После обеда, который Анна Михайловна выдала сухим пайком, занялись разбивкой лагеря. Поставили палатки на облюбованном месте; подальше в лесу вырыли две ямы на приличном расстоянии одна от другой – примитивные сортиры: мужской и женский.
По завершении работ Максим промазал открытые части тела репеллентом и отправился исследовать окрестности. Дело это оказалось нелегким: то болото, то бурелом. Да еще встретился тощий кабан. Не нападал, но смотрел неприязненно, точь-в-точь как Виктор Блинов. Вспомнились истории о вепрях, растерзавших не одного бравого охотника. И даже меча при себе нет! «Лезу на ближайшее дерево – и хрен он меня достанет», – храбро подумал Максим, но это не потребовалось: кабан всхрапнул и убрался восвояси, чуть приволакивая заднюю ногу.
Только Максим успел вернуться, как прибежал Сашка с указанием от Самозванца:
– Палатки приказано ставить в лесу, за двадцать шагов от опушки. – Счет расстояний в шагах был введен как компромисс между метрами, привычными для ополченцев, и саженями, в которых мерил Отрепьев.
Максим ответил юному адъютанту, что приказ понял. Переставлять палатки он не стал. Потому что куда? В лесу форменный комариный рай. Нет уж, пусть остаются на узкой полосе поля между лесом и осинником. Однако вскоре заявился с проверкой сам Отрепьев и устроил большой скандал.
– Вы ищете живота своего лишиться? Лыри неблаголепные, прости мя, Господи, за слова непотребные. Смерть ми есть от вас. Сказали те установлять лагерь в лесу? Тут тя первый вражий ханурик угробит к чертям вонючим, прости Господи.
– В лесу меня комарье раньше угробит, – твердо ответил Максим.
Самозванец плюнул, махнул рукой и ушел проверять седьмую сотню. Оттуда донеслось очередное «прости Господи»: соседи, вслед за Максимом, расположились в поле. Однако они оказались более сговорчивы и после недолгих пререканий стали переносить лагерь в лес.
В сотне Максима к этому времени насчитывалось семнадцать бойцов – неплохой результат для первых суток мобилизации. По списку у него числилось пятьдесят семь человек («сотнями» подразделения назывались условно), и можно было надеяться, что в ближайшие несколько дней явится не менее половины личного состава.
Суматошный день завершился макаронами с тушенкой и крепким чаем: начали работать военно-полевые кухни. Федя затребовал себе вторую порцию, но повариха воспротивилась:
– У нас всё по справедливости, всем поровну.
Федя возмутился:
– Да какая это справедливость? Ты посмотри на себя и на меня. Ты тощая, хоть и сидишь при харчах, а во мне весу полтора центнера. Мне ж надо форму поддерживать!
Однако худосочная повариха осталась непреклонна. За добавкой Феде пришлось отправляться к Анне Михайловне. Обратно он вернулся сытым и довольным.
– Разрулили вопрос. Благодетельница распорядилась, чтобы добавку давали без ограничений. Теперь заживем!
Федю – силача и выпивоху, этакого неуклюжего Илью Муромца, с которым вечно случались какие-нибудь недоразумения, – знала вся Дружина. Особо он прославился на строительстве земляных укреплений, когда сотне Максима предоставили банный день. Накануне нужно было натаскать побольше воды. Все честно старались, но с Федей никому было не сравниться: он вкалывал за троих. Поэтому никто не возражал, что он еще с вечера, не дожидаясь, пока вода согреется, пошел мыться. Он постоял под холодным душем, блаженно фыркая, отдуваясь, постанывая от наслаждения, и лег спать последним. Утром сотня радостно побежала в банную палатку, но оказалось, что вся вода вытекла: уходя, Федя не закрыл кран. Что ему высказали, приличными словами не опишешь. Хорошо, что не побили: спасли искреннее раскаяние и устрашающая комплекция.
Улеглись рано, но долго не засыпали: балагурили, выясняли, кто сколько привез спиртного. Светя фонариками, устроили охоту на комаров, так что чуть не обвалили палатки. Угомонились только к середине ночи – как раз тогда, когда зуммер сообщил, что пора сменить дозорных. Отправив своих предшественников спать, Максим со Славой заняли наблюдательный пост на краю осинника. После дневной суеты тишина ночи действовала успокоительно. Ей не мешали звуки, долетавшие из леса: редкий крик ночной птицы, стрекот сверчка, неясные шорохи. Диссонансом прозвучал отдаленный гул самолета, но он вскоре стих, и мещерская ночь снова вступила в свои права.
Под утро послышался мягкий стук копыт со стороны дороги. Слава подтолкнул Максима локтем, шепотом спросил:
– Поднимаем наших?
– Пока не надо, – тоже шепотом ответил Максим, приложил к губам манок и свистнул дроздом, предупреждая дозорных соседней сотни. Те откликнулись короткой трелью.
Из темноты донеслось: «Свои!». На фоне светлеющего неба вырисовались силуэты нескольких всадников. Тот, что ехал в центре, выделялся непомерно высоким ростом и исключительной худобой.
– Это же наш Дон Кихот! – шепнул Славка.
– Он самый, – кивнул Максим. – Со своими санчо пансами.
Через пару минут уже не оставалось сомнений: прибыл миллиардер Харитонов со своей свитой. Он был главным спонсором ополчения. В его мастерских изготовлялись оружие и доспехи, он же оплачивал дружинникам прогулы на время учений.
Подъехав, всадники спешились и скрылись в лесу, ведя коней в поводу. Других происшествий до утра не было.
После побудки на пост заступили следующие караульные. Ополченцы остервенело расчесывали комариные укусы. Действия репеллента, которым Максим щедро поделился с другими, не столь предусмотрительными сотниками, не хватило на всю ночь. Его собственные бойцы страдали меньше других: на поле ветерок сдувал мошкару.
Максим со Славой позавтракали и пошли спать. Проспали до обеда. Поев, присоединились к работе Дружины по налаживанию водоснабжения. К ближнему озеру прорубили тропу сквозь бурелом и проложили гать через болото, настелив украденные где-то доски. Разжившись у Анны Михайловны гвоздями, сколотили мостки, ведущие в воду. На этом деятельность по благоустройству территории закончилась.
Вечером собрали хворост, разложили на поляне костер. Набросали в него сырых веток, чтобы дым отгонял комаров. Легко было представить себе, что это обычный турпоход. Только почему-то все при оружии, а на переднем крае круглосуточно дежурят караульные. Значит, вот он какой, Армагеддон. Мирный, будничный и вовсе не грозный. Во всяком случае, пока.