Тереза Дибли предлагает нам кофе и газировку, но я отказываюсь. Как выясняется, она не просто заботливая бабушка. В свои шестьдесят два она в одиночку воспитывает детей своего сына – двенадцатилетнего Кларка и семилетнюю Дестини, потому что ее сына и невестку больше интересуют наркотики, нежели родительский долг. Мы вместе стоим на террасе «Хризантемы» и наблюдаем, как дети вместе с Обри играют под деревом с привязанным к ветке канатом. Светловолосая Дестини очень застенчива.
– Дестини почти не знает свою маму, и, откровенно говоря, я этому рада. Хотя мой сын не лучше. Но я могу его выносить: у меня, по сути, нет другого выбора.
– Сожалею, – говорю я.
– Я забрала Дестини из роддома на четвертый день. От ее мамаши осталось только это нелепое имя[1]. Надеюсь когда-нибудь его сменить. Жду, пока мне наконец-то позволят официально оформить опеку. Нелепая, жестокая система, но уж какая есть.
Тереза, стройная и подтянутая, одета в шорты и удобные ботинки. На ее футболке логотип «Хама-Хама» – устричного ресторана, расположенного неподалеку от Лилливаапа. Ее седые волосы с вкраплениями темных прядей стянуты в хвост.
– Вы не видели, как пропала Софи? – спрашивает Монтроуз, снимая очки и протирая их платком, который он достал из кармана штанов.
– Нет. Мы с детьми все утро гуляли в лесу, тут неподалеку.
Я киваю, вспомнив собственные прогулки по окрестностям.
– Живописное место.
– Да. Дестини устала, но совсем не жаловалась. Она тихая девочка. Но мы все равно вернулись пораньше. Кларк настоял. Хотел пособирать устриц на берегу во время отлива.
– Что вы увидели, когда вернулись? – спрашиваю я.
– Мистера Уорнера. Адама. Я еще не знала его имени. Они приехали вчера вечером. А сегодня с утра мы ушли рано, никто еще не проснулся. Ночь выдалась долгой. Мы с Дестини спали вместе на раскладной кровати, а Кларк – на диване. Больше никогда не буду арендовать такой крохотный коттедж. Втроем здесь негде развернуться.
– Когда вы вернулись с прогулки, – продолжаю я, – то увидели мистера Уорнера?
Тереза кивает.
– Да. Он стоял на лужайке перед коттеджем, кричал, чтобы я вызвала полицию. Он выглядел очень скверно. Было ясно, что произошло что-то ужасное.
– Что именно он сказал? – спрашивает Монтроуз.
– Что его жена пропала, – говорит она. – Что кто-то ее похитил.
Она резко оборачивается к Кларку, который раскачивается на канате над водой: «Осторожно! Ты чуть не толкнул Дестини!»
Светловолосый мальчик оборачивается к нам: «Прости, бабуль!»
Я замечаю, что Адам все еще говорит по телефону. Он ходит взад-вперед, поглядывая в нашу сторону, как цепной пес, мечущийся из стороны в сторону. В какой-то момент он поднимает руки к небу и оборачивается ко мне.
– Найдите ее! – говорит он. – Сделайте же что-то!
Мы пытаемся, думаю я. Показываю жестом, что мы скоро к нему присоединимся.
– Вы говорили с Софи? – спрашиваю я у Терезы.
Та качает головой.
– Может, ночью вы слышали что-то из их коттеджа? Хоть что-то примечательное?
Она снова качает головой: «Я всегда сплю с берушами. Иначе в одной постели с Дестини никак не уснуть. Она любит поболтать даже во сне».
К нам подходит Кларк. Его губы вымазаны фруктовым льдом.
– А я кое-что слышал, – говорит он.
Я и забыла, какой острый у детей слух.
– Что ты слышал, Кларк? – спрашивает Тереза.
– Дестини разбудила меня, чтобы я дал ей попить. Было поздно. Я принес ей стакан воды и лег обратно и, пока я пытался уснуть, услышал какой-то шум. Потом захлопнулась дверь. Завелся мотор. Я выглянул в окно, но ничего не увидел. Свет не горел.
– Что это был за шум, Кларк?
Подросток смотрит на меня непонимающими глазами: «Не знаю. Просто шум».
Да уж, очень полезно.
– Чей-то голос? – уточняет Монтроуз. – Или что-то еще?
Кларк смотрит наверх.
– Нет. Скорее как будто что-то упало, – говорит он. – Или как будто дверь ударилась о косяк. Не знаю. Просто шум.
Кларк старается, как может. Не так-то просто описать случайный звук, раздавшийся посреди ночи, если это не выстрел.
– Ты помнишь, когда это было? – спрашиваю я.
– В смысле во сколько?
– Да, – говорю я. – В котором часу?
– Поздно, – отвечает Кларк. – Было совсем темно. Наверное, где-то после двух. Дестини обычно просит пить примерно в это время.
– Она все еще так делает? – спрашивает Тереза, когда речь заходит о ее внучке.
– Да, – отвечает Кларк совсем не с детской усталостью. – Каждую ночь. Можно мне еще фруктового льда?
Тереза не возражает: «Возьми своей сестре и Обри».
– Вы встречались с другими соседями? – спрашиваю я, указывая на последний из трех коттеджей.
– Нет, – отвечает Тереза. – Но они были здесь прошлым вечером. Свет горел, шторы были задернуты. Машина стояла неподалеку. Наверное, они поздно встают.
Перед уходом Тереза диктует нам имя и контактный телефон владельца коттеджей. Монтроуз направляется к машине, чтобы позвонить и расспросить его насчет постояльцев. Потом он поговорит с нашим помощником, который опрашивал соседей, собравшихся поглазеть на происходящее, и постояльцем, которого мы еще не встречали.
Я иду по пляжу к дому Акселя Беккера, пожилого мужчины с собакой. Когда я сказала, что нам нужно будет с ним побеседовать, он показал пальцем на свой дом и предложил мне зайти, когда смогу. Дескать они с собакой меня подождут.
Дом Акселя Беккера, стоящий на Канал-вью-роуд, построен в классическом стиле Худ-Канала двадцатых годов, когда все в Лос-Анджелесе помешались на местности вдоль соленого вашингтонского фьорда. Покрытое обветшавшей черепицей серебристое бунгало с кремовыми ставнями и красной дверью. При моем приближении мистер Беккер машет мне рукой из своего огорода.
– Как поживает горох? – спрашиваю я.
Мистер Беккер пожимает плечами: «Паршиво, как и всегда».
Ему где-то под восемьдесят, но на вид он в прекрасной форме. Цветом и текстурой его лицо напоминает старый бумажный пакет, но в голубых глазах горит ясный ум. У его ног сидит Уинстон, его пес.
– Как, вы сказали, вас зовут? – спрашивает он меня, прищурившись.
Я представляюсь.
– Я уже рассказал вашему напарнику все, что знаю, – он оглядывает меня с ног до головы, потом возвращается к огороду. – Вашему начальству, видать, денег девать некуда.
– Вы бы думали иначе, будь Софи вашей дочерью, – говорю я.
– Наверное, – он заканчивает подвязывать куст томата и приглашает меня войти внутрь.
Войдя в дом, я понимаю, что никакой это на самом деле не дом. Это музей.
Почти вся мебель вырезана из древесины с наплывами. Мне на глаза попадаются декоративные подушки, украшенные салишской вышивкой. Некоторые назвали бы это кощунством. На стенах развешаны реликвии Худ-Канала: таблички «Свежие устрицы!», резная вывеска давно закрытого танцевального зала, череда черно-белых фотографий этой местности, изобилующей медузами и древесиной.
– Отец построил дом во времена сухого закона, – говорит он, заметив мой заинтересованный взгляд. – Смог подзаработать. Вместе с парой других местных жителей. Отсюда легко переправлять самогон в Сиэтл.
– А сейчас и не скажешь, что это такой уж отдаленный район, – говорю я, а мистер Беккер жестом приглашает меня сесть на один из больших деревянных стульев.
– Верно, – говорит мистер Беккер, снимая свои поношенные резиновые сандалии. – Проклятые калифорнийцы все тут испортили. Налоги все растут и растут. Моим соседям пришлось переехать. А они жили здесь почти столько же, сколько и я. Теперь ютятся в какой-то лачуге в Аризоне и каждый день жалеют, что уехали, а не умерли здесь. Надеюсь, меня когда-нибудь хватит сердечный приступ во время прогулки по пляжу…
Он глядит вниз, на Уинстона: «Но не сегодня. Не хочу, чтобы Уинстон меня пережил, а он протянет еще несколько лет».
– Он у вас красавец, – говорю я, потрепав Уинстона по ушам.
– Но вы пришли не за уроком истории и не за тем, чтобы погладить моего пса.
– Верно, – говорю я. – Меня интересует, что вы видели на пляже.
– Почти ничего, – говорит он.
– Понимаю. Но порой свидетели трагических происшествий вспоминают больше подробностей по прошествии некоторого времени. Вы ведь согласны, что это была трагедия?
Уинстон яростно чешется, а мистер Беккер хмурит свое морщинистое лицо.
– Для той женщины и ее мужа? Да, трагедия. Для меня? Как сказать. Я служил в армии и много чего повидал. Здесь поутру на пляже такого не увидишь. Хотя один раз мне почудилось, будто я застукал насильника, а оказалось, ребята просто баловались на надувном матрасе.
Я киваю и прошу его описать, что именно он видел этим утром.
– Пожалуйста, расскажите еще раз.
Мистер Беккер повторяет то же самое, что сообщил Монтроузу во время предварительной беседы. Он выгуливал Уинстона, как привык делать каждый день. Адам и Обри плыли в лодке примерно в сотне ярдов от берега. Потом кто-то закричал. Мистер Беккер посмотрел сначала на Адама, который в панике греб к берегу, потом перевел взгляд на бетонную дамбу.
– И увидели миссис Уорнер? – уточняю я. – И нападавшего?
Мистер Беккер извлекает из нагрудного кармана свои очки.
– Я знаю, что уже не молод, – говорит он, – но в очках вижу вполне неплохо. Все произошло очень быстро, но я знаю, что видел.
Он словно бы раздосадован моими вопросами, и его акцент усиливается.
– Я здесь не потому, что сомневаюсь в ваших словах, мистер Беккер. Было совершено преступление, и необходимо выяснить, что произошло и кто в этом виновен.
Уинстон – весьма крупный пес, но мистер Беккер разрешает ему забраться к себе на колени.
– Ладно, – говорит он, – хорошо.
– Расскажите, что именно вы видели на берегу.
Он медленно вдыхает и выдыхает.
– Было довольно далеко, но, как я и сказал, в очках я вижу нормально. Я увидел, как миссис Уорнер пытается вырваться из хватки какого-то мужчины. Все произошло очень быстро. Я увидел ее, потом посмотрел под ноги, чтобы не споткнуться о камни, а когда снова поднял взгляд, их уже не было.
– Какого роста был этот мужчина? Во что он был одет?
Мистер Беккер задумывается, прикрыв на секунду глаза.
– Среднего роста, – говорит он наконец. – Кажется, на нем была бейсболка. И оранжевая куртка. Насчет этого я уверен. Или, может, красная куртка. Но скорее оранжевая.
– Моему напарнику вы ничего не говорили про куртку, – замечаю я.
Мистер Беккер разводит руками.
– Он не спрашивал.
– Хорошо, – говорю я. – Это очень полезно. Это нам поможет. Что насчет миссис Уорнер? Вы помните, как она выглядела? Во что была одета?
Мистер Беккер вновь задумывается.
– Соломенная шляпа – это я хорошо помню. И белое платье, – добавляет он менее уверенно. – Или, может, голубое? Она была в платье, это точно. Знаете, такое легкое, полупрозрачное, их нынче надевают поверх купальников. Я даже в магазине видел девушек, одетых так. Через эти платья все видно. Но я не жалуюсь.
Я улыбаюсь. Не очень-то пристойное замечание, но мистера Беккера не назовешь похотливым старикашкой.
– Парео, – говорю я.
– Как скажете.
– Что-нибудь еще?
– Нет, – говорит он. – Она как сквозь землю провалилась. И нападавший тоже. Я набрал 911. Муж почти доплыл до берега, когда я положил трубку.
– Как он себя вел?
– Как и сказал, он был в панике. Мало что понимал. Девочка рыдала, он велел мне позвонить в полицию. Дескать его телефон не ловит сигнал. «Ти-Мобайл», наверное. У них здесь плохо с покрытием.
Дальше он рассказывает, что Адам оставил Обри с женщиной из соседнего коттеджа, а сам побежал вверх по склону за коттеджами, надеясь догнать похитителя. Потом они вместе дожидались приезда полиции.
– Случилось ли что-нибудь за время ожидания? – спрашиваю я. – Как вел себя мистер Уорнер?
– Почему вы им так интересуетесь?
– Это стандартная процедура.
– Он был в лодке, когда миссис Уорнер похитили. Клянусь, это чистая правда.
– Я знаю, – говорю я. – Но обязана спросить. Скажите, как он себя вел?
Уинстон садится обратно на пол и пытается выкусить из шерсти блоху.
– Он был совершенно раздавлен, – говорит мистер Беккер. – Его жену только что похитили. Как, по-вашему, он мог себя вести?
Не поспоришь, думаю я.
Мы еще некоторое время обсуждаем то, что он увидел и тот факт, что у него вполне приличное зрение, хотя, по-хорошему, ему не помешало бы заказать новые очки.
– Страховка для пенсионеров – сплошное издевательство, – говорит он. – Столько дурацких ограничений.
Хотя плохое зрение – повод насторожиться, его уверенность меня успокаивает. Он проводит для меня небольшую экскурсию. Я замечаю свадебную фотографию мистера Беккера и его жены.
– Очаровательная пара, – говорю я.
Он смотрит на фотографию. Это черно-белый снимок, очень умело подкрашенный вручную. Неброско, самую малость – так, чтобы оживить и без того прекрасное изображение.
– Знаете, что такое настоящая трагедия?
Я молчу. На глаза у него наворачиваются слезы.
– Потерять ее, – говорит он. – Тот парень очутился в настоящем аду. Потерять жену – невероятно больно. И очень одиноко.
– Соболезную, – говорю я, направляясь к выходу. – По крайней мере Уинстон составляет вам компанию.
– Уинстон? – переспрашивает мистер Беккер.
Он выглядит озадаченным, так что я наклоняюсь и глажу пса по голове.
– Этот красавчик, конечно же.
Мистер Беккер хмурится еще сильнее.
– Это не Уинстон, – говорит он. – Его не стало много лет назад. Этого пса зовут Реджи.
Вернувшись на место преступления, я нахожу Монтроуза и пересказываю ему разговор с мистером Беккером. С некоторой долей неохоты – пожилых людей часто незаслуженно обвиняют в проблемах с памятью. Я упоминаю, что он назвал диспетчеру неправильную кличку.
– Это мелочь, – замечаю я.
Монтроуз щурится, глядя на солнце, и снимает очки, чтобы протереть их.
– Может, и не мелочь.
Он прав. Мистер Беккер – единственный, кроме Адама, свидетель преступления.