Как и обещал, Оршанский баловал свою спутницу стихами, которые знал в изобилии еще с университета. Вероника, в свою очередь, – благодарными и обнадеживающими улыбками, чередуя их с многозначительными вздохами телесного томления, а ресторан – прекрасной местной кухней и винами. А уж когда, словно по мановению волшебной палочки (невидимому жесту Александра), в самый пик поэтических од гарсон преподнес Веронике роскошный букет местных цветов, фантастического, острого благоухания, черноволосая красавица, как показалось московскому сердцееду, была готова пойти за ним куда угодно.
– Да при чем тут медведица-мама, рыдающая над могилкой своей дочери? – Из-за полотняной ширмы в интимную беседу влюбленных ворвался грубый голос дрессировщика. Компания за стеной пьянела явно в очень ускоренном темпе. – Если вам, моя очаровательная богиня, интересно, и для того, чтобы успокоить ваше доброе сердце, я скажу, что у всех медведей, выступающих на арене, нет родителей. Поэтому плакать над Антоном Павловичем, кроме меня, никто не будет. Гарсон! Пожалуйста, еще бутылочку такого же. – Заметалин отдал указание невидимому официанту. – Почему нет матери? Есть у нее мать, – ответил он на пока неслышный вопрос Изольды. Видимо, девушка пока отставала от своих спутников. – Только в цирк берут медвежат, от которых мать отказалась. И даже не в цирк. Их еще проверяют на способность к дрессуре. Подвесят медвежонка за передние лапы на метровый турник и смотрят – боится или нет. Если боится – для дрессуры не пригоден. Так что найти для цирка подходящую особь – дело наитруднейшее. Потому я так и прикипел к своей медведице.
– Знаешь что, Саша, уже поздно, а у меня режим, завтра выступления, – напомнила о своем присутствии Вероника, – я, пожалуй, пойду отдыхать.
– Подожди, Вероничка, – жалобно взмолился Оршанский, – неужели пьяные идиоты за стеной испортят нам такой чудный вечер? Да ну их, не обращай внимания. – Александр попытался удержать девушку, с сожалением, однако, понимая, что почти достигнутая победа, давшаяся с таким трудом, неумолимо, как вода, утекает сквозь пальцы. – Посмотри, какое море, красочный порт, южное небо…
«Отчего так Росси-и-и-ии бере-о-о-о-озы шумя-я-я-ят,
Отчего белоство-о-о-ольные все-о-о-о понима-а-а-ют…»
Слаженно затянул вдруг оркестр местных народных инструментов, поддавшись чьей-то патриотической ностальгии и долларовому поощрению русской души, и посетители единодушно откликнулись на этот призыв хрустально-бокальным звоном.
– Знаешь, насчет ресторана ты оказался прав… – Вероника печально улыбнулась и встала из-за столика. – Извини, но я от всего этого уже успела отвыкнуть.
– Пойдем тогда погуляем. – Оршанскому очень не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался вот так. Вероника, конечно, была права. И то, что в Москве сплошь и рядом, к чему привыкаешь и относишься как к само собой разумеющемуся, в этой части света оказалось неуместным. – Давай пройдемся по набережной… Я уверен, что там тихо и спокойно…
– Нет, – отрезала девушка. – Провожать меня не надо. Во-первых, не хочу, чтобы ты знал, где я живу, – пояснила свой отказ гимнастка, – а во-вторых, боюсь, что ты заблудишься. Хочешь, иди отдыхать или найди место потише. Можешь остаться. Когда-то меня это тоже не раздражало, но теперь… – Мягким движением она усадила Александра обратно за столик, нежно поцеловала его в щеку и ушла по-английски, по-русски, однако, не предложив разделить пополам счет за ужин.
– Слушай, Костя, – донесся из-за стены голос подвыпившего Вольдемара Жозеффи, – давай подойдем к проблеме твоей медведицы рационально. Сдадим ее на мясо. Медвежатина – это же деликатес. Четыреста кило, пусть даже по пять баксов – это же две штуки!
– Володя! – До Оршанского впервые донесся серебряный колокольчик Изольды. Правда, уже слегка надтреснутый.
– Н-н-не позволю, – решительно возразил укротитель, – и не из чувства гуманности, а потому, что четыреста кило в Антон Павловиче нету. Ты бы сильно разжирел на этой вегетарианской жратве? – Из-за ширмы донеслось бряканье посуды. – Так и медведей кормят такой же дрянью: морковка, яблоки, апельсины, печенье, ну и плюс немного меда.
– Почему так скудно? – поинтересовалась захмелевшая Изольда.
– Потому что медведи – не свиньи, – ответил дрессировщик, – они все подряд не едят. А мясо цирковым косолапым категорически запрещено. Если мишка попробует даже фарш из гастронома, для человека он становится очень опасным. Запросто вместе с костями сожрать может.
– Знаешь что, дружище, – попросил Александр у безмолвно появившегося официанта, – я, пожалуй, задержусь у вас ненадолго. Будь любезен, принеси-ка мне водки. И мяса, – добавил Оршанский, ковырнув вилкой местную фруктово-овощную кухню. – Очень кушать хочется.
– Могу предложить прекрасные рыбные блюда.
– Местного приготовления? – поинтересовался журналист.
– Да.
– Ну, коли уж нет мяса, давай тащи свою рыбу, – благодушно согласился Александр, – тоже белок.
Гарсон удалился, а Оршанский стал внимательно прислушиваться к беседе, стараясь не пропустить ни одного слова. Сделать это в общем-то было нетрудно, так как шум в ресторане усиливался с каждой выпитой рюмкой, и беседы велись хоть и задушевные, но докричаться до соседа было не так уж и просто. Надо было сильно поднапрячь голосовые связки. Троице это вполне удавалось, да и сидели они всего в каком-то метре от журналиста, так что напрягаться ему особенно не приходилось.
– Слушай, Костя, а давай мы твоей медведице напоследок праздник устроим: купим ей бутылочку водки, салатика местного из лопухов… – Жозеффи уже изрядно накачался местным вином, которое, как известно, пьется как сок, а действует как коньяк. – Помню, один дрессировщик собачек своих напоил…
– Убью на месте, – неожиданно злобно прорычал Заметалин, прервав истерический смех Изольды. – И думать не могите. Даже приближаться к медведю с запахом алкоголя. Это, считай, смерть. Как-то в цирке на Цветном то ли униформист, то ли сторож какой пригласил на ночь своих подружек, – зловещим голосом начал свое повествование укротитель, – ну, выпили, как водится, и этот болван решил выпендриться, показать, какой он крутой дрессировщик. В общем, полез в клетку к медведю. И не просто к медведю, а к такому, за которым ухаживал, когда тот был еще медвежонком. Говорят, что униформист этот был для медведя чем-то вроде папы и мамы. Это когда тот был трезвый. А пьяного мишка разодрал мгновенно, а вместе с ним и подруг, от которых тоже разило алкоголем.
– Так мы ж в клетку не полезем, – сопротивлялся иллюзионист, которому, видимо, очень понравилась идея праздничного ужина для мишки, – мы можем ему все это на лопате сунуть.
– Все, хватит об этом, – отрезал Заметалин, – мне, конечно, нравятся твои грандиозные планы и твоя забота об Антоне Павловиче, но одно дело – пьяные собачки, и совсем другое – пьяный грузовик. И фантазии в голове у захмелевшего медведя куда больше, чем в твоей. Уж поверь мне на слово.
– Послушайте, мальчики, – послышался капризный голосок Изольды, – ну что вы все о работе и о работе? Нашли время. И, главное, место, – справедливо заметила она. – Пойдемте лучше потанцуем. Вольдемар, ты меня пригласишь?
Иллюзионист нехотя глянул на свою ассистентку, зато с готовностью поднялся Заметалин. Вот с кем с кем, а с ним танцевать Изольде хотелось меньше всего. От неприятной ситуации ее спас звонок на мобильный телефон. Звонила мама.
– Извините, Константин, как-нибудь в другой раз. – Она категорично выставила вперед ладонь и отошла чуть подальше от столика и громыхающего оркестра.
Отделавшись от родительницы короткими «нет», «да», «все хорошо», «устроилась прекрасно» и «кормят замечательно», Изольда сунула телефон в сумочку и, глянув на покинутый столик, увидела, что дрессировщик склонился поближе к Жозеффи и по-заговорщицки что-то ему шепчет. Секретностью, впрочем, здесь и не пахло. Мужчины сидели друг против друга, небольшой наклон над столом не слишком их сблизил, и чтобы расслышать собеседника, им приходилось говорить настолько громко, что в паузах музыкальных гоцаний Изольда вполне отчетливо различала обрывки фраз.
– …в этом ресторане попробовать? – это ее патрон Жозеффи.