Глава 3

Бо́льшую часть барака занимали жилые комнаты, населенные вечно пьяными, многолюдными и враждующими семьями. Но в библиотеку вход был отдельный – с торца. Наташа переступила порог и сразу почувствовала себя в детстве. Небольшая уютная комнатка, уставленная стеллажами с потрепанными книгами, стол для занятий и в углу, перед дверью, ведущей в крохотное хранилище, – сама библиотекарша. Только уже не та, что была раньше. Изменилось только это.

Наташа почти не удивилась, узнав в этой женщине ту самую миловидную особу, которая была на похоронах и не сказала ни слова. В самом деле, кто еще мог прийти попрощаться с Анютой? Ее тоже сразу узнали. Женщина поднялась из-за стола, откладывая в сторону карточки:

– Это вы! Присаживайтесь. Я как раз хотела выпить чаю.

Наташа взяла кружку и снова оглядела знакомые стены. Она часто твердила себе, что не склонна к ностальгии, вовсе не грустит о том, что оставила в доме на горе… Но библиотека пахла и выглядела так знакомо, что женщина невольно улыбнулась и потихоньку вздохнула.

– Кода-то у меня здесь был абонемент, – сказала она. – Давно… Теперь даже не верится.

– Ведь вы постоянно живете в Москве? – спросила библиотекарша, придвигая к гостье сухарики в жестяной вазочке. – Анюта рассказывала, что вы звали ее к себе.

Упоминание о сестре вернуло Наташу к прежним мыслям. Прежде всего она осведомилась об имени собеседницы. Ту звали Татьяной. Определить ее возраст было трудно. Тонкая нежная кожа как будто говорила о том, что Татьяне не больше тридцати, но сухие, небрежно причесанные волосы и слишком умудренный взгляд заставляли надбавить еще лет десять. Она выглядела, как женщина, далекая от жизненной суеты, безмятежно существующая в сухом воздухе библиотеки, среди книжной пыли и тишины.

– Спасибо, что были на похоронах, – сказала Наташа. – Надеюсь, на девять дней тоже придете?

Наташа сказала это и осеклась. Она уже и сама не знала, удастся ли оторвать Павла от работы и снова залучить сюда. И потом, как быть с ребенком? Упоминание о поминках вырывалось у нее невольно, по инерции.

– Хотя у нас у обеих работа, времени нет, – уклончиво продолжала она. – Я, собственно, редко сюда приезжаю, а он еще реже.

– Да, Анюта по вам очень скучала.

В этой фразе, сказанной тихо, без нажима, все-таки прозвучал упрек. Наташа снова взглянула в темные глаза библиотекарши и вдруг, на миг, ей показалось, что между Анютой и этой женщиной есть некое сходство. «Это из-за книг, – подумала она. – И ручаюсь, Татьяна тоже никогда не была замужем».

– Я скучала по сестре не меньше, чем она по мне, – ответила женщина после неловкой паузы. – Но ведь не всегда удается бросить все дела и приехать. Анюте это было бы легче, ведь она нигде не работала, у нее было больше свободного времени. Она-то не приезжала, потому что не хотела. Совсем здесь одичала!

Татьяна полностью с ней согласилась, но Наташе все еще мерещилось нечто неодобрительное в складке этих тонких губ, в легком движении бровей. Она даже рассердилась – кто имеет право ее судить? Легко говорить, глядя со стороны!

– Я хотела кое о чем с вами поговорить, – сказала она, наконец решившись. – Ее смерть меня потрясла. Анюта была не из тех, кто пойдет на самоубийство без всяких причин. Должна быть причина – а ее нет. И записки она не оставила.

Татьяна отодвинула чашку с остывшим чаем. Ее лицо стало суровым, и она враз постарела. Теперь было видно, что женщине далеко за сорок.

– Я тоже не знаю, что думать, – призналась она. – Как она могла на это решиться? Зачем?

– Вы ведь не верите, что она могла это сделать в припадке помешательства?

Женщина ответила резким жестом, как бы зачеркивая эти слова:

– Безусловно, нет! Какие приступы, откуда? Анюта была разумна, дай бог каждому! Но меня смущает кое-что… Я хотела вам об этом сказать, но не на похоронах же… И так ее отпевали из одолжения, потому что была постоянной прихожанкой…

Наташа насторожилась. И услышала то, что окончательно сбило ее с толку. Оказалось, что за несколько дней до смерти Анюта пришла сюда с двумя тяжелыми сумками и подарила библиотеке все свои книги. Этот дар, все еще неразобранный и незанесенный в каталог, стоял в хранилище – несколько аккуратно сложенных стопок.

– Она избавилась от книг перед самой смертью?! – воскликнула Наташа. – А я-то думала, куда они делись! Потому и пришла к вам!

– Я бы и сама к вам зашла, сегодня же, – кивнула та. – Мне это покоя не давало, думала, вы сможете мне хоть что-то объяснить. Я так удивилась, когда Анюта принесла свои книги и попросила их взять! Безвозмездно, разумеется. Я ничего не поняла! Для нее было так важно, что она может составлять свою библиотечку… Я ей советовала купить то, другое… Хотя она и сама прекрасно ориентировалась в литературе. Такой поступок… Он меня насторожил. Конечно, я не подозревала, что она задумала…

– Вы считаете, она поступила так, потому что готовилась умереть?

– А вы как думаете? Как еще можно расценить этот шаг?

– И совсем ни на что не намекнула? Может, выглядела как-то странно? – допытывалась Наташа. – Ну должно же быть что-то необычное в человеке, который решился на самоубийство!

Татьяна со вздохом вытерла стол и перенесла пустые чашки на подоконник, застланный клеенкой.

– Ничего путного она не сказала, да и выглядела, как всегда. Ну может, немного запыхалась – сумки-то тяжелые. Я допытывалась, в чем дело, а она твердила, что это ей доставит радость. Я даже знаете, что подумала? Что она решилась переехать к вам в Москву, только пока не хочет этого никому говорить.

– Анюта так бы и сделала, если бы решилась уехать, – прошептала Наташа. – Она бы все раздарила, раздала.

– Вот и я подумала, что это вполне в ее духе. Такая бессребреница! Но сейчас это выглядит как завещание… Или как предсмертная записка.

Внезапно Наташа вскочила:

– Вы не осматривали книги? Может быть, записка там?!

Татьяна тоже встрепенулась – жестяная вазочка чуть не выпала у нее из рук. Женщины прочли в глазах друг у друга такой страх, что испугались еще больше. Наташа больше не сомневалась, что сестра каким-то образом подготовила свою смерть.

– Давайте посмотрим, – предложила она срывающимся голосом.

Здесь был весь Золя, собрание сочинений Достоевского, Чехов, Виктор Гюго и Метерлинк. Последний удивил Наташу – трехтомник в холщовом переплете явно был издан до революции. Она раскрыла одну книгу. Татьяна улыбнулась:

– В самом деле, редкость. В местном масштабе, конечно. Анюта прочла несколько его пьес в популярном издании, в БВЛ. И так загорелась! Я нашла одного старичка, который продавал кое-что из своей библиотеки, и Анюта купила у него дореволюционного Метерлинка. Бедняжка, ей казалось, что она приобрела нечто бесценное!

Она добавила, что не слишком поощряла увлечение своей подруги мистическими пьесами экзальтированного бельгийца.

– Анюта и так была слишком впечатлительна, а от чтения Метерлинка могут присниться кошмары. К тому же она совсем не смотрела телевизор, а у таких людей восприятие более обостренное… Телевизор все притупляет.

Женщины рылись в толстых томах, переворачивали пожелтевшие страницы, ощупывали переплеты. У Татьяны дело шло быстрее. Она касалась книг уверенными, точными движениями и вскоре, покончив со своими пачками, помогла Наташе.

Они не нашли ничего.

Наташа медленно вытерла руки, стряхивая приставшую к ним пыль. Кончики пальцев стали сухими и как будто безжизненными.

– Всегда так – надеешься на что-то, и впустую, – загадочно произнесла Татьяна.

Наташа хмуро подняла глаза. Теперь библиотекарша начинала ее раздражать. Несколько минут назад ее охватила странная надежда, которая так и не оправдалась. И она чувствовала себя обманутой.

– Глупо было думать, что в книгах найдется записка, – сказала Наташа. – Это не в духе моей сестры. Уж очень замысловато. Она бы просто оставила записку на столе.

Женщины опять переглянулись. Татьяна аккуратно сложила книги и выпрямилась, привычным движением оправляя юбку на узких бедрах.

– Знаете, мне бы хотелось поговорить с вами откровенно, – решилась Наташа. И она все рассказала – о пропавших деньгах, о неудачном сватовстве, о запертой в доме голодной кошке. Татьяна слушала с непроницаемым лицом – как будто не решаясь составить окончательного решения. Когда та замолкла, библиотекарша вздохнула:

– Я знаю этого горе-жениха. Грустно, что эти типы так высоко себя ценят. Он всерьез посчитал, что осчастливит Анюту!

– Анюта и впрямь была оскорблена этим сватовством?

– До глубины души, – отчеканила та. – Когда она отказала, он позволил себе намекнуть, что на старых дев спрос невелик.

– Ах, сволочь! Но он хотя бы не преследовал ее после?

Татьяна пожала плечами. Во всяком случае, она ничего об этом не слышала – Анюта не жаловалась. Да и Егор не такой человек, чтобы приставать после того, как его отвергли. У него своя гордость.

– Он, конечно, полное ничтожество, но все-таки не идиот, – с прежним презрительным оттенком проговорила женщина. – Не нужно его недооценивать. Я думаю, что предложение было сделано не без задней мысли – конечно, принимались в расчет и дом, и участок, да и Анютина внешность его привлекала… Потом, ему просто нужна была женщина в доме, хотя бы для того, чтобы готовить и копать огород… – Она снова усмехнулась – коротко и недобро. – Но Анюта отбрила его так, что повторных попыток он, конечно, не делал. Я в этом уверена.

А вот о деньгах, спрятанных в жестяной коробке, библиотекарша ничего не знала, хотя не слишком удивилась, узнав, что Илья оставил внушительное по местным меркам наследство. Заметила только, что всегда подозревала – парень копит на черный день. Скупость Ильи и его любовь к деньгам были известны всем и каждому. Кто-то подсмеивался над ним, но большинство соседей его уважало.

– Я рада, что Анюта получила хоть какую-то компенсацию за все свои мучения, – сказала она, и в ее голосе опять послышался упрек.

Только вот в чей адрес? Наташа начинала ежиться – ей казалось, что в комнате становится все холоднее. «Она как будто все время намекает, что я могла больше делать для сестры», – подумала женщина. И, как будто отвечая на ее мысли, библиотекарша продолжала:

– Понятно, что Анюта могла переменить свою жизнь, уехать к вам… Но только теоретически. А на самом деле, каждый человек действует только в тех рамках, в которые сам себя поставил. Теоретически Анюта могла уехать в любой момент. Но на практике, никогда не смогла бы покинуть дом и оставить брата – вот в чем беда.

– Меня удивляет, что деньги исчезли, – повторила Наташа.

– Меня тоже.

Библиотекарша хотела сказать что-то еще, но тут появились посетители – две девушки лет шестнадцати. Они спросили что-то из школьной программы, и Татьяна принялась рыться на полках. Наташа отошла к окну.

Какая знакомая улица! И какие знакомые лица мелькают за окном, за оградой маленького палисадника! Вот эту женщину она как будто знает – или нет? А эта молодая мать с коляской – неужели одна из ее бывших одноклассниц? Даже пробежавшая мимо рыжая собака показалась ей неуловимо знакомой. Все казалось таким милым, домашним и родным, но Наташе почему-то было неуютно, как будто ей снился много раз повторявшийся сон, каждый миг могущий обернуться кошмаром.

Девушки ушли, получив желаемые книги. Татьяна виновато улыбнулась обернувшейся гостье:

– Сейчас я выдала им кое-что из Анютиного наследства. У нас в наличии этих книг не оказалось, ну и вот… Пришлось. Я даже карточек еще не оформила.

Снова вошли посетители – на этот раз пожилые женщины. Они сдали какие-то романы, получили что-то взамен. Наташа проследила за ними, поймала на себе внимательные взгляды и подумала, что пора уходить. Что еще она могла тут выяснить? Того, что она уже узнала, хватило, чтобы окончательно потерять покой. Сестра все-таки готовилась к смерти…

– Еще один вопрос, – сказала она, когда женщины удалились, беззастенчиво кидая на нее изучающие взгляды.

– Вы насчет запертой кошки? Да, это тоже странно…

– Нет, насчет денег. Она не могла пожертвовать их на церковь?

Татьяна замялась. Было видно, что вопрос ей крайне не понравился.

– Да как вам сказать, – неохотно произнесла она. – Анюта бы все отдала, если ее попросить… Но вряд ли отец Николай просил.

– Тот, рыжий? – уточнила Наташа и тут же осеклась. Лицо ее собеседницы разом потемнело, напряглось – будто сжалось в кулак.

– Да, это он ее отпевал, – отчеканила она. – Но я никогда ни о каких пожертвованиях от Анюты не слышала.

«Еще одна богомолка! – грустно подумала Наташа. – Все старые девы, видно, к этому склонны. Уж не она ли обратила Анюту? В нашей семье никогда религиозностью не отличались. Когда я уезжала в Москву, Анюта еще и понятия не имела, как надо креститься».

– И все-таки мне хотелось бы с ним поговорить, – упрямо сказала она. – Нет так нет, тем хуже для меня. Я хочу знать, куда делись деньги. Уверена, это связано с ее смертью!

Татьяна снова разложила на столе библиотечные карточки. Не поднимая головы, она ответила, что повидать отца Николая проще простого. Священник живет неподалеку и в этот час должен быть дома, обедать. Если гостья может немного подождать, она отведет ее к нему.

– Мне только нужно закрыть библиотеку и забрать ребенка из детского сада, – сказала она. – Сегодня у нас короткий день, работаем до двух.

Наташа смутилась и присела, безмолвно выражая свое согласие. «Значит, я ошиблась, она не старая дева, – женщина уже не знала, что и думать. – Я как будто иду на ощупь, в темноте… Но вот богомолка точно, иначе откуда ей знать, где живет батюшка? Похоже, она бывает у него запросто!»

Библиотеку закрыли через полчаса. Посетителей больше не было. Детский садик тоже был неподалеку – в соседнем дворе. Наташа с улыбкой взглянула на крохотную пухлую девочку, удивительно серьезную для своих лет. Та подошла к матери чинным шагом и вложила в ее ладонь короткие толстые пальчики. Татьяна ее поцеловала.

– Я хочу есть, – требовательно заявил ребенок.

– Сперва мы пойдем к дяде, – сказала она. – Потом поужинаем.

– Тогда я пойду домой сама, – заявило самостоятельное дитя и немедленно вырвало руку.

Наташа уже не знала, что и думать. К какому еще дяде? Кто – дядя? Татьяна развеяла ее сомнения, изловив дочь и твердо взяв ее за руку. Она объяснила, что отец Николай – ее родной брат, младший. А дочка не любит у него бывать, потому что привыкла своевольничать, а у него дома детям этого не разрешают.

– Когда растишь ребенка одна, да еще отдаешь в детский сад, трудно за всем уследить, – доверительно сообщила она, идя с Наташей вниз по улице. – В садике их не очень-то воспитывают – просто присматривают, и на том спасибо.

Они шли к Акуловой горе, только по другой стороне болотистой низины. Повернув голову, Наташа увидела вдалеке свой дом – такой маленький, почти скрытый сиренью.

– Да, – сказала она. – Я бы тоже не хотела отдавать ребенка в ясли… Но что поделаешь? Мне нужно идти на работу.

И тут поняла, что, в принципе, на работу ей идти уже не нужно. А вот что действительно необходимо сделать – это вступить в право наследования и продать дом. К тому же сейчас самый сезон, летнее время – можно взять хорошие деньги. После этого она сможет себе позволить воспитывать ребенка так, как ей хочется, забыв о чужих детях, о школе, о вечной нехватке средств… И может быть, даже родить второго ребенка – почему нет?

«Какое мне дело до того, что скажут люди?» – снова подумала она, покорно следуя за Татьяной. Они все больше приближались к лесу. «Мы с Пашей ни в чем не виноваты. Наследство достается тому, кто пережил остальных родственников… Это и страшно, и справедливо одновременно. Я не добивалась этого, просто всех пережила».

Ей вдруг расхотелось идти к священнику, расспрашивать, уточнять, делать какие-то выводы. В Москве ее ждали сын и муж, которым она была действительно нужна. Здесь же у нее не осталось ничего, кроме опустевшего дома и нескольких могил на кладбище. Зачем же она так упорно цепляется за это отмершее прошлое? Кого этим можно воскресить?

– Сюда, – сказала Татьяна, сворачивая во двор.

То был последний многоквартирный дом на самой окраине города. Белый, панельный, давно облезший от ветров и дождей, он производил жалкое впечатление. Наташа как-то побывала тут в гостях у подружки и знала, что квартирки в этом доме тесные и душные, с невероятно низкими потолками. Правда, вид из окон превосходный – на закат, на Акулову гору…

– Ваш брат живет здесь? – изумилась она.

– Ну, что бог дал, – заметила та, открывая дверь подъезда. – Он ведь не богач.

Отец Николай жил на втором этаже, в трехкомнатной квартире. Навстречу гостям выбежали дети – две девочки почти точные копии малышки, только чуть постарше. Они тут же занялись кузиной, которая смотрела на них с явным неудовольствием. Отец Николай обедал – его пришлось поднять из-за стола.

Он тоже сразу узнал Наташу. Вопрос разрешился мгновенно. Никаких пожертвований ее сестра не делала, даже упоминаний об этом не было. Он был крайне удивлен, что такой вопрос вообще мог возникнуть.

Наташа, чувствуя себя страшно неловко, поспешила удалиться. Она почему-то представляла себе быт священнослужителей не таким, как у обычных людей. Более возвышенным, что ли… Но запах стирального порошка из ванной, где явно было замочено белье, шум воды на кухне, визг расшалившихся детей и звук включенного телевизора в дальней комнате… Все это было настолько обыденно, что ей захотелось сбежать куда подальше. Она даже не была уверена, что простилась с хозяевами должным образом.


«Ох, и дура же я! – думала она, спускаясь в низину по крутой тропинке. – Набросилась на невинных людей с какими-то идиотскими вопросами… А ведь это явно с Татьяниной помощью Анюту отпели как положено! Кто бы еще похлопотал за самоубийцу! Деньги – какие там деньги! Как он живет, этот отец Николай – мы с Пашей и то лучше. А я думала, священники богатые… По крайней мере, необычные какие-то… И он совсем еще молодой – почти мальчик!»

Она легко, привычно перепрыгнула через ручеек, пересекавший низину. На минуту остановилась под липой, слушая, как надрываются лягушки.

Ей припомнилось, как в детстве они с Анютой выдумали сказочного персонажа – Великого Лягуха, который живет в глубине болота и повелевает всеми остальными лягушками. Конечно, это Великий Лягух, и никто другой, кричал по ночам громче всех и дирижировал общим хором. Среди ночных лягушачьих трелей легко было выделить его сочный басовитый голос. Если все остальные были в этом оркестре гобоями и тромбонами, то он – басом-геликоном. Про Лягуха сложилась целая мифология, которую сестры пополняли чуть не каждый день. «Кто откусил кусочек луны?» – спрашивала Анюта, глядя в вечернее светлое небо, где луна казалась половинкой разрубленной серебряной монетки. «Великий Лягух, конечно!» – немедленно отвечала Наташа. «Наверное, он подавился, – притворно горевала Анюта. – Надо бы найти его и похлопать по спине…» Тут сестры начинали смеяться. Найти его? Великий Лягух не находим! Он волшебное, заколдованное существо, которое можно только слышать, но никак не видеть и не осязать!

Наташа грустно улыбнулась. Великий Лягух… Здесь ли он еще? Она прислушалась и, кажется, различила в нарастающем хоре его бас. «Ничего не меняется, – сказала она себе. – Вот и Анюта умерла, да и я тоже не вечна… Род приходит, и род уходит… Почему я вспомнила эту фразу? Ах да, я же была в гостях у священника. А Великий Лягух и сто лет спустя будет так же кричать на болоте, и луна будет такой же, и гора, и сосны на горе… Что я делаю здесь? Чего ищу? Пора возвращаться в Москву».

Она чувствовала себя невероятно разбитой, когда поднялась на гору и вошла в дом. Чтобы как-то занять время и отвлечься, Наташа включила приемник и взялась за уборку под аккомпанемент музыки и выпусков новостей. Подмела полы, вытерла пыль, навела порядок в кухонных и бельевых шкафах, даже вымыла окна. Она закончила уборку, когда уже вечерело, и теперь в самом деле устала до изнеможения. Выключив приемник, Наташа налила себе чаю и, усевшись за стол в кухне, сжала виски ладонями.

«Уеду завтра же, с утра, – твердила она себе. – Нечего тут делать. Паша прав – нужно все продать, все забыть. Как я смогу привезти ребенка сюда, где умирала вся моя семья? Никогда. Никогда больше я не проведу здесь лета!»

Ей показалось, что в висках застучала кровь, и она отняла ладони. Странно. Погода стояла ясная, теплая, совершенно летняя. Никаких признаков близкой грозы не замечалось, а в висках у нее давило только перед грозой… И все же этот противный, отчетливый стук, эта пульсация…

Женщина замерла, прислушиваясь. Теперь она отчетливо различила, что стук доносится не из ее головы, а откуда-то из глубины дома. Что-то негромко стучало там с удивительной механической размеренностью – будто метроном.

«Что это? АОГВ? Нет, ничего похожего. Форточка стучит?» В самом звуке не было ничего пугающего, но ей вдруг стало не по себе. Она встала, осторожно выбралась из-за стола. Выглянула в другую комнату. Еще не стемнело, и женщина с порога разглядела, что комната пуста, чисто вымытое окно закрыто. Тогда она обошла весь дом. Окна были закрыты, даже в комнате Анюты, которую пришлось долго проветривать…

Вечер был настолько тих, что казалось, слышался скрип прорастающей на грядках капусты. Других звуков не было – только заливистый хор лягушек, в котором все яснее различался голос Великого Лягуха. Но женщина больше не улыбалась. Стук повторялся, он шел откуда-то сверху. Она подняла голову, стараясь определить его источник, и увидела лестницу, ведущую на чердак. Люк был открыт – так его вчера бросил Павел, спустившись последним.

«Это кошка вернулась, – поняла она. – Как же ее звали? Марго? Маруся? Мурка? Как-то на «М». Я совсем про нее забыла! Что же с ней делать? Придется взять в Москву, не продавать же вместе с домом!»

Она стала взбираться по лестнице, прислушиваясь, останавливаясь через каждые две ступеньки. Стук становился все отчетливее, в нем было что-то невероятно знакомое, хотя и основательно забытое. Что-то из прошлого, из детства, что было неприятно вспоминать… Да не то что неприятно – страшно!

Она почувствовала беспричинный страх, замерев у чердачного люка. Откуда пришло это жуткое дуновение, этот смертельный ужас, наполнивший все ее тело, заменивший кровь, размягчивший кости? Она была готова упасть и устояла, только схватившись за гнилые перила.

– Муся… – слабо позвала она. Имени кошки Наташа не вспомнила, но ей хотелось услышать звук собственного голоса. – Марго? Мурка?

Она никогда не считала себя способной на подвиги, но один подвиг все-таки совершила. Одолела последнюю ступеньку и приказала себе войти на чердак. Кошку она уже не звала – ей было слишком страшно.

В первый миг женщина не увидела ничего. Маленькое грязное окошко давало слишком мало света. Когда глаза привыкли к сумраку, Наташа огляделась. Все, как прежде – сгнившее ореховое кресло рококо, картонные коробки с рухлядью, старая обувь, сломанная лопата, куча всякого хлама, копившегося здесь годами. И над всем этим запустением громко, торжествующе слышался мерный сухой стук – будто кто-то долбил клювом крышу, будто капли падали на подоконник – тик-так, тик-так…

И тогда она увидела часы.

Ей часто случалось слышать или читать, что люди сознают, как сходят с ума, но никогда она не применяла этих описаний к себе. А теперь вдруг поняла, как это происходит. Просто что-то слегка сдвигается в мире – как подтаявший лед на реке или мороженое, которое вдруг начинает сползать с палочки, или капля, которая висит-висит на ветке да вдруг упадет…

…Так-так, так-так…

Часы с кукушкой, остановившиеся в незапамятные времена, сломанные безнадежно и так же безнадежно забытые, теперь пошли. Маятник громко щелкал, а стрелки показывали точное время – Наташа машинально взглянула на свои наручные часы. А затем присела на пол, рядом с чердачным люком. Ей удалось не упасть, сохранить хотя бы часть сознания. Она сидела на пыльных досках и смотрела, как мерно, очень заметно дергается длинная стрелка, отмечая ход минут. А потом стрелка дошла доверху и остановилась…

– Девять, – сказала Наташа.

Наверху приоткрылась дверца, и оттуда высунулась кукушка. Она попыталась что-то выкрикнуть, но вдруг захрипела и беспомощно повисла на рычаге. Дверца старалась захлопнуться, но ничего не выходило – она каждый раз ударяла птичке по голове, отчего та дергалась, как в конвульсиях.

И тут Наташа засмеялась.

Она смеялась до тех пор, пока какой-то последний часовой, стойко оставшийся на страже разума, не закричал, что наступает безумие, нужно немедленно остановиться, пока не поздно, бежать отсюда, бежать…

Загрузка...