жизнь на улице, клянча подаяние у прохожих. Я относился к ней хорошо, просто она была молодая и симпатичная, и я любыми способами пытался обратить на себя ее внимание… В 2010 году я явился к ней в школу (у меня бывают сентиментальные порывы) с букетом хризантем. Встреча получилась трогательной: «Я всегда знала, что ты далеко пойдешь», – сказала она, а я не стал напоминать ей о пророчестве.
– Прежде чем перейдем к футболу, хочу задать тебе традиционный вопрос: что бы ты изменил, если бы мог вернуться в свое детство?
– Прошлое невозможно изменить! – смеется Златан. – Его можно только забыть или сделать вид, что забыл. Я понял суть вопроса: ты хочешь узнать, что меня в детстве ранило сильнее всего. Семья. Точнее – отсутствие нормальной семьи, в которой все стоят друг за друга и друг друга поддерживают. Дружная семья – великое благо, а в тех условиях, в которых вырос я, – особенно. Мне приходилось рассчитывать только на поддержку Санелы. Маме было не до детских проблем, а отец мог чем-то помочь или, скажем, заступиться за меня, но на него нельзя было рассчитывать постоянно. Сводные сестры в какой-то момент уехали и пропали с концами, чему мама в глубине души была рада, потому что от одной были сплошные проблемы, но в то же время ее это задевало – нельзя же так вот взять и обрубить все связи со своей семьей. Правда, кроме младшего сводного брата Александра, у меня был и старший брат Сапко, сын отца от другой женщины, с которым мы одно время были довольно близки, когда оба жили вместе с отцом. Но Сапко и отец постоянно конфликтовали, и настал момент, когда брата выгнали из дома. После этого мы стали видеться гораздо реже, но все же поддерживали связь до 2014 года, когда Сапко не стало. Я сильно завидовал тем приятелям, которые жили в дружных семьях, а они завидовали моей свободе. Свобода – великая ценность, но если ты свободен, потому что до тебя никому нет дела, то от этого на душе горько. Может, я не самый лучший муж и отец, но я изо всех сил стараюсь быть лучшим. Сейчас у меня семья, о которой я всегда мечтал.
– Наверное, трудно делить время между семьей и футболом?
– Ты сам-то понял, что спросил? (Смеется.) Что означает «делить время»? С девяти утра до пяти часов вечера я футболист, а после – муж и отец? Это же смешно! Жена и сыновья могут связаться со мной в любой момент, если им нужно что-то обсудить или получить поддержку. Только во время игры я недоступен, но перезвоню сразу же, как только смогу. Очень важно правильно расставлять акценты. Мои домашние знают, что я много работаю ради них, чтобы обеспечить им достойный уровень жизни, о котором сам я когда-то и мечтать не мог. Я живу ради них, я работаю ради них, забиваю голы ради них… Футбол для меня важен, но семья важнее всего. Жена и сыновья понимают это и не обижаются на то, что я уделяю футболу много времени.
– А если из-за игр приходится пропускать важные семейные торжества?
– Современные технологии позволяют оставаться на связи в любой точке мира. Как бы я ни был занят, я найду время для того, чтобы поздравить и пообщаться, и непременно позабочусь о каком-нибудь сюрпризе, который напомнит всем, что я рядом. Быть рядом – не физическое присутствие, а духовная связь. Моя мама никуда из Мальмё не уезжала, но мы не чувствовали, что она рядом, понимаешь? У меня был один срыв, которого я стыжусь до сих пор, и уверен, что ничего подобного больше не повторится. Вскоре после рождения нашему первенцу, Макси, потребовалась операция. Когда я увидел его в инкубаторе со всеми этими медицинскими приспособлениями, то почувствовал, что задыхаюсь – невозможно было смотреть на это. Я оставил в больнице жену, а сам уехал. Хелена все поняла правильно и ни разу не упрекнула меня за бегство, но я корю себя до сих пор. Пожалуй, это бы я хотел изменить, если бы смог.
Златан женат на шведской фотомодели Хелене Ноэль Сегер, которая старше его на одиннадцать лет, но браку это не мешает, да и выглядит Хелена гораздо младше своего паспортного возраста – когда видишь их вместе, то может показаться, что Златан старше. Златан и Хелена называют друг друга «женой» и «мужем», но их брак не оформлен официально – в Швеции этому придают очень мало значения, считая, что чувства важнее бумажки. Знакомство супругов было случайным: Златан заблокировал на стоянке машину Хелены, та в резкой форме потребовала освободить проезд, но вместо конфликта вышло знакомство. «Кому везет, тот на дороге свое счастье найдет», – гласит старая шведская пословица. Златану и Хелене повезло именно так.
У пары двое сыновей – Максимилиан, 2006 года рождения, и Винсент, родившийся в 2008 году. Имя старшего сына вытатуировано на правой руке Златана, а имя младшего – на левой. Даты рождения сыновей набиты на запястьях, вместе с датами рождения родителей, братьев и сестер Златана. Хелена увековечена на правом боку – первая буква ее имени красуется на тузе червей, который вместе с тузом треф приносят Златану удачу.
Сыновья пошли по стопам отца, начав в 2016-м свою футбольную карьеру в академии клуба «Манчестер юнайтед»[7] (Златан незадолго до того пришел в этот клуб). Совсем недавно Максимилиан и Винсент Ибрагимовичи начали играть в молодежном секторе «Милана»[8] – можно сказать, что Златан, столь неожиданно для всех закончивший карьеру в «Милане», передал эстафету сыновьям, которые играют в качестве полузащитников. Под руководством главного тренера Стефано Пиоли[9] и благодаря стараниям игроков, в том числе и Златана Ибрагимовича, «Милан», занимавший в 2019 году четырнадцатое место в турнирной таблице, стал чемпионом Италии сезона 2021/2022 годов. Будем надеяться, что Максимилиан и Винсент впишут новые яркие страницы в историю клуба и мирового футбола в целом.
– Я не люблю загадывать, это бессмысленно, – говорит Златан. – Просто радуюсь тому, что моим сыновьям нравится играть в футбол и у них это неплохо получается. Если завтра оба скажут, что решили оставить футбол и заняться чем-то другим, я нисколько не огорчусь. Для меня главное – чтобы мои дети были счастливы, а в основе счастья лежит свобода выбора. В моей жизни было много тяжелого, но я всегда чувствовал себя счастливым, потому что был свободен в своих поступках, делал что хотел. На поле я такой же, как и в жизни. Прислушиваюсь к тренерам, помню, что я – член команды, но играю так, как считаю нужным. Это не эгоизм, это – свобода. Роналдо[10], которого я считаю лучшим футболистом современности, однажды сравнил футбол с оркестром – оркестранты играют одно произведение, так же как футбольная команда играет одну игру, но при этом партия у каждого своя. Мне очень понравилось это сравнение, оно точно передает смысл происходящего на поле. Каждый футболист играет свою партию… Свою! В этом-то все дело.