Из-за волшебной стены проще было смотреть на людей. Потому что им никак Мишку не достать, не обидеть, чего бы они там ни верещали. Они – там. Не с ней. Вот и хорошо.
Она только не понимала: а Митька и Катька тут с ней за стеной или все-таки снаружи? Наверное, они какие-то проникающие. Иногда они тут, милые и родные, такие тепленькие, привычные, возятся рядом, едят макароны, которые она сварила, подлизываются; а купать маленького Митьку, заворачивать в полотенце и одевать затем в пижамку и укладывать, сонного, – все равно что в куклы играть, такая радость. А потом мама его на всю рабочую неделю забирает, можно отдохнуть.
Но вот от Катьки некуда деться. Всегда вместе. Смутно Мишка помнила время, когда Катька еще не родилась, – и как же это было хорошо! Родители как добрые великан и великанша. Папа носил на руках, мама была мягкая и большая, как полное ласки облако. Утром по выходным можно было прийти к ним и играть в «три медведя»: папа – большой медведь, мама – медведица, а Мишка – их самый любимый маленький медвежонок.
А потом появилась эта противная пискля. Кажется, родителям она тоже не нравилась, потому что орала ночами, но они большие, они все время с ней возились, а Мишку только дергали за руку, отволакивая в детский сад. И потом отец стал все чаще говорить: «Девчонки, девки, девицы», и что-то нехорошее Мишка чувствовала в его тоне. Девчонки – это плохо. Одна Мишка – это было еще ничего, он терпел, а вот две дочери – это уже наказание. Как будто они виноваты, что родились девчонками.
Ну, что не виноваты – это Мишка потом поняла, а тогда было так противно и стыдно быть девочкой, что перед первым классом она всерьез вымаливала, чтоб ей как форму в школу купили не юбку в складку, а брюки и чтоб в школу записали не как Машу Косолапову, а как Мишу – все равно ж дома они ее Мишкой зовут, потому что она их самый любимый медвежонок! Это в садике все знают, что она девчонка, а в школе-то ведь можно начать новую жизнь? Никто и не догадается! Дурочка маленькая. Не знала, что все равно по жизни придется в штанах ходить, даже летом. А тогда, когда она сдирала с себя юбчонки, родители сначала смеялись, объясняли и в угол ставили, потом, когда она продолжала ныть, отец схватил, встряхнул и наорал так, что она три дня потом молчала. Ну хоть Мишкой продолжали звать, впрочем по привычке. Почему настоящим медведям да и вообще всем животным не важно, мальчик или девочка у них детеныш? Любят, и все… А ее любить перестали. Из-за ожогов.
А если б Катька родилась мальчишкой? Тогда б, наверное, и Митьки не было, и жили бы они вчетвером спокойней и веселее. Умом Мишка понимала, что Катька не виновата ни в чем, но даже сейчас, в покое их тихой трусливой – вдруг в школе узнают, что они живут одни! – жизни Катька иногда казалась не сестрой, а какой-то чужой девочкой, невесть с чего спящей в соседней кровати. Вот бы ее не было!
А от шумного нервного Митьки она вообще успевала за неделю отвыкнуть, и за воскресенье его детская навязчивость и нытье раздражали так, что хотелось превратить его в куклу и повесить на крючок в какой-нибудь темной кладовке. Катьку временами – тоже, и дверь кладовки запереть на большой замок, а ключ с моста в Неву выкинуть. Правда, сейчас подмораживает и Нева почти вся под коркой тонкого льда; ну, можно дождаться, когда пройдет маленький красно-синий ледокол, прорезающий вдоль ледяную корку по всей Неве, и тогда скорей пробежать по Большеохтинскому мосту до башен на середине и бросить с высоты ключ в эту черную, парящую водяную рану… И сделать вид, что никаких Катьки и Митьки не было вообще.
В феврале в школе пришла пора медосмотров, и приходилось вместе со всеми ходить по раскисшему саду «Нева», а потом дворами в детскую поликлинику то на флюорографию, то по специалистам. Дерматолог хмыкнула и спросила, как она ухаживает за шрамами. Мишка перечислила, какие вспомнила, названия мазей, а доктор кивнула:
– Вроде все правильно делаешь, но что-то мне не нравится – кожа такая сухая, ты не экономишь? Шрамирование-то вон какое значительное, да еще зима – мажь как следует, побольше, поняла?
Поняла. Чего тут не понять? Только денег нет, а мазь дорогая и кончилась месяц назад. Мишка мазала детским кремом, но он совсем ерундовый. Шрамы сохли и чесались.
Невролог как-то слишком внимательно посмотрела на Мишку и вроде бы даже поморщилась – а может, это лишь показалось, потому что в карте она написала «здорова» и пришлепнула синей маленькой печатью. Во время этих походов в поликлинику приходилось разговаривать с одноклассниками, занимать очередь, что-то отвечать, и Мишка из-за своей невидимой стены разглядывала их как впервые. Все какие-то дерганые, суетливые, болтливые, бледные. Ну да, конец зимы, ресурсы на исходе. Наверное, невролог через одного на них морщилась, как на Мишку. Или даже чаще. Ох, ну ведь не хочется, совсем не хочется быть одной из тех, на которых доктор морщится, мол, не нервная система, а рваная тряпка? Мол, подросток – это уже диагноз?
Проходившие мимо их шумной кучи по тесному белому коридору мамочки с детьми подтаскивали малышей к себе поближе или вовсе подхватывали на руки и ускоряли шаг. Хотя мальчишкам и девчонкам не было до этих мамаш никакого дела, будто они жили в параллельном мире. Мишка поглядывала на малышей – мамашам, наверное, трудно представить, что из их нежных колобков лет через десять получатся вот такие же костлявые, ростом под потолок, прыщавые парнишки или грудастые девчонки, половину из которых легко можно принять за молодых мамаш. Среди одноклассников были и запоздавшие, вот как сама Мишка: подростки, но еще ближе к детям, чем ко взрослым, легкие, грациозные – смотреть приятнее. Но и их час придет, и природа возьмет свое: у мальчишек развернутся плечи, огрубеют лица; у девчонок отрастут, где положено, лишние, биологически привлекательные килограммы. Мишку слегка затошнило, и она скорей схватилась за волшебный браслет: ничего со взрослением не поделать, а оттягивать неизбежное – как? Как остаться навсегда легкой девчонкой? Перестать есть, как психопатки-анорексички? Да она и так мало ест, если еще меньше – голова не будет работать… Тоска. А ведь как все хорошо шло до двенадцати лет: растешь, умнеешь, становишься ловкой и точной в каждом жесте – и вот на тебе… После ожога хуже дня, когда пришло первое «это дело», был только тот, когда умерла бабушка Дина, и Мишка выла весь день на крыльце от беспомощности, а люди проходили мимо… Ну, люди есть люди. Все, не надо вспоминать. Ни о чем. Надо думать вперед, а не в прошлое… Все равно все умрут. Она посмотрела на шумных одноклассников: интересно, а кто из них умрет первым? А кто останется последним? И можно ли это как-то предсказать?
Подходила ее очередь на диаскинтест, и она переместилась к открытым дверям кабинета. Танька-фигуристка взглянула на нее сквозь свисающие на лицо немытые космы, как кикимора из водорослей:
– Тебе страшно? А мне страшно, ужас как страшно!
Мишка изумилась: на почве «нищасной любви», как сама Танька писала в ВК, эта дура исполосовала себе предплечья тонкими порезами с внешней, где кожа потолще, стороны и подновляла этот узор чуть ли не каждую неделю, сопровождая в беседе класса душераздирающими постами, которые никто не читал. За партой она сидела, поддернув розовые рукава и всем напоказ выставив накожное творчество – прятала только от учителей, а дуракам, кто интересовался, зачем она себя режет, сквозь зубы отвечала: «Тебе не понять». С «нищасной любовью» ее тоже было не понять: розовая толстовка «Want love?» и длинные ноги успешно привлекали глуповатых парнишек даже из десятого и одиннадцатого, и фигуристкой ее звали давно уже не за фигурное катание в детском прошлом, а за крупную фигуру. А еще у нее не было матери, ее растил отец, которого почти всегда не было дома, и Танька жила как хотела. Если дура Танька справляется без матери, то неужели Мишка не справится?
– Больно ведь будет! – пожаловалась Танька.
Мишке даже в голову не приходило, что диаскинтест – это больно. Вот ожоги – да. И перевязки потом – да. А всякие прививки и порезы – чушь полная.
– «Чик-чик» тебе, Неземновская, не больно, – засмеялась над сопящей Танькой Надя из параллельного класса, – а диаскинтест, как комарик, укусит – это прям ужас-ужас и в обморок упадешь?
– Вот возьму и упаду, – обрадовалась Танька перспективе. – А вдруг?
Что-то было в Таньке от десятилетней нервной Катьки, которая ходила по кружкам собирать внимание взрослых. Таньке, наверное, было нужно шлепнуться на пол, чтоб взрослые забегали вокруг, капая на ватку нашатырь и подсовывая к Танькиному толстому носу, на котором ярко цвел багровый прыщ. Бедная… Толстовка ее сделалась сероватой, застиранной, от букв про любовь кое-где отвалились стразики. Если б природа заперла саму Мишку вот в таком же крупном, жирноватом, едва не лопающемся от гормонов теле со слабым мозгом, что она стала бы делать? Только и осталось бы бессмысленно скулить, как Танька в инсте… А еще у нее там попадаются посты про фигурное катание. Или даже фотки с катка: Танька часто ездила кататься то в Ледовый, то в Севкабель, то еще куда. В началке она ходила на фигурное катание, была худая и длинноногая, как кузнечик, с вечной глупой и счастливой улыбкой – а в пятом классе ее вышибли оттуда за лишний вес. Еще, наверное, за глупость, раз не могла выучить, когда в прокатке вираж, когда прыжок, но и за то, что она правда была тяжелее и крупнее всех и уже в пятом ей пришлось носить взрослый лифчик…
Чтоб не раскиснуть совсем, Мишка отвернулась. Ей самой пока что везет, грудь почти незаметна, но временами побаливает – вдруг вот-вот начнет отрастать? На улице-то всем безразлично, как ты там одета, все равно все в джинсах. Да и вообще плевать всем, мальчик ты или девочка, всем плевать даже, что ты вообще существуешь, дышишь, думаешь, смотришь. Ну кому важно, что вот такая девятиклассница Мишка вообще на свете есть? Разве что завучу в школе, которая отвечает за допуск к экзаменам: она вчера вызвала, похвалила, сказала, что «вы, Косолапова, успешно ликвидировали задолженности за первое полугодие, и потому я вас внесла в списки учащихся, которых мы рекомендуем допустить к ОГЭ. Надеюсь, вы не испортите школе статистику и не подведете своих педагогов неудовлетворительными оценками». На кой только черт это ОГЭ? Ни на что не влияет, училища не интересует. Но никуда от него не денешься. Надо как-то сдать. А то аттестат не дадут и что тогда? Даже в гипермаркет не возьмут банки на полках расставлять.
Дома Мишка дала Катьке полдник: молоко с крошащимся кексом из ларька хлебозавода, где все стоило в три раза дешевле, чем в нормальном магазине. Отец давно не появлялся, мама дала на прошлой неделе только тысячу, от которой осталось рублей триста. Но ничего, есть картошка, макароны и пара банок рыбных консервов, а в банке на окне из луковицы прорастают толстенькие темно-зеленые перышки, их скоро можно будет срезать и посыпать картошку, Катька такое любит. И мука есть, и три яйца, на ужин можно взять одно и замешать оладушки, как когда-то научила бабушка Лена. Катька с вареньем слопает все и еще попросит… Из-за похода в поликлинику Мишка пропустила школьный обед, но есть совсем не хотелось. Только тошно и голова слегка кружится. Изюмины из Катькиного кекса казались похожими на давленых жуков, и она скорей отвернулась. Молока тоже надо оставить на утро, чтоб сварить овсянку, и Мишка немного долила Катьке в кружку и спрятала пакет в холодильник. Оглядывая почти пустые полки, подержалась за браслет: все будет нормально. Родители про них помнят и без еды не оставят. Наверное.
Она ушла в детскую и села за уроки. Взяла учебник, полезла в ящик за тетрадкой по физике – рука скользнула по белой коробочке из-под черного браслета. Зачем-то – наверное, в глупой надежде, что чудеса случаются, – Мишка достала и открыла ее, вынула визитку: сайт «Волшебные украшения». И больше ни слова. Но ведь черный браслет правда обладает каким-то волшебством уверенности, иначе разве вылезла бы она сама из всех своих двоек? Разве смогла бы день за днем строить невидимую стену, за которой так спокойно? Она посмотрела на браслетик на руке: в черной гладкой поверхности отражался перевернутый мир. Мишка включила ноутбук, набрала адрес сайта… И на нее дружелюбно взглянула та черная дама.
На следующий день с пятого урока пошел крупный снег, и они под этим нежным редким снегом ждали черную даму на углу у школы. Катька, впрочем, не понимала, кого и зачем они ждут, но терпела: Мишке надо – значит, надо. Мишка устала: едва высидела шестой урок и теперь сознательно, через силу заставляла себя стоять прямо, развернув плечи, – не хотела показаться жалкой. А из Катьки била энергия – библиотекарша за подклейку малышовых книжек только что угостила ее чаем с пряниками. Она крутилась вокруг Мишки, пританцовывала, ловила на розовый смешной язык снежинки, вертела перед Мишкой пряником:
– «Пряник мятный, ароматный, удивительно приятный!» Мишка, ну ты что, не помнишь, это же из этого… Из Чуковского! Мишка, ты почему пряник не хочешь? Я для тебя нарочно взяла! Ты ж в обед вообще не поела, я видела!
Из-под белой шапки у нее выбились казавшиеся шоколадными косматки, глазищи сияли и цветом тоже были ну точно как круглые шоколадные конфеты. Когда-то мама и самой Мишке говорила, что у нее глаза шоколадного цвета. А Катьке, кажется, забыла такое говорить. Хотя Катька куда красивее Мишки и милее. Мимо прошел дядька с двумя красивыми золотистыми ретриверами на поводках, и Катька замерла от счастья. Потом пристала к Мишке:
– Видела? Ты видела, какие красавцы? – Как же она надоела со своей любовью к каждой встреченной собаке! – Хочу такого песика! Мишка, а тебе какие ретриверы больше нравятся, лабрадоры или золотистые? Мне – все!
– Я не знаю. Ой! Отстань.
Подъехала и плавно прижалась к поребрику большая черная машина. В Мишке сладко замерло сердце. Вчера голос в телефоне сначала был холодноват, но потом дама сказала: «А, медвежонок!» – и дальше весь разговор сделался ласковым и закончился фразой: «Я хочу на тебя посмотреть». Говорить о волшебстве браслета, хотя сайт «Волшебные украшения» был полон магических гипнотизирующих фраз, у Мишки вчера язык не повернулся: стыдно будет, если дама увидит в ней сумасшедшую невротичку, легковерно принимающую рекламу за чистую монету. Но ведь волшебство есть? Она просунула замерзшие пальцы под манжету и потрогала теплый браслет – и сразу стало спокойнее. Ведь дама так ласково разговаривала!
Из машины вышел водитель, высокий мужчина в черном пальто поверх костюма, и эта его белая рубашка с серым галстуком тут, рядом с обшарпанной школой, а не где-нибудь на Невском, била по глазам странным несоответствием. Он улыбнулся:
– Прошу в машину.
Мишка и Катька переглянулись и помотали головами. Катька даже попятилась.
– Да вы никуда не поедете, – усмехнулся водитель. – Ну, вы ж не думаете, что Ангелина Поликарповна выйдет и будет тут на холоде с вами топтаться? – Он посмотрел Мишке в глаза: – Забирайтесь, а я пока вон в магазин схожу, омыватель закончился, – он махнул рукой на другую сторону улицы, где был магазин автотоваров.
– В таких машинах омыватель никогда не заканчивается, – сказала Мишка, не двигаясь с места. – Наверное. И бензин тоже.
Водитель рассмеялся:
– Девчонки, не смешите. Ну, вперед, вы ж замерзли.
Мишка и Катька снова переглянулись, и Мишка твердо сказала:
– Нет.
– Ок, – водитель поднял большой палец и кивнул Мишке: – Молодец. Первый экзамен сдали. Так, умницы, вон в ста метрах вперед кондитерская, знаете? Мы подъедем, вы дойдете, там беседа и состоится. Так согласны?
– Согласны, – поскорей сказала Катька, для которой слово «кондитерская» само по себе было волшебным, и потянула Мишку за руку: – Мы дойдем.
Эта сотня метров по мокрому, в раскисшем снеге, тротуару тянулась, как сто километров. Мишка шла, шла и шла, и ей казалось, что тротуар колдовским способом ползет ей навстречу, и она перебирает ногами на месте, то и дело поскальзываясь. Вчера она просто сказала хозяйке «Волшебных украшений» спасибо за браслет, который напоминал о том, как стыдно быть жалким подростком, и тем самым помог справиться со всеми школьными проблемами. А потом как-то так получилось, что она попросила совета: как разрешить проблемы, которые кажутся нерешаемыми? Ангелина Поликарповна терпеливо выслушала про разлад родителей, про Митьку и Катьку, про угрозы отца выгнать из дома их всех, про идти или нет в десятый класс или лучше в училище на стипендию и сказала мягко и просто:
– А ты и не должна решать эти проблемы за твоих родителей. Ты – несовершеннолетний ребенок, помнишь? Во всей этой ситуации ты должна думать о себе: как повысить собственную ликвидность. Сосредоточиться на том, чему еще тебе нужно научиться, чтобы противостоять такому давлению.
И вот теперь Мишка скорей торопилась к волшебной даме, потому что та сказала, что хочет сама снова Мишку увидеть, оценить и тогда уже вместе подумать, что Мишка должна в такой ситуации сделать, чтоб защитить себя и младших. И на этом бесконечном скользком тротуаре было очень страшно, что вдруг Ангелина Поликарповна посмотрела на нее из окна машины, оценила и уже сделала вывод, что никакой помощи, даже советом, Мишка не заслуживает.
Катька поскользнулась, шлепнулась:
– Ай!
– Больно? – Мишка подхватила ее и поставила на ноги.
– Да, – Катька потерла коленку. – Идем, да? Мишка, а если они нам правда пирожных купят, есть можно?
– С чего это они нам должны пирожные покупать? Иди давай. Там будет просто важный разговор, и все.
– А я хочу пирожное, – грустно сказала Катька и похромала дальше. – Давай хоть сэкономим скорей как-нибудь на пирожное.
– Я тебе печенья напеку, – Мишке горестно перехватило дыхание от того, что нужно завести Катьку в кондитерскую, где сладко пахнет и в витрине, в золотом свете, лежат всевозможные пирожные, а покупать их не на что. – А может, домой пойдешь или вон, на площадке поиграешь?
– Ага, мерзнуть-то. Да не бойся, я ныть не буду, отвернусь от всяких эклеров, и все. Буду думать, как печенье печь.
До чего же тепло и нарядно в кафе, как пахнет кофе, выпечкой, ванилью и шоколадом! Мишка подумала, что пакетик ванильного сахара стоит совсем немножко, надо в печенье…
– Здравствуй, Медвежонок, – улыбнулась волшебная дама.
То есть Ангелина Поликарповна. Она, в норковой шубе, с яркими глазами, казалась еще великолепнее, чем под Новый год в полутемной кофейне, и странно было видеть ее при ярком свете, за столиком, обшарпанном под «прованс», у окна, за которым серый день, а на подоконнике из как будто деревянных ящичков торчит пластиковая обломанная «лаванда». Мишке почему-то стало невыносимо стыдно за эту «лаванду».
– Здравствуйте, – надо поздороваться как можно увереннее и при этом отвернуть Катьку от прилавка. – Я очень рада, что вы приехали.
– А я рада тому, что приезжать стоило. Ты молодец, что позвонила. Садитесь же. А эта твоя сестренка? Боже, какой красивый котенок, – ее глаза вспыхнули. – Тебе сколько, дивное существо?
– Скоро одиннадцать, – солидно сказала Катька и добавила: – Здравствуйте.
Ранец потертый какой у Катьки и не очень чистый; и куртка старая совсем, рукава коротковаты… Да и сама Мишка одета не лучше.
– Я рада, что ты здесь, – кивнула Ангелина Поликарповна, когда Мишка села. – И не стесняйся. Ты – ребенок в сложной ситуации, и так сложилось, что не у кого попросить совета. Знаешь, говорят, лучшие советы дают попутчики в поезде, в самолете. Вот и мы с тобой такие попутчики на жизненном пути. Иногда лучше все рассказать постороннему человеку.
– Вы тратите время. Думаю, ваше время очень дорого.
– Не дороже денег, – усмехнулась та. – А можно этого дивного котенка пирожным угостить? Котенок, как тебя зовут?
– Екатерина, – тоскливо ответила Катька, отворачиваясь от Мишки, и шмыгнула носом, мерзавка.
Вымогательница.
И Мишка кивнула. Через мгновение Катька была уже у витрины и начала сравнительный анализ эклеров, буше и корзиночек, а тетенька за прилавком ее консультировала. Ангелина Поликарповна улыбнулась:
– Не переживай. Этому ребенку необходимо, чтобы его немного побаловали. А о деньгах не думай, потому что я вижу в тебе то… Ну, что вижу, и мне кажется, что ты можешь быть мне полезна.
– Я?! Чем?
– Ты сообразительная, целеустремленная, быстро выкарабкалась из школьных неприятностей. Скажи, а как у тебя с английским?
– Четверка.
– А школа с углубленным английским?
– Нет, простая.
– Тогда это и не английский… Вот что, оплачу тебе сейчас языковые курсы. Будешь ходить сколько-то там вечеров в неделю и если добьешься успехов, то на весенние каникулы поедешь в языковой лагерь.
– Но…
– Для меня это небольшие деньги, не беспокойся. Ты больше выгоды принесешь, если к лету сможешь заговорить. Справишься с английским – получишь на лето подработку у меня в офисе. Рассылка международной почты, встреча клиентов, простые поручения.
В голове загудело, мысли внутри будто столпились у выхода, и те, что впереди, мешали другим выходить в сознание. Она одернула нервы, выпрямилась:
– Но я… Мне и шестнадцати-то еще нет…
– Никто не пошлет тебя заключать контракты, – усмехнулась Ангелина. – Кофемашину будешь обслуживать, следить, чтоб у принтера всегда запас бумаги был. Знаешь, есть такая должность: хозяйка офиса? Даже старшеклассница справится. А понадобишься ты мне потому, что сотрудники летом в отпуск уходят, и нужен кто-то выполнять работу попроще.
– То есть вы уверены, что я справлюсь?
– С кофемашиной и с фразой «Good afternoon, please come in, the manager is coming right now» [1]?
– Думаю, даже с «Goodbye, always happy to see you again» [2],– невольно улыбнулась Мишка.
– Умница, но акцент ужасный. Надо поработать. Ну, не боишься больше? Только помни: все это при условии, что подтянешь английский.
Мишка кивнула:
– Да, работа летом мне бы не помешала. Я уже большая.
– Ты маленькая, – поправила Ангелина. – Просто так сложились обстоятельства, что должна рассчитывать только на себя. А я тебе совсем немножко помогу, – она улыбнулась, глядя зорко и остро. – Пора повысить уровень взаимодействия со средой. Ну и улучшить навыки коммуникации.
Вернулась Катька и не с пирожным, а с громадной чашкой шоколада, в которой мягкой горкой расплавлялись зефирки.
– Вот, – она, как реликвию, поставила тяжелую чашку и замерла, любуясь: – Какая же красота! И какое же вам спасибо!
На следующий вечер курьер привез коробку. Сверху там лежали две квитанции об оплате языковых курсов – младшей детской группы для Катьки и «Разговорный английский. Второй уровень» для Мишки, а еще буклетик, по каким дням занятия. Еще была книжка для девочек-подростков «Сияй» о том, как ухаживать за собой, по большой упаковке дорогих витаминов «Киндер» и «Джуниор» и две волшебные белые коробочки. Для Мишки – почти такой же, как первый, черный браслетик, но, если приглядеться, в черноте материала посверкивали, как очень далекие звезды, серебристые искорки. Вместе браслеты смотрелись – загляденье, и Мишка невольно улыбалась от звука, с которым они постукивали друг о друга. К тому же первый браслет она не сняла бы ни за что на свете. Интересно, как будет работать второй? Что это такое: «Повысить уровень взаимодействия со средой»? Улучшить навыки общения, что ли?
Катька листала розовую книжку про красоту, что-то прочитывала, беззвучно шевеля губами и напряженно сведя нежные брови, – училась. И даже не сразу поверила, что небольшая белая коробочка – для нее. А там оказалось детское украшение: на черном тонком обруче подвеска – котенок. Маленький, черный. Смешной. Катька на миг перестала дышать:
– Это что – мне?
– Вот, видишь, записка: «Катеньке». Ты, видимо, понравилась Ангелине Поликарповне.
Катька потрогала котенка мизинцем:
– Это потому, что я красивая, да?
– Красивая, но помнишь, она сказала, что ты должна стать еще красивее. Чтоб сиять, – Мишка усмехнулась. Катьку нужно занять чем-то, что будет ее радовать, а это «стать красивой» она, тщеславная, легко поймет. – Вот и прислала такую книжку. А вместе с этим украшением ты вообще станешь красавица, – она помогла Катьке застегнуть обруч сзади на шее. Черный котенок уютно устроился в теплой ямке между Катькиных ключиц, и Катька стала выглядеть как маленькая принцесса. – Только безмозглой не становись. Знаешь, бывают такие девушки: красивые, как в сказке, а рот откроют, и оттуда жабы валятся.
– Полшколы таких дур, – согласилась Катька, поглаживая пальцем котенка. – Мишка, а вот ее так зовут, Ангелина: может, это она такой ангел в виде тетеньки? Чего это она нам просто так помогает?
– Не просто так, а потому, что думает, что я ей пригожусь летом в офисе, когда сотрудники в отпуска уедут.
– Она могла бы взять взрослую девушку, которую уже не надо английскому учить.
– Ну, наверное, взрослые девушки с английским находят себе работу получше, чем кофемашиной управлять, – пожала плечами Мишка, отметая собственные сомнения. – На самом деле мне все равно, почему она меня берет – нам ведь очень деньги нужны.
Как обычно, она проснулась за пять минут до писка будильника и чуть шевельнула рукой, чтоб услышать милое постукивание браслетов, – они щекотно скользнули по руке, и Мишка услышала именно то, что ожидала услышать. Стало тепло на душе.
За своим умыванием, за расталкиванием и конвоированием Катьки чистить зубы, за завтраком, за мытьем пары тарелок и кастрюльки из-под овсянки Мишка все время проверяла взглядом милые браслетики: а вдруг они правда принесут счастье и удачу? Как же хочется верить, что – да! А если чудо вдруг произойдет – что же, нельзя будет смеяться, например, над астрологическими прогнозами или черными кошками? Над мистическими историями? Что же теперь – чудеса существуют? И привидения – тоже?
По дороге в школу надо было обходить лужи на тротуаре. Лужи отражали светлое серое небо и казались провалами в другой мир, серый и светлый. Оступишься – и поминай как звали. Будешь падать и падать в серую холодную пустоту.
В школе оказалось, что Танька-фигуристка явилась в новой розовой толстовке с надписью «Аngel of your love» [3], с вышитыми золотыми крылышками на спине. Она, среди сине-черно-серой толпы ребят, гордо прогулялась по всем четырем этажам школы под восторженные и глумливые смешки и умудрилась не нарваться на завуча. Счастье ее было настолько розовым и неподдельным, что Мишка тихо прислонилась к стене и несколько секунд завидовала этому состоянию до искр в глазах. Кулябкин рядом, которому проплывавшая мимо Танька небрежно бросила: «Привет, Колянчик», так вообще остолбенел. Пришлось со звонком брать его за рукав и тащить на английский.
А в класс, минут пять спустя, завуч привела странного новенького. Под конец четверти, под конец девятого класса, за два месяца до экзаменов?
Мальчик был ростом намного ниже всех парнишек, худой, темноволосый, кареглазый – казалось даже, что ему не пятнадцать, а куда меньше. Но вышло, что он, наоборот, старше: завуч сказала, что Игнат Панкратов пропустил год по болезни – как сама Мишка когда-то! – и вот теперь вернулся в школу заканчивать девятый класс.
Что-то в нем, двигающемся между парт к свободному месту плавно, как сквозь воду, было странноватое, как в заколдованном каком-нибудь принце из аниме: тихий, молчаливый, аккуратный и красивый, как переодетая девчонка. Сел за последнюю парту через проход от них с Кулябкиным. Что он, мелкий такой, увидит с последней парты? Но ведь она-то видит? Хотя на что там смотреть у доски… А учителей и так слышно.
Да он еще вдруг пришел со скетчбуком. Выложил его на парту открыто, вместе с учебником по английскому.
– Художник, значит, – Кулябкин обрадовался жертве и потянул скетчбук из рук у пацана.
– Художник, – пожал плечами новенький и сам отдал скетчбук. Добавил отчетливым шепотом: – Кого нарисую, тот помрет. Вон, видишь – они все померли.
– Дурак, что ли, – отмахнулся Кулябкин, листая плотные страницы, изрисованные сплошь, без пустых мест.
У Мишки, сидевшей рядом, зарябило в глазах: портреты, странные дома, машины, роботы, какие-то символы, злые гномы, скелеты, голые красотки.
– Круууто, – восхитился Кулябкин, но вдруг слегка покраснел и прикрыл какую-то красотку от Мишки. – Слушь, художник, нарисуй мне аватарку для ВК, вот чтоб ни у кого похожей не было! Вот робота такого нарисуй, да?
– Да запросто, – ответил новенький, глядя почему-то на Мишку. – Вот сейчас на уроке и нарисую. А ты мне за это место уступишь.
– А списывать я у кого буду? – Кулябкин бросил ему скетчбук и обнял Мишку за плечи. – Не, в топку твои картинки!
– А я тебя тогда нарисую, и ты помрешь, – новенький улыбнулся, как нежный ангел.
– Иди ты на фиг, – заржал Кулябкин, но Мишка ощутила, как он вздрогнул.
Он доверчивый, Кулябкин. Коля-Коля такой совсем. Хоть и страшный. Симпатичный, глупый и здоровенный, как подъемный кран. Мог бы легко прихлопнуть Игната ладонью, но ведь пожалеет, добряк. Мишка выкрутилась из-под его тяжелой ручищи.
– Люди забывают, что когда-нибудь умрут, – в никуда сказал Игнат, и Мишка невольно начала соображать, из какого анимешного мультика эта фраза.
– А ты че, напоминать взялся? – заворчал Кулябкин.
– Тихо, – велела Мишка. – Не смейте шутить про смерть, маленькие идиоты. Вы ничего о ней не знаете.
– А ты, че ли, знаешь?
– Пришлось.
Это прозвучало так по-взрослому, что мальчишки переглянулись. Мишка пояснила:
– Летом на юге бабушка не проснулась. Умерла во сне. Лето, жара. А родителей не было, я одна с мелкими. Так что, понятно, пришлось. До сих пор трясет.
Учительница указкой погрозила им от доски, и они притихли. Мишка жалела, что дала словам вырваться. Пока молчишь – точно никого не расстроишь. Вот и новенький понурился, стал чего-то рисовать в своем скетчбуке, чтоб успокоиться. Наверное, рисование – его убежище. А у Мишки какое убежище? Печенье стряпать?
Кулябкин шумно вздохнул, полез в ранец, долго шуршал там, потом вытащил и сунул в Мишкин рюкзак апельсин, пачку печенья и упаковку копченой колбасы:
– Ты, это… В еде витамины. Чтоб не трясло.
– Спасибо, Кулябкин.
– Да ладно. А щас-то родители есть?
– Папа все по командировкам… Все норм, Коль, спасибо.
– Не «спасибо», а пиши крупнее, чтоб проще списывать, – ухмыльнулся Кулябкин.
Он вообще расстраивался недолго. Уже забыл и про новенького, и про Мишкину бабушку, уставился на розовую Танькину спину с золотыми крылышками. Спина была похожа на подушку. Танька села далеко, за партой у самых дверей, чтоб с первой ноты звонка выпорхнуть в десять минут приключений первой перемены.
Кулябкин был теперь Мишке вроде как друг. Двоечник, простодушный и беззлобный; Мишкино превращение из обычной ученицы в двоечницу, а потом обратно в обычную ученицу воспринимал все равно что смену зимы на лето и ждал, что и с ним вдруг случится такое же чудо и двойки сами исчезнут, надо подождать только, на всякий случай держа Мишку, которая разрешала списывать, под рукой.
Мишке же «дружба» Кулябкина тоже была нужна; во-первых, он в самом деле был добрый. Во-вторых, его мать владела маленьким продуктовым магазином, и потому рюкзак Кулябкина всегда был набит шоколадными батончиками, чипсами, копчеными колбасками, орехами и иногда неожиданной ерундой вроде сушеных яблок или вяленых томатов. Чипсы и колбаски Кулябкин жрал сам, а все шоколадные батончики охотно отдавал Мишке, причем не за списывание, а просто так, а Мишка тащила их домой для Катьки. Однажды они даже эти батончики по способу из Интернета расплавили, подмешали раскрошенного печенья и состряпали липкий тортик. В-третьих, как девушка ему, разумеется, нравилась Танька «Want love», то есть, ой, с сегодняшнего дня «Аngel of your love», поэтому мелкая худая Мишка от его лапанья была избавлена – равно как и от внимания других мальчишек, которые старались не пересекаться с тем, что попадало в зону интересов крупного и дурного Кулябкина. Сложные орбиты Танькиной жизни меж другими парнями порой повергали его в изумление или негодование, но, как встрепанная комета из черных глубин космоса, Танька неизменно возвращалась к нему, клала голову на плечо и выпрашивала «чего-нибудь вкусненькое». Дурак Кулябкин замирал от счастья, не понимая, что все Танькино сердце занято таинственной «нищасной любовью», а он ей «просто друг». Через пару уроков Танькино естество уводило ее в новый полет, а Кулябкин плюхался обратно за парту к Мишке, кое-как умещал под партой крупные мослы и жаловался:
– И че? Ну вот скажи – и че? Я ей вон всю копченую колбасу скормил даже, а она? Опять вон целую перемену с этим Петровым из десятого. А в столовке с Серегой из одиннадцатого стояла ржала, аж на втором этаже слышно… Дай, слышь, алгебру спишу, хоть про эту розовую корову думать перестану…
Сейчас в его невменяемых глазах сияли отражения золотых крыльев.
А Мишка внимательно посмотрела на этого Игната: ну красивенький, да. Бледный, в глазах романтическая тьма. Встретил взгляд Мишки и опять нежно, как ангел с картин Возрождения, улыбнулся. Ему-то зачем понадобилось сесть с Мишкой? Но, в общем, Мишке было не до него, и она, съежившись, спряталась за Кулябкина. Шел английский, а она хотела пятерку в четверти. После каторги курсов в языковом центре на Невском школьный английский казался ей танцами милых белых мышек в картонном театре, и пятерки посыпались в электронный журнал, как крупа из порванного пакета, а учительница сама предложила записаться на ОГЭ по английскому. Мишка этот вызов приняла.
На следующий день Кулябкин в школу не пришел.
Новенький подсел к Мишке и открыл скетчбук: Кулябкин был нарисован там в виде подъемного крана, и Мишка передернулась. Спросила:
– Меня тоже нарисуешь, если отсяду?
– Нет. Мне тебя не нарисовать – ты красивая слишком. Почти как я.
Мишка растерялась. Игнат усмехнулся, и что-то в его улыбке было непоправимо взрослое, нехорошее:
– А ты разве не заметила, что красавица?
– Зато ты как из страшного мультика вылез, – кивнула Мишка. – Какая-то потусторонняя тварь.
– Спасибо, – Игнат довольно, как сытый вампир, улыбнулся. – Я достаточно зловещий?
– Достаточно для чего? Чтоб воткнуть в тебя осиновый кол? – Она покрутила в пальцах остро заточенный карандаш.
– Не надо, – отодвинулся он. – Карандаш вряд ли из осины, но проверять не будем… Блин, опять не повезло, ты умная оказалась… Все, любовь отменяется, давай просто дружить.
– А Кулябкин? Выживет? – Она кивнула на скетчбук.
– Если ты согласна дружить, я припомню отменяющее заклинание, – лучезарно улыбнулся Игнат и положил перед Мишкой крошечного пластмассового ангелочка: – Отдаю в залог свою копию… Слушай, Мишка, а ты что, правда меня не помнишь? Мы ж с тобой учились вместе в началке, ну, у Елены Аркадьевны, помнишь? Она еще каждый месяц волосы в разный цвет перекрашивала?
– Тебя – не помню… А волосы то рыжие, то белые – помню…
– А потом ты в пятый класс с нами не пошла, пропала.
– Я болела. – Разъяснять, чем именно, Мишка не собиралась. И почему сторонилась потом бывших, хоть и перегнавших на класс, но оставшихся в детстве одноклассников, тоже. – Хотя так вроде тебя по школе помню. Но давно не видела.
– Год пропустил, – отмахнулся Игнат и подтолкнул к Мишке ангелочка: – Можешь тыкать иголками, если не буду слушаться… Ну что ты молчишь? Ты не любишь разговаривать?
– Это ты слишком любишь!
С того дня пластмассовый ангел жил у Мишки в пенале. Кулябкин по телефону сказал, что доктор велел ему посидеть неделю дома, потому что в качалке он то ли что-то потянул, то ли растянул – Мишка недослышала, больно уж Кулябкин веселился, что может прогуливать учебу на законных основаниях. Школа шла своим чередом. Год – тоже, неделя за неделей.
В ночь на первое марта выпал какой-то неуместный, глупый после бесснежной сухой зимы обильный снег, а на следующий день растаял, и город поплыл в грязной воде по щиколотку, захлестывая тротуары бурыми веерами грязи из-под равнодушных колес. Ладно, надо потерпеть, ведь уже весна. Еще три недельки – и каникулы.
К Игнату она незаметно привыкла, как будто он всегда был рядом. Они на всех уроках сидели вместе, и терпеть его было легко. От него не пахло конем, как иногда от Кулябкина; он умно шутил, трудные задачи по геометрии вместе они разбирали куда быстрее, и телефон у него был громадный – удобно вместе смотреть всякие залипушки с Ютьюба. Про себя не рассказывал, сам ничего не спрашивал, плохо ни про кого не говорил, на всех прочих одноклассников, даже на самых красивых девчонок, ему было плевать. Сидел, рисовал всяких монстров в скетчбуке каждую свободную минуту, бросался книжными фразами – похоже было, что одиночества в нем тоже, как и в Мишке, по самые завязки: читать книжки и рисовать – занятия одиночек. А вместе было повеселее, но на самом деле одиночество никуда не уходило. Ну так что ж, это детство, наверное, уходит. Только малыши верят, что родители, друзья и счастье будут всегда.
Вроде все было в порядке, но у Мишки иногда мороз по коже прокатывался при взгляде на Игната. С этими взрослыми зловещими улыбками, казалось, он был налит тьмой по самую макушку, как герой какого-нибудь мистического фильма. Этакий юный Мцыри, в которого вселилась потусторонняя дрянь. Хотя чего в нем зловещего на самом деле, Мишка объяснять не взялась бы. Ну, в одиночестве люди всякий опыт приобретают. Если долго анимешки смотреть, тоже перестаешь понимать, что плохо, а что хорошо.
На замене, когда был пустой урок, Игнат отдал Мишке свой огромный телефон, чтобы она смотрела занятие по английскому, а сам рисовал невидимого дракона – хоть и невидимый, он получался жутким, щетинистым, полупрозрачным и омерзительным до дрожи, с пучком жвал и зубов в пасти, без глаз, с длинным телом в каких-то дырках.
– А что, ты думаешь, таких не бывает? – пугал Игнат Мишку. – Поискать, так в людях еще не такое найдешь.
– В смысле, это внутренний облик нехорошего человека?
– Нет, это внутренний обитатель человека. Вот подселится такая сущность, начнет выделять всякие ядовитые вещества в кровь, а оттуда в мозг, и у человека мысли изменятся, желания странные станут расти. Человек идет и делает какую-нибудь гадость, какая ему б сроду в голову не пришла. Например, ловит крыс, варит живьем и потом ест недоваренными. От такого питания, – он любовно вырисовывал прозрачные жгутики на теле чудовища, – кровь его станет приятнее для этого обитателя, он откормится как следует и отложит в человека цисты с детенышами. Те тоже скоро вылезут и будут впрыскивать в мозг человека свои токсины, и человек станет уже не крыс ловить и варить, а, скажем… Ну, отнимать у старушек йориков и болонок… Чего, видела ведь, как много этих мерзких маленьких собачонок, только и тявкают, жри – не хочу…
– Ты псих, Игнат.
– И уже давно.
– Потому что в тебе ползает вот такой обитатель?
– Такой не ползает. Я от таких знаю таблетки. Съешь, и все – снова человек.
– Таблетки?
– Ну да, в любой аптеке продаются. Ты скажи, вот когда человек болонок варит и полусырых жрет, почему он не может остановиться? Хотя и понимает, что с ним что-то не то?
– Токсины в крови.
– Ну вот. А есть и еще хуже токсины. Такой человеческий яд, который люди друг другу прямо в мозг словами впрыскивают. И жертва начинает думать, что эти слова правильные, что только так и надо жить, по этим словам… Человеческий яд ужаснее. От него таблеток в аптеке, как от глистов, не купишь.
– Так это ты глиста нарисовал, что ли? Фу-у-у!
– Хорошенький мой, – Игнат подрисовал глисту микроскопические складки в изгибах туловища. – Простодушное создание эволюции. А вот люди… Нет, ну бывают, конечно, и среди людей простодушные паразиты. Но вот, если кто-то начинает меня кормить недоваренными мыслями, мол, живи так, думай этак, я сразу вижу не человека, а вот такого вот громадного невидимого глиста.
– Да ну тебя. Обычно взрослые дают советы, потому что хотят, чтоб мы не набили шишек.
– Обычно взрослые думают головой еще меньше, чем мы, потому что у них полная голова вот таких невидимых паразитов. Места для ума уже нет.
– А чем твое мнение отличается от такого же недоваренного глиста? – Мишка начинала скучать по Кулябкину. – Рисуй лучше роботов давай.
Но Игнат нарисовал розового ангела с золотыми крыльями, и хотя ангел был мало похож на Таньку, на следующий день та в школу не пришла – заболела, в пятнадцать-то лет, ветрянкой! И класс посадили на карантин.