Земля обетованная - читать онлайн

«ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ»

Глава 1.

1.

Солнце клонилось к закату, когда старик вышел из своего укрытия. Он пристально вглядывался вдаль, пытаясь кого-то рассмотреть у самого горизонта. Перед ним простиралась пустынная местность без всякой растительности, земля, сплошь изрытая оврагами и канавами и покрытая сеткой глубоких трещин, казалась совершенно бесплодной. Яркое сияние солнца слепило даже сквозь треснутые тёмные стёкла очков. Старик, не спеша, огляделся вокруг. Кроме укрытия, напоминающего землянку, сооружённую бог весть из чего, неподалёку стояло странное сооружение из палок, накрытое кусками рваной полиэтиленовой плёнки. Сооружение это находилось в небольшой лощине, вход в которую преграждала насыпь из камней, уплотнённых снаружи глиной. По краям сооружение обрамляли два рва, тоже исполненные тщательно. От них отходили маленькие овражки, промытые водой. В нижней части лощины имелся вход в сооружение, обрамлённый стеной из камня. Плёночная кровля имела наклон в сторону противоположную входу. Там находилась ёмкость для воды – вырытая в земле яма, дно которой тоже было выложено камнем и промазано глиной. Старик направился туда. На вид ему было лет за семьдесят, но двигался он довольно легко и проворно для своего преклонного возраста. Он внимательно оглядел сооружение сверху, подправил высунувшийся из-под земли угол плёнки, присыпав его комьями глины, и вошёл внутрь. Здесь ровными квадратами были высажены растения. В основном это были корнеплоды и бахчевые, но, кроме того, имелись крохотные делянки с зерновыми культурами. Вдоль стен зеленела кукуруза. Старик осмотрел огород и, выбрав арбуз, сорвал крупную полосатую ягоду. Вместе с арбузом он направился обратно в землянку. Внутри это было не широкое, но довольно длинное сооружение, примерно семь метров в длину и метра четыре в ширину. Вдоль стен её располагались нары из ящиков и реек, накрытых какими-то тряпками. В дальнем конце землянки лежали колёса с осями. Оси были обмотаны тряпками. Ближе к центру стоял ящик, исполняющий роль стола. На нём лежали нож и две ложки, котелок и несколько кружек. Старик положил арбуз на стол и разрезал его на восемь частей. Затем он перекрестился, прочитал молитву и обратился к остальным обитателям землянки:

– Подходите.

Кроме старика их было восемь. Три мальчика и три девочки лет восьми десяти и две девушки лет шестнадцати, все разных национальностей. Первой поднялась с нар самая маленькая девочка и подошла к столу. Старик протянул ей ломтик. Она взяла кусок и, благодарно кивнув, отошла на своё место. За ней подошли остальные девочки, в строгой очерёдности их сменили мальчики. Девушкам же старик выдал доли, отрезав от них по маленькому кусочку. Съев их, старик снова вышел наружу и продолжил наблюдение. Он просидел так ещё некоторое время. Солнце заходило за горизонт и начало быстро смеркаться, вместе с сумерками подкрадывался холод. Старик поёжился, ещё раз глянул вдаль и вернулся в землянку. Обитатели её уже доели арбуз и на столе лежали ровно разложенные косточки, а шкурки, мелко порезанные, уже лежали в коробочке.

– Нет? – спросила одна из девушек.

– Нет, – также односложно ответил старик. Сокрушённо покачав головой, он пробормотал: – Скоро начнутся дожди, а они не возвращаются. Думаю, что дней через десять обязательно начнутся. Если к этому времени они не вернутся, то, скорее всего, погибнут. У них и так уже, наверное, кончились продукты. С собой они взяли ровно на двадцать дней.

Ещё несколько раз старик беспокойно выходил наружу, но никого не было видно, да и сумерки густели быстро, и вскоре стало совсем темно. Вместе с темнотой на землю опускался холод. Старик вернулся внутрь и плотно прикрыл за собой дверь. Посидев ещё немного, он сказал, обращаясь к остальным:

– Давайте-ка спать, а то завтра у нас будет много работы.

– Деда, а ты расскажешь сказку? – спросила младшая девочка , Мила.

– Какую сказку? – уточнил старик, заранее зная ответ.

– Про то, как люди раньше жили.

– Нет, Мила, это очень длинная сказка, а нам надо спать.

Девочка послушно улеглась на нары и укрылась тряпьём. Снаружи уже было совершенно темно и холодно. Холод начинал проникать и внутрь землянки. Старик тоже лёг на нары и укрылся подобием одеяла. Нужно было уснуть сейчас, пока не замёрз, иначе потом холод не даст этого сделать. Десять лет он ведёт их к земле, на которой начнётся новая жизнь, где растёт трава и текут ручьи, где днём не надо прятаться от солнца, а по ночам трястись от холода, где осень не превращается в потоп, а лето в жаровню, где зима не сковывает землю ледяным панцирем на долгие месяцы. Когда-то давно ему, обессиленному, пришло видение. Явился ему маленький мальчик, который рассказал ему об этой земле, о том, где искать её. Он сказал ему о том, что он должен вести за собой всех, кого встретит на своём пути. Это его миссия. И так он шёл к этой земле, собирал их, и уже десять лет они шли вместе. Их было десять, его питомцев. Двое из них много дней как ушли вперёд. Один юноша, грузин -Каха, другой – узбек, Юсуп. Они должны были найти место новой стоянки. Дело это очень ответственное и трудное, потому что нужно было соблюсти много требований. Во-первых, переход не должен занять больше двадцати дней. До наступления жары они должны перетащить весь свой скарб, оборудовать стоянку и произвести посадку. Иначе урожай может погибнуть, а их ждёт голодная смерть. Во-вторых, стоянка должна находиться в таком месте, где её не затопят зимние наводнения, а летом не спалит зной. Обычно они располагали свои стоянки в лощинах меж холмов. В-третьих, земля на стоянках должна быть пригодна к земледелию. И желательно иметь место для запруды, чтобы можно было создать запас паводковых вод. Он отправил их вперёд налегке, дав им лишь самое необходимое: еду, топор, лопаты и кусок брезента. Этого должно было им хватить, чтобы оборудовать себе ночлег. Старик очень надеялся на Каху. Это был уже взрослый парень, лет девятнадцати. Он уже ходил с ним в разведку, оставляя за себя Юсупа старшим на стоянке. Этот паренёк был помоложе, но к делу относился ответственно. Он исполнял всё с таким прилежанием, что не только поддерживал жизнедеятельность лагеря, но и собрал хороший урожай и тщательно подготовил его к хранению. Благодаря ему, они имели запас еды и смогли посадить новую рассаду, урожай от которой им предстояло собрать. Теперь он отправил их одних, а сам остался в лагере. Как бы ни был он бодр, но годы давали о себе знать: двигался он всё же медленнее, чем молодёжь. Теперь он ждал их возвращения. Скоро должны начаться дожди, которые отрежут им путь в лагерь. Это обстоятельство очень волновало его, лишая покоя и сна. Но сегодня он очень устал и уснул почти мгновенно.

2.

Старик проснулся рано, едва начало светать, тихонько встал и вышел наружу. Ещё раз, глянул в даль, но ещё ничего не было видно. Он вздохнул и зашёл обратно. Приподнял крышку ящика, на котором спал, и достал оттуда засушенные ленты тыквы. Под столом у него был нечто вроде погреба – яма, присыпанная песком. Он разгреб песок и извлёк оттуда две морковки. Усевшись за стол, он сначала мелко нарезал тыкву и высыпал в котелок, залил кружкой воды. Потом также мелко, не снимая шкурки, он нарезал морковку. Её он тоже положил в котелок. Всё это он перемешал, затем ещё раз заглянул в свой ящик и достал оттуда баночку с молотой кукурузой. Зачерпнул две ложки и бросил в котелок, постоял в задумчивости и бросил ещё одну. Потом он всё сложил на место и стал ждать, когда остальные проснутся. Ждал он не очень долго, скоро все поднялись и с шумом выбежали наружу. Старший мальчик, Гриша, принёс ведро воды и лил из кружки остальным. Все умылись и зашли обратно в землянку.

Старик разлил похлёбку по кружкам. Кружек было шесть. Поэтому ели все в строгой очередности, сначала младшие, потом старшие. Едва размокшая в воде, тыква и кукуруза плохо жевались, но дрова были отложены на зиму, и горячее они ели только зимой. Правда, когда они собирали кукурузу, то некоторое время топились сухими стеблями. Но стебли прогорали быстро, а потому и быстро кончались.

Старик ел последним. Он привык к голоду и почти не замечал его. В этом году урожай они соберут больший, и, возможно, паёк их увеличится. Закончив еду, все направились на свой огород. Девочкам предстояло собирать зерно, а мальчики копали морковь и свеклу. Они выкапывали корнеплоды, протирали их и относили в землянку, там они укладывали всё в отрытую заранее яму и пересыпали слои песком. Девочки выбирали из колосьев зёрна и ссыпали в мешочки. Днём они разложат содержимое на столе, и будут выбирать крупные зёрна, чтобы заготовить семена, остальные будут их пищей. Зерна они сажали мало, потому что не хватало площади. Но старик из года в год обновлял свой запас. Он надеялся посадить зерно там, куда они шли, он мечтал посадить целое поле зерна и когда-нибудь испечь хлеб. Он рассказывал им о хлебе, но они никогда его не ели, но верили ему и делали эту работу. Сам же старик срезал тыкву и разделывал её. Сначала он вынимал семечки, а потом счищал кожуру и нарезал мякоть пластинами. Пластины же раскладывал на камнях – скоро подымится солнце и высушит их. Это будет их пищей на весь год. Семена он промоет и высушит днём. Лучшие станут семенами, остальные они съедят.

День приближался к полудню. Солнце поднималось выше и выше, раскаляя землю. Работать становилось тяжело, и старик, собрав высушенную тыкву, повёл всех в землянку. Он достал две пары тёмных очков и две пары перчаток. Одни очки и перчатки старик одел сам, вторую пару вручил одному из мальчиков, и они направились наружу. Обойдя землянку, они стали подниматься наверх. Солнце светило так ярко, что и в очках было трудно смотреть, а жар его палил даже через одежду. Они кутались в одежду, стараясь не подставлять открытые участки кожи солнцу. Сильное ультрафиолетовое облучение моментально вызывало на ней ожоги. Поднявшись наверх, они подняли щиты, сделанные из прутьев и камыша, и закрепили их. Щиты располагались так, что затеняли их огород, не давая светилу спалить все посадки. Закончив работу, они спустились вниз. Мальчик зашёл в землянку, старик же, взяв котелок, набрал в него воды и поставил на специальное место, огороженное полированными пластинами. После этого он тоже зашёл в убежище. Девочки дружно перебирали зерна, напевая странную песню. Он научил их песням, которые знал сам, но помнил из этих песен не больше куплета, иногда, правда, с припевом. Вот они и пели куплеты из разных песен вперемешку. Посидев немного, старик достал из ящика немного крупы и ломтиков сухой картошки. Наполнив кружку, он взял её и ложку и направился к своему очагу. Вода разогрелась почти до кипения, потому что на солнце температура доходила почти до семидесяти градусов, а за счёт зеркал вода нагревалась почти до кипения, но никогда не закипала. Он высыпал содержимое кружки в котелок и, помешав некоторое время, зашёл обратно в землянку. Там он снял горячую уже одежду и лёг на топчан. В землянке жара постепенно поднималась почти до сорока градусов. Дети легли на голый пол и тихонько болтали между собой. Полежав, таким образом, минут двадцать, он встал, оделся и вышел наружу. Ещё раз перемешал варево. Так он проделал ещё дважды, прежде чем снять с очага. Наконец он зашёл в землянку и поставил котелок на стол. Пока шёл процесс варки, солнце перевалило зенит, и жара перестала нарастать. Старик добавил в варево щепотку какого-то порошка и принялся всё это перемешивать. Когда еда достаточно остыла, он начал накладывать еду в кружки. Невзирая на жару, дети ели с аппетитом. Они ели эту, едва солёную, бурду, и она им нравилась, а он смотрел на них и вспоминал своих детей. Едва ли он смог бы тогда заставить их съесть это. Тогда, в то далёкое время, их едва удавалось заставить съесть наваристый борщ или кашу. Сейчас же эти дети ели то, что и его когда-то давно вряд ли заставили бы есть даже под угрозой расстрела. Обед закончился, а жара всё ещё не спадала. Все снова улеглись на полу. Кто дремал, кто тихонько болтал. Наконец, жара пошла на спад, и можно было возвращаться к работе. Они снова вернулись на огород. Старик поторапливал их. Нужно было убрать и высушить всё до прихода дождей. Они работали споро, благо, что становилось прохладнее. Картошку они затаскивали и складывали в углу. Завтра одна из девочек будет мыть и резать её, чтобы засушить. Они оставляли картошки немного, на рассаду и сварить «в мундире» тогда, когда наступят морозы, и они будут топить печь. Правда, в этом году им удалось собрать мало топлива. Местность была почти пустынной, всё выгорело после пожаров, и они едва собрали всякого горючего хлама недели на четыре-пять скудной топки.

Наконец урожай был собран, обработан и надёжно спрятан. Они приступили к разборке огорода. Аккуратно сняли плёнку и уложили в землянке. Жерди тоже занесли в землянку, расстелив на полу. Шли дни, но разведчики не возвращались, и это очень беспокоило старика. Погода начала ухудшаться. Ветер усиливался и нагонял облака. Он знал, что погода будет меняться быстро, и дождь может начаться в любой момент, а потому не находил себе места. Солнце клонилось к закату, было хмуро и ветрено, а старик, кутаясь в лохмотья, стоял и всматривался в даль. Вдруг ему почудились две точки вдали. Он напрягал зрение, пытаясь разглядеть, но точки то становились видимыми, то исчезали.

– Гриша, Лёша, Борис! – позвал детей старик – Идите сюда!

Когда мальчики появились, он указал пальцем направление и спросил:

– Вон там, вдали, видите там что-нибудь? Вон, на сопке.

Мальчики начали всматриваться. Там, действительно, что-то двигалось, но разглядеть было трудно. Старик нервно ходил взад и вперёд. До захода солнца оставался час, и, если это его парни, то до темноты они не доберутся, а ночью уже было очень холодно, и мог пойти дождь.

– Ну что, что-нибудь видно? – вновь спросил старик и, внезапно что-то вспомнив, крикнул: – Бинокль! Лёша, тащи бинокль!

Мальчик бросился в землянку и через некоторое время появился с оптическим прибором (Одна трубка была без стекол – старик использовал линзы для розжига). Схватив бинокль, старик стал осматривать местность. Наконец он нашёл их, эти две точки. Это были его парни, ведь больше никто не ходил здесь, ни зверь, ни человек. Уже несколько лет они не встречали на своём пути ни одной живой души. Старик протянул бинокль Борису и сказал:

– Положи на место. Мы с Лёшей пойдём навстречу, а вы приготовьте лампу. Если до темна не вернёмся, зажжёте её.

Керосиновая лампа – это был его НЗ, хранящийся на чрезвычайный случай. Старик решил, что это случай настал. Мальчики молча направились в землянку, а старик с Лёшей поспешили навстречу идущим. Темнело быстро, и они торопились. После получасовой ходьбы они уже хорошо видели две бредущие фигуры. Это были их посланцы. Камень упал с души старика, все переживания остались позади. Они были живы, и они вернулись, и это было главным. Через пятнадцать минут он уже обнимал их.

Парни были обессилены и еле тащили ноги. За спиной у них были мешки, изрядно нагруженные. Уже стемнело, когда они двинулись к дому. Старик взвалил на себя мешки, и группа побрела вперёд. Они шли на ощупь, небо заволокли плотные тучи. Вдруг вдали появился маленький огонёк, а вслед за ним упали первые капли. Дождь обрушился внезапно, вода лилась, как из ведра. За стеной этой воды они потеряли было огонёк, но минут через десять он вновь стал заметен. Идти становилось всё труднее, ручьи быстро переросли в потоки. Ноги скользили по раскисшей глине и проваливались в рытвины. Они падали, вставали и снова шли вперед. «Главное – не сломать ноги», – подумал старик и поделился этой мыслью с остальными. Все стали двигаться осторожнее, прощупывая землю ногами перед тем, как наступить. Усложняло дело то, что ветер нёс ледяной холод. Они уже тряслись от озноба, пальцы деревенели, руки и ноги ломило, но надо было идти, и они упорно шли на огонёк.

Наконец, все четверо добрались до подножья холма. Наверху было их жилище, но ноги скользили по грязи, и они, выбившиеся из сил, не могли подняться наверх. Старик цеплялся за выступы, но непослушные пальцы не могли удержать его. И он стал кричать, призывая на помощь. На верху засуетились, забегали. Наконец, он увидел конец жерди опустившийся сверху. Но никто никак не мог дотянуться до неё, ноги постоянно соскальзывали, и они скатывались вниз на животе. От этого их одежда превратилась в большой комок грязи и сковывала движения. Тогда он лёг на живот и подсадил Юсупа. Парень ухватился за жердь и начал подниматься. Затем подняли Каху, но уже с мешками, следующим был Алексей. Теперь внизу остался он один. Жердь вновь опустили, но старик никак не мог дотянуться до неё. Он вновь и вновь лез наверх, но ноги соскальзывали вниз, а он никак не мог ухватиться за неё. Непослушные руки болели от ссадин и холода, пальцы плохо гнулись, он плакал от отчаяния, но упорно начинал всё заново после очередной неудачи. Почти отчаявшись, он собрал все силы и вновь полез наверх. На этот раз он ухватился за конец жерди, но рука, вымазанная в грязи, начала соскальзывать. Что было силы, он вцепился в неё и второй рукой. Дети тянули его все вместе, а он лишь болтал ногами, вцепившись в палку. Как он оказался в землянке, помнил смутно. Его раздели и терли руками, смазанными перцем, все восемь пар рук. И это было счастье. Слёзы полились из глаз старика.

– Достаточно, – сказал он и сел. Осмотрев их всех, мокрых и холодных, он объявил: – Гриша, Марина, Оля, сегодня у нас будет праздничный ужин. Зажигайте печь. Каждому по картофелине.

Началась оживленная суета. Гриша с Борисом отодвинули один из ящиков, за которыми в стене скрывалась ниша, и извлекли оттуда охапку щепы и немного камыша. Задвинув ящик на место, они сложили часть в печи, другую рядом с ней. Гриша извлек из ящика коробок спичек и осторожно чиркнул спичкой. Маленький огонёк вцепился в камыш, и через минуту костёр начал разгораться. Котелок уже стоял на печи. От огня пошло тепло, наполняя помещение. За дверью текли потоки воды, а здесь было сухо и даже уютно. Старик приказал всем раздеться и натереть Юсупа, а затем Каху. Мокрую и грязную одежду дети развесили по стенам, а он смотрел на их голые худые тела и вспоминал время, когда стройными и худыми были немногие – те, кто был богат и мог позволить себе диеты и фитнесс-клубы. Пошла в ход вторая порция топлива, в котелке булькало, а в землянке становилось теплее.

Потом они ели горячую картошку и пили горячую воду, закутавшись в одеяла. Это был настоящий семейный праздник. Отогревшись и отдохнув, Каха и Юсуп начали свой рассказ. Остальные дети сидели в темноте и слушали, никто не хотел спать.

– Когда мы прошли первый день, то нашли стоянку. Там, недалеко, мы нашли деревья, – начал рассказ Каха. – Четыре дерева , – пересчитал он на пальцах.

– В первый день мы не успели, надо было рыть укрытие, – сказал Юсуп. – На следующий день срубили два, но поднять не могли – тяжёлые. Решили разрубить пополам. Пришлось ещё день истратить. Зато вечером ещё копали и брёвна затащили наверх. Потом опять пошли. Три лагеря сделали, на четвёртый день нашли место, сделали лагерь, а вечером обошли место. За горой нашли дома, много домов. Там много вещей, мы решили посмотреть. Утром пошли, в каждом доме много искали. Вот белый порошок нашли, спички нашли, одежду нашли. Ещё разные вещи нашли, решили на стоянку отнести. Мы там новую землянку рыли, доски таскали, всё накрыли и землей сверху засыпали. Два дня работали. Потом дальше пошли. Пять дней шли, сделали стоянку. Утром решили посмотреть вокруг, нашли пещеру. Её кто-то вырыл, большая пещера, мы долго шли, но конца не нашли, страшно стало, назад пошли. Потолок досками обит, и подпорки потолок держат. Мы там нашли лопаты большие и крючок железный на палке. Копать нельзя, а камни выковыривать хорошо. На следующий день дальше пошли, две стоянки сделали. Дни кончились, и мы решили день отдохнуть и идти назад. Немного ещё копали землянку. Мы хорошее место нашли. Там река есть. Даже когда мы там были ещё, земля сильно не треснула, значит, вода там долго остаётся. Мы пошли назад. На стоянке лопаты оставили, а крючок с собой взяли. На первой стоянке оставили. Когда будем копать им, хорошо землю ковырять. С первой стоянки вышли, тучи пришли, мы торопились, но устали сильно, мешки тяжёлые. Потом дедушка с Лёшей пришли. Вот и всё.

– Вы были в пути на шесть дней больше. У вас еды было, на двадцать пять дней. Я отмерил вам еды ровно на двадцать пять дней. Как же вы жили эти шесть дней? – спросил старик.

– Когда мы в домах искали, то нашли там ящик, в ящике нашли зерно, но не такое как у нас, а белое. Два котелка собрали. Спичек нашли пять коробочек. В этот день мы варили зерно и ели. Вкусно. Половину спрятали на стоянке, половину с собой взяли. Когда еда стала кончать, мы один день зерно ели, другой день еду. Когда назад шли, всё зерно с собой забрали. Там в мешке лежат и спички там. Теперь у нас огонь будет.

Все вспомнили о мешках.

– Как же мы про них забыли?! – воскликнул старик. – Спички же, наверное, промокли.

Он полез, было искать мешки, но Каха его остановил.

– Мы хорошо завязали. Я мешочки нашёл, не протекают, а зерно в железной банке.

– Хорошо, – согласился старик, – сейчас всё равно темно, ничего не разглядим, а завтра будем изучать трофеи. Сейчас у нас много времени, дожди будут лить месяца два, а то и три, так что из дома не высунешься. А сейчас давайте спать.

Все устали и послушно полезли на топчаны. Через несколько минут послышалось спокойное сопение. Даже Мила забыла про сказку.

3.

В этот день все долго спали, потом, не спеша, позавтракали и приступили к исследованию мешков. Старик сидел за столом и извлекал из мешка его содержимое. Первое, что ему попало в руки, была полоса железа. Когда он извлек её, то это оказалась пила без ручки. Но всё равно это была ценная находка. У них пилы не было, а такой инструмент иногда был ох, как необходим.

– Знаете что это? – спросил старик. Дети замотали головами. – Это пила, – объяснил он. – Ею пилят доски. Ну или режут. Вот так.

Он поводил пилой вперёд-назад, показывая, как это делается, и отложил её в сторону. Следующий предмет, который он извлёк, был консервный нож. Повертев в руках, старик отложил его в сторону.

– Что это, дедушка? Это что, не нужная штука? – спросила Настя. – Можно, я буду с ней играть?

– Это консервный нож, им открывают консервы. У нас нет консервов, поэтому он нам не нужен.

– Дедушка, а что такое консервы? – спросила Ира, третья девочка. – Что с ними делают?

– Раньше люди клали еду в банки и закрывали крышками, чтобы еда не испортилась. А потом, когда надо было кушать, они открывали банки этими ножами.

– А зачем они клали в банки еду? Они что, не могли положить её в ящики?

– Раньше была другая еда, а ещё жили микробы и они всегда хотели съесть еду, которую хранили люди. Поэтому люди прятали от них еду в банки.

– А что, микробы не могли тихонько открыть банки, у них что, консервных ножей не было?

– Микробы были очень маленькие, такие маленькие, что их можно было увидеть только в большую лупу. Но их было очень много, так много, что они могли съесть всю еду, которую люди прятали.

На этом любопытство Насти было удовлетворено, тем более что в довершение она получила в руки нож. Старик же вновь запустил руку в мешок и извлек оттуда банку. Это была жестяная банка из-под чая. Этой банке было, наверное, лет семьдесят. Как она уцелела в этих катаклизмах, одному богу известно, но сейчас это была ценная находка. В банке оказался рис, обычный шлифованный рис, который он не ел уже лет двадцать. Вырастить из него ничего не удастся, потому что он шлифованный, да и выращивание его требует много воды, но съедят они его с удовольствием. Следующим предметом был мешочек с рисом, он несколько отсырел, и старик рассыпал его тонким слоем на столе для просушки.

– Это зерно называется рис, – сказал старик детям. – Его сажали в большие, но мелкие водоёмы. Он может расти только в воде. Потом собирали зёрна и снимали с них шкурку, получались вот такие прозрачные зёрна.

– А зачем они снимали с них шкурку? – спросила Ира. – Разве нельзя есть со шкуркой?

– Нет, у них шкурка не съедобная.

Затем из мешка извлекли мешочки с солью. Она оказалась мокрой и уже скомковалась. Потом был изъят свитер, носки, кусок верёвки и сыромятные вожжи. Это всё были нужные вещи. «Ребята молодцы, что всё это прихватили с собой», – подумал старик.

Риса теперь у них было килограмма три, а значит, дней на пять они увеличили свои запасы. Дети росли, и с каждым годом еды требовалось больше и больше. Поэтому такое пополнение было весьма кстати. Из другого мешка извлекли снаряжение, которое он им давал. В котелке он нашёл замотанные в целлофан спички. После риса, это была самая ценная находка. В период дождей и при пасмурной погоде добыть огонь без них было невозможно. В солнечную погоду, зимой он добывал огонь с помощью лупы, поджигая мох или клочки бумаги или сухую траву. Они собирали это, где только удавалось найти. Почти повсюду была голая или выжженная пожарами местность, промытая потоками талой воды. Всё, что некогда было растительностью, давно превратилось в тлен, и было унесено невесть куда. Иногда им удавалось найти занесённые водой стволы деревьев или кучи камышей или травы. Их они и использовали для отопления и приготовления еды.

Всё, извлеченное из мешков, было разложено для просушки, и он приступил к приготовлению обеда. Юношам было поручено заняться зерном. Он подобрал два камня, один из которых был с выемкой, а другой по форме напоминал яйцо. На этой примитивной мельнице зёрна дробились в муку, из которой потом делалась похлёбка. Труд этот был кропотливый, работа шла медленно, но и времени у них было много. Сменяя друг друга, они мяли зерно в этих жерновах. Так продолжалось уже много лет, и они знали свою работу. Да и в этом заточении им всем надо было чем-то заниматься, чему-то себя посвящать, иначе можно было умереть от тоски. Девчата ремонтировали одежду. У них был кусок трикотажной тряпки, которую они распустили на нитки, и несколько иголок. С этим инструментом они осматривали всю одежду и подшивали, штопали и латали её. Делали они это, не спеша, растягивая работу на всю длинную зиму. Дети играли, болтали, в общем, бездельничали. Так было всегда, и этот ход событий не было смысла менять.

Старик достал нож и начал резать репу. Он резал её тонкими полосками, полоски на соломки, а соломки на маленькие кубики. К репе он добавил немного свеклы и морковку, также нарезанные мелкими кубиками. Эту работу старик делал автоматически, размышляя о том, что для варки риса потребуется дополнительное топливо. Его мысли возвращались к дровам, которые заготовили ребята. Как их доставить сюда? Ведь после дождей вода будет стоять до начала весны. А после дождей придут холода, и всё покроется коркой льда, который будет оттаивать в полдень, а к вечеру снова замерзать. По этой скользкой поверхности ходить было очень сложно. А рисковать он не хотел, переломы лечить было не кому. Да и обувь можно было назвать таковой лишь условно. Это были вырезанные из автомобильных покрышек подошвы на лямках из подручных ремешков и верёвок. Обувь эта одевалась на портянки, и на экстремальные экспедиции не было рассчитана. Но без дополнительного топлива не обойтись.

Старик закончил резку, перемешал всё, добавив немного соли, и позвал детей к столу. Юсуп и Каха достали не только выданные им в дорогу ложки, но и ещё три трофейные, так что обед стал проходить быстрее. После обеда прилегли отдохнуть. Ещё не было холодно, но полуденная жара спала из-за того, что солнце не пробивалось из-за туч. Дождь лил, и его равномерный шум убаюкивал, от того и спалось хорошо.

Вечером старик немного поиграл с младшими и собрал за столом старших. Начался урок. Он учил их считать. Дело давалось с трудом. За весну и лето, не практикуясь, они многое забывали, и приходилось многое объяснять им заново. Считать по порядку они, в конце концов, научились, а вот производить арифметические действия с цифрами удавалось с трудом и не всем. Относительно благополучно дело обстояло со сложением и вычитанием малых чисел. Действия с трёхзначными числами никак не давались им. Они не могли представить себе такие количества, а потому терялись. Ещё больше проблем вызывало умножение и деление. Дети просто забывали, как это делается, и требовалось несколько уроков, чтобы они могли вспомнить старое, а потом приступить к усвоению нового знания. Занимались до наступления сумерек, затем он снова занялся ужином. Ужинали уже почти в темноте. Потом все разбрелись по своим углам.

– Дедушка, расскажи нам сказку, о том, как люди жили хорошо, – в который раз попросила Мила.

– Да, дедушка, расскажи, – начали просить ребята.

Он каждую зиму рассказывал им эту сказку, коротая долгие зимние вечера, но с наступлением каждой новой зимы дети вновь просили рассказать её.

– Хорошо, слушайте, но только тихо, – сказал он и задумался.

«А жили ли мы хорошо?» – подумал старик, возвращаясь в памяти к своему детству. Он вспоминал, как маленьким, учился ездить на велосипеде, как злился и бил его отец за то, что он никак не мог этому научиться. От этого он боялся велосипеда ещё больше, хотя о нём он очень мечтал. О том, как летом ездил к бабушке в деревню. С утра она жарила блины, потому, что он их очень любил. Ещё он любил яичницу с глазами и тюрю на козьем молоке. Бабушка наливала в миску молока, а он крошил туда хлеб и посыпал всё это сахаром. Ещё он любил гречневую кашу, и чтобы сверху была толстая пенка. Каша должна быть горячей, а молоко холодным. Вспоминал он, как собирал с бабушкой вишню и малину, абрикосы и груши. Всё это они возили на базар и продавали. И ему не жалко было продавать ягоды и фрукты, потому что в саду всего было много. Бабушка на эти деньги покупала разные нужные вещи, а ему какую-нибудь дешёвую игрушку. И он был счастлив. Ещё он рассказывал им, как учился плавать и, как он дрался, точнее, как его били. По натуре не агрессивный, он не мог прийти в ярость, и удары его в последний момент теряли силу, потому что ему не хотелось причинять боль противнику. Потому он и был всегда битым и побеждённым. Почему-то из школьных лет ему вспоминался виноград. Школа их располагалась напротив винзавода, и с начала октября караваны тракторов с прицепами, гружённых солнечной ягодой, выстраивались в длинную очередь. Поставив трактор в очередь, трактористы стелили в прицепах подстилку и, улегшись сверху на кучу винограда, отгоняли длинными прутьями пацанов, как пчёлы слетающихся на сладкое. Они же стремились выбрать виноград посолиднее – Изабеллу или Дамский пальчик, а, выбрав, крались к прицепу, чтобы стащить оттуда хорошую кисть. Сок стекал с прицепов на асфальт, затем в арык, образуя ручей, а трактористы угощали их палками, не давая стащить жалкой кисти. Потом они ели виноград, а, пресытившись, начинали кидаться друг в друга ягодами.

Сейчас ему было стыдно за себя. «Вот так, бесцельно, ради корысти, а то и просто ради забавы, бравады и похоти мы и уничтожили всё, что давал нам Бог», – подумал старик.

Он рассказывал детям о городах, о деревьях, реках и озёрах, о животных и рыбах. Наконец, он устал и прекратил свой рассказ. Все молчали, они никогда этого не видели, а потому пытались вообразить. Пытались представить, что такое животные и, как они бегают на четырёх ногах, что такое птицы и, как они летают по воздуху. Они пытались понять, как выглядит трава и, как она растёт на земле. Ведь она должна засохнуть и сгореть.

– Дедушка, – вдруг спросила Настя, – а почему, когда люди жили хорошо, они стали жить плохо?

– Не знаю, – ответил, застигнутый врасплох, старик, и, подумав немного, продолжил: – Наверное, потому, что хотели жить слишком хорошо. Ну, ладно, на сегодня хватит, давайте спать.

Так неспешно шли дни. Дождь то усиливался, то ослабевал, но не прекращался. Пока их убежище не давало течи, и они чувствовали себя в нём уютно. Но дни сокращались, и с их уменьшением становилось холоднее и холоднее. Дождь всё чаще сменялся градом. Он начинался с заходом солнца и переходил в дождь к полудню. От этого на земле образовывалась толстая гладкая корка наледи. Вода поднялась почти на два метра, и пока горошины града в ней таяли. На земле же они скатывались вниз с холма и образовывали большие кучи причудливой формы.

4.

Землянка имела овальную форму крыши, и град не скапливался на ней. Пока им ничто не угрожало. Главные опасности были впереди, когда град перейдёт в снег. Мягкий и пушистый, он ровным слоем покрывал местность, а солнце, слегка подплавляя его, образовывало на поверхности корку. Так создавался многослойный пирог, который своей массой мог обвалить потолок. Обычно с наступлением морозов прекращался и снег. Это был период затишья, который длился почти месяц, потом наступал период ветров, снова сменяющийся снегопадами, затем градом, затем дождями и, наконец, периодом тепла, который быстро переходил в жестокую засуху. Вот именно в период затишья старик и планировал поход за дровами. Парни прикопали их на вершине стоймя, иначе их не найти под коркой снега. Он уже придумал, как они вывезут эти бревна. Они используют оглобли и сделают из них подобие саней, на которых и перевезут драгоценное топливо. Сейчас он с парнями возился над их сооружением. Юсуп с Кахой ножами скоблили жерди, делая из них полозья, он же, порывшись в своём ящике, отыскал две металлических пластинки. Эти пластинки он решил закрепить по середине жердей, чтобы сани не сползали вбок на скользкой поверхности. Взяв одну пластинку, он начал ковырять её острым углом по центру жерди, чтобы сделать паз, в который она будет вставлена. Когда он уставал, его сменял Лёша. Хотя работа эта была нудной и довольно трудной, он с удовольствием исполнял её. Время незаметно летело, и наступил вечер. После ужина они перенесли плёнку к двери и привалили ею дверь. Надо было беречь тепло. Закончив с этим, дети вновь потребовали сказку. И старик вновь начал свой рассказ.

Воспоминания возвратили его к временам юности. В восемнадцать лет его призвали в армию и отправили в Афганистан. Шёл предпоследний год войны, и он, только закончивший подготовку, водитель попал в автороту. Ему вручили бензовоз, точнее автотягач, переоборудованный в бензовоз. Он вспоминал свой первый марш в Кандагар. До этого он ни разу не водил такую огромную машину, тем более, гружёную одиннадцатью тоннами керосина. На ДП их немного погоняли, для порядка. Всё снаряжение: бронежилет, боеприпасы, шашки сигнальные и дымовые, оружие – весило почти сорок килограмм и гнуло к земле. Наконец, все формальности были завершены, и колонна тронулась в путь. Всё здесь было не так. Дорога была разбита на столько, что скорость движения не превышала двадцати километров в час. Быстро наступала жара, и к обеду в кабине становилось как в духовке – под шестьдесят. Хотелось пить, бронежилет, подпрыгивающий на кочках, бил по животу и бёдрам, ноги горели в кирзовых ботинках.

Зашли в кишлак. Глиняные мазанки без забора и признаков растительности вокруг сменили высокие дуваны с узкими проходами между ними. Откуда ни возьмись, появились пацанята. Они подбегали к машинам и, повиснув на бампере, откручивали фары и подфарники, причём делали это голыми руками. Часть мальчуганов бегали перед головной машиной, сбивая и без того невысокую скорость движения. Внезапно дверь открылась, и маленькая худая рука схватила снятые им ботинки. Он растерялся на мгновение, и этого было достаточно, чтобы ботинки побежали в ближайший закоулок. Тогда он затормозил и выскочил из машины. От неё уже убегали сорванцы с фарами в руках. Тут он услышал, как открывается другая дверь, и кто-то быстро лезет внутрь кабины. Он метнулся назад и поймал за шиворот воришку, уже прихватившего его вещмешок. Вырвав из рук сорванца мешок, он дал ему такую оплеуху, что тот кубарем полетел в пыль. Но это не отпугнуло других. Тогда он стрельнул в воздух, но и это не возымело воздействия. Пацанята, смеясь и что-то нахально выкрикивая, опять облепили машину. Спас положение водитель, подъехавший сзади. Он быстро вскинул автомат и начал стрелять по мальчуганам. Те бросились врассыпную и мгновенно исчезли.

– Ну что мул, покоцали тебя? – начал он с ухмылкой. – Будешь хлеборезкой щёлкать, без штанов оставят. Народ ушлый, боятся только конкретной пули. Только смотри, не попади в бочу, а то потом бакшиш платить придётся. Знаешь, что такое бакшиш? Дань или подарок, что-то в этом роде. Разборки будут большие, как убил, как задавил, не дай Бог боча окажется сынком авторитетного человека. Тогда хана, тебя прописали. Где бы ты ни прятался, вычислят везде. А так, если простой, платить придётся. Старейшина скажет сколько, столько и будешь платить, но не меньше трёх бочек керосина и мешка риса. Прикинул косяк? Тогда поехали.

Зашли в ДП. Наконец-то можно было размять ноги, снять бронежилет, помыться. После построения выделили время на проверку машин, мелкий ремонт и купание. Не прошло и получаса, как начали появляться афганцы. В колонне началась какая-то возня. Одни солдаты подходили, о чём-то переговаривались, уходили, подходили другие, потом менялись афганцы. Появился замполит колонны, стрельнул по ним, все разбежались, правда, не далеко. Похоже, все привыкли к этому, и всё выглядело так, как будто это обычная повседневная жизнь. То были совершенно другие люди, не такие как мы, но совсем не походили на врагов. Казалось, все их интересы сводились к тому, чтобы добыть из проходящих колонн всё, что только можно, и этот процесс торговли был неотъемлемой частью существования ДП. Через некоторое время появился ещё один афганец, уже на мотоцикле. Он направился к машине ротного, не обращая внимания на остальных. Возле мотоцикла остались ждать его какие-то люди. Некоторое время мужик этот о чём-то говорил с ротным, потом вышел из машины, сделал знак своим людям, и те потащили какой-то мешок. После чего, ещё побыв немного с начальником, афганец удалился. Это был главарь дружественной банды. Таких банд по трассе было несколько, они контролировали каждый свой район. Многие проблемы решались через них, особенно разборки с убитыми и подрывы. Они как бы обеспечивали некоторую безопасность, но, конечно, не бескорыстно. У них был свой бизнес.

5.

После ужина назначили охранение. Как он и предполагал, его туда определили первым. Один час ему предстояло охранять колонну. Один из шести, отведённых на сон. Подъём был рано в четыре, потом завтрак, и в пять колонна тронулась в путь. И опять двенадцать часов в раскалённой кабине. Через четыре дня зашли в «пустыню», так назвали последний ДП перед Кандагаром. Впереди была знаменитая «зелёнка». Он много выслушал рассказов о ней, а теперь и ему предстояло самому пройти её. Существовало поветрие среди военных водителей: кто не был на «зелёнке», тот ЧМО.

Пыль здесь была по щиколотку и от любого порыва ветра поднималась плотной стеной, закрывая солнце. «Пустыня», действительно, была пустыней. Практически никакой растительности и воды, кроме сухого русла реки. Пыль подымалась, окутывая всё вокруг. Всё было в пыли, включая и еду. Утром выдвинулись на КП. Колонна должна была заходить первой, но что-то случилось, и движение не разрешали. Перед колонной стояла группа машин афганцев. Некоторые машины ещё крепкие, хотя старые, «Мерседесы» и «Доджи», остальные – «бурбухайки», то есть собранная из останков разных машин техника, вместо кабины – деревянная площадка с широкой лавкой вместо сидения.

Афганцы в ожидании проезда кипятили чай. Солдаты от безделья пытались с ними общаться. В основном это были пуштуны, но кое-что понимали по-таджикски, что-то по-узбекски, что-то по-русски. Так и беседовали, выискивая знакомые слова и помогая жестами. Они шли в Пакистан из Герата. Один из них бывал в Москве проездом. Ездил в Германию за машиной.

Через час начали пропускать колонны. Сейчас машины запускали с дистанцией в сто или триста метров. Скорость движения должна быть максимальной. В месте, где колонный путь выходил на бетонку, располагался кишлак. За его дуваном шла мирная жизнь, дети играли, женщины стирали бельё и готовили пищу. Как только кишлак кончался, справа и слева от дороги нескончаемым металлическим забором лежали искореженные танки, БМП, бензовозы, грузовики и другая военная техника. Развороченные взрывами или сгоревшие, они, возможно, стали могилой для многих солдат и офицеров. Жуткая картина былых трагедий усиливалась разбросанными по дороге гильзами, хвостами мин и стоявшим по одной стороне дороги боевым охранением.

Вдруг эту жуткую тишину нарушил треск отдалённых выстрелов. Впереди идущая машина начала оседать на бок и терять ход. Были пробиты колёса. Но она продолжала двигаться вперёд. Ожило боевое охранение, ухнул выстрелом танк, треск пулемётной очереди неприятно ударил в уши. Ему хотелось нажать на педаль, но впереди шла машина, и надо было держать дистанцию. В кабине понять было не возможно, кто и по кому стреляет, казалось, что все стреляют по нему, и спрятаться было не куда в этой жестяной коробке. Ему вдруг представилось, что он кабан в тире и кто-то, потехи ради, упражняется на нём в меткости. Покрышки впереди идущей машины превратились в лохмотья, и она уже не ехала, а тащилась по дороге. Вдруг охранение перенесло удары в противоположную сторону. В этот самый момент раздались выстрелы справа. Из емкостей впереди идущей машины струями потёк керосин. Он услышал щелчки впереди и сзади себя. «Хоть бы не загорелась, хоть бы дотянул», – думал он, со страхом глядя на идущий впереди бензовоз. Дошли до элеватора, здесь было место, где можно было съехать в сторону. Бензовоз съехал с дороги, освободив проезд. Колёса дымились, из-под капота валил пар. Водитель выпрыгнул из машины и побежал к БТРу охранения. Он же облегчённо вздохнул и прибавил газу. За элеватором находилась «чёрная площадь». Множество улочек выходили к ней, причём большая часть из них уходила в горы. Многие, преодолевшие "зелёнку", заканчивали свой маршрут здесь, расстрелянные почти в упор. Много бойцов охранения получили здесь пулю из-за дувана, либо выстрел из гранатомёта. А дальше начинался Кандагар. На узких улицах древнего города сновали автомобили, магазины распахнули свои двери, заманивая покупателей, куда-то двигались толпы людей, сновали туда и сюда пронырливые рикши. Как-то несуразно в этой толчее смотрелись танки и БМП охранения. Если бы не они, то, казалось, что никакой войны нет. Правда, кое-где были видны развалины и дыры от снарядов в стенах, но они не могли заглушить ощущение кипучей бурной жизни восточного города. За городом колонна собиралась, чтобы идти в аэропорт. Там он осмотрел машину. Пуля пробила перёд машины, под панелью, вторая попала в спинку пассажирского сиденья.

Это было его первое боевое крещение. Потом были и другие. В этих походах он много размышлял о тех людях, против которых ему приходилось воевать. Мир их был совершенно другой, по нашим меркам убогий, нищий. Они довольствовались горстью риса в день, многие никогда не ели ни масла, ни мяса, ни молока. Но при этом обладали неимоверной выносливостью и силой. Он был свидетелем, как они окручивали гайки без ключей, голыми руками, удирали с тяжеленными мешками так прытко, что солдаты не могли их догнать. Удивлялся усердию и трудолюбию афганцев. Кувшины и блюда, которые они делали из гильз от снарядов, поражали красотой, они пахали сохой, убирали серпами, а обмолачивали цепами, как сто и двести лет назад. Жилища их представляли собой глинобитные мазанки с окнами, затянутыми пузырём, и костром вместо печи. Многие носили вместо обуви, вырезанные из покрышек тапочки. Что мы от них хотели, кто из них враги, и для кого мы друзья, было не понятно. Что мы собирались дать этим «друзьям» – не известно, но для многих из них война стала средством к существованию. Одни скупали или воровали военное имущество, другие продавали всякую мишуру солдатам, третьи выходили на «зелёнку» или на перевалы и зарабатывали отстрелами. И в этой круговерти человеческая жизнь превратилась в товар. Чем больше убитых, тем больше денег, на которые можно прокормить большие семьи. Мы уже для них были не враги, а источник дохода, товар. Для нас же они были не известно кем. Если бы они посягали на нашу землю или свободу, то были бы врагами. Но ведь они жили на своей земле и на нашу не посягали. А посему аборигены исправно расставляли мины и устраивали засады. То, о чём он представлял там, на гражданке, исчезло в тяготах повседневности. Не было здесь никакой героики, которую несут фильмы, а был занудный и тяжёлый труд, пшёнка с пылью, вечная дизентерия, да ожидание подрыва или нападения.

Он вспоминал, как однажды расставался с жизнью. На его машине пробило два колеса, и он ждал техническое замыкание. Когда ремонтники подъехали, колонна уже ушла, и они остались на трассе одни. Только сняли колёса, как послышалось хрюканье приближающейся мины. Первым был недолёт. Мина хлопнула метрах в пятидесяти. Зенитчики замыкания развернулись для стрельбы, но не могли найти цели. Стреляли с закрытой позиции навесом. С третьего выстрела душманы пристрелялись. Мины начали падать рядом. Пришлось оставить машины и перебираться в кювет. Но и это укрытие не могло спасти от мин. Огонь перенесли дальше, и мины теперь падали за ними. Вдобавок «духи» начали обстрел из автоматов, пытаясь поджечь бензовоз. Начальник приказал стрелять по целям. «Духи» притихли, только мины швыряли. Прапорщик побежал к зенитке и перегнал её в кювет. Рация не работала, горы экранировали сигнал, и связь отсутствовала. Он загнал в кузов зенитчика, и приказал молотить бронебойными, рассчитывая сокрушить камни, за которыми могли прятаться «духи». Это возымело некоторое действие, но не надолго. Похоже, «духи» поставили второй миномёт. Мины шлёпали чаще, с шелестом разбрасывая осколки. Они залегли между зениткой и дорогой. Это укрывало от осколков. Зенитка потеряла три колеса, и теперь они с ужасом ждали, когда какая-нибудь мина попадёт в них. Вдруг сзади раздался гулкий взрыв. Это стрелял танк, находившийся метров в четырехстах. Сделав два выстрела, танк разогнал душманов. Оказалось, что он там был в секрете, а бойцы, нажравшись тушёнки, храпели всё это время, пока по ним стреляли. Только выстрелы зенитки разбудили их. Пока танкисты сообразили, пока залезли в танк, разобрались, в чём дело и куда стрелять, они там, в кювете, уже раз десять прощались с жизнью. Почти до темна, провозились с колёсами. Потом пришла другая зенитка – ротный прислал. Двигаясь на ДП, он в очередной раз размышлял о смысле их пребывания в этой дикой стране. Но, может, с высот кремлёвских политиков это и имело какой-то смысл, со своей солдатской «колокольни» он рассуждал так: «Если все эти люди собираются на «зелёнке» для того, чтобы одним стрелять по «шурави», везущим грузы, а другие стреляют по тем, которые стреляют по ним, то, если не ездить, то и стрелять никто не будет». Однако они ехали, ведомые неизъяснимым долгом, стреляли в людей, не причинившим им лично никакого вреда. Этого требовал интернациональный долг. Он впервые начал задумываться о том, почему чужая воля толкает людей на эти массовые убийства, что за этим лежит, почему одни принимают решения, а другие платят за них жизнью. С каждым рейсом романтика войны всё более и более растворялась. Жара, многочасовая езда и постоянное ожидание угрозы, сильно угнетали психику. Угроза же таилась везде, на каждом метре пути, потому что кроме засад ещё были мины, и, наезжая на каждую ямку, в глубине души звучала одна и та же мысль: «Хоть бы пронесло». От постоянного напряжения многие просто тупели, входя в какое-то депрессивное состояние, от чего теряли бдительность, что часто становилось причиной их гибели. Подрыв был страшнее обстрела, потому что подрывы – это минимум калека. Колесо на КАМАЗе находится под сидением, и при взрыве, даже если осколки не причинят вреда, сиденье бьет по заднице так, что позвоночник ломается, а внутренности отрываются. Одного пацана «духи» на «зелёнке» вычислили – подорвался на фугасе. Кабина отлетела метров на пятьдесят. Когда подошли к ней, то в кабине нашли много «афошек» (афганских денег), а паренёк весь целый был, ни одной царапины, только словно «жидкий». Все кости были раздроблены. Похоже, у «духов» денег занимал, а денег или товара не отдал. Жадность сгубила. У «духов» правила строгие: сказал – сделал, не сделал – пуля.

Лучшей машиной в этом деле оказался КрАЗ. Он своими «лаптями», наезжая на «противопехотки», гасил ими взрыв, а на фугасе у него просто отлетали в сторону колёса. Был у него знакомый водитель из "военторга". Тот на своём КрАЗе трижды подрывался, из них два раза на фугасе. Правда, последний раз КрАЗ всё-таки развалился. А он ничего, немного контузило…

Однажды они стояли на Чаре, потому что шлагбаум закрыли. Один паренёк решил посмотреть, почему стоим. Он был «пристёгнутым» с Лошкарёвки, так прозвали кишлак Лашкаргах, поэтому не знал, как его зовут. Въехал на высотку, а там фугас «духи» на БМПешку поставили. БМП в этот раз в другое место направили, зато этот бедолага «нашёл» фугас. Морду УРАЛу разворотило хорошо, колесо метров на сто улетело. Пацану половину ляжки оторвало. Кровь шпарит, артерию в паху порвало. Вытащили его из машины, а жгут наложить не удавалось. Жгут не доставал до места, где можно было перетянуть. Ребята зажимали артерию пальцем. Побежали за носилками. На этой жаре мясо на глазах обвяливалось и чернело. Мерзко пахло гарью, кровью и горелым мясом. Паренёк был без сознания. Прилетел вертолёт, прибежали санитары, поставили зажим, сделали пару уколов и, забрав пострадавшего, улетели.

Когда начался вывод войск с юга, войска уходили, оставляя гарнизоны перепуганным и растерянным афганцам. Они тут же сдались талибам. А он покидал эту страну с непонятным чувством грусти. Хотелось домой и хотелось на марш. Почему так было, он не мог объяснить, наверное, привык. Вместе с войсками на родину возвращалась эта новая, ранее неведомая смесь войны и торговли. Вскоре она бурно расцветёт на просторах бывшего Союза. Сейчас, когда они пересекли границу, наконец, почувствовали какое-то облегчение, это постоянное напряжение начало проходить. То, что будут показывать потом, в феврале, совсем не походило на их реальность. Разодранные и покорёженные автомобили тащили на себе мёртвых своих собратьев. Картина была удручающей.

6.

Старик почувствовал сухость во рту и закончил рассказ. Он попросил воды и, выпив кружку, отправил всех спать.

– Дедушка, – спросила любопытная Настя, – а что такое «убивать»?

– Это, когда у человека отнимают жизнь, и человек перестает дышать, смотреть, ходить. Он умирает.

– Как будто засыпает?

– Да, наверно, только навсегда. Тот, кто умер, никогда не просыпается. Все умирают, но когда придёт их время. Как Нина…

– А когда приходит время?

– Об этом знает только Бог. Он даёт нам жизнь, он же её и примет к себе, когда время придёт. И никто не вправе забирать её раньше.

– Деда, а зачем же люди тогда убивают?

Старик задумался. Как он мог объяснить этой маленькой девочке, что причин для убийства множество. Любовь, ревность, ненависть, месть, жадность, корысть, гордыня, жажда власти, просто дурость… Причин много, но оправдания им нет. Все эти, не обузданные страсти, и есть величайшие грехи, с которыми должно бороться, а они, наоборот, поощрялись и лелеялись людьми, пока не обретали высшей степени своего проявления – убийства. Как рассказать об этом ребёнку, и, вдруг, неожиданного для самого себя, он произнес:

– Они не ведают, что творят.

7.

Дожди сменились градом, град снегом. Сейчас, когда интенсивность солнечных лучей была минимальной, снаружи можно было работать. В полдень старик со старшими мальчиками ходили расчищать снег. Рубили топорами и отбрасывали вниз куски спрессованного снега. По скользкой корке они скатывался далеко вниз. Делать эту работу было необходимо для того, чтобы нарастающий слой снега не провалил крышу. Единственное, что доставляло неудобство в работе, это гололёд, поэтому работа шла не быстро. К окончанию работ установилась ясная безветренная погода. Снег больше не падал, а корка, образующаяся при дневном таянии, стала достаточно прочной, чтобы удержать сани. Старик принял решение идти за дровами. Он знал, что этот период не долгий. Приближался период зимнего солнцестояния, после которого погода начнёт обратный отсчёт.

У них были тёмные очки, но не слишком тёмные для зимы, для того, чтобы защитить от бликов отражённых от снега лучей. Но надо было идти, и они пошли. В каждый "шлёпанец" он завернул по два шурупа, что несколько предохраняло от скольжения. За время скитаний он научился собирать и хранить массу полезных вещей, которым всегда находилось применение в нужный момент. Но при этом он никогда не перегружал себя лишним. Сани представляли собой две жерди с металлическими пластинами снизу и соединенными между собой крышкой от ящика. Спереди к жердям привязали верёвку. Запаса еды не брали, обернуться надо было за день. Времени на отдых и принятие пищи не было. Прихватили с собой ремни и ещё одну верёвку.

Вышли затемно, чтобы к полудню быть на месте. Ребята сначала баловались, попеременно везя друг друга на санях, а затем заметили, что старику довольно трудно идти по льду, и усадили его на сани. В общем, до места они добрались раньше планируемого времени, хотя и уклонились немного от маршрута в темноте. Брёвна, сантиметров двадцать толщиной, торчали из снега метра на два.

«Молодцы, – подумал старик, глядя на парней. – Всё сделали правильно, хотя я этому их не учил. Умнеют, становятся самостоятельными».

Старик принялся рубить дерево, ребята же пытались откопать брёвна. Старик остановил их. Времени было мало, чтобы тратить время на эту трудоёмкую работу. Срубленные брёвна сложили на сани и связали ремнями. Только солнце перевалило за полдень, они тронулись в путь. Хлипкое их сооружение скрипело под грузом, и они с трудом тащили его. Парни тянули спереди, а он толкал сзади. Старались двигаться верхом, чтобы было меньше спусков и подъёмов. Половину пути одолели за два часа. Дальше дорога ухудшилась. Глубокие овраги заполнились льдом, образовавшим торосы. Полозья скрипели и сползали вниз. Приходилось упираться сбоку, чтобы не дать им скатиться вниз или опрокинуться. Через час они выбились из сил, пройдя значительно меньший путь, чем рассчитывали. Впереди был последний перевал, дальше холмы становились пологими, и катить сани будет намного легче. Начинало холодать. Немного отдохнув, они снова тронулись в путь. Преодолели подъём и начали спускаться в ложбину. Оставалось подняться наверх, и там начиналась ровная местность. В самом низу сани наехали на торос, и пластины полозьев повисли в воздухе. Сани начали медленно сползать вниз. Старик изо всех сил упёрся в брёвна, стараясь не дать им сползать. Ребята изо всех сил тянули верёвку, стремясь перетащить сани через торос. Внезапно ремешки на шлёпках старика лопнули и, потеряв равновесие, он полетел вниз. Вместе с ним поползли вниз и сани. Ребята изо всех сил стремились удержать их, но те, медленно разворачиваясь, сползали вниз. И они отпустили веревку. Догоняя старика, сани устремились вниз. Сани катились к подножью, а ребята с замиранием сердца смотрели на них сверху. Видимо, что-то попало под полозья саней. Они резко изменили направление скольжения, опрокинулись и, кувыркаясь, пронеслись в полуметре от старика. У подножья они остановились, и старик, скатившись, врезался в них. Кровь текла по его лицу, руки, плечи и рёбра болели. Было больно дышать. Как ни странно, но сани были целы, и даже брёвна не рассыпались. Спустились Каха и Юсуп. Они были напуганы и растеряны, но, когда увидели, что старик жив, облегчённо вздохнули. Старик попытался подняться, но не смог. Боль в рёбрах была нестерпимой. Он застонал, ребята бросились к нему, но он остановил их жестом. Если до темна они не доберутся до дома, то могут замёрзнуть, а потому не до сантиментов, надо было делать дело. Отвязали брёвна, чтобы по одному поднять наверх, ведь всё вместе они бы затащить туда не смогли бы. Очень пригодились верёвки. Парни вырубили несколько ступеней и, привязав бренно, подтягивали его вверх. Затем Юсуп держал бревно, а Каха с концом веревки лез на верхнюю ступень и натягивал верёвку, потом к нему поднимался Юсуп, и они тянули бревно вместе.

Одно за другим брёвна оказались наверху. Лежащий без движения старик начал замерзать. Они подняли его и положили на сани, растерли руки и ноги. Кровь медленно разливалась по жилам, и старику стало теплее. Начинало темнеть, когда, уложив брёвна, парни положили старика сверху и накрыли его своими куртками. Ребята уцепились за верёвку и потащили сани, что есть сил. Но, как бы быстро они не шли, темнота быстро сгущалась, и становилось холодно. От их тел валил пар, но пальцы рук мерзли и начинали деревенеть. Они тянули сани, поочередно тряся кистями, пытаясь тем самым их отогреть. Согревшийся было старик, снова стал мёрзнуть, от холода ломило руки и ноги. «Пока ломит, значит, ещё не отморозил», – думал старик и терпел боль. Наконец, впереди засветился огонёк. Это дети зажгли лампу, хотя он им об этом не сказал. И он был рад, что они проявили самовольство. Через двадцать минут они были дома. Его аккуратно сняли с саней и занесли в землянку. Здесь было теплее, чем за дверью, по крайней мере, положительная температура. Невзирая на то, что окончательно замёрзли, парни закрепили сани, чтобы они случайно не скатились. Только после этого оба зашли внутрь землянки.

Старик видел, что одним растиранием уже не обойтись, и приказал затопить печь. Сейчас им всем нужен был горячий ужин, и он решил отварить картофель. Парням выделили по большой картофелине, остальным по маленькой. Гриша аккуратно сложил костёр, и через пять минут котелок уже висел над огнём. В землянке теплело. Свет от пламени слабо освещал землянку и создавал обстановку домашнего уюта. Девчата растерли Юсупа и Каху, и они уже радостно болтали, делясь впечатлениями о походе. Когда картошка сварилась, героям вручили по большой картофелине и налили в кружку горячий картофельный отвар. Старику картошку помяли в бульон, и Марина покормила его с ложки. Горячая гуща согревала внутренности и, разомлев, старик задремал. Проснулся он, когда уже было светло. За столом сидел Каха и резал свёклу кубиками. Делал он это размеренно и важно, нарезая кубики как можно мельче.

«Смена растёт, – подумал старик и улыбнулся. Боль стала меньше, но вдох ещё отзывался резкой болью. Он ощупал грудь, нажимая по очереди на рёбра. Два из них явно были сломаны. – Легко отделался. Было бы хуже, если бы сломал ключицу, руку или ногу».

Брёвна заносили в землянку и пилили пилой. Ручка, которую они к ней приделали, была хлипкой, но, тем не менее, за два дня они их перепилили. Если топить каждый день, то хватило бы на две недели, но топить они будут через день, а потому этого запаса должно хватить на месяц. С учётом ранее сделанных запасов, можно растянуть на три месяца.

Через неделю старик уже мог сидеть, а к концу второй поднялся. По этому случаю, он решил сварить рисовую кашу. Конечно, это был жиденький рисовый бульончик, но в меру посолённый, да ещё и в увеличенной порции был истинным праздником желудка. Дети, впервые попробовавшие рис, остались очень довольны. Он и сам любил все блюда из риса, но, к сожалению, запасы его были очень малы. Как всё-таки мало надо для счастья человеку. Немного тепла, немного еды, немного воды, внимания или заботы. И он уже счастлив, если и этого малого не имел. А, может, не всему человеку целиком это надо, а какой-то его части, и когда эта часть его получает то, чего хочет, она радуется, и всему человеческому существу от этого становится чертовски приятно.

8.

Погода начала свой обратный отсчёт, но ветры стали сильнее, а снег гуще. Старик достал свои колодочки и стал подсчитывать. За дверью завывала вьюга, а в землянке было сухо и достаточно тепло, чтобы вода не замерзала. У него была специальная дощечка, на которой Борис каждый день делал черточку мелом. Он добросовестно исполнял эту обязанность, и не было случая, чтобы он забыл это сделать. Когда чёрточек становилось тридцать или тридцать одна, старик доставал из своего ящика маленький блокнот и записывал месяц, который закончился. Затем стирал с дощечки чёрточки, и Боря начинал чертить их заново. Сейчас заканчивался декабрь, и старик пересчитал чёрточки заранее. По его подсчётам через день должен наступить Новый год. Хотелось устроить праздник, ведь их так мало было в их теперешней жизни. Он торжественно объявил о том, что после завтра праздник, и они будут к нему готовиться. Сначала распределили порядок работ и исполнителей, потом регламент самого вечера и, конечно, меню праздничного стола. Сегодня у них была генеральная уборка. Начали с того, что маленькими кисточками от веточек моркови и укропа они начали мести полы. Мусора особого не было, но таков был порядок. Затем потрясли постели, чтобы вытрясти осевшую после уборки пыль. Потом тщательно побрызгали полы. Когда земля впитала брызги, дружно потоптались и ещё раз побрызгали. Проделав всё это в третий раз, они добились того, что полы стали гладкими и без пыли. Теперь пора заняться и «ёлкой». Для этого стол перенесли в угол, ближе к очагу, а посередине установили палку, на которую стали навешивать всякую мелочь, которая имелась у них в ящиках: ножики, мешочки с семенами, стамеску, баночку с шурупами… Когда палка была закреплена и обвешена, старик занялся ужином. Пока руки резали, он обдумывал меню праздничного ужина. Выбор был не богат, но всё же кое-что неординарное они могли сделать. Во-первых, они отварят немного фасоли. Бульон пойдёт на десерт. Затем отварят морковь, свеклу и картошку. Из этого они сделают винегрет. В отвар фасоли добавят отвар от овощей и немного прокипятят с семенами укропа. Потом отварят немного нарезанной картошки и в отваре сварят немного риса и мелко порезанной тыквы, получится что-то вроде киселя. На том и порешили. На следующий день с утра нагрели котелок воды и, сделав из плёнки что-то вроде корыта, мыли голову девушкам. Они одни имели длинные волосы, остальным старик коротко обрезал ножом. Отстоем золы промыли волосы сначала одной, а затем второй девушке. Остатками умылись девочки. Парням удалось лишь протереть тело по пояс. Ещё раз, подогрели воду и промыли волосы девушек начисто, остальные воспользовались остатками воды в той же последовательности. Когда мытьё закончилось, Юсупа отправили наколоть льда, остальные занялись другими делами. Каха рубил полено на узкие плашки, а Лёша и Борис ножами нарезали из них тонкие лучины, которые Гриша аккуратно складывал возле стола. Вечером он зажжёт их от костра, и будет поддерживать праздничное освещение.

Наконец, наступил долгожданный вечер. Как только стало темно, старик приступил к приготовлению пищи. От костра было тепло и светло. Блики костра придавали торжественность всему происходящему. Было уютно и покойно. Малыши, привыкшие в это время засыпать, задремали на своих лежанках. Старшие молча наблюдали за процессом, изредка подавая или убирая ингредиенты и посуду. Когда все приготовления были завершены, старик объявил о начале Нового года. Бульон был разлит по маленьким плошкам из высушенной тыквы (Старик использовал для этого недозревшие маленькие плоды. Ребята вырезали сердцевину, и получалась посуда, не долговечная, но всё же посуда). Чуть дрожащим от волнения и эмоций голосом старик произнёс тост:

– Пусть Новый год принесёт нам удачу, так же, как год уходящий. Да поможет нам Бог не сбиться с пути. И дай нам Бог силы по нему пройти. Ура!

–Ура! – заорали ребята и дружно опустошили плошки.

Первым блюдом был винегрет. С ним расправились быстро. По окончании первой перестановки старик затянул песню. Все дружно подхватили. Когда все известные куплеты допели, старик разлил остатки отвара по плошкам и поставил на стол картофель.

– Дай Бог нам в Новом году найти Страну обетованную, – произнёс он.

– Ура! – опять обрадовались дети, не задумываясь о смысле сказанного.

Настало время действовать Грише. Он зажёг первую лучину, и старик объявил о начале танцев. Начали с хоровода. Они ходили вокруг разукрашенной палки и пели «В лесу родилась ёлочка». Они часто спрашивали его, что такое "лес" и "ёлка", но он никак не мог объяснить им этого, не имея реальных объектов. Однажды он показывал им группу высохших стволов, объясняя им, что это были когда-то деревья, а когда их много, так много, что не видно конца – это "лес". А вот, что такое "ёлка", он объяснить никак не мог. Так и орали они эту песенку, понимая в ней лишь, что такое «зелёная». Пропев пару раз песенку, перешли к танцам. Старик изображал игру на гитаре, ему помогал Гриша, а Лёша колотил по котелку, поддерживая ритм. Молодежь с удовольствием вытанцовывала, а девчата прыгали рядом и пытались напевать. Было очень весело, но лучины заканчивались, и старик позвал всех к столу. Он поставил на стол кисель, и все принялись его смаковать. От тыквы он имел сладковатый вкус и был подходящим завершением праздничного ужина. Последняя лучина была зажжена, и все стали укладываться спать.

– Дедушка, расскажи нам про то, как люди жили раньше хорошо, – попросила Настя.

– Хорошо, слушайте, – с грустной улыбкой сказал старик и начал свой рассказ.

9.

После службы в армии он возвращался домой полный радостных надежд. Он не был из тех, что рвут на груди тельняшку, вопя на каждом углу о том, как героически кровь проливал вёдрами. А потому и не запивался в хлам, как многие, возвратившиеся «из-за речки». Он просто вернулся, и всё. Отметили в кругу семьи возвращение, и, отдохнув неделю, пошёл устраиваться на работу. Хотя рабочие руки требовались всюду, но найти хорошо оплачиваемую работу было не легко. Ему удалось устроиться на стройку водителем. Но оказалось, что работа вроде бы и денежная, но самосвальчик ему достался такой раздолбанный, что он больше лежал под ним, чем сидел в кабине. Везде существовала своего рода «дедовщина», новые машины доставались «старикам», машины похуже опытным, но ещё не заматерелым водителям, а всё остальное старьё вручали молодёжи. И тут нахрапистые и нагловатые успевали перехватить лучшее. Он не отличался напористостью, а потому и получил "рыдван". Промаявшись, месяц и получив втрое меньше обещанного, он решил встать на ремонт и привести автомобиль в порядок. Иначе к зиме, рассуждал он, его вообще невозможно будет завести. Рембаза была отличной, и, получив наряд, он приступил к разборке. Разбирал поочерёдно все агрегаты и вникал в суть всего. Спокойный и вроде бы застенчивый, он дотошно доводил дело до конца, замучив всех слесарей и инженеров. Он так им надоел, что они убегали от него, едва завидев. Его ругали и угрожали увольнением, если он срочно не закончит ремонт, но он не забирал ни один агрегат, пока последний винтик не будет установлен в нужное место. Наконец автомобиль был собран, лишь аккумулятор требовал замены, но начальство не хотело выдавать новый. Пришлось «дать на лапу». Честный по натуре, он никак не мог решиться на это. Ему казалось, что все люди честные, и он обидит их своим предложением. И только через посредничество одного ушлого водилы он всё-таки аккумулятор получил. Зарплата, правда, вышла мизерная, зато теперь он был готов, как говорится, "к труду и обороне". Наряды, конечно, ему давали паршивые, но заработок стал достойным.

Едва личная жизнь стала налаживаться, как жизнь в стране начала меняться, не заметно на первый взгляд, но отчётливо, если приглядеться. Уходили в никуда понятия чести, справедливости и любви, их место начало занимать стремление к наживе, к материальному благополучию. Честный труд утрачивал почёт и уважение, а на первый план выходило умение достать, крутиться и иметь связи. И чем меньше товаров оставалось на прилавке, тем больше их появлялось под ним. Чем больше становилось дефицита, тем большее уважение оказывалось кручёным и изворотливым. Выработался первый парадокс социализма: в магазине ничего нет, а у всех (ну, у многих) всё есть. Болезненное состояние души родителей передавалось детям. Уже девчата встречали парня по одёжке, им в принципе было плевать, какой у него ум, а, точнее, нравственные качества. Лишь бы он умел «делать деньги». А потому, как бы он ни напрягался, его заработка не хватало на то, чтобы шиковать. Как и любой молодой человек, он искал общения с прекрасной половиной, но почему-то робел при этом. А поэтому с женщинами ему не везло. Не богатый, не вёрткий и не наглый, он не пользовался успехом у женщин. То, что он не увлекался спиртным, не имело особого значения, потому что в юности никто не предаёт этому особого значения. Юность сопровождается вечеринками, танцами, пикниками и прочим, что не имеет отношения к серьёзной семейной жизни. Невнимание со стороны женского пола постепенно начало вырабатывать в нём синдром неполноценности, который сыграл с ним нехорошую шутку. Однажды его позвали на вечеринку по поводу какого-то праздника. В шумной компании гостей он выделялся не модной одеждой, и от этого почувствовал себя неловко. Его зарплата не очень позволяла идти в ногу с модой и покупать дорогие вещи. Девчата строили конкретные планы на кавалеров, и на несколько попыток пригласить их на танец, отвечали ему отказом. Настроение у него совсем упало, и он присел на своё место за столом и начал подливать себе спиртного. Вдруг рядом с ним приземлилась одна молодая особа.

– Что пьёшь в одну харю? – весело спросила она и, протянув свою рюмку, приказала: – Наливай.

Он налил, они выпили, и как-то, слово за слово, завязался разговор. После ещё нескольких рюмок беседа оживилась, и он пригласил её на танец. Затем ещё и ещё…

Это было началом знакомства. Окрыленной вниманием, он видел в ней чуть ли не богиню, не замечая в ней ни пороков, ни недостатков. Чем ближе она допускала его к себе, тем безумнее становился он. Ему казалось, что она самая красивая, самая нежная, самая лучшая девушка на свете, и всё в ней идеально.

Закончилось всё свадьбой. Молодых приняла у себя тёща, и жизнь потекла в новом качестве. Он работал, тащил в дом деньги. Она заканчивала учебу, должна была стать учителем. Всё, вроде бы, шло хорошо. Через год она окончила институт, он получил однокомнатную квартиру, и ещё через полгода их семья стала ждать пополнения сыном. Беременная Лиля, так звали жену, залегла на диван и до родов не часто с него поднималась. На его робкие замечания о том, что могла бы немного поработать по хозяйству, следовали упрёки в нечуткости и бессердечии. Причём наседали с двух сторон. Тёща чуть ли не переселилась к ним. После родов ничего не изменилось, да и у тёщи пыл остыл. Так он и не заметил, как кухня и убаюкивание ребенка перешли в его обязанности. Ребёнок особо любил покричать по ночам, но почему-то нянчить его приходилось ему. Не выспавшийся, он шёл на работу, а жена благополучно досыпала всё утро до обеда. За полгода он так измотался, что начал худеть. Он и не заметил, как основная работа по дому перешла к нему. Постепенно пришло время отдать ребёнка в садик. Но разговор о работе Лиля как-то ловко уводила в сторону. В конце концов, она всё же отправилась искать работу, даже устраивалась, но каждый раз задерживалась на рабочем месте не долее первой получки. То ездить на работу далеко, то дирекция слишком придирчивая, то ученики её изводили. В конце концов, она снова легла на диван. Уставшего мужа Лиля встречала с работы не горячим ужином, а вечным сборищем подружек. Эти бездельницы курили на кухне да выпивали аперитив. Однажды он сорвался и побил её, не выдержав поведения «благоверной». Тут налетела тёща. Дня два грозовые тучи носились по квартире. В результате было доказано, что он и копейки в дом не принёс, а всё, что они имеют, это её кровное, ею заработанное и ею же отданное им. По факту было так, но куда же девались его заработки? Лиля спускала их в неизвестном направлении буквально за неделю, остальное время они тянули на подножном корме. Но тогда ему казалось, что он, действительно, мало зарабатывает, что он виноват в том, что в доме нет достатка. Тем более, что саму мысль расстаться с Лилей он всякий раз отбрасывал. Эйфория влюбленности прошла, серьёзное чувство не зарождалось. Однако и комплекс неполноценности всё ещё не покидал его. Он боялся остаться один.

Тут подвернулась работа в геологии. Работа вахтовая, но летом был аврал, и работали безвылазно. Заработок увеличился почти вдвое.

Одеждой его стала спецовка, и он почти не пользовался цивильным костюмом. Однако всё равно деньги исчезали бесследно, как вода сквозь песок. Даже самый терпеливый не выдержит. Однажды он потребовал от жены отчёта, но никакого отчёта Лиля давать не собиралась. Тогда он даже пробовал сам распоряжаться деньгами. Но невозможно всё делать самому. Бегание по магазинам тоже требует времени. Начались скандалы, от которых он сильно страдал. Ругань не была свойством его натуры и вызывала в его душе тупое раздражение. Он начал понимать, что нужно принимать какие-то меры, какое-то решение. На смену былой влюбленности приходило раздражение и отчаяние. После каждого скандала следовал визит тёщи и долгие разборки со слезами и стенаниями. Но почему-то, в конце концов, виновником всегда оставался он. Так потянулись годы совместного существования. Однажды он заболел на вахте, и его отправили на базу. Пролежав неделю в больнице, он вернулся домой раньше, чем его ожидали. Ещё на лестнице он услышал громкую музыку из своей квартиры. Неприятное чувство охватило его. Он открыл ключом дверь и вошёл в квартиру. Запах перегара и дыма неприятно ударил в нос. Ребёнок один ползал в комнате. Он открыл дверь на кухню и застал там весёлую компанию пьянющих полуобнажённых мужчин и женщин. Они вальяжно сидели за столом. Вид его настолько был ужасен, что за столом наступило смятение. Все протрезвели и быстро куда-то исчезли. Он молча двинулся на жену. В этот момент он готов был убить её. А она вдруг начала орать, обвиняя его в том, что он не мужик, никудышный неудачник и ещё всякую гадость. Он с размаху ударил её в лицо, и она, снеся со стола посуду, вылетела в коридор. Он схватил её и одной рукой поднял с пола. Дикий ужас был в её глазах, она вся сжалась и стала какой-то жалкой и убогой. Он замахнулся, чтобы снова ударить, но в комнате разревелся ребёнок. Он кинулся к матери и обхватил её ноги. Рука его медленно опустилась. Всё клокотало в нём, и он, повернувшись, вышел из квартиры. Долго бродил по улицам, а затем поймал такси и поехал на базу. По дороге купил водки у того же таксиста. На базе были вахтовые домики. Туда селили командировочных. Сторож знал его и пустил в одну из комнат. За бутылкой водки он изливал старику душу. Почти до утра они просидели, наконец, сон сморил его, и он уснул. Четыре дня он жил в вахтовке, а потом пошёл домой. Там уже оправились от шока и ждали его во всеоружии. Но на этот раз он был непреклонен. Разрушена была вера и унижено достоинство, и он не желал её подле себя. Тёща на этот раз не была так убедительна. Он собрал её вещи, выставил в коридор и сказал, что, если не заберут до завтра, то он их просто выбросит, а сейчас предложил им убраться. Они тихо исчезли, забрав всё. Потом он много работал и вычеркнул бывшую жену из жизни.

Вопрос о разводе как-то не возникал сначала, а потом, через некоторое время, тёща намекнула, что при разводе начнут делить квартиру, и ему, скорее всего, ничего не достанется. Так вопрос о разводе как-то сам по себе растворился.

Время меняет приоритеты, а поэтому и на людей начинаешь смотреть по-другому. Те, кто в молодости были фаворитами, отходили на второй план, а те, которые были в тени, наоборот, становились востребованными. Хлебнув семейной жизни с разбитными парнями, многие женщины обратили взоры на мужчин спокойных, трудолюбивых, которые не выкинут фортель, не побьют по пьянке и не пропьют получку. Им нужна была стабильность в семье. Поэтому в его жизни начали появляться другие женщины, но не было любви. Где-то в глубине души он чувствовал, что все они строят на нём свои планы. Да, они были порядочные, правильные, но чувствовалось, что все они хотят лишь устроить свою жизнь. Да и не понимали они его. Постепенно и неприязнь к жене стала угасать. Эти прощелыги почуяли потепление и потихоньку стали наведываться к нему. Вроде как попросят посидеть с ребёнком, или помочь выбрать вещи. Потом стали приходить постирать, убраться. И как-то так не заметно переселились навсегда. Ничего не просили, и ничего не требовали. Встречали горячим ужином. Постепенно он оттаял, простил и смирился. И всё потекло по-прежнему. Из старых привычек у Лили осталась только привычка курить, всё остальное куда-то исчезло. Она даже устроилась на работу. В общем, всё, как у людей, и он даже проникся к ней симпатией. Медленно и осторожно возвращалось чувство привязанности.

Всё постепенно стало налаживаться, но тут грянула «перестройка». Сначала страна боролась с пьянством и алкоголизмом, а потом всё пошло кувырком. В раз исчезли вклады, потом пошла чехарда с ценами, потом начало лихорадить производство. Деньги успевали обесцениться раньше, чем их получали в кассе. По привычке он продолжал работать, осознавая, что, в конце концов, это станет бесполезным. Одна за другой закрывались великие стройки, и как грибы после дождя появлялись базары. Страну охватила безумная страсть к наживе. Продавали всё и вся. Откуда брались деньги, до сих пор остаётся загадкой, но люди избавлялись от них, сметая с прилавков всё подряд.

Изменить жизнь помог случай. Однажды, возвращаясь, домой, он встретил своего одноклассника. Он не видел его со времён окончания школы. Взяли пива и сели в сквере. Вспомнили былое, расспросили друг друга о настоящем. Приятель предложил ему заняться коммерцией. Даже пообещал помочь взять ссуду. Было страшно брать в долг сумму, составляющую его годовую зарплату, но он рискнул. Двое суток на верхней полке – и они прибыли в Москву. В Лужниках кипела непривычная жизнь, но друг его чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Они пошли по рядам, вооружившись большими клетчатыми сумками. Он доверился другу и лишь дублировал его выбор, кладя в свои сумки то же, что тот клал в свои. Как они ехали назад, лучше не вспоминать. Вагон напоминал плотно утрамбованный склад, где между вещами были втиснуты и люди. Первый выход на рынок вызвал неприятное чувство стыда, но постепенно оно стало проходить. И он уже смело предлагал свой товар. Дела пошли, иной раз он зарабатывал за день больше, чем за месяц на работе, а долг его гас вместе с обесцениванием денег. Тюки, вагоны, базары стали привычной средой обитания. Но эйфория не могла продолжаться долго. В стране буйным цветом рос бандитизм, а человеческая жизнь обесценивалась. Появились рэкетиры, дань, «счётчики». Бритоголовые мерзавцы постепенно становились героями нашего времени. Однажды они в очередной раз возвращались из Москвы. Поезд шёл по степям Казахстана, когда его стала догонять группа всадников. «Вот, чингачгуки!» – подумал он тогда с ухмылкой, наблюдая за ними. Но поезд вдруг начал сбавлять ход и остановился на каком-то разъезде. А «чингачгуки» с визгом и руганью ворвались в вагоны. Вооружённые обрезами и ружьями, они, стрельнув для острастки вверх, начали выбрасывать баулы в выбитое окно. Грабители методично выворачивали карманы пассажиров, забирая все ценности. Двое пассажиров попытались оказать сопротивление. У них оказался обрез. Началась стрельба. Одного ранили в ногу. Бандитам такой поворот событий был не по душе, и они ретировались. Поезд снова начал движение. Раненому парню наложили жгут и промыли рану. Через полчаса появилась милиция. Начали допрашивать свидетелей. Паренька ссадили на ближайшей станции, а его товарищ отправился с баулами дальше. Ему как-то удалось замять дело с обрезом. А они с другом продолжили путь уже налегке, без баулов и без денег. Потом он снова начал «подниматься», даже Лиля встала на рынке, почуяв прибыльность лоточной торговли. Он подвозил, она продавала, вроде всё шло хорошо. Но быстрые деньги быстро развращают, и эта чаша не миновала их семью. Лиля вновь начала прикладываться к бутылке, появились друзья-подруги. Вновь возобновились вечеринки. И бизнес начал давать сбои. Снова начались скандалы, которые переросли бы в разрыв, если бы не изменившаяся обстановка в стране. Кроме разнуздавшейся преступности, активизировались националисты, террористы и прочая шваль. Шёл передел власти и собственности. По существу, официально дискриминации, конечно, не было, но в повседневной жизни это проявлялось повсеместно. Конечно, можно было сделать вид, что всё спокойно и продолжать жить, робко отстаивая свои права. Но кто гарантировал вам то, что в один прекрасный день вам не проломят голову, не убьют детей, не сожгут жилище? Они продали всё и поехали на историческую родину. Денег хватило только на то, чтобы купить домик в деревне. Это была небольшая хибара с печным отоплением и удобствами на улице. Началась новая, доселе не очень знакомая жизнь, точнее – борьба за выживание. Работы не было, колхозы стремительно разорялись, а имущество разворовывалось. Пьянство было поголовным, и он, не склонный к ней, стал изгоем в этом обществе. Однако он продолжал искать и, в конце концов, нашёл работу водителя. Хозяин занимался коммерцией, и часто ездил в Москву. Заработок был мизерным, но сводить концы с концами было можно, так и перезимовали. Постепенно жизнь начала приобретать какую-то устойчивость. Он перешёл на другую работу, на железную дорогу. И заработок был больше и вроде бы дома. Поддержку давал огород. Постепенно собрал небольшую сумму и вновь взялся за торговлю. Но как только начали появляться деньги, стали появляться и потребности. Лиля вдруг начала требовать то одно, то другое, то третье, растранжиривая не очень богатые запасы. Кроме того, возобновились выпивки. И чем больше он стремился повысить материальный достаток, тем загульнее становилась жена. После очередной попойки начинался скандал. Она обвиняла его в том, что он неудачник, и всю жизнь ей испортил. Появились какие-то подозрительные друзья. В конце концов, скандалы утратили своё действие, и женщина пустилась в загул. Был развод, делёж имущества, и снова он остался "у разбитого корыта", почти без денег и без жилья. Зато был свободен. Свободен и волен, распоряжаться своей судьбой. Сняв небольшой домик, он начал жить один, как это ни покажется странным на первый взгляд, но он не мог найти себе спутницу жизни. Резко менялись нравственные приоритеты. Теперь человек оценивался лишь кошельком или силой, всё остальные его качества в расчет не брались. Алчность стала движущей силой общества. Эта алчность очень сильно воздействовала на женский пол. Нет, конечно, они не вымогали денег, но возник какой-то материальный барьер, планка, по которой оценивался объект вожделения, и эта планка оставляла ему женщин простых, даже слишком простых, чтобы питать к ним какие-то сильные чувства. Все хотели разбогатеть на халяву, правда, хитрые и коварные знали, как это делать, а глупые и ленивые надеялись, что кто-то им эти деньги заработает. Он же не принимал душой ни хитрость и коварство, ни стремление к халяве, честный же труд не приносил большого достатка. Поэтому он отбросил мысли о женитьбе и занялся трудом.

10.

Вспоминая свою жизнь, старик задавал себе вопрос: "А когда же я жил счастливо?" И не мог найти ответа. Вся жизнь его заключалась лишь в добыче денег, которых никогда не хватало. Он не испытывал радости от работы, от семьи, не имел единомышленников и настоящих друзей. Это была пустая возня. Какое-то тупое зарабатывание денег, которые тут же куда-то уходили. Присматриваясь к событиям в стране, он всё более и более убеждался, что путь этот опасен и кончится печально. Человечество уже давно перешагнуло грань, когда оно боролось за существование. Трудно вспомнить, когда мы перешли грань разумной достаточности потребления. Труд начал утрачивать практический смысл, реальную нужность, а стал способом «делания денег». Деньги стали единственным богом, которому поклонялись. Количество труда, который непосредственно необходим для обеспечения жизнедеятельности, резко сокращалось, а труд, удовлетворяющий всевозможные страсти, неуклонно разрастался. Огромный выбор продукции, по-существу, не нужной, но соблазнительной, принуждал искать средства на её приобретение и содержание. Потребитель, обретя имущество, постепенно начинал работать на него. Он работал, чтобы оплатить стоянку любимого авто, его ремонт и заправку, содержание дома, той дорогой престижной техники, которую он притащил в своё жилище. И стоило ему остановиться, как денег переставало хватать на что-либо из этого имущества. Страх потерять нажитое гнал его вновь и вновь зарабатывать деньги. Человек потерял радость жизни, превратившись в робота, работающего на чётко обозначенные социальные приоритеты. Человечество постепенно превращалось в раба собственных вещей. Чем больше становилось имущества, и чем дороже оно было, тем больше средств требовалось на его содержание. И люди всеми способами искали средства, чтобы приобрести и содержать эти машины, телевизоры, телефоны, интернеты… Бесконечный и бессмысленный бег за соблазнительной морковкой, которую, словно перед ослиной мордой, сами себе и подвесили.

Производство всех этих вещей всё наращивалось и наращивалось, подхлёстываемое безудержным спросом на всё новые и новые «блага цивилизации». Вся мощь технического прогресса обрушилась на мир, выколачивая из него деньги. Нефть, газ, руда, лес, животные, рыбы, человек, да и сама земля, всё уничтожалось ради одной цели – сделать деньги и пошло их растранжирить. И, чем извращеннее одни тратили деньги, тем больше другие хотели им подражать.

Он начал понимать, что когда-то это дойдёт до абсурда, заклинит. Вся эта гонка приведёт в тупик, или гонщики растратят силы. Но разве мог он объяснить обезумевшим от этой гонки, что они ведут себя к гибели? Кто бы его слушал, ничтожного муравья? Да и сам он не мог выпрыгнуть из этой упряжки. А мог ли кто-либо не только заявить об этом, а, действительно, отказаться от материальных благ в пользу погибающей природы? Да, бегало много «зелёных» и прочих борцов и защитников природы. Но, защищая её на словах, они продолжали при этом жить в городах, ездить на автомобилях, есть колбасу и смотреть телевизор. Они не пошли пахать землю сохой, а стремились устроиться в офисе, где тепло и уютно. В такие минуты они забывали, что тепло и уют загрязняют атмосферу и засоряют землю.

Невозможно даже представить, что будет с человечеством, если оно остановится в этой безумной гонке, ведь если остановить половину производств, миллионы жителей планеты останутся без средств к существованию. Никто такого себе не желал, а потому каждый продолжал гонку за наживой, кляня при этом олигархов и завидуя ближним. Лишь когда вся картина бытия была им осознана, он начал понимать величину религиозного подвига, когда человек отказывался от материальных благ. Он начал понимать смысл заповедей, однажды данных нам Богом, но так и не исполненных нами. Он начал понимать, что путь, которым идёт человечество, ведёт его к апокалипсису и гибели. И не боги погубят его, не инопланетяне, а собственные необузданные страсти.

11.

Дни становились длиннее, и постепенно снег перешёл в град, а затем в дождь. Теперь они ждали окончания осадков. Вода покрывала не успевший растаять лёд и быстро поднималась. Подъём этот беспокоил старика. Если он неправильно рассчитал место стоянки, то она может подняться и затопить их жилище, а это равносильно катастрофе. Мокрые, они просто замёрзнут и погибнут. Шум дождя периодически нарушали взрывы лопнувшего льда. Сдавливаемый водой, он ломался, и огромные льдины, как белые огромные рыбы, с шумом и треском выпрыгивали на поверхность. Опора, поддерживавшая крышу, начавшая подозрительно потрескивать, теперь не вызывала тревоги. Лёд постепенно сходил, облегчая кровлю. Земля покрылась скользкой коркой смоченного водой льда, и выйти наружу было просто опасно. Даже просто стоять на поверхности было невозможно. Воду они добывали, выставляя под дождь котелок, привязанный к палке. По его расчётам, дней через пятнадцать дожди должны прекратиться, и установится солнечная погода, тогда начнётся напряженная работа. Пока будет спадать вода, и земля немного просохнет, им надо будет снять слой земли с кровли и разобрать её. Прикрепить к осям жерди и установить на них ящики. На них закрепить кровлю, плёнку и прочее обиходное имущество и, как только земля просохнет на столько, что колёса не будут проваливаться, они тронутся в путь. За год они проходили примерно триста-четыреста километров, значит, в этом году они выйдут к Иртышу. Там они пойдут вверх по течению, где найдут Страну – землю, не тронутую всемирной катастрофой, где растёт трава, землю, которая приходила ему в видениях. И он, старик, должен успеть довести их до этой земли, чтобы они продолжили человеческий род. Он верил в это, и вера давала ему силы и поднимала в путь. И было удивительно, где этот семидесятилетний старик находил в себе силы преодолевать все тяготы и лишения. Скудная еда и холод, от которого любой крепыш должен был умереть, жара, от которой выгорело всё кругом, не свалили его. Каждый день он поднимался, долго растирая одеревеневшие от ночного холода ноги, и шёл исполнять свою работу. Сегодня он ещё раз решил провести ревизию своего хозяйства. Надо было точно знать запасы продовольствия и распределить их на три группы. На повседневные нужды, на дорогу и на время до нового урожая. Лёгким это кажется на первый взгляд, на самом же деле продукты должны быть распределены так, чтобы сушёные и лёгкие остались на потом, а сырые и тяжёлые были съедены на начальном этапе. В путь они должны взять самое необходимое, столько, сколько смогут тащить. Идти придётся две недели, долгих и трудных триста километров.

Вода между тем подымалась, и подступала к порогу, её уже можно было потрогать рукой с порога. Льдины проплывали мимо их землянки, периодически ударяясь в обводной бруствер. Он приказал рыть посредине, откидывая землю к стене. Таким образом, им удалось поднять полы на полметра. Опору они окопали и теперь полы представляли собой два острова разделённые траншеями. Если вода проникнет внутрь, то была угроза подтопления опоры и обрушения кровли. Но ничем в этом случае они помочь себе не могли. Оставалось ждать и надеяться.

Дожди начали слабеть, но вода неуклонно прибывала. Поднималась она уже медленно, но прибывала. Проплывающие льдины загоняли её за порог, и она струйками стекала на пол. Прикрепили жерди к осям и поставили ящики на колёса, приподняв ещё на двадцать сантиметров. По расчетам оставалось дней пять до конца дождей, но погода не менялась. К обеду вода перевалила порог и начала заполнять траншеи. Через полчаса они уже сидели на ящиках окружённые водой. Свободного пространства оставалось сантиметров тридцать впереди ящиков, и всё, что им оставалось, это сидеть и ждать. Прошли сутки, затем другие. От вынужденного безделья дни и ночи тянулись невыносимо долго. Хотелось размяться, пройтись, но они могли лишь сидеть или лежать. Земля неуклонно пропитывалась влагой и становилась мягкой. Надо было что-то предпринимать или они погибнут под рухнувшей крышей. Старик засучил штанины и стал пробираться к двери. Холодная вода обжигала ноги. Он открыл дверь и выглянул наружу. Дождь стал слабее, но не это заботило его. Он осматривал землю. К радости его последний лёд сошёл, и на землю можно было наступать смело. Он вернулся на место, вытер ноги и залез под одеяло. Согревшись, старик сел и рассказал свой замысел детям. Они будут снимать грунт с крыши. Сначала они снимут землю с противоположной от них стороны, а затем, если потребуется, и ту, что над ними, чтобы максимально облегчить конструкцию. Работать они начнут прямо сейчас. Сначала он и Лёша, а потом Каха и Юсуп. Он разделся до гола и приказал сделать тоже Алексею. Сушить одежду было негде, а мокрая она была бесполезной. Воздух был прохладным, и моросящий дождь колол спину. Земля ещё не взяла солнечного тепла, и ноги ощущали её холод. Старик работал кайлом, Лёша откидывал грунт в воду. Проработав с полчаса, они окончательно замёрзли. Весь грунт не снимали, оставляя часть, для того, чтобы защитить землянку от непогоды. Они вернулись в землянку, тщательно обтёрлись и легли на ящики. Каха и Юсуп отправились наружу. Девушки растёрли их сухими тряпками и укрыли одеялами. Они сделали две вылазки, закончив работы к закату, когда воздух начал быстро остывать. Ещё три дня они потратили на эту работу, очистив всю крышу, но дождь не унимался, то, усиливаясь, то, ослабевая. Вода поднялась ещё на пять сантиметров. Насыпь их начала раскисать, и перемещались они уже только по ящикам. От воды в землянке стало холодно и сыро. На беду начала течь кровля, размытая дождём, правда с противоположной от них стороны. Наступила очередная ночь. Они улеглись спать, но сна не было ни у кого. Они уже три дня только и делали, что лежали или спали.

– Дедушка, расскажи что-нибудь, – попросила Настя.

И он начал рассказывать им, как он разводил кур, уток, свиней и доил корову, как косил сено.

–Деда, а куры это животные? – спросила Мила.

– Нет, куры это птицы. У птиц вместо шерсти перья, а вместо рук – крылья.

– А как же они без рук кушают?

– спросила Ира

.

– Птицы клюют, у них клюв. Они им хватают зёрна и глотают. Они едят зёрна, а свеклу не едят. Животные суют морду в чашку и едят, у них рот большой и едят они много.

–

А как же они работают без рук? – спросил Алексей.

– Они не работают, им это не дано. Творить дано лишь человеку, только он может работать.

– Но, если они только едят, зачем же ты их держал у себя дома? Они всю еду у тебя съедали?

– Мы их убивали и ели, а куры давали нам яйца, и мы их ели. А корова давала молоко, и мы его пили. Это была наша еда.

– А что такое убивать? – спросила Ира. – Вы раньше всех убивали?

– Мы убивали всех и, в конце концов, всех убили, но лучше тебе этого не знать, милое дитя. Дай Бог, чтобы ты этого не знала никогда, – сказал старик, и снова мысли возвращали его к тем событиям, которые стали началом конца.

Чеченский конфликт вроде примяли, вроде бы и страна развивалась, но что-то было фальшивое в браваде официальных СМИ. Как-то не стыковался рост благосостояния с реальной жизнью. Отсюда, из самой глубины глубинки это было особенно заметно. Власть постепенно подминала под себя всю экономику страны. Постепенно все сферы деятельности монополизировались и становились под контроль маленькой кучки власть имущих. Честность, справедливость, доброта не давали дохода, а потому отбрасывались напрочь. Они ушли с экранов телевизоров, на сцену вышли новые герои – бандиты, дельцы и проститутки. Сюжеты фильмов утратили всякий нравственный смысл, который подменили сцены убийств и разврата. Лихие парни виртуозно проламывали черепа, жрали водку и мяли проституток в постели. Создавался новый фетиш сладкой жизни, когда всё достигается грубой силой и воровством. И молодежь жадно впитывала в себя эту новую мораль, чтобы потом, подражая героям боевиков, строить свою жизнь. Алчность, разврат и жестокость прочно вошли в нашу жизнь. Сколько бы не боролась власть с преступностью, она распространялась, как ржа. Честный труд был настолько принижен, что начал утрачивать смысл. И молодые люди не хотели работать. Они хотели жить «в кайф» и брать всё сразу и много. Дорогие машины носились мимо убогих деревень, вызывая в душах у кого зависть, у кого ненависть, и это раздражение изливалось на близких или топилось в водке. Это были два мира, тихий и убогий и шикарный и стремительный, и эти два мира, сосуществуя рядом, ненавидели друг друга. Подливали масла в огонь иноплеменные дельцы, промышляющие всевозможными аферами. Их наглые рожи и хамское поведение вызывало не просто раздражение, а ярость, и полунищему народу уже не было дела до дружбы народов.

Размышления старика прервал угрожающий треск. Брёвна, подпирающие потолок, сползли в сторону, и кровля начала прогибаться в середине. С треском и хрустом она прогибалась всё ниже, пока не начали падать углы. Он крикнул детям, чтобы падали под ящики, и сам шлёпнулся в грязь. Перекрытия обрушивались то возле них, то в противоположном углу. Комки грязи падали на них, ударяя по спинам, ногам, головам, брызги холодной воды обливали их. Наконец, всё прекратилось. Старик осторожно поднялся. Грязь сползала с его одежды, было темно и холодно. Он ощупывал перекрытия, пытаясь определить оставшееся пространство. Заднюю тележку привалило, но выход уцелел, и, главное, уцелела бесценная плёнка. Он приказал детям взять её и укрыться. Они влезли на ящики и укрылись плёнкой. Струйки воды и грязи лились теперь на пленку, одежда и постель были все в грязи. Дети прижались друг к другу, пытаясь согреться. Так они встретили рассвет. Теперь можно было осмотреться, но ничего хорошего осмотр не дал: дождь продолжался, вода прибывала, а кровля превратилась в беспорядочное нагромождение жердей и брёвен. Было необычно светло. Солнце начало прогревать воздух, и они вскоре перестали дрожать от озноба. Одежда просохла, и они принялись тереть её, чтобы очистить от грязи. С постелью дело обстояло сложнее. На очистку ушёл весь день. Коротая время в окружении воды, старик вновь предался воспоминаниям.

Глава 2.

1.

Ханс проснулся поздно. Так просыпался он уже неделю. Каждый день начинался примерно одинаково: холодное пиво и сигарета. Утолив жажду, он поднялся и направился к холодильнику, но ничего пригодного к моментальному потреблению там не обнаружил. Все запасы в нём истощились, потому что, не забывая поесть, он забывал пополнить запасы провианта. Порывшись на полках, он нашел пачку «быстрой» лапши. Выходить на улицу было лень и, поворчав, Ханс поставил воду на плиту. Пожевав лапши, он включил телевизор и принялся переключать каналы пультом. Наконец, нашёл новости и уселся на диван. Вяло, смотря на экран, он оживился только тогда, когда началась хроника происшествий. Жизнерадостный репортёр вёл репортаж с места событий. Два араба были убиты в результате нападения скинхедов. Это всё, что хотелось услышать Хансу, и ко всему остальному он утратил интерес. Краем уха он слушал прогноз погоды. Говорили о приближающемся шторме, но он уже вспоминал события минувшей ночи.

Папаша его занимался торговлей цветами и был довольно солидным бизнесменом. Он мог обеспечить безбедное существование своему сынку. Отец мечтал, что посвятит сына в тонкости своего бизнеса, но избалованный с детства Ханс, не особо стремился к учёбе, зато любил шляться по кабакам и приударять за весёлыми и доступными девками. Чтобы тянуть деньжата из родителей, Ханс вынужден был податься в учёбу, однако последняя двигалась с трудом. Отец ругался, но его ругань особо не действовала на наглого здоровяка. Избыток своей молодой энергии он тратил на другое. Сильный и задиристый, он нашёл подходящую себе компанию. Сначала они просто дебоширили и пару раз попадали в полицию, но однажды по пьянке сцепились с бритоголовыми. Конечно, скинхеды их отметелили, но как-то по-джентельменски. Убедившись, что противники уже не хотят драться, они предложили им отметить мировую. Так, за кружкой пива, начали формироваться его убеждения. Идея национального превосходства быстро овладела им, а строгая дисциплина и натренированные соратники вдохновляли. Здесь всё было строго и имело вполне конкретную цель, это был мирок крепких и решительных мужчин. Он усиленно тренировался и постигал тонкости уличного боя. Единственным неудобством было то, что оставалось мало времени на пиво и женщин. Недостаток этого он компенсировал пропусками занятий в колледже. Ему удалось выбить из папаши денег на жильё и питание, но на пиво ему катастрофически не хватало. Нужны были деньги, но мысль, что их надо зарабатывать, Хансу в голову как-то не приходила. Отсутствие денег раздражало, и когда он видел лавки турок или арабов, или встречал на улице респектабельных азиатов, ненависть к ним только росла. Он был уверен, что они разворовывают и грабят его страну и его народ. Однажды, слоняясь по городу с друзьями без денег, но с диким желанием выпить, они встретили молодого богатенького турка, пытавшегося снять девчонку. Решение пришло быстро. Одним ударом в ухо Ханс сбил турка с ног, а друзья нанесли ему несколько ударов ногами. Быстро вывернув карманы, они вытащили бумажник и бросились наутёк. Убедившись, что убежали на достаточное расстояние, они исследовали содержимое бумажника. На их счастье там оказалась хорошая сумма наличности. Парень, похоже, не привык пользоваться магнитными картами. В этот вечер они хорошо погуляли на другом конце города. Денег хватило не только опохмелиться, но и продолжить попойку на следующий день. Лёгкость победы и безнаказанность быстро вскружили голову Хансу. Он напрочь забросил учёбу и разругался с отцом. Конечно, он понимал, что действовать надо осторожно, и даже догадывался, что они превращаются в обычных грабителей. Но он всячески убеждал себя, что бьют и грабят они тех, которые приехали сюда, чтобы грабить его страну. Он понимал, что полиция их ищет, и им нельзя действовать опрометчиво. Днём они прогуливались по городу, выискивая потенциальные жертвы. Он даже не брил голову, чтобы не выделяться. Выбрав жертву, они по очереди следили за ней, чтобы выбрать удобное место и время для нападения. Пока им везло, и они безбедно существовали и весело проводили время. Большой город позволял грабить в разных местах и тем самым усложнял работу полиции. Последний раз они разгромили лавку какого-то армянина и взяли очень приличный куш. Решили не светиться и, набрав выпивки, пива и закуски, засели у него на квартире. Прихватив с собой каких-то проституток, парни устроили длительную оргию. Силы и запасы кончились на третий день. Выгнав надоевших красоток, они отправились развеяться. День посвятили бассейну и бесцельному «отдыху». Ханс даже вновь «затарился» пивом и провизией. Однако приятелям надоело бездельничать, и они вновь собрались на дело. На этот раз банда экспромтом ограбила таксиста. Выручки было не много, но погулять было на что, и они отправились транжирить деньги. Компания просидела в ресторанчике до самого закрытия, и когда их выпроводили, отправилась искать приключений. Приключения долго не заставили себя ждать. В паре кварталов пути от ресторана они встретили двух прогуливающихся азиатов. Недолго думая, они бросились на них. Но те оказались не робкого десятка и умели драться. Понимая, что им не убежать, они решили принять бой. К тому же, откуда-то появился третий. Он с ходу сбил с ног Яна и нанёс прямой удар в лицо Вольфгангу. Подвыпивший Вольфганг не смог уклониться и упал. Двое других быстро управились с ними ударами ног. Теперь они были двое против троих, и впервые Ханс почуял, что его сейчас отделают по полной программе. Он быстро нанёс апперкот ближайшему противнику и отскочил в сторону. Но Себастьян был не так быстр и получил удар ногой в грудь. Азиаты решили не распыляться и дружно бросились на него. Он отбивался, но ударов было много, а Себастьян не менял позицию. Ханс, охваченный страхом и ненавистью одновременно, выхватил нож и нанёс несколько ударов увлекшимся азиатам. Один упал сразу, второй развернулся, как бы не сообразив, что произошло, и Ханс нанёс ему ещё один удар в грудь. Третий, оцепеневший от случившегося, внезапно бросился бежать. Двое косоглазых недвижимо лежали на тротуаре, а сотоварищи Ханса еле смогли подняться. Все внезапно протрезвели и, превозмогая боль, покинули место событий. Им хватило сообразительности поймать такси и уехать на другой конец города. Там они вышли у первого попавшегося дома, и спрятались в подъезде. Когда такси уехало, они поймали другое такси и ещё раз заехали в другой район. Проделав те же мероприятия конспирации, они, наконец, вернулись в свой район и собрались у Ханса, проникнув в квартиру по одному. Там они осмотрели себя и принялись обсуждать, что же делать дальше. Решили "залечь на дно" по домам и на время прекратить вылазки и разборки. Выпив всё спиртное в доме, они разошлись по домам.

2.

И вот теперь он, Ханс, с ужасом вспоминал случившееся происшествие. Но не ужас от содеянного им охватил его, он боялся расплаты. Его одичавшую душу не трогало то, что он лишил жизни ни в чём не виновных парней, которых толком не разглядел. Он даже внушал себе, что действовал правильно, защищая себя и своих друзей. Правд, как-то не очень походило это на подвиг, скорее на подлость, но не привык он корить себя, а потому просто об этом не думал. Теперь он хотел лишь знать, что ему угрожает, и выйдет ли на их след полиция. Подкрепившись лапшой, он снова уселся у телевизора и стал искать местные новости. К его радости пока ничего нового о происшествии не сообщалось.

Быстро приняв душ, Ханс переоделся и, собрав всю наличность, отправился в магазин за провиантом. Набрав побольше дешёвого товара, он прикупил на оставшиеся деньги пива и отправился домой. Снова, усевшись возле телевизора, он откупорил банку пива и стал ждать новостей. Убедившись, что пока ему ничего не угрожает, он включил другой канал и принялся смотреть боевик. Он повизгивал от спецэффектов и трюков и даже несколько успокоился, ассоциируя себя с героями боевика. Снова переключил на новости, и тут его ждали неприятности. Показывали фоторобот предполагаемых убийц. Портрет оказался достаточно точным. Себя он узнал вполне определённо. Холодный пот выступил на лбу. Он начал метаться по комнате. Захотелось есть. Ханс достал пачку холодных сосисок и начал механически жевать. Если его опознают, то быстро найдут, где он скрывается. Но и выходить на улицу было опасно. Он почувствовал, что ему тесно в этом большом городе. Мысли мелькали как кадры мультфильма, но ничего умного его мозг выработать не мог. Что делать, куда бежать? Он не находил решения и решил подняться на чердак и спрятаться там, а ночью попытаться скрыться за городом. Он ещё не знал, куда именно отправится, но герои боевиков делали именно так: отсиживались в лесу или пещерах, а, значит, и он поступит так же. Он осторожно вышел из квартиры. Соседи, наверное, были на работе, и никто им не интересовался. Он поднялся наверх и попытался проникнуть на чердак, но дверь оказалась закрытой.

Ханс вернулся в квартиру и начал рыться в шкафу. Конечно, он не был ремесленником, но хозяин квартиры обслуживал жилище сам, и у него в шкафу хранился инструмент. Порывшись, он нашёл пилку по металлу. Вооружившись инструментом, он вновь поднялся наверх. Кое-как спилил замок и поднялся на чердак. Через смотровые окна пробивался свет. Он выглянул из одного из них наружу. Амстердам хмуро взирал на него. Небо заволакивали грозовые тучи, сильный порывистый ветер переходил в настоящий ураган. Если кто-то догадается, что он здесь, то бежать будет не куда, подумал Ханс. И с грустью вернулся обратно. Начался дождь, быстро перешедший в ливень. Он посмотрел на улицу, было тихо. Время тянулось медленно. Опять включил телевизор, но не мог сосредоточиться, не понимая, что смотрит. Вдруг его осенило, что ему надо подготовиться к побегу. Погода, как назло, ухудшалась. Дождь лил, как из ведра, а ветер с завыванием свирепо бросал потоки воды в окно. Он собрал в рюкзак всё, что, по его мнению, ему может пригодиться. Ещё раз выглянул в окно и к своему ужасу увидел подъезжающий к подъезду полицейский автомобиль. Не долго думая, Ханс схватил рюкзак и, прикрыв дверь, тихонько поднялся наверх. Он сидел на верхней лестничной площадке и слышал, как полицейские поднялись и вошли в квартиру. Он тихо открыл люк и поднялся на чердак. Он крался, как мышь, и, пробравшись в дальний угол, затаился. Сердце стучало в горле, мешая слушать. Так он просидел довольно долго, так долго, что начал думать, что полицейские уехали. Вдруг он услышал, как люк чердака открылся, и луч фонаря стал шарить в темноте.

– Он где-то здесь, – сказал полицейский своему напарнику, – наследил хорошо.

С ужасом Ханс ждал развязки. От этого ужаса он не заметил странного нарастающего гула. И вдруг дом вздрогнул от мощного удара. Всё задрожало и затрещало. Преследователи остановились.

–

Что там, Йохан? – спросил недоумённо обеспокоенный голос полицейского.

– Бог мой, это конец! Беги наверх! Вода, много воды! Кажется, море прорвалось через дамбы! – последовал взволнованный ответ.

Послышались торопливые шаги. Какие-то люди лезли на чердак и, похоже, им уже не было дела до него. Ханс сидел в углу, не дыша. Он не знал, что случилось, а потому, не знал, чего бояться больше. Шум нарастал, и дом как-то напрягся, его перекрытия трещали. Теперь даже слепому было ясно, что виной всему вода, бурлящая снаружи. И внезапно дом тронулся с места и стал крениться набок. Ханс метнулся к окну, бросив свой рюкзак. Остальные тоже пытались вырваться наружу. Дом уходил под воду, и крыша погребала под собой всех, кто не успел выбраться наружу. Всё, что увидел Ханс, было море стремительно несущейся по улицам. Всякий хлам проносился мимо, калеча попавших в воду несчастных людей. Он вцепился в окно, чтобы не скатиться в воду. Дом медленно опускался в воду. С треском деревянная крыша отделилась от строения и поплыла по течению. Дождь лил, как из ведра, и Ханс моментально промок. Ветер бил в лицо, и он начал мёрзнуть. Ему едва удалось, взобрался на конёк и, вцепившись в него, сидел, не шевелясь. Куда бы он ни глянул, везде простиралась бушующая вода. Их несло куда-то вдаль от моря. Пока их "плот" держался, но впереди было много препятствий, о которые они могли разбиться. Множество людей плыли в воде, пытаясь за что-нибудь ухватиться. Многие тонули на его глазах. Криков почти не было слышно, всё перекрывал мощный гул воды и вой ураганного ветра. Их импровизированный плот несколько раз ударялся о какие-то подводные препятствия, стряхивая с себя несчастных. Ханс сам чуть было не слетел в воду при одном из таких внезапных ударов. Теперь он сидел, уцепившись обеими руками за раму окна и моля лишь о том, чтобы быстрее всё это кончилось.

Прошла ночь, начало светать, а они всё неслись в безбрежном океане воды. Уже и мусора стало меньше, да и крупных предметов попадалось мало. Ветер стал тише, но вода не замедляла своего течения. Ханс немного пришёл в себя и осмотрелся. На крыше их было пятеро: два полицейских, сидевших на дальнем конце, какой-то старик по середине и девушка, уцепившаяся за соседнее окно. Так они плыли до полудня, не проронив не слова. Вдруг впереди замаячил остов какого-то здания. Их крыша уверенно неслась на него. Все замерли, ожидая развязки. Мощный удар расколол крышу пополам. Полицейские оказались на одной половине, они с девушкой на другой, пожилой мужчина, сброшенный ударом, исчез под обломками. Теперь их «плот» потерял прочность. Перекрытия разъединились и представляли собой груду брёвен, связанных между собой металлочерепицей. Они сидели, держась за свои окна и ожидая самого худшего.

На рассвете они напоролись на останки то ли маслобойки, то ли мельницы. Удар был не сильный, но и его хватило, чтобы развалить их утлое плавсредство. Брёвна окончательно рассыпались, и крыша ушла под воду. Девчонка отчаянно барахталась. Она, похоже, не умела плавать. Оказавшись в воде, Ханс почувствовал, что одежда тянет его вниз, и отчаянно стал грести к ближайшему бревну. Девчонке в какой-то момент удалось ухватиться за Ханса, но он ударил её в лицо и, вырвавшись, быстро отплыл подальше. Девчонка отчаянно боролась за жизнь. Она не кричала, просто, что есть силы била по воде худенькими посиневшими от холода руками. Проплывавшее мимо бревно ударило её в затылок, и она мгновенно скрылась под водой. Ему удалось ухватиться за бревно и, подтянувшись, навалиться на него грудью.