– …А я ей и говорю: ну, дура ты, дура, зачем такую шубу продала, это же царские хоромы, а не шуба… Ведь китайская земляная выдра!.. Господь с тобой, говорю, дура!.. А она мне зубасто так, да с присвистом злым, с шипеньем, аж у нее, матушки, скулы от злобы заострились топориками: а что ж ты мне да Петьке малому прикажешь кусать целый месяц до зарплаты, а?.. Что, говорит, я масло ему из сметаны буду сбивать, что ли?.. И вдруг – ох я и испугалась! – как завыла, прости Господи, как леший на болоте!.. И об спинку кровати головой – бряк, бряк…
– Ты бы ей капелек дала каких сердешных, Зина…
– …а кровать-то старая – того гляди развалится на палки да скалки. И как она взовьется да заорет пуще прежнего: жизнь клятая!.. Никуда не уйти, никого не привести!.. Куда – на эту кровать ночлежную?! Да в ночлежках у америкашек побогаче обстановочка будет… А от вас что, ширмой в цветочках загородиться?!.. Орет – ну иерихонская труба, прости Господи!.. Ты слыхала?.. Я уж ей так и сяк, валидол сую – она мою руку чуть не сломала, оттолкнула, вопит: жри сама свои таблетки!..
– Зинка, а может… это… ей полечиться лечь?..
– Панечка!.. Панечка!.. Разве нашу жизнь вылечишь!..
…Я выплыла в людское море
Из этой гавани табачной,
Где керосином пахнет горе
И в праздники – целуют смачно.
Я вышла – кочегар метели —
Из этой человечьей топки,
Из этой раскладной постели,
Где двое спят валетом знобким.
Я вылетела —
В дикий Космос —
Из ледяного умыванья
Под рукомойником раскосым,
Из скипидаром – растиранья
При зимней огненной простуде,
Из общих коридоров жалких,
Смеясь и плача,
Вышла в люди
Из той людской, где все – вповалку.
– Игнатьевна!.. Ты че там скрючилась в три погибели?.. У тебя керогаз, што ль, не зажигатся?.. Дай помогу…
– Ну, помоги… Че двигашь меня локтем-от: локоть твой больно острый. Костыль прямо…
– Да потому што отойди. Чай, свет заслоняшь.
– Чай, весь не заслоню.
– Ну вот и все. Зажгла я тебе твою бандуру. Че варить-то собралась?
– Не суй нос… Чай, все то же: макароны.
– Растолстеешь, Киселева!..
– Може, в гробу и поправлюся… Мясца хочу… Зубов нету – не угрызу уже… А молодые зубки были – ох, жилы перегрызала!..
– Ну, ну, Киселева. Че реветь-то. Вари свое спагетти.
– Да уж сварю как-нито… А керогаз-то как пылат! Как сдурел… Огонь, огонь-то какой… Огонь-то… какой…
Огонь! Из лодкою сложенных рук —
Огонь к закопченной иконе
Так рвется!.. – проросший и бешеный лук
Из тьмы черноземных ладоней…
Забыла совсем я, сколь, старой, мне лет
Пробило вчерась, намедни…
Сварила, сварила свой поздний обед,
Сходила к ранней обедне.
Вчерась раздеваюсь – да што ж это, ба!.. —
Гляжу – в гимнастерке… в лампасах… —
Как муж мой покойник!.. Во фрунт – голытьба
Вокруг офицерского баса…
Замучили Федю, два дула – к виску,
А я, молодая жененка,
Я всех революций срамную тоску
Кляла одичало и звонко!
Орала по улицам и площадям,
Какие вы есть, комиссары!..
Работа – рабочим, овес – лошадям,
А «бывшим» – сосновые нары…
Я двадцать пять лет оттрубила как штык!
При шмонах – смеялася лихо…
Твой рот к непотребной молитве привык,
Подстилка, раба, Киселиха…
Ну, выпустили – как линя – в водоем!
Лицо – что печеная свекла…
И в разуме штой-то подвиглось моем —
Как будто под ливнем промокла
И все не согреюсь, с тех пор и дрожу,
И греюсь – вот свечечку ставлю
Казанской иконке! В ладонях держу
Горячую желтую каплю…
Огонь-то, огонь!.. Ох, безумная я,
Зачем все так помню упорно —
В снегу талом стирку плохого белья
И струпьев подсохшие зерна…
Зачем, Матерь Божия, выжить пришлось?..
Слаба водовозная кляча.
А с пенсии – гребень для сивых волос,
«Подушечек» сладких впридачу…
«Подушечки» я растолку молотком —
Повыбиты зубы кобыльи!..
Огонь ты, огонь, полижи языком
Ты чернь моих щек замогильных…
Все верю, все чую – с ума я сойду!
Казанская, матушка, сделай
Ты так, чтобы в этом, о, в этом году
Душонка покинула тело!..
А сколь мне там стукнуло?.. Кто его знат!..
Быть может, и все девяносто…
А завтра в экране покажут парад
И эти… кремлевские – звезды…
– Тамарка!.. Че ты – ночь-полночь – стучишь?.. Че набатывашь, как в набат?.. Младенец твой орет как резаный по ночам, да ты ишшо моду взяла не спать?.. Какая тебя муха укусила в голу задницу?.. Самая сласть сна, а ты…
– Тетя Паня, горелым пахнет. Проводка горит. Из вентиляционных ходов – дым!..
– Окстися. Какой дым. Под носом у тя дым…
– Галка!.. Че путаешься под ногами, дура девчонка, иди спать ложись, не мети рубахой половицы…
– Мамка, я ноль-один вызвала.
– Ты че!.. Правда, што ль!..
– Сказали – сейчас приедут.
– Быстро в постель!..
– А че торопиться-то. Какой он – огонь? Поглядеть хочу. Мамка, а Петька спит?..
– Спит, умница моя. Пожарку вызвала! Умница моя… Не бойся… Не бойся с мамкой ничего…
– Пахнет горелым… Мам, вон огонь! Вон он! Хвосты лисьи!..
– Да, хвосты… Только шубу не сошьешь… Паня, буди всех! Всех!
– Милые! Милые! Вставайте! Пожар! Горим! Горим!
– Что?.. Кто придумал?.. А запах-то… А полыхает вон!..
– Это он, сволочь. Граф Борис Иваныч. Утюг оставил в кладовке. А сам заснул.
– Эй, Борис Иваныч!.. Спит… Свои брильянты под подушкой охраняет, а нам – гори синим пламенем?!..
– Вставай, контра проклятая!..
– Пожарнички, родненькие, вы уж потушите за ради Христа… Дети малые у нас…
– Уж потушили, бабы. Не нойте. Счастье ваше. Дом-то… деревянный коробок. Еще минут пятнадцать – и все рухнуло бы… к едрене-фене…
– Пожарники! Братаны! Водочки тяпнем?.. За жизнь!..
– Мамка, мамка, да почему горелым пахнет, аж плакать хочется, а голуби на крыше – не сгорели?..
Лютая, зверья сила огня.
Судорга ног – к подбородку.
Страшно, огонь. Вдруг возьмешь ты меня
В гулкую рыжую глотку?
Пасть твоя светлая. Зубы остры.
Дом наш качается, пьяный.
Так вот горят – первобытно – костры
В наших песцовых буранах.
Это Борис наш Иваныч, наш граф,
Житель крысиной кладовки,
Тощая щепка, – спал, ноги задрав,
После крутой голодовки
Так запродав с аметистом браслет,
Что на паршивую сотню
Снедь закупил и поел на сто лет
Впрок – хоть сейчас в преисподню!.. —
Гладил рубашки… Дрожание рук,
Сытости радость тупая…
Как он оставил включенным утюг —
Плача, сопя, засыпая…
И загорелось в щелях и пазах
Красной сухой круговертью.
И загорелся в ребячьих глазах
Дикий азарт передсмертья.
Взрослые – те лишь вопили одно:
«Дом бы сгорел этот нищий!..
Иль в новоселье попьем мы вино,
Иль повезут на кладбище!..»
И, спохватясь, прижав руки ко рту:
«Родненькие!.. Погасите!..
Все переможем – всю голь-нищету,
Только нам дом наш спасите!..»
Шорох – из шлангов – вонючей воды!
Гари древесная пряность!
Перед тигриною пастью беды —
Я, не мигая, уставясь…
Рядом со мною – Петюшка Звонцов
В черных трусах доколенных —
Ласковых не докричишься отцов —
Сгибших, застреленных, пленных…
Рядом со мною картежник Сократ
В бязевом женском халате —
Там, в его комнате, знаю, лежат
Трое – все в дым! – на кровати…
Рядом со мной Киселиха стоит,
Жесткая, будто двустволка!
Сходен с болотной кикиморой вид,
Светят глаза, как у волка…
А за лопаткой угластой ее,
Весь в первобытных сполохах,
Пьяный Валера – дыряво белье,
Грудь – вся в наколках: эпоха…
Саня, не бойся! Тамарка, держись!
Этот пожар – что он сможет?
Он не сожжет поднебесную жизнь —
Кости земные изгложет.
В небе январском – горелый салют
Виден сквозь детские веки.
«Жить вам осталось – пятнадцать минут!»
Жить нам осталось – навеки.
Что суждено? Вдоль по свету – с сумой?..
В пахоту – слезные зерна?..
…Русый пожарничек,
Ангел ты мой.
Спас ты мой Нерукотворный.
– Дочка. Не смей ходить туда к нему в кладовку. Слышь, не смей!.. Он тебя там гадкому научит. Не ходи! Весь сказ!
– Буду ходить.
– Вот Бог послал козу! Упрется рогами!.. Говорят тебе – не ходи! Медом он тебя там, што ль, кормит?..
– Нет. Читает.
– Во-он што!.. Артист какой!.. Мало тебе учительша в школе читает!.. Я книжки покупаю – дорогие…
– Это сказки. А Борис Иваныч мне правду читает.
– Ишь ты!.. Правду! Ну и какая она у него, правда?..
– Настоящая.
…Старый граф Борис Иваныч,
Гриб ты, высохший на нитке
Длинной жизни, – дай мне на ночь
Поглядеть твои открытки.
Буквой «ЯТЬ» и буквой «ФИТА»
Запряженные кареты —
У Царицы грудь открыта,
Солнцем веера согреты…
Царский выезд на охоту…
Царских дочек одеянья —
Перед тем тифозным годом,
Где – стрельба и подаянье…
Мать твоя в Стамбул сбежала —
Гроздьями свисали люди
С корабля Всея Державы,
Чьи набухли кровью груди…
Беспризорник, вензель в ложке
Краденой, штрафная рота, —
Что, старик, глядишь сторожко
В ночь, как бы зовешь кого-то?!
Царских дочек расстреляли.
И Царицу закололи.
Ты в кладовке, в одеяле,
Держишь слезы барской боли —
Аметисты и гранаты,
Виноградины-кулоны —
Капли крови на распятых
Ротах, взводах, батальонах…
Старый граф! Борис Иваныч!
Обменяй кольцо на пищу,
Расскажи мне сказку на ночь
О великом царстве нищих!
Почитай из толстой книжки,
Что из мертвых все воскреснут —
До хрипенья, до одышки,
Чтобы сердцу стало тесно!
В школе так нам не читают.
Над богами там хохочут.
Нас цитатами пытают.
Нас командами щекочут.
Почитай, Борис Иваныч,
Из пятнистой – в воске! – книжки…
Мы уйдем с тобою… за ночь…
Я – девчонка… ты – мальчишка…
Рыбу с лодки удишь ловко…
Речь – французская… красивый…
А в открытую кладовку
Тянет с кухни керосином.
И меня ты укрываешь
Грубым, в космах, одеялом,
И молитву мне читаешь,
Чтоб из мертвых – я – восстала.
– А-а-а!.. Мамочка, не бей!.. Мамочка, не надо!.. Я больше никогда!.. не буду… А-а-а-а!..
– Ты, злыдень поганый. Заел мою жизнь. Так тебе. Так тебе. Так тебе. Так. Дрянь. Дрянь. Дрянь.
– Мамочка!.. Не надо до крови!.. Не надо по голове… А-а-а!.. Прости, прости, прости, а-а!..
– У, поганец. Всего искровяню. Всего искалечу. Места живого не оставлю! Весь в отца. Весь. Получай. Получай. Получай.
– Мамочка!..
– Гаденыш.
– Анфиса, открой!.. Слышь, Анфиса, открой, дверь ногой высажу!.. Не бей мальца. Это ж подсудное дело. Засудят тебя, клячу.
– Мой!.. Что хочу, то и делаю!..
– Да он глянь как пищит – душа в теле кувыркается!.. Мочи ж нету слушать!.. Нас хоть пощади!.. Че издеваесся-то над беззащитным, ведь он малек!..
– Пусть знает тяжелую материнскую руку.
– А ну – до смерти забьешь?..
– Горшок с возу упадет – кобыле легше будет.
Лежит на медном сундуке,
И в плечи голову вобрал…
Кровь да синяк на синяке.
Ты много раз так умирал.
Петюшка, не реви ты… Слышь —
Твоя в аптеку мать ушла…
За сундуком скребется мышь,
И пылью светят зеркала.
Бьет человека человек.
Так было – встарь. Так будет – впредь.
Из-под заплывших синих век,
Пацан, куда тебе смотреть?!
Хоть в детской комнате мужик —
Противней нету, – а не бьет…
Петюшка, ты же как старик:
В морщинах – лоб, в морщинах – рот…
Не плачь, дитя мое, не плачь.
Дай поцелую твой живот.
О Господи, как он горяч…
До свадьбы… это заживет…
И по щекам катят моим —
О Господи, то плачу я
Сама!.. – и керосин, и дым,
И синь отжатого белья,
И гильзы, что нашел в золе
На пустыре, и маргарин
Растопленный, и в серебре
Береза – светит сквозь бензин,
И лозунги, и кумачи
Над дырами подъездов тех,
Где наподобие парчи
Блатной сверкает визг и смех! —
И заводская наша гарь,
И магазин – стада овец,
И рубит рыночный наш царь
Мне к Ноябрю – на холодец,
Набитого трамвая звон,
И я одна, опять одна,
И день безлюбьем опален,
И ночь безлюбьем сожжена, —
А ты у матери – живой!
Пусть лупит! Что есть силы бьет!
Не плачь. Я – плачу над тобой,
Пацан,
Родимый мой народ.
– Дяденька, дяденька! Иди сюда, на кухню… Здесь у мамки блины холодные остались… Щас найду… Вот они – под миской… На…
– Дочка!.. Спасибо тебе, Бог тебя наградит…
– Дяденька, да ты не плачь, а ешь… У тебя слезы в бороде.
– Милашечка… И-эх!.. это все ништяк, а вот добрых душ на свете мало – ох, штой-то не видать…
– Дяденька, а почему у тебя гармошка – красная?
– Потому что песня моя – прекрасная.
– Спой! Спой, пока Киселиха не пришла! А то она если услышит – щас завоет. И будет петь «Когда мы сходили на борт в холодные мрачные трюмы…» Я ей рыбок подарила, мальков, живородящих, а она только все свечку перед иконой жгла, а рыбок не кормила – и уморила. Спой!
– И-эх, гармошечка жалобная, стерлядочка жареная!..
– Дяденька, а из чего твоя вторая нога сделана? Из дерева?..
– Дочка, дочка!.. Из дуба мореного… Это меня – под Кенигсбергом шарахнуло… Пахнет от меня крепко?.. Я нынче имянинник – беленькой купил…
– Пахнет. Как от дяди Валеры.
– Слухай песню! Неповторимую.
Время наше, время наше,
Стреляное времячко!
То – навалом щей да каши,
То – прикладом в темячко…
Рота-рота да пехота,
Всю войну я отпахал —
Отдохнуть теперь охота,
А вокруг кричат: нахал!
Инвалид, инвалид,
Головушка тверезая,
К дождю-снегу не болит
Нога твоя отрезанная?..
Так живу – в поездах
Да во крытых рынках.
Папироса в зубах
Да глаза-барвинки.
Государство ты страна,
Тюремная решетка:
То ли мир, то ли война —
Два с полтиной водка!
Я протезом гремлю
Да на всю Расею:
Поплясать я люблю —
От музыки косею!
Эх, музыка ты моя,
Клавиши играют!..
До исподнего белья
В тюрьмах раздевают…
Кушал Сталин знатный харч,
А Хрущев ест икру…
Я в подвале – плачь не плачь —
Так голодным и помру!
Выдают мне паек:
Соль, картошку и ржаной!
Эх, куплю себе чаек
Да на весь четвертной!..
Так чифирчик заварю,
Да попью вприкуску,
В окно гляну на зарю
Зимних далей русских:
То не белые поля —
Алые полотнища!
То родимая земля
Флагами полощется…
Флаги винны, флаги красны —
Сколько крови пролито!..
Неужель снега напрасно
Кровушкою политы?..
Помню: стылый окоп.
Тишь после взрыва.
И под каскою – лоб
Мыслит, потный: живы…
Да, живой я, живой!
И пою, и плачу,
И гармошки крик лихой
За пазуху прячу!
И протезом об пол – стук!
Деньги – в шапку?.. – в каску!..
Друг, налей, выпей, друг,
Да за эту пляску…
– Вон, вон пошла. Цаца заморская.
– Давно ль из своей Тарасихи примыкалась сюды, детишек чужих нянькала… На портниху выучилась – и думает, все, золотое дно…
– А сама-то дура стоеросовая – другая б на ее месте жила так жила! Какие б заказы брала, у богатеньких… А эта – блаженненькая: то бабке слепой сошьет за пятерочку – цельно зимнее пальто, из огрызков, то истопницыной дочке из пес знат каких обмотков – свитер наворачиват…
– А руки золотые!
– Да ну. Так-то всяка баба может. Нашла што хвалить.
– Да она втихаря-то берет платья-то блестящие, с люрексом, шить. Свадебные… еврейским невестам… у Герштейнов-то свадьба была!.. а я лоскуток нашла. Точь-в-точь такой, как платье у Фирки. Под ейною дверью.
– Вот оторва!.. И ведь тихо шьет, как крыса корабельная, сидит – машинки-то не слыхать…
– Вон, вон костыляет. Задом вертит. Подпоясалась, как сноп.
– А че? Талия у нее ниче. Как у Софи Лорен.
– Тю!.. Да она брехала однажды – бухая што ли, была?.. – што у нее каки-то старики деды, взаправду из Италии родом были…
– Сочинят!..
– Деревенска она и есть деревенска. Кака тут Италия. Под носом у няе Италия.
– А на всех как с башни глядит. С прищуром.
– Скулы-та каки широкие. Как сковорода, лицо. Италья-а-анка!.. Тьфу…
– Это к ней ходит?.. Лабух из ресторана?.. Степка?..
– А как же. Днюет и ночует.
– Да она с них со всех деньги берет. А в ресторане за вечер – знашь, сколь можно нагрести?..
– Ушла… Дверью-та как хлобыснула! Как бомбу взорвала. Портниха лупоглазая. Вот всех люблю, всех люблю в квартире. А ее нет. Гордая! Не здоровается. Да Степка, хахаль, тоже оторви и брось. Давеча – трезвон! Открываю. Он стоит, еле держит ящик с вином. «Я звонок носом нажал, извините», – грит…
– Если все хахали ейные будут носами на звонки нажимать…
– Или еще чем…
– Губищи толстые, морда румяная, ну чисто доярка!.. И што они все в ней находят?.. Портниха… Нянька…
– Санька! Муфту забыла!
– Пальчики итальянски застудишь!
– Личико от мороза в мех не спрячешь – обморозишь щечки – куды Степка-та будет целовать?..
– Все туды.
– Закрой форточку, Зинаида. Кончай над человеком измываться.
– Да она все одно не слышит. Са-анька!.. Не упади на каблуках, корова!..
– Кости переломат – есть кому полечить.
Я люблю тебя, я люблю тебя, Степка.
Я сегодня ночью шила до трех.
Ты обхватишь руками – и страшно, и знобко,
Зубы друг об дружку стучат, как горох…
Я, гляди, – лиловой крашусь помадой!
Амальгаму зеркал проглядела до дна…
Я безумная. Нету с собою сладу.
Я с тобою – как пьяная: без вина.
Я люблю тебя, я люблю тебя, Степка!
Ох, зачем я в кабак твой поесть зашла?!
А ты брямкал, горбясь, по клавишам топким,
Из-под пальцев твоих – моя жизнь текла…
Моя жизнь: изба в Тарасихе вьюжной,
Ребятня мокроносая, мамкин гроб,
Да отец-матерщинник, кривой, недужный, —
Поцелуй его помнит росстанный лоб…
Моя жизнь: чужие орущие дети,
Подтираю за ними, им парю, варю, —
Рвущий деньги из рук шестикрылый ветер,
И капрон на ногах – назло январю!
Моя жизнь – бормотанье швейной машинки,
Проймы-вытачки – по газетам – резцом,
Бабий век, поделенный на две половинки:
С гладкокожим лицом – и с изрытым лицом…
А тут сел ты за столик, заказал заливное,
Взял исколотую, крепкую руку мою —
И я холод небес ощутила спиною
У великой, черной любви на краю!
Я люблю тебя!
Ты – хрупкий, с виду – хлипкий,
А на деле – весь из железа, из тугих узлов:
Ты рояль свой кабацкий разбиваешь с улыбкой
Песнями нашей жизни – песнями без слов!
Песни трамваев, буги-вуги магазинов,
Твисты пельменных, комиссионок, пивных —
Я их танцую и пою – во бензинах —
Сиренью щек и гвоздикою губ шальных…
Да, я молодая еще!
Я люблю тебя, Степка!
Соседки кричат: «Шалава!..
Красный фонарь повесь!..»
А мне ни с кем еще не было так нежно,
так кротко, так робко.
И никогда больше ни с кем не будет так,
как с тобою – здесь.
– Мамка! Сбей мне масло.
– Петька, отвяжись.
– Сбей! Из сметаны.
– Отвяжись!
– …Возьми, Анфиса, у меня в холодильнике стоит в банке.
– Не возьму. Ты небось мужу к щам купила.
– Муж перебьется. А Петька твой в рост пошел. Косточки вытягиваются. Корми дитя, Анфиса!
– Да я тебе щас денежку…
– Спрячь свое серебришко. Чай, не червонцы за сметану отдала. Не хлюпай носом!.. А хоть бы даже и червонцы.
Не в судорге, не спьяну,
Не в куреве-дыму —
Сбиваю я сметану
Да сыну моему.
По лестнице по нищей
Брела с работы я…
Востребует и взыщет
Голодная семья!
О, в керосинной шали
Под форткою дрожа —
Как руки удержали
Слепую боль ножа?!
И, сгорбившись на кухне,
Где лампа – волчий глаз,
Где тесто грозно пухнет
И квохчет керогаз,
В бидоне, ложкой, плача,
Сметану сыну бью —
Лохмата и незряча —
За всю-то жизнь мою!
За мыльные лохани.
За смертное белье.
За то, что потрохами
Плачу за бытие.
За наше процветанье,
Что царственно грядет.
За наше подаянье
У заводских ворот.
За пропуск постоянный
К изношенным станкам.
За ящик деревянный
У тьмы отверстых ям!
И, бешена, патлата,
Сметану в масло бью —
До завтрашней зарплаты
У рабства на краю,
До детских ртов галчиных,
Где зубы – как огни! —
До матюга мужчины,
До ругани родни,
До магазинов пьяных,
Где жиром пол пропах —
Ну, вот она, сметана!
Густеет на глазах…
А я ее сбиваю
Всю ночку, до утра!
Живу и выживаю —
На выдумку хитра!
И, если лютый холод
Затмит и слух, и речь —
Я в наш родимый голод
Найду, чего испечь.
– Степка!.. Ты?..
– Я.
– Че трезвонишь-то?.. Фу, весь в снегу… Заходи…
– Саня дома?
– А куда ей деться, Саньке твоей?.. Дурище… Сидит на своей финской машинке строчит, тебя поджидает… Пенелопа!..
– Но, но. Еще заикнись, зява…
– Звиняйте – любовь вашу задел… Пойдем вмажем, Степка, а?.. По маленькой…
– Я уж к большенькой… приложился.
– Э-эх!.. И тут ты меня обскакал!.. И к Саньке первым пристоился, и коньяк «Белый аист» за пазухой нянчишь – классный ты мужик, Степан!.. Ван Клиберн ты наш!..
– Гончаров, падла!.. Осторожней на поворотах.
– Я всегда только закрытые… повороты… делаю. Ну – по чуть-чуть!..
– Вали. Огурца нету.
– А Санька с тобой… за компанию – тоже?..
– Нет. Она – только огурцы любит.
– А… тебя?
– Будешь в скважину подглядывать – быстро окривеешь. Понял?
Да, я лабух в ресторане,
Многоженец!..
Четвертак в моем кармане
Да червонец.
Все скатерки в винных пятнах,
Шторы – в жире!
Все мне до хребта понятно
В этом мире.
Ресторан ты мой вокзальный,
Работенка!..
Держит баба так печально
Ребятенка…
В толстой кофте, в козьей шали,
Лик – невесты,
Из какой далекой дали
Здесь – проездом?..
Закажи блатную песню —
Я сыграю.
На своей работе – честно
Помираю.
Мне грузин две красных сунет —
Между жором…
Саксофон в меня как плюнет
Соль-мажором!
Ты, рояль мой гениальный,
Я – твой лабух!
Ресторан ты мой вокзальный
В спящих бабах!
Эти – спят, а те – хохочут,
В рюмку глядя,
Рысьими очьми щекочут,
Все в помаде…
И в плацкартном ресторане
Да в мазутном
Как тебя я встретил, Саня,
Серым утром?
Ты зашла. За столик села.
Как – с гостями!..
Я твое увидел тело
Под шерстями.
Напряглась во мне пружина.
Я рванулся.
Бритый на тебя детина
Оглянулся.
Я не помню, что мы ели,
Что мы пили…
Помню – мы одни – в постели —
Вместе – были.
И под грубыми руками
Пианиста
Ты горела вся, как пламя —
Мощно, чисто!
Целовал холмы, ложбины,
Лоб горячий…
Санька, ты ж была с мужчиной —
Что ж ты плачешь?..
Но, пылая головнею,
Вся сияя,
Ты сказала: – Я с тобою —
Умираю…
Кипятком по сердцу дико
Хлестануло.
Ах, портниха ты, портниха!..
Все… Уснула…
И тогда в ночи безбрежной,
Тьме кромешной
Целовал живот твой нежный
И безгрешный.
Целовал большие руки
В тайных венах,
Что обнимут все разлуки,
Все измены.
Целовал ступни корявые,
В мозолях,
Что прошли путями ржавой
Бабьей боли.
И, горящими губами
Скул касаясь,
Будто во сиротском храме
Причащаясь, —
Я заплакал над тобою,
Саня, Саня,
От мужской забытой боли
Воскресая,
Оттого, что я – лишь лабух
Ресторанный,
Что судьба не любит слабых,
Окаянных!
И во сне ты ворохнулась…
Блеском – зубы…
И царевной улыбнулась
Пухлогубой…
И клещами рук я сжал
Твои запястья —
Будь я проклят, я держал,
Держал я
счастье.
…А наутро – ну, дела…
Адресочек мой взяла…
С губ лиловою помадой
Как усмешка потекла!..
«Ночевальщик… Извини…
Коммуналка… Не одни…»
Сыр нарезала ломтями.
Глаз кошачьих – вбок – огни.
«Да, у нас тут ванной нет…
Да, в сортир – купи билет…
Щас яичницу пожарю —
Гады, отключили свет!..
Значит, кухня… Керогаз…
Зырканья запавших глаз…
Обзывают… Лучше в петлю —
Чем вот так вот – каждый раз!..»
«Много было мужиков?..»
«Был один – да был таков…
Да и я не из таковских:
Норов у меня суров…»
«Да уж вижу… Жрать давай…»
«Ешь – да живо вылетай!..
Нынче от соседок будет:
Отошлют и в ад, и в рай…»
«Че робеешь?.. Им ответь!..»
«Нагрублю – и так жалеть
Буду этих баб поганых,
Что уж лучше – помереть…»
«Саня, Санечка, постой!..»
«Выметайся. Не впервой,
Степка, расстаешься с бабой,
Да с такою – не святой…»
А сама-то – жмет виски,
Радугою слез белки
Так сверкают…
Саня, Санька —
Крик протянутой руки…
– Сократ! А Сократ! Ты че по квартире в дамском халате расхаживашь? Стыды!..
– Проиграл я все подчистую, баба Зина. Продулся.
– Чай, можно и отыграться!..
– Пробовал. Не та масть идет… Несчастная страна, баба Зина. Несчастный я.
– Ну, в любви-то тебе должно везти – по уши в любви, небось, сидишь!..
– Не сбывается поверье, баба Зина… Холодная земля. Несчастная земля. Несчастный я.
– А где б ты был счастливый?..
– В Афинах. В Пирее. Зачем отец нас сюда привез! Зачем ему надо было уезжать! Мне Афины ночью снятся. Просыпаюсь – на подушке пятна от слез. Зубами скриплю. Я от этого холода сдохну, баба Зина.
– Ох, Сократушка!.. Ты бы водочки с Валерой Гончаровым выпил – може, полегшало бы?..
– Карты лучше. Водки выпьешь – и спишь как убитый. Или бормочешь ересь. А за картишками всю ночь сидишь. И чувства разные: то страх, то ликуешь, то – сердце замрет, бьет, как птица лапками…
– Ты ж проигрался!
– Отыграюсь я, баба Зина. Отыграюсь.
Нет, здесь столы покрыты не сукном
Зеленым, – а гнилой клеенкой.
Хруст огуречный снега – за окном.
И вьюга плачет звонко.
А мы сидим. Глаза обведены
Бессонной черной метой.
О карты! Вы меж мира и войны
Летящие планеты.
Засаленной колодою трясу.
Сдаю, дрожа руками.
Я Дамы Пиковой площадную красу
Пью жадными зрачками.
Табачный дым – старинный гобелен…
На вилке – сердоликом —
Селедка… Позабыт и фронт, и плен,
И дочкиного крика
Предсмертный ужас, и глаза жены,
Застывшие небесно…
И этой близкой, яростной войны
Хрип и огонь телесный…
Забыты гимнастерки, ордена,
Зенитки и разрывы…
Ох, карты!.. Лучше всякого вина,
Пока мы в мире – живы…
И бабий, теплый нацепив халат,
Очки на лоб подъявши,
Играет насмерть в карты грек Сократ,
Афинский шкет пропащий.
Играет врукопашную, на дзот
Врага – бросает силы:
Эх, черная одна лишь масть идет,
Собака, до могилы!..
Таращатся бессонные дружки.
Ползет под абажуром
Змеиный дым. Валятся из руки:
Валет, король с прищуром…
И, козырь огненный бросая в гущу всех,
Кто сбился ночью в кучу,
Смеешься ты, Сократ! И хриплый смех —
Над лысиною – тучей.
И шавка тявкает меж многих потных ног,
Носков, сапог и тапок!
И преферанса медленный клубок…
И близкой кухни запах…
И – ты пофилософствуй, грек Сократ,
Тасуя ту колоду,
Между картин, что ведьмами глядят,
И рыжего комода,
И слоников, что у трельяжа в ряд
Так выстроились чинно —
О том, что нету, нет пути назад
В горячие Афины, —
А только есть седые игроки,
И костью пес играет!
И бубны бьют!
И черви – близ ноги
Ползут и умирают!
И пики бьют – наотмашь, под ребро!
И под крестами – люди…
Играй, Сократ.
Проматывай добро.
Твой козырь
завтра будет.
– Паня, мы в кино уходим!.. Пусть Галка поглядит за Кирюшкой, а то он оборется да мокрый належится!..
– Ну, расфуфырились… Тамарка-то, Тамарка!.. На бигудях небось спала?..
– Не, это в парикмахерской…
– Галка, живо к Калединым!.. Пеленочки Кирюшкины – на этажерке, слева… Молоко подогреешь, Киселиху попросишь или маму, они керосинку разожгут… Галка!..
– Щас иду.
– Только гляди, ничего у Тамары не трогай в коробочках!.. Там у нее украшения лежат – дорогие!.. За них много денежек уплочено!.. Только тронь!..
– Да что ты, Паня, на ребенка наговариваешь, не тронет она ничего, там и трогать-то нечего – одни стекляшки…
– Небось. Дети как сороки – хватают, что блестит. Особенно девки. В нищете растет – на витрины засматривается!.. Давеча в ювелирный занесло нас, так она прилипла к прилавку – силком не отдерешь!.. «Какие, – грит, – камушки красивые!.. Их что, в уши вдевают?..» Вот я те покажу уши!.. И всяки други места… Ишь, козявка, а туда же – за модницами, за балахрыстками норовит!..
– Иди, Галочка. Я из кино пойду – тебе зефир куплю.
– Ой, зефир!..
– Иди, кляча моя долгоногая. Кирюшка уж блажит!.. Да в шкатулках-то, в шкатулках не ройся!..
Ох, коробочка какая…
Ты, Кирюшка, не ори —
Крышку быстро я откину…
Погляжу-ка, что внутри…
Ух ты, камешки какие!..
Полосатый вот – агат…
Фиолетовый какой-то —
будто дикий бык, рогат…
Аметист его названье —
он от пьянства, говорят…
Вот его бы Гончарову —
пить бы бросил все подряд…
А вот этот – как лягушка,
весь зеленый и смешной!..
Перестань орать, Кирюшка…
На пустышку – и не ной…
Молочко-то вскипячено?..
Греть не буду – на, соси…
А вот это что за чудо?..
Светит – Господи, спаси!..
Аж глаза лучами режет…
Брошка – круглая, как лук…
Как от лука – горько плачу…
Тяжесть – валится из рук…
Красотища… Красотища…
Оглянусь – не видит кто —
Ну – скорей в карман засуну —
в материнское пальто —
Вот оно – котельной пахнет —
топкой, ржавчиной, огнем…
Это что же – я воровка?!..
Брошь горит – светло как днем…
Я воровка… я воровка…
Мать убьет, убьет меня!..
Не найдет… Запрячу ловко
краденый шматок огня…
Что, Кирюшенька, покушал?..
Весь облился молоком…
Дай-кось перепеленаю —
не ори, лежи молчком…
Я посуду перемою…
В окнах – звездная слюда…
Я воровка…
Я – воровка!
Резко. Сразу. Навсегда.
– Петька! Иди глядеть на точильщика! Точильщик пришел!
– Точу ножи, ножницы!.. Точу ножи, ножницы!..
– Вот вам, дяденька, ножи.
– Дяденька, а эти искры – холодные? Мы от них не подожжемся?
– Как бенгальский огонь?..
– Дяденька, а вы можете так наточить нож, что он железо разрежет?
– А мы в ножички во дворе играем. Мы Маскимке нечаянно правый глаз выбили. Ему операцию делали. Дразнят теперь в школе: Кривой.
– Дяденька, а почему у вас щетина пучками на лице растет?.. Как мох?..
– Точу ножи, ножницы!.. Точу ножи, ножницы!..
Струмент тащу тяжелый
Во грязные дворы!..
Несите мне в подоле
Ножи и топоры.
Все наточу на славу —
Для хлеба и мясца,
На ворога державы,
На ребра подлеца.
Соседушки-соседки!
Расплата по плечу.
На лестничной я клетке
Судьбу вам наточу.
Как в зеркало, глядитесь
В стальное лезвие!
Вы вновь не народитесь —
Одно у нас житье.
Одна у нас планида —
Живи, пока живешь!
А коль придет обида —
За пазухою – нож…
Летят тугие искры.
И колесо визжит.
Я во тюремной жизни,
Смеясь, точу ножи!
А коль большак – убогий
И за спиной – конвой,
Я помолюся Богу
О ране ножевой.
– Да ты!.. Да ты на себя глянь, босяк ты подзаборный, кандал ты каторжный! Ты что тут затеял – посуду на кухне бить!..
– Валерочка, Валерочка… Тише, ласточка, ты кулаками-то не махай… Не махай…
– Все р-разнесу!.. Выковыряю вас всех, гниды!..
– Да ты што… Да ты што, опомнись, Гончаров, што ты с розеткой-та делашь, не выворачивай ее из стенки, током убьет!..
– Отойди, бабы!.. Гуля-аю!.. Сволота толстопятая!..
– Тихо, тихо!.. Куды ты кастрюлю с супом-та метишь!.. Чай, мясо не тобой куплено!..
– На мои, кровные… Отсохни!..
– Да ты свои кровные все в самую получку просадил!.. Налил глазыньки-то – всклянь!..
– Убери ручищи!..
– Паня, Зина, Тамарка, Анфиса! Ба-бынь-ки!.. Давайте свяжем его, чтоб не мотался!.. Руки ему перевяжем кальсонами!.. Не могу больше, все в синяках, в бане – от баб стыдно!.. Милка уж в заику превратилась, вся дрожит, как заяц: папа с работы идет… Ирод идет! Гитлер домашний!..
– Вяжи его, бабы!..
– У, гусеницы!.. Навалились…
– Охолонь чуток! Охолонь!
– За что только ты нас так ненавидишь, пьянь портовая?.. Ведь жена я тебе, а она – дочь тебе!..
– За то, что вы – беззащитные.
Ох я нынче покочевряжусь!..
Шубы, платья, рубахи – в кучу!..
Я сожгу имущество наше,
нажитое в жизни кипучей.
Я ковры со стен посрываю
да с базарными лебедями.
Ну, глядите, Варварка, Милка, —
как горит золотое пламя!
Не хватайте за руки-ноги…
Смерть пришла барахлу мирскому!..
Смерть пришла моему людскому,
в тараканьих обоях – дому…
Дому, выклянченному в главках,
дому, выплаканному в обкомах,
Той каморке, где запах сладкий
Клопомора и спирта, – дому!..
Я верчу газетой зажженной —
вот, Варваркина тлеет шуба!..
Дети-плети, бабки да жены —
все – отзынь!.. Мне огонь лишь любый.
Че ревете? Вы, росомахи!..
Кто у нас в нашем доме главный?!
Че одергиваете рубахи?!
А морозец на улице славный…
Я сейчас над вами потешусь.
Вон отсюдова!.. Дверь – ногою
Распахну… Я или повешусь,
Иль судьбой заживу другою…
На мороз, в рубашонках, – живо!
А не то сожгу – да с тряпьишком!..
Эх, снежок-то колкий, красивый, —
потанцуйте на нем вприпрыжку!
Выметайтесь! Моя закалка!..
Ишь, заплакали, – вы, двухвостки…
Прочь, соседи!.. Мне их не жалко —
Эх, снежок-то резучий, блесткий!..
Че захныкали, кровососки?!
Попляшите – за век короткий,
Где сосу табачную соску,
Где толкаю селедку в глотку!
Брысь! Иконкой трясешь, Киселиха?!..
Праздник Сретенья, што ль, сегодня?!
Потому я и выпил лихо
На помин страданий Господних!
Там Гагарин летал – однако,
Не узрел худых ангелочков!..
Отвали, истопница, собака!..
Ну, святая выдалась ночка…
Что?!.. Милицию?!.. Вызывайте!
Ишь, козявки, чем испугали!
Да ментов я тех – стукну лбами,
На снежке проштампую – ногами…
Варька, Милка!.. Китайские выдры!..
Вон босые – в сугробе пляшут…
Киселиха, сопелку вытри, —
Это горе мое, не ваше…
Шубы, тапочки, щи да каши!
Бабы, бить кончайте
на жалость!..
Это горе мое. Не ваше.
И сожгу – чтоб вам не досталось.
– А у меня мамка вчера на рынке щуку купила. Икры в ней было – ужасть!
– А я эту икру ложками ел. Черную. Когда мы в Астрахань к тетке на пароходе плавали.
– А у Лики отец золотые сережки ей купил. С алмазами! И уши уже прокололи.
– Ну и что! А мне уши завтра проколют! Это ничего страшного: черный хлеб подложить под мочку, взять толстую иголку, швейную, и очень крепко прижмуриться…
– А что вставлять-то будешь? Надо золото вставлять. А то дырки загноятся.
– А у нас есть золотые сережки.
– Это откудова?.. Ха!.. Граф Борис Иваныч, что ли, даст напрокат?..
– Вот и нет! Это бабушкины.
– Бабушка же твоя нищая – откуда у нее золото?
– А я завтра на день рожденья к Динке иду. Там у нее ананасов будет – целая гора! И шоколадные конфеты с вином внутри. Раскусишь – а там вино. И запьянеем.
– А ты чево Динке подаришь?
– Скакалку.
– Э! Она тебя засмеет. Нужна ей твоя скакалка. Динка ведь богатая.
– А моя мама еще богаче, еще богаче!
– Иди ты врать.
– Да, да, да! Она клад закопала. За гаражами. Она сказала: «На черный день».
– А что такое – черный день?
– Это когда кругом тучи и уже совсем ничего вокруг не видно.
Пахнут синие льдины,
Будто пряник печатный…
День рожденья у Дины.
Снег скатерки камчатной.
На серебряном блюде
Ананасы – ломтями.
Здесь еды не убудет —
Гости, ешьте горстями!
Дом здесь – полная чаша.
Во шкафах – перламутры.
И не варят здесь кашу
Пшенную – зимним утром.
Здесь и дичь и колбаски,
Здесь в салатнице – крабы…
Здесь – богатая сказка.
Там – о, хлебца хотя бы…
С днем рождения, Динка!
Из чего платье сшито —
Из Луны-половинки,
Бархатистых самшитов?..
Извини – я – скакалку
Подарю! И открытку…
Матери денег жалко,
Говорит: больно прытки…
Заработай копейку,
Пусть в кармане – горохом!
Да ее пожалей-ка
На подарок угрохать!..
Должен очень дешевым
Быть подарок дитячий…
Ты поздравь ее словом,
Поцелуем горячим!..
Динка, дай поцелую!
Ты у нас – королева…
В нищете – затоскую.
В бедноте – околею.
В тесноте – народилась.
В темноте – умираю.
Подари, сделай милость,
Динка! кус каравая…
– Каравай, каравай,
Кого хочешь, выбирай!..
Как на Динкины именины
Испекли мы каравай:
Вот такой вышины,
Вот такой нижины,
Вот такой ширины,
Вот такой ужины!..
Выбирай, налетай,
С блюда яркого хватай —
В каравае восемь свеч,
Можно новенький испечь…
Ах, рубинами – икра…
Это вовсе не игра.
Ждет мышиная нора.
Ждет крысиная нора,
Керосинная дыра…
Кого хочешь… кого хочешь!..
кого хочешь – выбира……
– Санька… Дура моя, че плачешь?..
– Как я буду встречать Новый Год… Как…
– Ну, как – обыкновенно. Елочку нарядишь. Телик врубишь… Тебя никуда еще… никто… не приглашал?..
– Степка… Ты же знаешь – че спрашиваешь… Я с тобой хочу…
– Со мной?.. Да брось ты… Со мной не выйдет. Я в другие места иду.
– Степушка… Зачем в другие… Мы же – с тобой…
– Прекрати. Ты меня уж всего обревела. От меня в ресторане уже бабьими слезами пахнет. Ты как фонтан Бахчисарайский.
– Степушка… Я трехслойный торт испеку… Я уж и бутылочку купила – твой любимый «Белый аист»…
– Одной мало. Это на один хамок.
– Еще достану… Степонька… А мне пить уже нельзя.
– Че городишь?..
– Степ-ка… Я ведь…
– Ну, ты… крольчиха!.. Как это я не подрассчитал… Или ты – меня обманула?..
– Я не хотела!..
– Врешь, хотела. Хотела, лягушка. Встречай теперь Новый Год… вдвоем. А я пошел. Мне пахать в кабаке надо.
– Сте-пуш-ка… Я ведь и имя ему… уже придумала…
Там, в животе – ворохнулись клюв и крыло…
Вылетит, вылетит мой птенец – не поймаю…
Степушка, так в белом мире жить тяжело —
Вот и дошла, дошла до самого краю…
Я одинокая баба! Бастыл, бобыл…
Пухлые губы горят вишневою краской…
Степка, да ты ж меня никогда не любил —
Только сыпал дождем золотую ласку…
Горной вершиной живот мой в ночи застыл.
Я не могу в одиночку. В петлю залезу.
Мне без ребенка постыл белый свет, постыл! —
Будто на кухне железом скребут по железу…
Да, поднимаюсь тестом! Да, буду копна!
Да, молоком намокнет рогожа платья!
Только уже на сем свете я не одна —
Вот они, вот они, вот же – твои объятья!
Вот из чего зарождается этот комок
Жизни огромной: из ребер, входящих в ребра,
Из черепахою – жестко – сплетенных ног,
С дымом табачным исторгнутых слов недобрых!
Я-то вкусила все в этом мире, все —
Бог с ним… не надо про это, что я вкусила!
Степушка! Катится времени колесо —
От колыбели скрипучей до бедной могилы…
Катится?! Вот я качусь – наперерез!
Я от любви понесла – так я жить оставлю
Глаз моря и волос золотистый лес,
Эту живую кроху, жадную каплю!
Знаю, Степка, тяжелую бросишь меня —
Бросишь, я знаю…
спасешь драгоценную шкуру…
Скажешь: избавься?.. – не проживу и дня.
Следом за ним уйду. Такая уж дура.
Да, уж такая, Степка,
такая мать!
Мать я! И только мать! Никакая не баба!
Бабу ты мог ночьми напролет обнимать.
Мать – на объятье – лишь улыбнется слабо…
Есть эта радость – все радости – побоку: прочь!..
Кислого съесть бы…
Сама я себе – незнакома…
Знаю: Рождественская – моя! – будет ночь!
Степка. Ведь ты не придешь —
к окошку роддома.
– А ты куда, старуха?.. Че тебе здесь надо?.. Это не собес, это квартира.
– Я к ним пришла.
– Баушка! Да ты че-то спутала. Здесь такие не живут и не жили никогда.
– Я к ним пришла.
– Мамка!.. Мамка!.. Глянь, какая-то к нам старушка приблудилась, вся коричневая, стра-ашная!.. На ней балахон, а на ногах – как у дяденьки – сапоги разбитые!..
– Я к ним пришла.
– Бабулька… Ты че… тут забыла?.. Ты – на мою мать похожа как две капли… Выпей с Гончаровым!.. Душу уважь…
– Я к ним пришла.
– Бабушка, проходите на кухню, там тепло, я окна сегодня ватой заложил, ко мне бы можно было, да нельзя, у меня там преферансисты, накурено, так грязно, так неприбрано, так…
– Я к ним пришла.
– Че тебе здеся надо?.. Че здеся надо, старая карга?.. Уж больно ты цыганского виду… Проваливай!.. Того гляди, самовар мой в подоле унесешь… Иконку – украдешь!..
– Я к ним пришла.
– Тамарка, может, это к нам тетя Дуся из Павлова приехала?..
– Я к ним пришла.
– Господи, Господи, с нами крестная сила, спаси и сохрани, Паня, да какие у нее глаза страшные, сгинь, пропади, нечистая сила, обереги нас, сила Божия, помилуй нас, грешных…
– Я к ним пришла.
– О, bonsoir, la grande Mort! Pardonnez-moi… в кладовке живу… угостить нечем…
– Я к ним пришла.
– Наш чай, нам на веку сужденный,
Мы в холода испили весь.
Мой мир. Мой слабый, нерожденный.
Еще – во мне. Пока что – здесь.
– Ты, Санька… Плачешь, мерзнешь, бредишь…
Взаправду: к бабам с животом
И на кобыле не подъедешь…
А что же будет там… потом?..
– Ох, Степушка… гляди – старуха!..
Лицо – землистее земли.
Каким прозваньем люди глухо
Ее когда-то нарекли?..
– Ну, Александра… Подь поближе.
Ее узнал. Какая мгла
В очах. Я ничего не вижу.
Она пришла. Она пришла.
…Был накрытый багряною скатертью стол.
На столе возлежали на блюдах объедки.
За стеною – скандал упоительный шел
Во бескрылой семье куропатки-соседки.
Золотела в кольцом застывающей тьме,
Как горящая бочка, настольная лампа.
И за старым столом, как на нарах в тюрьме,
Положивши на скатерть не руки, а лапы —
Дрожью пленных зверей, ядом гона полны,
Болью жизни, что бродит винищем – в бутылях! —
Трое молча сидели. Без слез. Без вины.
В полумраке каморки навеки застыли.
Молодая девчонка с тугим животом
Потянулась за курицей, что на тарелке…
Парень с голою грудью, с дешевым крестом
Налил водкой дешевой стальные гляделки.
Головы он налево не мог повернуть.
А по левую руку Старуха сидела.
И лицо ее было – коричневый путь
Грязью, кровью, снегами пропахшего тела.
Вместе с бабой брюхатой сидела она.
Вместе с парнем, раскосо глядящим по пьяни.
И была со стаканом рука холодна.
И морщинистых уст – не сыскать бездыханней.
Был подковою конскою рот ее сжат.
Но услышали двое из мрака и хлада:
– Вам во веки веков не вернуться назад.
Вы уйдете со мной.
Я беру вас, ребята.
Будет каждый из вас моей силою взят.
Не ропщите. Живому роптать бесполезно.
Все равно никому не вернуться назад.
…Лей же, Степка, вино
в глотки горькую бездну,
Шей же, Саня,
роскошный и дикий наряд —
Чтоб гудеть-танцевать!..
А метель подпояшет!..
Все равно никому
не вернуться назад.
Я – Старуха. Царица.
Владычица ваша.
– Зинаида! А Зинаид! Нет, ты поглянь только! Санька-то!..
– Да уж и козе понятно.
– А похудела!..
– И-и, Тамарка. Да ить она всю дорогу два пальца в рот вставлят. У тебя-та вот этак не было. Ты ходила – кум королю.
– Че ж она не избавляется?..
– Мать-героиня!.. Вертихвостка!.. Навертела…
– Как ты думаешь, Пань, теперь Степка женится на ней?..
– Степка?.. Да он дурак, што ли!.. Он себе таких Санек найдет – цельный хоровод!.. И вокруг него запляшут…
– Гуляла-гуляла – и нагуляла-таки…
– Дите родить-та легше легкого, а ты взрасти его!.. А кормежка!.. А куды она с ним – одна!..
– На нас рассчитыват. Мыслит: народу много, небось помогут!..
– Хитрюга!.. На чужих холках хочет покататься!..
– А как таится, как таится, бабыньки, если б вы видели! Я тута из кухни сковороду с капустой несу, а она мне навстречу вывернулась. Белая – ну чисто бледная поганка. И улыбается криво. Хорохорится!.. А я ей так впрямую рублю: «Уж не залетела ли ты, Санечка?..» «Нет, – жмется, – это я штой-то в столовке плохое скушала…» А капусту мою из сковородки учуяла – аж белки закатила!..
– Стыдно ей.
– Умела гулять – умей гордо живот носить! Цаца тарасиховская!..
– Итальянка наша…
Милая ты моя, Киселиха!..
Видать, жила я люто, лихо —
Живот растет не хуже опары,
А я в зеркале черна – старее старой…
Пальцы обожгу о твою магаданскую кружку
с грузинским чаем…
Вот так мы до рожденья их лелеем-качаем —
В люльках кухонь, в колыбелях метелей,
В сиротстве нагретых утюгом одиноких постелей…
Милая ты моя, Киселиха!..
Видать, я уж такая зайчиха-волчиха —
Ребенка нажила, а сама вот-вот с ума спячу:
За полночь подушку грызу, вою в нее, плачу…
У тебя иконка есть. Дай помолюся.
Вон она тихо сидит – матерь, Мария, Маруся.
Чай, тоже рожала. Может, услышит?
От нимбов тусклых – печкою пышет…
Колени подогну…
Упаду – как на горох, на гвозди…
За стенкой гонят твист – у Тамарки гости…
По коридору крик: Петьку опять бьет Анфиса…
Батареи ледяные – Паня, дохлая крыса,
Еле топит… Котлы аварийные в котельной…
Ну, Киселиха, —
у тебя такой затхлый дух постельный,
Топор можно вешать… Богородице, Дево!
У каждой молитвы – одинаковы припевы…
Пошли мне легкие роды! А коли не сможешь —
Пошли мне легкую смерть —
да ведь ты не поможешь,
Картинка сусальная,
стрекоза на булавке,
фольговая обертка!..
…Не верю. Не верю. Нет веры.
Это – хуже аборта.
«Милый, любимый мой Степочка!
Поздравляю тебя с Новым Годом. Желаю тебе от всего своего любящего сердца крепкого здоровья, хорошо повеселиться и быть всегда любимым и сильным духом! Пусть на твоей елке в этот счастливый вечер загорятся красивые свечи! Будь всегда таким же красивым и обаятельным! Не забывай меня. Всегда тебя любящая
Саня»
Эх, пьянь-ресторань,
Русская отрава!..
Слева – площадная брань,
И молитва – справа.
На столе – коньяк, шампань,
Яблок лысины – желты…
Кто там, кто?.. Сань, а Сань!..
Обознался я: не ты…
За рояль, за рояль, за рояль – скорей-скорей!..
Распугаю я всю шваль, всех синиц и снегирей.
Музыка, да ты ж – моя официанточка!..
С виду – ути-пути, а на деле – хваточка…
С виду – мур-мур песенка, ласковая киска,
А на деле – лезвие
по-над глоткой – близко….
– Степка!.. Пжалста!..
Мой любимый песняк!..
Да червонец кладу – не за так…
– «Так ждала и верила
Сердцу вопреки…
Мы с тобой два берега
У одной реки…»
…Ты, Серега-тромбонист, —
Пусть ушла жена!
Пусть козлы врубают твист
В прорези окна.
Ты напейся… Закуси
Сладким чем-нибудь…
Вон малявка – две косы —
Бросься ей на грудь.
Ты забудься!.. Я и сам
Чуть было не влип…
Кто там, кто там?.. Сань, а Сань!..
Обознался… Всхлип
Чей-то громкий… На, заешь!
Кроличье рагу…
Ешь ты, ешь, пока рот свеж.
Через «не могу».
Ну, а этих… мы найдем!..
Волки – я и ты!..
Всех подряд… переберем,
Груди-животы!..
Что?!.. Ждала и верила?!
Сердцу вопреки?..
Мы с тобой два берега…
Сергунь – от тоски
Выпью все!..
…Мадера, херес – я гуляю.
Гуляю!.. Задираюсь?! Блажь,
Я нервный парень!.. Я играю
На том фоно разбитом – ваш
Кабацкий шут! Да колпака мне
Не сшила Санька!.. Все мура,
Икра, печенка… Я руками
По клавишам ору: ура!..
Ура тебе, правитель лысый,
Родной-любимый-дорогой!..
Пусть из страны сбегают крысы,
А за кордон я – ни ногой.
Мне здесь привольно. Ресторанчик,
Вокзал, мазута терпкий дух,
И я, Степанчик, мальчик-с-пальчик,
Я Рихтер: абсолютный слух!..
Спят тупорылые владыки
В одеколонной тьме СВ.
А здесь – от ярких бабьих ликов
Темно и звонко в голове…
Мне все до лампочки, до фени —
Всех съездов-лозунгов позор, —
Сидела б девка на коленях,
Плела б тонкоголосый вздор,
А я бы слизывал помаду
С ее разнюненного рта,
А я б глядел людское стадо —
Не смыслящее ни черта,
И ел и пил,
блестя усами,
Обмокнутыми в арманьяк…
Кто там идет?..
Эй, Санька! Саня!..
Я обознался.
Люстры пламя
Глаз режет. Воротник слезами
Улил. Российский сыр – с ноздрями…
Я щас. Я пьяный между вами.
Умоюсь из тарелки – щами.
Я ничего. Я просто так.
…А елка стояла средь дымного зала,
Стояла – у всех на глазах —
Беременной, потною бабой стояла,
С игрушками в черных руках.
«Александра! Кобылка моя! С Новым Годом!
С новым счастьем!
Что бы ни случилось в нашей жизни, я тебя, лошадка, никогда не забуду. Ты женщина 100%. Не делай только в жизни глупостей. Мне нравилось, когда ты красила губы фиолетовой помадой. Вообще ты похожа на Стефанию Сандрелли из фильма «Развод по-итальянски». Гуляй больше на свежем воздухе. Не падай – сейчас очень скользко. Гололед.
Я гад. Прости меня. Будь. Я пьяный сижу в ресторане, открытка лежит между ветчиной и «Пшеничной». Если бы я мог, я бы всю жизнь носил тебя на руках. Но я слабый человек. А ты Стефания Сандрелли. Ты кончай вертеть ногами швейную машинку и езжай во ВГИК. Там тебя с руками оторвут. И ты пойдешь по рукам.
Рисую тебе свою рожу. Я идиот. Я влюбчивый идиот. Я сволочь. Я тебя никогда не любил.
С Новым счастьем!
Я люблю тебя. Твой Сивка-Бурка.
P. S. Все. Я ускакал. Навек.»
Ты каморка моя, каморочка.
Торт трехслойный. Бутыль. Хлеба корочка.
Да в углу, у телевизора, – елочка.
Да напротив сердца – швейная иголочка.
Платье-то… на живульку сметано.
На кошачий клубок горе намотано.
А под сердцем – торк, торк… – пихается.
Надо мною в животе – усмехается.
Мол, ты че, мать?.. Свой-то праздник справила,
А меня-то – без отца оставила?..
Гололед, да голь, да голод города!
А вот я – бревно: не чую голода —
Будто я навек наетая-напитая,
Так любовью измочаленная, избитая…
Пригублю коньячку из тонкой рюмочки…
Ворохнется плод… Ох думы мои, думочки,
Пить нельзя – а то б надралась в дымину я
За всю-то жизнь мою – ледяную, длинную!
С Новым Годом, Степка!
А сынок твой в моем брюхе бесится,
На земле меня держит,
не дает… повеситься…
– Куды она побежала, Пань?.. Как оглашенная!..