1.1.1. Мы прекрасно понимаем, что в рамках одной работы невозможно объять необъятное и рассмотреть не просто все, а хотя бы многие вопросы, касающиеся такого сложнейшего явления, как общество. В связи с этим позволим себе сосредоточиться лишь на том, что показалось нам важным в контексте темы исследования.
Античный философ Аристотель заметил, что человек по природе существо общественное, и «жизнь сообща прирождена ему»[3]. Подобное положение в настоящее время не подвергается сомнению и включается в определения человека, даваемые в энциклопедиях и словарях, в которых, кроме всего прочего, также отмечается, что человек – это общественное существо, обладающее сознанием, разумом, субъект общественно-исторической деятельности и культуры[4].
Индивид в обществе и вне него неодинаков[5]. Многие его потребности могут быть реализованы только через общество, посредством участия в нем, потому что индивид – это его часть.
В то же время понятию «общество» зачастую придается различный смысл[6]. В самом упрощенном социологическом значении общество – это некая совокупность людей. Однако определение общества в качестве такой совокупности нисколько не характеризует его сущностные черты. В социологии существуют весьма многочисленные направления, представители которых неодинаково подходили как к причинам образования общества, так и к тому, что оно собой представляет. Известный российский правовед Г.Ф. Шершеневич, занимавшийся также социологией, писал, что общество характеризуется совокупностью индивидов, общими для них интересами, однако этого для его характеристики недостаточно. Обществу также присуще сотрудничество, т. е. направление общих усилий на достижение целей, которые малодостижимы или вовсе не достижимы единичными силами. При этом такое сотрудничество должно быть постоянным. Кроме того, в обществе присутствует организация[7].
Прав Питер Л. Бергер, писавший, что «общество означает широкий комплекс человеческих отношений или… взаимодействий. Слово „широкий“ в данном контексте трудно определить количественно. Социолог может говорить об обществе, включающем миллионы людей… а может обозначить этим термином гораздо меньшую по численности совокупность… Им обозначают, скорее, достаточно отчетливо выделяемый для самостоятельного анализа комплекс отношений, понимаемый как некое автономное целое, существующее наряду с другими, ему подобными»[8].
Следовательно, общество характеризуется тем, что в нем происходит взаимодействие между лицами, его составляющими; могут появляться некие институты, а также общие цели и ценности. Это взаимодействие (связь, объединение) происходит в той или иной мере как в общемировом обществе, так и в обществах отдельных государств, и в различных социальных общностях. Данные общности, с одной стороны, являются частью общества («впаяны» в него) и в этом смысле едины с ним, но, с другой стороны, будучи образованными на основании определенного признака, внутри себя могут содержать присущие только им связи, институты и ценности.
В социологии сложились разные подходы к обществу, например, неодинаково его рассматривают функционалисты и сторонники теории конфликта.
Тем не менее следует согласиться с Н. Смелзером в том, что имеющиеся подходы необязательно противоречат друг другу, а характеризуют разные стороны такого сложного явления, как общество. Безусловно, общество не могло бы существовать без некоторых общепринятых ценностей и должно достигать какой-то меры интегрированности, иначе его нельзя было бы назвать обществом. Вместе с тем вполне понятно, что многие группы внутри общества находятся в состоянии конфликта, что постоянно происходят перемены[9].
Общество характеризуется определенной самостоятельностью в отношении составляющих его субъектов. Герберт Спенсер писал, что «мы имеем право смотреть на общество как на особое бытие (entity), ибо хотя оно и слагается из отдельных (discrete) единиц, однако же постоянное сохранение, в течение целых поколений и даже веков, известного общего сходства в группировках этих единиц в пределах занимаемой каждым обществом местности указывает на известную конкретность составляемого им агрегата»[10].
Подобный подход был предложен представителями органической школы социологии, отождествлявшими общество с биологическими организмами. Разумеется, его не стоит принимать безоговорочно. Необходимо также добавить, что излишняя увлеченность таким подходом приводила некоторых авторов к выводу об исключительном значении общества и превалировании его интересов над всеми иными, вследствие чего отдельный индивид и его интересы не представляют никакого значения, будучи лишь частью некоего значимого целого. Тогда как очевидно – и вся мировая история подтверждает, что человек (каждый, отдельный) – это самостоятельная ценность, не поглощаемая совокупностью других людей. В то же время история говорит о том, что индивид сильнейшим образом зависит от общества. Г.Ф. Шершеневич писал, что человек испытывает страдание, когда задевают общественную среду, в которой укладываются его ближайшие социальные интересы. Общество сильнейшим образом влияет на человека, формирует его личность. Вместе с тем и личность влияет на общество. По его мнению, чем примитивнее общество, тем меньше индивидуальности в каждом человеке, соответственно в развитом обществе люди индивидуальны[11].
1.1.2. Нередко обществами именуют населения отдельных государства. С одной стороны, такой подход не содержит ошибки, поскольку имеет четкий критерий, по которому соответствующее сообщество выделяется: включение лиц в состав населения государства. Выделение же соответствующего сообщества необходимо, поскольку именно население в первую очередь должно определять судьбу государства, а государство – служить своему населению. С другой стороны, важно понимать и учитывать, что общества-населения отдельных государств не представляют собой некую однородную совокупность индивидов, потому что население государства – это лишь одно из вероятного множества сообществ, в которые могут быть включены те, кто такое население составляет. Во-первых, в границах самого государства его население всегда разделяется на множество сообществ (по признаку принадлежности к конкретному племени, проживания на определенной территории, этносу, касте, классу, национальности, полу, вероисповеданию и др.). Во-вторых, население одного государства постоянно взаимодействует с населением других государств, что приводит к формированию определенных новых или сохранению давно существующих сообществ.
Истории известны многие примеры того, как население отдельных государств могло воспринимать сограждан, проживающих на иных территориях того же государства, в качестве чужаков, при этом чувствуя единство с иностранцами[12].
Находящиеся в границах одного государства социальные общности различны. Они могут иметь как обширные, так и минимальные социальные связи с другими общностями. Кроме того, социальные связи между общностями, да и сами социальные общности могут выходить за пределы государства.
Как показывает история, взаимодействие между многими народами было всегда, однако значительное число общностей не просто не контактировало с другими, но даже не знало об их существовании[13]. Обширные социальные общности, выходящие далеко за пределы границ отдельных государств, также существовали довольно давно. Однако даже несмотря на это современная ситуация радикальным образом отличается. Благодаря новым способам передвижения и передачи информации существенно облегчилось установление и поддержание контактов между людьми, проживающими за тысячи километров друг от друга. Они нередко составляют различные социальные общности, члены которых рассредоточены в разных странах. По всему миру происходит постоянное взаимодействие между различными лицами и их группами, что порой приводит к формированию еще более крупных общностей, включающих многих жителей Земли. Например, локальные общности любителей животных или ратующих за защиту окружающей среды в совокупности формируют общемировые общности, преследующие соответствующие цели. В настоящее время в полном смысле слова можно говорить о глобальном обществе как обществе, объединяющем в своем составе общества всех стран мира (всё человечество, всех жителей Земли)[14].
О четко определяемых границах обществ – населения государств – сегодня можно говорить, пожалуй, в отношении населения государств с тоталитарным или авторитарным политическим режимом, устанавливающих запреты или существенные ограничения для своих граждан на выезд в другие страны и на контакты с иностранцами. Такие общества считаются закрытыми в противоположность открытым обществам, постоянно взаимодействующим с другими[15]. Однако говорить об абсолютно закрытых обществах в настоящее время не приходится, поскольку современные информационные технологии практически исключают возможность полной изоляции населения какого-либо государства от остального мира.
Одно и то же лицо может одновременно входить в несколько социальных общностей, образованных по различным основаниям. Социальные общности могут то образовываться, то исчезать, характеризуясь большей или меньшей устойчивостью[16]. Так, например, если общности, образованные по национальному или религиозному признаку, сохраняются вне зависимости от места проживания или нахождения их конкретных представителей, то общности, основанием которых является проживание в определенной местности, могут постепенно распадаться по мере того, как большинство их членов покидает эту местность.
Во многих случаях лицо может выйти из общности, в других же – членство в ней пожизненно (например, в силу принадлежности к той или иной касте в Индии). Принадлежность к общности может иметь различное значение для ее членов.
Наличие общности далеко не всегда основывается на том, что ее члены постоянно друг с другом взаимодействуют. Например, определенные лица, однажды оказавшиеся заложниками террористов, вполне вероятно, сохранят чувство единства навсегда. Они всю жизнь будут воспринимать себя, как и других находившихся с ними лиц, и вне взаимодействия с ними – в качестве бывших заложников.
Заметим также, что и люди, даже никогда не видевшие друг друга и не взаимодействовавшие между собой, могут объединяться в весьма устойчивую самостоятельную социальную общность. Например, такую общность способны породить чувство почтения или неприязни к определенным историческим деятелям, событиям и т. п.
1.1.3. Принадлежность индивида к определенной общности может быть жизненно важной для него. По словам Евгения (Ойген) Эрлиха, «индивид так надежно включен, интегрирован, зажат в состав сообщества, что существование вне данной группы было бы для него невыносимо, часто даже невозможно»[17]. Это можно подтвердить таким примером: «Как друзья, так и враги церкви удивляются тому крепкому социальному строю, который создан правопорядком католической церкви. Вместе с тем церковное право обязательно только для незначительной части населения, а там, где церковь отделена от государства, совсем не гарантировано с помощью государственного принуждения, поэтому вся социальная структура церкви преимущественно, а иногда и полностью зиждется на общественной основе»[18].
Сосуществование в рамках глобального общества и даже в рамках общества одного государства различных социальных общностей нередко приводило к противостоянию между ними. И нередко в определенные исторические периоды более сильные социальные общности буквально уничтожали иные общности или ставили их в нечеловеческие условия существования. Так было, например, в случаях геноцида и т. п. В других ситуациях представителей тех или иных общностей могли ограничивать в правоспособности и пр. При этом причины притеснений членов одних общностей представителями других общностей разнообразны. Среди них, например, страх перед малоизвестным, непонятным, опасным, а именно так нередко видят члены одних общностей представителей других общностей. В частности, такое встречается у одних этнических групп в отношении других этнических групп, а также во множестве иных случаев.
Довольно часто человек считает правильным лишь то, что близко ему, с чем он солидарен, что ему понятно. Противоположное этому воспринимается как ошибочное, менее значимое, подлежащее ограничению или даже уничтожению[19].
Многие исследователи отмечали, что среди причин угнетения одних лиц и их общностей другими лицами и общностями особое место занимает такое явление, как эгоизм[20]. «Я» плюс «ты» равняется «мы», а «нам» противостоят все «другие». Долгое время человек себя и свое племя противопоставлял всему остальному миру. Некая зацикленность на себе (своем) видна даже в том, что человек вольно или невольно помещает общность, к которой принадлежит сам, в центр событий[21]. Противоположение себя всем остальным прослеживается в истории многих народов[22].
По мысли Г.Ф. Шершеневича, человек совершает действие, насколько оно способно привести к цели, подсказываемой эгоизмом, которое целесообразно для него[23]. Биологи проявление эгоистического начала в человеке и в группах людей объясняют тем, что оно помогает выжить человеческому виду. Иными словами, уничтожение одного племени другим можно считать оправданным, если это дает победившему возможность дальнейшего существования. В истории человечества можно встретить случаи, когда абсолютно нормальным считалось уничтожение тех индивидов, наличие которых отягощало жизнь племени, например калек и стариков[24]. Однако постепенно с развитием человека и общества ситуация изменялась. Так, во многих племенах переставали уничтожать стариков, однако подобные изменения далеко не всегда были связаны с развитием гуманизма, а зачастую основывались на переосмыслении той ценности, которую представляют старики для племени, поскольку они оказались полезны как минимум тем, что могли передать молодому поколению свой жизненный опыт[25].
Однако сказанное вовсе не исключает и того, что постепенное развитие человека и общества некоторым образом умеряет присущий человечеству эгоизм, оставляя место до той или иной степени гуманному и даже альтруистическому началу[26]. Вряд ли исключительно эгоистическими соображениями можно объяснить, почему в настоящее время многие государства не просто сохраняют жизнь лицам, которые подчас совершенно не способны приносить обществу очевидную выгоду (например, лицам с врожденным слабоумием и т. п.), а стремятся создать им нормальные условия для существования. Более того, человечеству свойственны даже такие формы альтруизма, которые направлены не на свой вид и которые зачастую не имеют явно выраженной выгоды для человека. Такова, например, деятельность, направленная на помощь животным, нередко осуществляемая исключительно из уважения к жизни другого существа (из жалости к нему). Безусловный альтруистический элемент содержится в деятельности по помощи, оказываемой беженцам, вынужденным переселенцам и т. д. Известный теоретик права В.М. Хвостов писал, что если первоначально социальное чувство первобытного человека распространяется лишь на членов одной орды, а во всех чужих дикарь видит врагов, то позднее оно расширяется количественно и обусловлено множеством выгод, которые несет подобное совместное общежитие. Наконец, наступает время, когда в каждом человеке как таковом начинают видеть своего ближнего. Впрочем, признавал ученый, что «это чувство единства всего человеческого рода и в настоящее время находится в состоянии весьма слабого развития»[27].
Биолог А.В. Марков писал: «Враждебность к чужакам и вóйны с иноплеменниками были неотъемлемой частью нашей эволюционной истории… К счастью, эволюция дала человеку еще и разум, и поэтому мы можем и должны подняться над своими биологическими корнями и пересмотреть устаревшие этические рамки, которые эволюция навязала нашим предкам»[28]. Заметим, что в многочисленных исследованиях в разных областях науки отмечается, что с повышением уровня развития человека и общества сильнее проявляется толерантное отношение одних лиц и их общностей к другим не похожим на них лицам и общностям[29].
Идеи гуманизма находили отражение в философских трудах множества выдающихся мыслителей. В свою очередь, трагические события, произошедшие в XX в., привели к интенсивному развитию идей гуманизма, многие из которых были закреплены в международных правовых актах.
В связи со значительными историческими преобразованиями, усилившими роль и значение отдельного человека, определившими его как независимую ценность, а не средство для существования общества и государства, в частности, привели к признанию того, что человек может быть ограничен в реализации своих потребностей и свобод лишь в случаях очевидной необходимости в этом. Признание значимости отдельных членов общества и прáва быть индивидуальным во многом предопределил и выход из тени, и открытое существование тех социальных групп, которые образовывались на основании индивидуальностей отдельных членов общества, но ранее не понимались остальным обществом, а из-за этого запрещались.
Такое положение вещей, по нашему мнению, является правильным, поскольку дает реальную основу для сосуществования различных членов общества и их групп (общностей); разумного ограничения эгоизма представителей одних групп в отношении других групп[30]. При этом сосуществование должно основываться на постулате, согласно которому наличие чего-то иного, не похожего на то, что привычно и близко само по себе, не служит основанием для отторжения, запрещения или угнетения такого иного. Ведь иной еще не значит враг. При этом, думается, целиком можно согласиться с идеей, нередко приписываемой известному философу Мерабу Мамардашвили, о том, что «образ врага – это разрушительная психическая сила. Не враг вызывает подозрение, а подозрение рождает врага».
1.1.4. Общество, как уже было сказано, – в определенном смысле самостоятельное явление по отношению к составляющим его членам. В связи с этим общество может иметь свои интересы. Однако, конечно же, необходимо понимать, что такие собственные интересы не исключают того, что в их удовлетворении заинтересованы члены общества. При этом общественный интерес – это интерес, который не может быть четко разделен на отдельные интересы между всеми членами общества, т. е. такой интерес является неделимым. Если происходит нарушение такого интереса, то страдают все члены общества, в случае же удовлетворения полезный эффект получают также все они.
Общественные интересы тесно связаны с такими явлениями, как общие блага, с помощью которых они удовлетворяются. Как отмечает В.С. Нерсесянц, идея общего блага впервые встречается у Сенеки, однако данное понятие по существу разрабатывалось еще древнегреческими авторами «bonum commune»[31].
Ответ на вопрос, что собой представляет такое благо, по-разному решался мыслителями. Известно понимание общего блага, предлагаемое, например, Платоном[32], изобретателями способных осчастливить всех утопических общественных строев[33].
В различные исторические периоды в зависимости от множества факторов (в том числе от уровня развития культуры, науки и пр., от того, какое место в системе общества занимала та или иная социальная группа, а также от того, признавалась ли обществом ценность отдельных его членов, или нет) неодинаково решался вопрос о том, что полезно, а что опасно как обществу в целом, так и отдельным социальным группам; что образует признаваемый и поддерживаемый государством и учитываемый позитивным правом общественный интерес.
Известный антрополог Эд. Б. Тайлор утверждал, что человечество никогда не могло жить в виде простой толпы личностей, занятых каждая своим особенным делом. Понимание общего интереса было известно древнему обществу, в семьях. От семьи это распространилось шире – к племени, разросшемуся из семьи[34]. Например, в некоторых случаях тесное общение с иностранцем рассматривалось как действие, причинявшее вред всему обществу, а дети, рожденные от такой связи, считались изгоями, а у некоторых народов даже уничтожались. Нередко в качестве вреда общественному интересу трактовалось проявление некоторых свобод как отдельных социальных групп, так и индивидов. Так, в некоторых случаях угроза патриархальным ценностям, выражавшаяся, например, в том, что женщины ведут себя слишком свободно, скажем, пытаются самостоятельно управлять своими хозяйствами, рассматривалось как угроза самому обществу. И нередко в судах против таких независимых женщин возбуждались дела[35]. Аналогичных примеров можно привести множество.
В настоящее время также обнаруживается множество вариантов общих благ, предлагаемых различными авторами. И именно интересы в указываемых именно ими благах (но не в каких-то иных) предлагается считать общественными интересами.
Однако никто лучше, чем великий и непревзойденный философ Иммануил Кант, не показал несостоятельность любых навязываемых всем и каждому общих благ. Философ писал: «Свобода [члена общества] как человека, принцип которой в отношении устройства общества я выражаю в следующей формуле: ни один не может принудить меня быть счастливым так, как он хочет (так, как он представляет себе благополучие других людей); каждый вправе искать своего счастья на том пути, который ему самому представляется хорошим, если только он этим не наносит ущерба свободе других стремиться к подобной цели – свободе, совместимой по некоторому возможному общему закону со свободой всех (т. е. с их правом искать счастья). Правление (Regierung), основанное на принципе благоволения народу как благоволения отца своим детям, иначе говоря, правление отеческое (imperium paternale), при котором подданные, как несовершеннолетние, не в состоянии различить, что для них действительно полезно или вредно, и вынуждены вести себя только пассивно, дабы решения вопроса о том, как они должны быть счастливы, ожидать от одного лишь суждения главы государства, а дабы он и пожелал этого – ожидать от одной лишь его доброты, – такое правление есть величайший деспотизм, какой только можно себе представить (такое устройство, при котором уничтожается всякая свобода подданных, не имеющих в таком случае никаких прав)»[36]. Из этого видно, что насильно нельзя осчастливить ни отдельного человека, ни социальные общности, ни общество в целом.
Авторы, предлагающие свое видение общих благ и, соответственно, считающие, что именно в таких благах заключаются общественные интересы, зачастую полагают, что любые иные интересы, в том числе социальных общностей, – это частные интересы. Однако такой вывод, мягко говоря, неточен, и дело вот в чем. Общественные интересы действительно являются общими для членов общества. В то же время точно так же интересы любой социальной общности являются общими для ее членов. Конечно же, можно сказать, что интересы таких общностей и их совокупностей являются частными по отношению к более крупным общностям, в которые они интегрированы, например, в общность, которую составляет население того или иного государства. Однако, исходя из этой логики, интересы указанного сообщества (населения государства), в свою очередь, являются частными в соотношении с интересами глобального (общемирового) общества, и, следовательно, только интересы последнего можно считать общественными. Думается, при подобном подходе понятие «общественные интересы» чрезвычайно сужается, обедняется.
Общественными интересами должны признаваться как интересы глобального общества, обществ-населений отдельных государств, так и интересы отдельных социальных общностей (вне зависимости от того, состоят они лишь из части населения отдельного государства или же включают представителей населения разных стран).
Несомненно, нельзя считать общественными исключительно интересы некоего большинства. То обстоятельство, что ему противостоит некое меньшинство, не означает, что интересы меньшинства не общественные. При этом думается, что в целом под общественным интересом нельзя непременно понимать общий интерес всех человеческих индивидов и их групп. Откровенной утопией представляется ситуация, когда абсолютно все индивиды (их общности) являются сообладателями некоего общего для всех и каждого интереса, поскольку интересы как минимум некоторых из них будут такому интересу противостоять – идет ли речь о глобальном (мировом) обществе, или же об обществе-населении отдельного государства. Например, даже в ситуации всеобщего интереса, существовавшего во время Второй мировой войны и заключавшегося в необходимости победы на фашистской Германией и свержения фашистского режима, интересу обществ множества государств, который поистине носил всеобщий характер, противостояли интересы лиц, поддерживающих фашизм. Общественному интересу в сохранении памятников мировой культуры противостоят те, кто их разрушает подобно боевикам «Исламского государства»[37] и т. п.
В жизни общественные интересы чрезвычайно многообразны, нередко противоречивы, и их возникновение, существование и исчезновение обусловлено множеством факторов. Более того, существование социальных общностей и их интересов не зависит от того, признаны они остальным обществом или нет. Необходимо понимать, что общности сами определяют, что считать благом и в чем заключается его положительный эффект. При этом для одних общностей интерес может заключаться в том явлении (для них оно будет благом), которое для других общностей безразлично, ненужно, непонятно или неприемлемо (т. е. благом не является). Так, например, очевидно, что у группы рабов имелись свои интересы вне зависимости от того, признавали эти интересы свободные люди или нет. Потребность рабов в освобождении от рабства была вызвана самим состоянием рабства, исчезновение которого привело к исчезновению соответствующей социальной общности вместе с ее потребностями. Сказанное, конечно же, не исключает того, что у сообществ и глобального мирового общества могут быть определенные общие, универсальные интересы, например, в безопасности и свободе; в соответствии позитивного права уровню развития общества и существующим в нем многообразным интересам; в наличии механизмов, обеспечивающих действительную, а не мнимую защиту прав и интересов членов общества и др. Однако многие присущие отдельным общностям интересы могут не носить такого универсального характера, что не выводит их из числа общественных.
В связи со сказанным под общественным интересом можно понимать интерес как мирового сообщества в целом, так и отдельных социальных общностей, а сам интерес считать потребностью в определенном благе, т. е. в том, что для указанного сообщества и различных социальных общностей имеет положительный эффект. Характер же такого эффекта (то что он положительный) определяется самой социальной общностью и не зависит от оценок, даваемых ему иными сообществами.
Общественные интересы, как и многие другие, могут носить перманентный характер, а могут возникать и исчезать. Например, интерес всего человечества заключается в сохранении на планете Земля пригодного для дыхания воздуха, и такой интерес постоянен, хотя в зависимости от состояния экологии может изменяться мера необходимости его защиты.
Определенная историческая личность может иметь значение для отдельной социальной общности. Следовательно, такая общность имеет интерес в том, чтобы знания об этой личности передавались будущим поколениям, а также в том, чтобы ее доброе имя никем не дискредитировалось. Однако переоценка исторической роли такой личности может привести к исчезновению указанного выше и связанного с ней интереса или как минимум к сокращению общности, являющейся его носителем. Так со всей очевидностью в настоящее время по сравнению с периодом существования СССР значительно сузилась общность, имеющая интерес в почитании памяти советских вождей.
В заключение вводных положений заметим также, что от того, признаны ли та или иная социальная общность и ее потребности остальным обществом и государством, зависит то место, которое группа занимает в обществе, а также то, насколько ее интересы поддерживаются государством и учитываются действующим правом.
Право и общество и его интересы теснейшим образом взаимосвязаны и взаимозависимы. Однако сами по себе указанные явления, а также их связи сложны и многогранны, что, наверное, исключает возможность полного и всестороннего их исследования в рамках одной даже обширной работы.
Реализация общественных интересов подчинена множеству регуляторов, и право выступает лишь одним из них[38]. При этом в ряде случаев такой подход вполне оправдан, поскольку отдельные формы общественных интересов эффективно реализуемы и вне сферы права, т. е. в зоне, свободной от него. Однако бывает и так, что вне права обеспечение и защита тех или иных общественных интересов попросту невозможны.
1.2.1. Право, бесспорно, – явление общественное: оно представляет собой «общественный продукт и общественный регулятор»[39]. Вместе с тем согласно широко известному латинскому выражению ubi societas ibi ius (без права нет общества)[40].
Однако весь ход человеческой истории, многие события XX в. доказали потребность в праве, а также то, что его дефицит губителен для общества и для отдельных личностей[41]. Многие философы, социологи, юристы разных эпох утверждали, что право – это не просто данность, присущий обществу атрибут, а ценность. О великом значении права писал выдающийся философ И. Кант. При этом под правом он понимал явление, в основе которого лежит предложенное им же понимание категорического императива. Право по Канту есть совокупность условий, при которых произвол одного лица совместим с произволом другого лица с точки зрения всеобщего закона свободы[42]. Значение права тем или иным образом подчеркивали Г. Гегель[43] и многие другие мыслители[44].
Ценность права и невозможность существования общества без него подчеркивается многими видными, в том числе отечественными, учеными-юристами и, в частности, В.С. Нерсесянцем, С.С. Алексеевым, В.А. Тумановым[45]. Соответственно, важно определиться с ответом на вопрос – были ли в истории человечества периоды, когда общество существовало без права.
Несмотря на очевидную ценность права, в разное время оно учитывало человеческие интересы, включая общественные, не всегда одинаково. В связи с этим указанная проблема далее будет нами затронута, хотя и кратко. Кроме того, известно, что в истории юридической мысли было предложено значительное число подходов к правопониманию. Нам же необходимо понять, какой из них в большей мере соответствует тому пониманию общественных интересов, которое было нами предложено в предыдущем параграфе настоящей монографии.
1.2.2. На вопрос о том, существовало ли право до государства, ученые отвечают по-разному. Получила распространение позиция, что до государства права не было. При этом ряд ученых, исходивших из такого подхода, утверждали, что до государства, а соответственно, и права, были лишь грабеж и насилие (Иеринг, Стучка и др.).
В свою очередь, другие исследователи утверждают, что право существовало и до государства[46]. Известный антрополог К. Леви-Стросс писал, что «любое человеческое общество изменяет условия своего физического существования посредством сложного комплекса таких правил, как запрет инцеста, эндогамия, экзогамия, предпочтительный брак между определенными типами родственников, полигамия или моногамия, или просто путем более или менее систематического применения моральных, социальных, экономических и эстетических норм»[47]. Другой известный ученый Эд. Б. Тайлор утверждал, что «в числе первобытных обществ есть примеры того, как можно было обходиться без полиции. Более сильный не отбирает у слабого, иначе бы племена исчезли. Общество всегда слагается из семей или хозяйств, связанных родственными узами, подчиненных правилам брака и обязанностям родителей и детей». Формы таких правил были разнообразны. Указанный ученый писал, что «всё племя как одно целое может раздавить своим презрением низких и трусливых или дать в награду славу, из-за которой отважные члены рискуют всеми благами и самою жизнью»[48].
Многое сковано обычаем, который появился ввиду блага общества или того, что считалось благом для него. Но представляется ли обычай полезным, или нет, с ним придется считаться, даже если его цель позабыта. В одних племенах ценят своих стариков, в других избавляются от них, считая, что делают им добро, – понимание общего блага очень различно. У одних народов убийство без причины считалось неправильным, у других, наоборот, с ним связывалась мужественность. Племя устанавливает свой закон не потому, что убийство человека плохо или хорошо, а потому, что тот или иной подход к этому либо выгоден, либо вреден для него. Причинением вреда обществу считалось хищение имущества у соплеменника, но не у иноплеменника[49].
Личность была растворена в обществе, в результате чего, с одной стороны, даже убийство могло быть компенсировано имущественным возмещением в пользу семьи убиенного, а с другой стороны, за действия отдельного лица зачастую отвечало не исключительно это лицо, а то сообщество, к которому оно относилось[50].
Многие вопросы, которые современным человеком со всей очевидностью воспринимаются как его личное дело либо личный правовой интерес, в племенах рассматривались как интересы всего общества, а действия, не согласованные с таким интересом, расценивались как действия, идущие против всего общества и причиняющие ему вред. Именно такой подход нашел отражение в существовавших дозволениях и запретах племенного союза.
В определенный период в варварском мире широкое распространение получила экзогамия, запрещавшая браки между представителями одного клана. Нарушение этого правила жестоко наказывалось[51]. Запрет помогал избежать вредных последствий близкородственных браков[52], а также расширять социальные контакты, способствуя формированию отношений с другими общностями[53]. Сильнейшая сплоченность племени и придание значения именно его интересам выражались в особого рода правах и обязанностях членов племени, составлявших в совокупности их jus gentilicium. К ним относились: право избирать вождей и право их смещать; взаимное право наследования в имуществе умерших членов племени; взаимная обязанность помощи, защиты и отмщения обид и пр. Кроме того, общими были религиозные обряды, кладбище, совет рода и многое другое[54].
Из приведенного как минимум видно, что и до появления государства отношения в ранних обществах определенным образом регулировались. Без этого такие сообщества попросту не смогли бы существовать, а значит, в регулировании отношений заключался очевидный общественный интерес. Некоторые ученые называют подобного рода нормы не правом, а предправом и указывают на их отличие от современных правовых норм. Безусловно, в те далекие времена не произошло еще четкой детерминации между нормами морали, правовыми нормами; отношения преимущественно регулировались особого рода запретами – табу и пр.[55]
Однако вне зависимости от этого выполняемая такими древними нормами функция в определенной мере сходна с той, которую осуществляют современные правовые нормы, и заключалась она в регулировании отношений в общине. Очевидно, что в первобытных обществах через такие нормы реализовывались общественные – общинные интересы, личные же интересы практически не рассматривались в качестве хоть сколько-нибудь значимых[56].
1.2.3. Раньше уже было отмечено, что история изобилует примерами того, как одни общности тем или иным образом угнетали другие. В связи с этим в позитивном праве нередко получали отражение интересы лишь отдельных групп лиц, чаще всего тех, кто находился у власти. Интересы же других групп лиц не учитывались правом, или же их реализация вовсе запрещалась. Члены таких общностей нередко либо абсолютно не признавались субъектами права, либо были существенно ограничены в правоспособности (рабы, представители отдельных каст, национальностей и т. д.). При этом зачастую, даже признавая какие-то интересы, право не обеспечивало эффективных механизмов их реализации. Тем или иным образом в истории человечества происходил поиск права, которое, пусть и неоптимально, учитывало бы разнообразные интересы и обеспечивало их реализацию, но и виделось разумным[57].
Мыслители предлагали множество подходов к праву. В нашем понимании только тот подход к нему правилен, который в большей мере соответствует общественным интересам. При этом в отношении данных интересов мы исходим из такого их понимания, которое было предложено в предыдущем параграфе настоящей монографии.
Понятно, что рассмотрение всего многообразия подходов к праву не является целью нашего исследования, а потому мы затронем лишь некоторые из них[58].
Чаще всего, когда говорят о праве, имеют в виду положительное (позитивное) право, т. е. право, созданное государством. Классическое понимание позитивизма (по Дж. Остину) рассматривает право исключительно как приказ суверена[59]. Известно, что право, исходящее от государства, очень по-разному отражало интересы различных лиц и их общностей, зачастую попросту игнорируя или даже умаляя их. При этом сами представители позитивизма, прекрасно это понимая, искали способы ограничения государственной власти, максимально возможного учета разнообразных интересов. В этом плане особого внимания заслуживают воззрения Георга Еллинека[60]. Он был одним из тех, кто предложил идею самоограничения государства созданными им же самим правовыми нормами, а также универсальности прав человека, которые должны закрепляться в законах[61]. В работе «Права меньшинства» ученый утверждал, что принадлежащий большинству решающий голос в настоящее время кажется абсолютно естественным, однако такой подход существовал не всегда. Он был известен демократиям первоначального мира, но при этом в те времена права меньшинства не игнорировались. Большинство не могло определять судьбу меньшинства.
Мысль, что двое значат больше, чем один, противоречила индивидуалистическим началам, в частности, имевшим место в германских народах. В средневековых положениях часто встречается подход, согласно которому голоса надо взвешивать, а не считать. Многие решения принимались единогласно. И лишь под конец Средних веков можно встретить подход, в соответствии с которым меньшинство должно подчиняться большинству.
Г. Еллинек вслед за многими видными мыслителями своего времени (ст. Миллем, Г. Спенсером, С. Мэном, А. Токвилем и др.) полагал, что права меньшинства по объему равны правам личности, а существование признанных законом прав личности служит преградой (непреодолимой) воле большинства. Личности и меньшинству принадлежит право протеста против любых попыток большинства вторгаться в изъятую из его ведения область. Мерами защиты меньшинства служат организация независимого суда, учреждение административной юстиции, децентрализация управления, развитие местной автономии. Специальные законы, суживающие свободу отдельных классов населения, недопустимы. Не путем победы большинства должны приниматься обязательные для всех постановления, а путем компромисса – единственного приличествующего конституционному государству способа решения вопроса[62].
Понятно, что позитивное право в XX в. постепенно вобрало многие идеи самоограничения государства, однако вследствие этого в идеологии учение о том, что помимо реального государства и позитивного права существует еще куда более разумное идеальное естественное право, зачастую рассматривалось как излишнее, поскольку государство и охраняемый им правопорядок объявляются тем конечным пунктом истории, достигнув которого естественно, правовые принципы якобы превращаются в действительность[63]. Однако «позитивизм справедливо упрекали в том, что с его позиций оказалась невозможной юридическая дисквалификация фашистского, гитлеровского законодательства, попиравшего элементарные принципы человечности, морали, демократии. После краха гитлеровского государства этот дефект юридического позитивизма стал особенно очевидным. Он приобрел и практический аспект в связи с международно-правовым осуждением законодательства, противоречащего принципам человечности, его создателей и даже некоторых исполнителей, в том числе и судей… Впервые в истории была юридически подтверждена несостоятельность ссылки на обязанность соблюдать преступный закон только потому, что формально он является законом»[64].
В связи со сказанным невозможно обойти стороной естественное право, противопоставляемое положительному (позитивному праву), поскольку в нем, в отличие от законодательства, всегда находили отражение идеи разума и справедливости[65]; не просто обнаруживались, но учитывались интересы тех лиц и их групп, которые позитивное право игнорировало.
Известно, что естественное право зачастую не признавалось в качестве реально существующего, а считалось лишь некими моральными требованиями, предъявляемыми к праву[66].
Однако следует заметить, что идея естественного права чрезвычайно живуча, и никакая другая юридическая конструкция в этом смысле не может составить ей конкуренцию, что очевидно подтверждает общественную потребность в реальности такого права. При этом, даже несмотря на определенную эволюцию представлений о естественном праве, многие его положения остаются неизменными[67].
Известно, что ограничение произвола со стороны законодателя искали далеко не только в естественном праве, но и в самом позитивном праве. Речь, в частности, как было сказано выше, шла об идеях самоограничения государства, предложенных в том числе Г. Еллинеком. Однако, как считал Л. Дюги, чистый позитивизм в любом случае «легко делается орудием деспотизма»[68]. Теория же самоограничения государства тем правом, которое оно само создало, представляет собой не что иное, как «странное самоограничение, которое зависит от воли того, к кому оно обращается!»[69] А следовательно, рассчитывать исключительно на него весьма опрометчиво.
Мы не можем в рамках нашего исследования не упомянуть так называемую юриспруденцию интересов. Одним из основоположников этого направления был видный немецкий ученый Рудольф фон Иеринг. Его позиция в значительной мере сформировалась в полемике с представителями исторической школы права[70].
Иеринг не идеализировал право и относился к нему довольно прагматично. По его мнению, создателем права является цель, целью же – интерес. Право направлено на удовлетворение интересов и их защиту[71]. Указанный автор писал, что цель в праве – это мир, средство же для достижения этой цели – борьба. Отмена рабства и иных форм угнетения – результат борьбы. В такой ситуации образуются две партии, первая – исторического права – права прошлых лет, другая – права вечно формирующегося и обновляющегося. Таким образом, право в своем движении – это путь искания, усилий, борьбы, вечного напряжения. Без труда же и борьбы право легко отнять[72].
После Р.Ф. Иеринга юриспруденция интересов получила значительное развитие. Концепция ученого подвергалась определенным корректировкам, в том числе и представителями российской правовой доктрины[73]. Однако в рамках нашего исследования следует обратить внимание на то из ответвлений концепции интересов, которое акцентировало внимание на необходимости их взвешивания[74].
Один из видных представителей указанного направления М. Рюмелин утверждал, что правовые нормы покоятся на оценках интересов и улаживании столкновения интересов. «Такое понимание сущности права представителями юриспруденции интересов повлияло и на их подход к правотолкованию. Уяснение смысла нормы и принятие решения по конкретному делу требовало… тщательного изучения реальных интересов, а также интересов тех, кто вообще заинтересован необходимостью разрешить данное конкретное столкновение интересов. Когда круг заинтересованных лиц был определен, то требовалось, с учетом сравнительного взвешивания отдельных интересов, принять решение по делу…» Среди юристов, отстаивающих научность и целесообразность метода взвешивания интересов, не было единства в ответе на вопрос, когда следует использовать этот метод. Ф. Хек склонялся к его использованию лишь в случае пробелов в законе, а Э. Штампе допускал его применение и в противовес закону в ситуации, когда содержание закона нарушает всеобщие интересы. Однако все представители указанного направления исходили из необходимости учитывать при принятии судебных решений интересов как конкретных лиц, так и общественности в целом. И именно такой учет является сущностью права[75].
Наконец, нельзя не упомянуть социологическую школу права[76]. Общество представляется Е. Эрлиху совокупностью различного рода союзов и объединений, начиная от семьи, торгового товарищества, общины и кончая государством. В «союзе» как клетке общества и нужно искать исходные начала права[77]. «Где суд должен взять норму для решения дела? Любая такая норма основывается прежде всего на внутреннем порядке, установленном в данном союзе, т. е. на тех правовых фактах, которыми обусловлен этот порядок… Все эти правовые факты должны лечь в основу решения такими, какими они сложились в данном союзе до возникновения спора… Таким образом, „живое право“ Эрлиха ведет к обоснованию свободы судейского усмотрения»[78].
1.2.4. Какой подход к праву необходим в настоящее время? Сергей Сергеевич Алексеев писал, что «каждое исторически конкретное общество объективно требует строгого определения сферы социального регулирования („не больше“ – „не меньше“), иначе неизбежны отрицательные последствия для социальной системы – ее неорганизованность или, наоборот, ее излишняя регламентация»[79]. По словам В.М. Хвостова, «только то право может рассчитывать на практический успех, которое откликается на запросы, выдвигаемые жизнью… Право, не отвечающее запросам жизни или не соответствующее культурному уровню народа, было бы правом мертвым; такие нормы… не могли бы с успехом применяться на практике»[80].
Какое понимание права нужно современному обществу и каким оно должно быть с учетом того подхода к общественным интересам, который представлен в первом разделе настоящей монографии, и тех концепций правопонимания, которые были нами освещены?
В.А. Туманов писал: «Естественное право выступало как средство против использования властью закона в своекорыстных целях, против того, что позже получило название правонарушающее законодательство… самая большая заслуга доктрины естественного права… в том, что она утверждала идею неотъемлемых прав человека и гражданина; они не дарованы человеку добрым правителем или законодателем, а принадлежат ему от рождения. Особое значение института прав и свобод в его естественно-правовой трактовке признано сегодня всеми основными направлениями и школами правовой мысли, в том числе и враждебными ранее доктрине естественного права. С расширением каталога основных прав и включением в него социально-экономических прав потерял остроту и старый спор о том, чего больше в неотъемлемых правах – „естественного“, на чем настаивала доктрина, или „социального“, идущего не только от природы человека, но и природы данного общества. В частности, именно поэтому представители социологически ориентированных школ констатировали, и не без оснований, что прежде всего новые тенденции и ситуации в движении правовых отношений обнаруживает суд, который… ближе к конкретным жизненным фактам, чем законодатель. Но при этом суд часто оказывается связан устаревшим законом (или прецедентом). Как преодолеть эту коллизию, учитывая медлительность, а нередко и консервативность законодателя? На этот вопрос рассматриваемые школы отвечали требованием расширить свободу судейского усмотрения и даже позволить судье выходить за рамки закона, когда этого требует „живое право“».
Никакие из направлений и школ не претендуют сегодня на то, чтобы располагать истиной в последней инстанции, господствовать на научной сцене. «Можно говорить не только о мирном сосуществовании, но и об известной интеграции этих направлений. Они во многом пошли навстречу друг другу»[81].
Ключевым в этом правопонимании является понятие «правовое государство». Именно оно позволило связать воедино столь важное для позитивизма объективное право, систему норм – с представлением о праве как системе прав и свобод человека, на чем настаивала естественно-правовая доктрина; показать основополагающую роль права в жизнедеятельности гражданского общества («порядок общественных отношений»), в функционировании государственности и путях политических институтов; отказаться от формально безоценочного отношения к правовым институтам, подчеркнув прямую связь права и демократических принципов[82].
В связи с приведенными соображениями В.А. Туманова заметим, что общей основой для сосуществования различных социальных общностей в той модели, которая была указана ранее, по нашему мнению, является институт прав человека в том его понимании, которое было предложено европейской цивилизацией. При этом, как верно однажды заметила Т.Г. Морщакова, в наличии и обеспечении эффективной защиты таких прав заключается основной общественный интерес. Известно, что взаимоотношения между человеком, социальными общностями и обществом в целом существенно менялись в течение всей истории человечества. Имевшее место зачастую полное «растворение» человека в обществе приводило к тому, что долгое время ему не придавалось значения; человек считался лишь заменяемой деталью более важного целого – общества или государства. Во многом именно в связи с этим большое значение приобрела идея, согласно которой каждый человек – это наивысшая ценность[83]. Он обладает определенным объемом данных ему в силу рождения неотъемлемых прав и свобод. Эта идея естественного права в настоящее время нашла закрепление в авторитетнейших международных правовых актах, а также во внутригосударственном законодательстве многих стран[84]. Признание приоритета прав и свобод человека, таким образом позволяет юридически дисквалифицировать расистские и иные дискриминационные законы, цензовые неравенства и любые другие виды так называемого правонарушающего законодательства[85]. Это приводит к недопущению ситуации, при которой закон используют исключительно как средство подчинения меньшинства и обращения с ним как с проигравшими[86].
Майкл Игнатьев писал: «Права человека имеют значение, потому что они позволяют людям помогать самим себе, защищать свою субъективность. Под „человеческой субъективностью“ я имею в виду то, что Исайя Берлин называл „негативной свободой“: способность каждого индивида добиваться своих рациональных устремлений без внешних помех и препятствий. „Рациональное“ в данном случае отнюдь не обязательно означает „разумное“ или „просчитанное“; рациональными я считаю любые намерения и желания личности, не наносящие очевидного вреда другим человеческим существам»[87].
Иначе говоря, институт прав человека в понимании, предложенном европейской цивилизацией, и основанный на правовом равенстве людей и их свободе, на самом деле, является необходимым и единственно возможным способом обеспечения реального и в максимальной степени комфортного существования человека в обществе и социальных общностях, а также сосуществования и взаимодействия различных социальных групп.
В данном случае понятно, что признание прав и свобод человека в качестве реально действующего института, более того, имеющего приоритет над другими институтами, способно блокировать всяческие попытки чрезмерного (насильственного) навязывания (внедрения) или даже принуждения к разделению интересов одних лиц и их групп другими лицами и их группами (например, принуждения к исповедованию той или иной религии либо к атеизму); не допускает умаления интересов одних лиц и групп другими лицами и группами (например, путем ограничения различных свобод) лишь по причине отличия таких лиц и их групп от того, что считается в обществе или отдельной, но агрессивной социальной группе правильным[88] или идеализируется государством.
Становится практически невозможной ситуация, когда даже потребность в некоем признаваемом определенной социальной общностью благе преломляла бы то, что считается правами и свободами человека, вне свободного выбора человека. Особенно ярко это проявляется в отношении лиц, которые в силу возраста или иных причин не в состоянии решить вопрос о своей судьбе добровольно. Например, очевидное нарушение прав человека в угоду общему интересу социальной группы происходит в ситуации так называемого женского обрезания, применяемого в отношении малолетних девочек. Иначе видится картина в ситуации, когда соответствующие манипуляции над своим телом добровольно и осмысленно дозволяют совершать взрослые дееспособные люди, руководствуясь своими религиозными чувствами. Всё сказанное убеждает, что действие прав и свобод человека на самом деле не только предопределяет свободу индивидов и их групп, но и служит наиважнейшим механизмом защиты от возможного произвола со стороны индивидов и их групп, т. е. обеспечивает баланс, необходимый для сосуществования всех и каждого[89].
«Идеология прав человека не занимается – и не должна заниматься – делигитимацией традиционных культур в целом…[90] Кабульские женщины, которые приходят в офисы западных правозащитных организаций, ища защиты от Талибана, не перестают быть мусульманскими женами и матерями, им хочется сочетать уважение к собственным традициям с возможностью получать образование и медицинскую помощь… Обоснованность подобных пожеланий подкрепляется тем фактом, что они исходят не от зарубежных правозащитников, но от самих жертв». Из сказанного вытекает также, «что любые человеческие коллективы должны, насколько это возможно, практиковать либо консенсус, либо просто уважение в отношении индивидуального права уйти, когда бремя навязываемых группой ограничений становится невыносимым…»[91]
В свою очередь, заметим, что принуждение к сохранению членства в той или иной общности[92] ведет к тому, что последняя, по крайней мере, в определенной части, в действительности может быть не чем иным, как видимостью, фикцией. Поскольку принуждаемые, на самом деле, ее членами уже не являются, а вынуждены имитировать это.
Повторим важную мысль. Подчеркнутая возможность быть самим собой в контексте прав человека – прочная основа для реализации не только индивидуальных, но и групповых общественных интересов. Например, признание права женщин на образование предопределяет, что их общий интерес в равных с мужчинами условиях поступления в вузы и в дальнейшем запрете дискриминации при трудоустройстве теперь может быть реализован и защищен в случае его нарушения и т. д.
Одна из проблем прав человека заключается в том, что далеко не все акторы общественной жизни согласны принимать их универсальность, либо же потребность в них вообще ставится под сомнение или даже с рвением отрицается. Такое часто встречается в ситуации, кода на эти права пытаются опереться лица и группы, которые имеют интересы, не понимаемые или не одобряемые другими. Но как только кто-то начинает умалять интересы тех, кто такие права прежде отрицал, такие отрицавшие вдруг вспоминают о правах человека и начинают ревностно их отстаивать. Однако права человека в каждом конкретном случае будут действовать лишь тогда, когда человек начнет признавать их не только за собой, но и за любым другим, в том числе существенно отличающимся от него человеком.
Далее заметим. Несмотря на то что права человека в целом служат основой сосуществования различных социальных групп и реализации их интересов, для детализации регулирования зачастую необходимого, важно также обнаружение дополнительных «материалов», из которых можно формировать нормативные положения, упорядочивающие общественные отношения.
Такими материалами могут служить принципы права, как выработанные мировым сообществом в целом, так и в более узких масштабах (в сообществе государств или даже отдельном государстве). Ориентиром должны быть обнаруживаемые в процессе жизни общества интересы, нуждающиеся в правовой регламентации и защите. При этом необходимо соблюдать баланс интересов[93] путем их взвешивания согласно одной из описанных ранее концепций подходов к праву[94].
Перечисленные положения мы называем правовыми универсалиями, которые безусловно должны учитываться при создании законов, а также в процессе правоприменения. В данном случае, конечно же, не обойтись без подходов социологической школы права, как минимум определяющей, что само право (или потребность в нем) нужно искать в обществе и реально существующих в нем отношениях. Особое место среди всех правоприменителей, бесспорно, занимает суд, который окончательно определяет, каковы действительные правоотношения между тяжущимися. Однако суд нельзя относить исключительно к правоприменителям, поскольку он вносит значительный (если не сказать великий) вклад в развитие права.
Основная задача права – обеспечение сосуществования в рамках одного пространства различных лиц и их групп, которые могут иметь различные интересы, а также ценности[95]. При этом реализация интересов одних лиц и их групп может ограничиваться или запрещаться только в случае, если она способна причинить очевидный и существенный вред другим лицам и их группам[96], и в первую очередь при условии невозможности компромиссного решения. В тех случаях, когда существованию общества ничто не угрожает, государство в идеале должно обеспечивать сосуществование различных индивидов и их групп. Путем постоянного взаимодействия как между членами отдельных социальных групп (общностей), так и между самими группами (общностями) (при условии определенного обуздания каждой из них своего эгоизма) постепенно формируются условия, дающие возможность для более-менее адекватного сосуществования[97].
Я исхожу из того, что право не должно повсеместно вторгаться в жизнь общества. Общество не может нормально существовать вне зоны, свободной от права. Размеры же такой зоны должны быть значительными, так как реализация различных общественных интересов по большей части осуществляется вне права, то и потребности в правовом обеспечении таких интересов может не возникнуть. Право же, в свою очередь, не просто должно регулировать наиболее важные общественные отношения, оно становится необходимым прежде всего тогда, когда неправовые социальные регуляторы не справляются со своими функциями или справляются недостаточно эффективно; тогда, когда в случае возможного противоречия интересов различных лиц и их групп вопрос не может быть решен вне принудительной силы со стороны публичной власти[98].
Безусловно, возникает вопрос, какие именно общие принципы составляют те самые правовые универсалии, о которых было сказано ранее. Полагаем, что в первую очередь речь идет о таких правовых началах, которые, очевидно, должны признаваться непосредственно действующими в государствах, признавших человека, его права и свободы высшей ценностью[99]. В связи с этим следует исходить из того, что наиважнейшее значение среди принципов-универсалий имеет такой принцип международного права, как уважение прав человека и основных свобод[100]. Во многом благодаря именно этому принципу права человека включаются в основу правопорядка государства (что важно, прежде всего тогда, когда естественно-правовое правопонимание в нем не развито) и должны применяться его судами при рассмотрении различных дел. Указанный принцип лежит в основе так называемого международного права прав человека, включающего в себя и другие общие правовые начала, которые также относятся к универсалиям, в частности принцип недискриминации[101].
К имеющим значение в контексте рассматриваемого вопроса также следует отнести общие для многих стран принципы демократии[102] и верховенства права, гуманизма, юридического равенства, обеспечения судебной защиты нарушенных прав, справедливости[103] и некоторые другие.
Как было сказано, к принципам права, которые должны применяться судами в качестве универсалий, должны быть отнесены и те, которые признаются в определенных сообществах государств. Примером в данном случае может выступать Совет Европы, в котором базовое для правотворчества и правоприменения значение имеют нормы – принципы, закрепленные в Конвенции о защите прав человека и основных свобод (заключена в Риме 4 ноября 1950 г.) и развитые Европейским судом по правам человека[104].
Как было сказано ранее, общественные интересы, которые должны служить ориентиром для правового регулирования, а также при рассмотрении дел судами, и соблюдение баланса которых необходимо, могут быть разнообразными. Проиллюстрируем сказанное примерами. Рассмотрим случаи, когда необходимый баланс интересов обеспечен в законодательстве, а также когда таковой отсутствует.
Известно, что во многих современных конституциях в настоящее время закреплен принцип светскости государства. В светском государстве гарантируется и обеспечивается свобода совести и вероисповедания, т. е. право человека как быть атеистом, так и верить в божественную силу в соответствии с учением той или иной свободно выбранной им религии (вероисповедания), а также право человека на беспрепятственное отправление культов и обрядов в соответствии с этим учением и др.[105] К светским государствам, согласно ст. 14 Конституции 1993 г., относится и Россия.
Значительный объем связанных с вероисповеданием вопросов не входит в светском государстве в сферу правового регулирования[106]. В таком государстве реализация религиозных предписаний происходит преимущественно добровольно – за счет того, что член той или иной религиозной группы считает возможным принять их для себя в качестве правильных, а не по принуждению[107].
Если государство имеет религиозную или, наоборот, атеистическую окраску, таким государством в первую очередь учитываются лишь те общественные интересы, носителями которых выступает (выступают) определенная общность (общности), индивиды ее (их) составляющие, а также создаваемые такими общностями организации. Интересы же иных социальных групп и их членов в таких случаях нередко либо игнорируются, либо даже подавляются. Соответственно, в религиозных вопросах сосуществование и баланс интересов различных социальных общностей обеспечиваются именно принципом светскости государства и свободой совести и вероисповедания, которые выступают вследствие этого общественной ценностью для всех таких общностей[108].
Понятно, что в современном позитивном праве далеко не всегда учитываются различного рода интересы, даже когда в этом есть потребность, а также не обеспечивается баланс интересов. Например, с целью обеспечения интересов общества во многих странах мира вводятся ограничения на курение табака. Понятно при этом, что, если бы оно было запрещено полностью, то потребности группы курящих людей абсолютно не учитывались бы. Более того, такие потребности не в должной мере учитываются и тогда, когда курение в общественных местах запрещается полностью. Логичным компромиссом между интересами курящих и некурящих людей является создание в общественных местах отдельных зон для курения и т. д.
Общеизвестно, что в настоящее время во всем мире значительное развитие получило движение по защите животных, например, бездомных собак и кошек. Бесспорно, что любители животных образуют самостоятельную социальную общность, имеющую свой интерес по защите животных. Однако невозможно отрицать, что неконтролируемое размножение бездомных животных в населенных пунктах способно нанести вред обществу. Соответственно необходимо обеспечение нескольких общественных интересов:
● в гуманном и ответственном отношении к животным, обеспечении сохранения их жизни, здоровья и комфортного существования;
● в предупреждении распространения животными инфекционных заболеваний;
● в обеспечении защиты общества от нападения животных, в том числе не имеющих владельцев.
Поэтому баланс между указанными интересами может быть достигнут только при условии запрета на уничтожение безнадзорных животных; путем их стерилизации и вакцинации, повсеместного создания специализированных приютов, а также введения правовых норм, определяющих меры ответственности для лиц, выбрасывающих животных и др.
В России долгое время интерес любителей животных практически не был учтен. В определенной мере правовой пробел был восполнен принятием Федерального закона от 27 декабря 2018 г. № 498-ФЗ «Об ответственном обращении с животными и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» (далее – ФЗ «О жестоком обращении с животными» или ФЗ № 498-ФЗ). Однако и этот закон имеет недостатки, кроме того, в нем учтены далеко не все связанные с животными вопросы[109].
В данном случае заметим, что обеспечение баланса (равновесия) интересов происходит (должно происходить) в значительной мере за счет применения такого общего правового принципа, как справедливость[110]. Вполне обоснованным в данном случае выглядит подход С.С. Алексеева, который считал, что справедливость приобретает значение правового принципа в той мере, в какой она воплощается в нормативно-правовом способе регулирования, в таких началах, как соразмерность, равный масштаб. Справедливость имеет в юридической практике и самостоятельное значение: она является одним из ведущих начал при решении юридических дел, когда суду или иным компетентным органам предоставлена «свобода усмотрения», т. е. когда они осуществляют функцию по индивидуальному регулированию[111].
Справедливость как принцип многогранна и, например, в контексте уголовно-правового регулирования выражается в соразмерности наказания за преступление. В контексте обеспечения различных общественных интересов она может выражаться в обязанности поиска возможностей реализации каждого из них. Непосредственное действие указанного принципа особенно важно в судебной деятельности, поскольку суды должны взвешивать интересы и находить их баланс на основании справедливости с учетом всех других принципов, а также прав человека.
Известная сложность заключается в том, что для всех и даже многих общественно значимых дел заранее нельзя создать (установить) некий общий шаблон справедливости. Во многих случаях ее надо обнаруживать ad hoc исходя из уникального характера дела[112]. Однако судебная практика различных стран мира отчетливо демонстрирует, что «сложно обнаружить» не означает, что сделать это невозможно, и примеры таких решений будут приведены в гл. 3 настоящей монографии.
1.2.5. Прямое отношение к нашему исследованию имеет вопрос о соотношении права и морали, так как распространено мнение, что поскольку именно в морали находит отражение общественная оценка того или иного действия, следовательно, именно она выражает общественные интересы. Более того, существовал и не ушел окончательно в прошлое подход, согласно которому требования морали должны воплощаться правовыми средствами[113].
С.С. Алексеев утверждал, что «в обществе со сложной социальной структурой… мораль качественно разнородна, и с правом многогранно взаимодействует господствующая мораль…[114] Но понятно, что право должно отвечать моралям далеко не всем и всяким и тем более не идеализированным, таким как требование средневековой инквизиции, расового превосходства… не неким идеализированно „высшим“ – таким как Спасение, Освобождение от зла, Всеобщее счастье, иным, порой миссионерского порядка. Каким же в области морали требованиям должно соответствовать право? Прежде всего – общепринятым, общечеловеческим, элементарным этическим требованиям… равной меры и равного юридического подхода, которое в юридической области трансформируется в важнейшее правовое начало – необходимость равновесности, равенства всех перед законом и судом, а отсюда справедливого права и справедливого его торжества в практических делах и конфликтах – правосудия»[115].
От себя заметим, что учет правом морали должен быть очень аккуратным, и очевидно опасен полный или даже значительный захват моралью права, поскольку это приведет к существенному умалению интересов различных социальных общностей и составляющих их лиц, в первую очередь в ситуации, когда реализация таких интересов вреда остальному обществу принести не может.
Право и мораль не совпадают и не должны совпадать по многим причинам. Каждое их указанных явлений имеет свою функцию и ценность. При этом право ценно далеко не только тем, что его предписания могут быть обеспечены силой государства, а теми многочисленными способами реализации разноплановых интересов, которыми оно обладает, и обеспечением баланса интересов различных лиц и их групп, которые зачастую не совпадают. Безусловно, определенные моральные установки являются общими если не для всех людей, то для многих или даже абсолютного большинства, в то же время многие из них не совпадают. С помощью же морали зачастую реализуются не те же самые, что и с помощью права, интересы. При этом моральные предписания имеют ценность для индивидов в силу внутренней солидарности с ними.
Однако если бы признаваемая большинством членов общества мораль совпадала с правом, то как значительная часть общества, так и отдельные его члены были бы настолько закабалены, что можно было бы практически забыть о таком понятии, как свобода. Более-менее комфортно существовать могли бы лишь лица, соблюдающие соответствующие правила поведения не из-за угрозы ответственности, а по причине их принятия, согласия с ними и желания их реализовывать даже при условиях, когда их нарушение не подкрепляется правовой санкцией. Существование же всех остальных лиц и их общностей было бы не просто дискомфортным, а ужасным. По сути, речь бы шла о режиме общества, который, как известно, пытался организовать в Женеве известный теолог и реформатор Жан Кальвин, в чей адрес Вольтер точно заметил: «Кальвин открыл двери монастырей не для того, чтобы выгнать оттуда монахов, а чтобы вогнать туда весь мир»[116].
В свою очередь, подобное положение вещей вело бы к невозможности реализации интересов различных социальных общностей и составляющих их лиц и в конечном итоге к стагнации общества в целом.
1.2.6. Далее остановимся на вопросе о том, какого рода интересы реализуются через частное и публичное право[117]. Все еще зачастую утверждается, что публичное право регулирует отношения, обеспечивающие общий, совокупный (публичный) интерес, в отличие от частного права, регулирующего отношения, через которые реализуются частные интересы[118]. Основа такого подхода – воззрения римских юристов, согласно которому изучение права распадается на два положения: публичное и частное (право). Публичное право относится к положению Римского государства, частное – к пользе отдельных лиц[119].
Однако уже давно характер реализуемых интересов в качестве основания (или достаточного основания) для разделения права на публичное ставится учеными под сомнение[120]. Не будем оригинальничать и пытаться внести что-то новое в дискуссию о публичном и частном праве. Мы согласны с теми исследователями, которые считают, что через любую правовую норму вне зависимости от ее отраслевой принадлежности реализуются как частные, так и общественные интересы. В данном случае речь идет об очень многом и даже о том, что само по себе упорядочивание общественных отношений любой правовой нормой имеет существенное значение для общества и не допускает хаоса в отношениях. Гражданское право, которое в классической интерпретации выступает проводником частных интересов, разумеется, служит также и интересам общества и обеспечивает их[121] в регулировании определенного рода имущественных и связанных с ними неимущественных отношений. Именно за счет этого права происходит цивилизованная «жизнь» экономических отношений. Благодаря такой жизни, в свою очередь, происходит удовлетворение различного рода интересов индивидов и их общностей в имущественных и неимущественных благах.
В самом гражданско-правовом регулировании содержится механизм, обеспечивающий баланс как различных частных, так и общественных интересов. Например, баланс таких интересов обеспечивается посредством установления срока исковой давности, т. е. времени, в течение которого потерпевший может реализовать свой интерес на защиту. Наличие срока давности обеспечивает как общественный интерес в правовой определенности, так и интересы отдельных лиц, которые могут быть уверены в том, что каких-либо неблагоприятных последствий для них после его истечения не возникнет. Несомненно, разным интересам (не только частным, но и общественным) служат положения о собственности и тех или иных ограничениях этого права; действительности и недействительности сделок; публичных договорах; патентного и авторского права и многое другое.
Обратимся теперь к блоку публичного права, которое в нашем представлении, как и частное право, обеспечивает реализацию как общественных, так частных интересов. Вступление в различные публичные правоотношения во многих случаях направлено на удовлетворение интересов отдельных лиц и основано на их воле. Таковы отношения, возникающие при обращении заинтересованных лиц в различные компетентные органы власти для регистрации перехода права собственности, получения дотаций, лицензий и т. д., что не исключает также, что, в частности, сама по себе деятельность по выдаче лицензий имеет общественное значение.
В России, как и во многих других странах, к публичным отраслям права исконно относят процессуальные отрасли – гражданское[122] и уголовное процессуальное право. То обстоятельство, что уголовное судопроизводство преимущественно возбуждается в защиту общественных интересов, не исключает и наличие частных интересов потерпевших и обвиняемых.
В свою очередь, в рамках гражданских процессуальных отношений чаще всего ставится вопрос непосредственно о защите интересов отдельных лиц, с чем, собственно, связано наличие принципа диспозитивности в соответствующей отрасли права, хотя рассмотрение судами дел по защите частных интересов также имеет и общественно значимые эффекты. При этом инициирование гражданского, арбитражного процессов и административного судопроизводства зачастую связано с потребностью непосредственной защиты общественных интересов.
Необходимо подчеркнуть одно обстоятельство. Ставя вопрос о публичных и частных правовых блоках, надо понимать, что более чем важны режимы (способы) регулирования ими общественных отношений, поскольку установление режима, не соответствующего существу тех или иных отношений, может привести к невозможности реализации определенного рода интересов. Так, реализация интересов (особенно частных) через гражданские правоотношения преимущественно возможна в режиме свободы воли, которая выражается во многом, но в первую очередь в решении вопроса о вступлении в такие правоотношения. Иными словами, лица сами определяют свой интерес в том или ином благе и совершают действия по его реализации через правоотношения. Замена такого подхода на какой-либо иной привела бы к тому, что интересы лиц в соответствующей сфере были бы умалены. Так, например, каждое лицо за некоторыми исключениями определяет, какая именно вещь и для удовлетворения каких нужд ему необходима. В свою очередь, если бы не сам индивид, а некто иной определял за него то, что ему якобы нужно, то в конечном итоге действительные интересы индивида так и остались бы без удовлетворения[123]. Если бы в качестве общего правила допускалось ничем не ограниченное изъятие у лиц принадлежащего им имущества, это означало бы не что иное, как попрание их интересов. А вследствие этого лица попросту перестали бы приобретать какие-либо вещи (за исключением, вероятно, быстропотребляемых), результатом чего, кроме иных неблагоприятных для общества обстоятельств, стала бы стагнация экономики государства.
В публичных отраслях права как минимум одна из сторон не имеет свободы в решении вопроса о вступлении в правоотношение. Так, обязанность лица платить налоги возникает вне зависимости от его воли на это. В то же время при обращении лиц в органы власти, включая суды, такие органы при наличии определенных условий обязаны (а не вправе) вступить с такими лицами в правоотношения.
При отходе от подобного порядка налоги платили бы лишь некоторые граждане либо же вообще никто. А органы власти могли бы произвольно отказывать в совершении юридически значимых действий, что причинило бы исключительный вред как отдельным лицам, так и обществу в целом.
Кроме того, по общему правилу, в отличие от частных правоотношений, публичные правоотношения подразумевают определенный контроль, который необходим для обеспечения как общественных, так и частных интересов. При этом с данным контролем может быть связана необходимость вступления в правоотношение, но и само такое правоотношение может нуждаться в особом контроле.
Например, таковы отношения, возникающие при обращении лица в компетентный орган за выдачей лицензии. Понятно, что по логике вещей это связано с тем, что есть виды деятельности, которые сами по себе важны для общества, а также те, недолжное осуществление которых может причинить ему вред. Соответственно, допущение к таким видам деятельности нуждается в контроле с целью определения соответствия лица, желающего ею заниматься, необходимым для этого критериям.
Тесным образом с контролем связаны процессуальные отношения. Так, например, их возникновение может быть обусловлено необходимостью судебного контроля за лицами, наделенными публичной властью. В свою очередь, и сами процессуальные отношения реализуются в режиме особого контроля, который со своей стороны с целью недопущения произвола при рассмотрении дела осуществляет суд.
В то же время определенные специфические формы контроля применяются и в отношении суда при сохранении обязательной независимости последнего. Речь, в частности, идет о том, что дела судами рассматриваются в открытом судебном заседании (принцип гласности), т. е. в режиме так называемого общественного контроля за порядком осуществления правосудия. Это важно для соблюдения различного рода интересов, являющихся непосредственным объектом защиты, а также достижения и множества иных полезных для общества и отдельных лиц эффектов.