В гостиницу Панкратьева вернулась уже поздно вечером, решила поужинать чипсами и орешками из минибара, съела их все, потом не удержалась и оприходовала имеющиеся в минибаре шоколадки, упала в кровать и заснула как убитая. Утром будильник её мобильника по своему обыкновению зверствовал, но она слышала его панику как сквозь вату, в результате чуть не проспала. За завтраком вдруг опять ощутила сильнейший голод, решила плюнуть на фигуру и не ограничиваться яичницей. В общей сложности кроме омлета она съела еще шесть булочек с шоколадной начинкой, два кремовых мусса, выпила две чашки кофе и выкурила четыре сигареты. Вообще оказалось, что за эту командировку Панкратьева выкурила практически все сигареты, взятые с собой про запас.
В самолете она тоже совершенно несвойственным ей образом крепко заснула. Правда, от запаха разносимой пищи проснулась и быстро съела всю полагающуюся ей еду, а потом ещё косила глазом на подносы попутчиков, глотая слюни.
Офис родной фирмы, в которой Панкратьева трудилась первым заместителем генерального директора, находился как раз по дороге из аэропорта. И еще с основания предприятия Дубовым было заведено, что все вернувшиеся из командировок первым делом должны приехать сначала на работу с докладом, а потом уже ехать домой отдыхать. Сам Дубов вообще никогда отдыхать после командировки не ездил. Но что взять с этого трудоголика? Панкратьева брать с него пример категорически отказывалась, но из аэропорта в офис всегда заезжала, соблюдая неписаное правило, дабы остальные сотрудники не расслаблялись.
Припарковавшись на битком забитой автомобилями сотрудников парковке, она подхватила портфель, вдруг показавшийся ей неимоверно тяжелым, и побрела в кабинет своего начальника.
Дубов сидел за столом и сосредоточенно писал что-то на обрывках настенного календаря. Компьютерную грамоту он так и не освоил и всячески демонстрировал сотрудникам, как надо экономить бумагу. В конце каждого месяца секретарша Оля обычно обрывала с календарей во всех офисных помещениях листы прошедшего месяца и сдавала их Дубову. Дубов самолично разрывал календари в формат бумаги для записей и потом увлеченно строчил на обратной стороне этих бумажек разные умные мысли о судьбах нефтепеработки в России, которые Оля в дальнейшем перепечатывала на компьютере. Умные мысли Дубова редко помещались на одной бумажке, и Оля при перепечатывании тихо материлась, пытаясь определить какая бумажка за какой следует. Опытная секретарша благоразумно особо не вникала в Дубовские мысли, чтобы не сойти с ума. Панкратьевой же процесс разделки календарей её начальником всегда напоминал годы советского детства, когда подобным образом рвалась газетка для использования ее в качестве туалетной бумаги.
Когда Панкратьева вошла в кабинет, Дубов не сразу оторвался от своего занятия. Это тоже было традиционно. Так он играл в большого начальника. В кино же обычно показывают, что начальник просто обязан быть вечно занят какой-то важной писаниной. Причём занят настолько, что срезу не может от этой писанины оторваться. Панкратьева уселась на свое обычное место за столом для переговоров по правую руку от Дубова и борясь со странной охватившей её сонливостью, чтобы не клевать носом, принялась внимательно разглядывать своего начальника.
Дубов совершенно не походил на только что виденного ею по-европейски импозантного директора завода Виктора Ивановича Воронина и олицетворял собой типичного руководителя, вышедшего не просто из абы какого народа, а из народа совкового. Фигура у Дубова была именно та самая сарделькообразная. Ведь начальники советского времени в первую очередь отличались от простых смертных своей упитанностью, что свидетельствовало об их достатке. Из-за фигуры своей Дубов страдал отдышкой и повышенным давлением. К этой фигуре прилагалась круглая, вечно румяная рожа с хитрыми голубыми глазами и носом картошкой. Кроме того, начальник Панкратьевой особым воспитанием не блистал и отличался вполне себе солдатским юмором. Ведь советский начальник всегда мог снизойти к подчинённым с грубоватой шуткой и прибауткой, тем самым демонстрируя, что ему не чужды чаяния простого народа. Голову Дубова украшала шикарная шевелюра без единого седого волоса.
– Ну что, Дубов, может, посмотришь на меня немного, или я пойду? Чего-то я устала, – выдавила из себя Панкратьева. У неё странным образом не было сил даже на обычное раздражение при виде пишущего умности начальника.
– Ой, Ань, извини, у меня тут мысль очень важная. Обязательно записать надо было. Ну, как съездила?
Панкратьева извлекла из портфеля пачку документов и сунула их Дубову под нос.
– Ни фига себе! – Дубов, разглядывая бумаги, аж довольно хрюкнул. – Как же тебе это удалось?
– А я коньяка с оппонентом нашим выпила, он все и подписал.
– Коньяка? А больше ты ничего с ним не делала? – Дубов посмотрел на Панкратьеву круглыми наглыми глазами.
– Шутки у тебя как у боцмана, – вяло заметила Панкратьева. – Премию гони мне. За успешно решенную непосильную задачу.
Дубов закряхтел.
– Чего-то ты, Анюта, плоховато выглядишь. Вон синяки какие под глазами. Надо коньяка, наверное, меньше пить. Ладно, ладно, шучу я. – Дубов замахал руками, увидев зверскую рожу Панкратьевой. – О какой сумме идет речь?
– Три тысячи баксов давай, мне резину зимнюю покупать надо.
– Дорогая, однако, у тебя резина.
– Не жадничай, Дубов, скупой два раза платит.
– А я б тебе пять дал, но три, так три. Тем более, одно дело бумаги подписанные, другое дело деньги на счету.
– Я бы у тебя десять попросила, да у нас выплаты подрядчикам на носу и зарплата. А деньги уже на счету, их при мне отправили. И не ври про пять-то, что я тебя не знаю? Отдай бумаги, да пойду я, чего-то мне, и правда, не по себе.
– Погоди, погоди, действительно, что ли и деньги выслали? – Дубов набрал по селектору бухгалтерию.
– Але, хтой-то? – раздался из аппарата веселый голос бухгалтера Оксаны.
– Я тебе покажу сейчас «хтой-то»! – зарычал Дубов. – Распустила ты там их всех, Панкратьева.
– Ой! Александр Евгеньевич! Батюшки, а я вас и не признала! Извиняйте, отец родной, не велите казнить, – запричитала Оксанка.
– Кончай придуриваться и отвечай, что там у нас с деньгами?
– С деньгами у нас полный абажур! Навалили целую кучу валюты, теперь разбирайся, за что и откуда. Это ведь только Анна Сергеевна знает!
– Оксаночка! – подала голос Панкратьева. – Прямо сейчас беги ко мне в кабинет, я тебе все документы выдам.
– Анна Сергеевна, вы приехали уже, вот радость-то какая! А то без вас меня тут Александр Евгеньевич склонял перечисления разные делать на излишества нехорошие! Я ничего не стала перечислять. Вот.
После этих слов у Панкратьевой сложилось впечатление, что на том конце провода Оксанка показывает Дубову язык. Видимо Дубову тоже так показалось, потому что он вдруг нахмурился.
– Умничка, – похвалила Оксану Панкратьева. – С Александром Евгеньевичем я сейчас разберусь. – Панкратьева строго поглядела на Дубова. – Ну-ка, гад, признавайся, чего опять без меня купить хотел? Опять компьютеры?
Нахмуренный Дубов потупился, вздохнул и кивнул.
– Дубов, сколько можно? Ну ты же взрослый человек, а как папуас балдеешь перед всей этой техникой, которая послезавтра уже будет выпущена в новой версии, и купленное тобой за бешеные деньги будет стоить копейки. Ты что меня в невыполнимую миссию отправил, чтобы тишком опять техники накупить? Зря я у тебя десять не запросила. – Панкратьева собрала со стола Дубова все бумаги, сунула их в портфель и вышла в приемную.
«Вот ведь паршивец, – думала она, – недаром волос полная голова».
В каком-то очередном дамском журнале Панкратьева как-то прочитала, что мужчины, не лысеющие к пятидесяти годам, содержат в организме большое количество женских гормонов и с уходом из организма гормонов мужских ведут себя иногда просто как женщины. Её собственный опыт общения с Дубовым и другими начальниками подсказывал, что журнальная советчица в этот раз не ошиблась, и Панкратьева с ней сразу согласилась, однако о лысом начальнике совершенно не мечтала. Еще неизвестно, как бы повел себя этот лысый босс на месте Дубова. Может, уволил бы ее к чертовой матери. Хотя, может быть, и наоборот со свойственной ему мужской широтой и щедростью осыпал бы Панкратьеву премиями и ценными подарками. Она даже представила в кабинете Дубова абсолютно лысого «мачо» типа Брюса Уиллиса. В этой картине начальник курил сигару, положа ноги на стол. Да, такой дяденьке Майкрософту нажиться бы не дал и, пожалуй, выдал бы Панкратьевой за провернутую операцию те самые вожделенные десять тысяч.
В приемной Панкратьеву уже ждала радостная Оксана. Она схватила протянутый Панкратьевой портфель с документами и озабоченно сказала:
– Анна Сергеевна! Что с вами случилось? Вы какая-то бледная и синяки под глазами. Это он что ли вас так расстроил? – Она пренебрежительно кивнула в сторону кабинета Дубова.
– Да нет, Оксан, мне как-то странно нездоровится, спать очень хочу. Я домой поеду, а ты портфель разбери. Завтра все обсудим.
До дома Панкратьева доехала практически на автопилоте, то есть совершенно не помня как. Единственное, что зацепилось в ее памяти, так это большой черный внедорожник в зеркале заднего вида, опять висящий у нее на хвосте. Панкратьева даже не стала оборачиваться, чтобы проверить так ли это, не было сил.
Около дома она с трудом припарковала машину, замок квартиры тоже открылся не с первого раза. Слава Богу, дома никого не оказалось, и Панкратьева, не разбирая чемодана, стащила с себя одежду и, не смыв с лица косметику, завалилась спать. Такого с ней никогда еще не бывало. Косметику Анна Сергеевна Панкратьева смывала с себя в любом состоянии.
Заснула Панкратьева настоящим «мертвецким сном» и совершенно не слышала, как из школы пришел Федор, как он стучал дверцей холодильника на кухне, как приехал с работы Зотов, как потом они уже вместе с Федором стучали дверцей холодильника и готовили чего-то вегетарианское, остро пахнущее чесноком. Она не проснулась даже тогда, когда они этим вегетарианским водили у нее перед носом.
Проснулась Панкратьева уже утром за минуту до звонка будильника и с удивлением обнаружила, что спит у себя дома, а рядом с ней, уткнувшись носом в подушку, сопит Зотов.
Неизвестно почему, но Панкратьевой очень нравилось смотреть на спящего Зотова. Наверное, потому что во сне он не мог отчебучить ничего такого, за что бы ей стало стыдно. Она чмокнула Зотова в нос и потащилась в ванную.
Из зеркала на нее глянуло настоящее чучело. Синяки под глазами, размазанная тушь, волосы в разные стороны. Женщина в зеркале выглядела на сорок пять лет, никак не меньше. Панкратьева села на край ванны и уставилась на текущую в раковину воду. Так в полной прострации она просидела минут десять.
«Господи, что же это со мной»? – внезапно очнувшись, удивилась она и поспешно стала приводить себя в порядок, решив, что надо будет обязательно позвонить волшебнику Арсению и рассказать о том, что с ней приключилось.
Однако об этом своём решении она благополучно позабыла, как только переступила порог родного офиса. Рабочий день подхватил и закружил заместителя генерального директора Панкратьеву Анну Сергеевну в своем обычном ритме аврала, дурдома и военной разведки. Аврал в компании происходил всегда. Вечно они срывали какие-то сроки, постоянно их подводили какие-нибудь подрядчики, кто-то из сотрудников забывал что-нибудь важное и так далее и тому подобное. Поэтому перед сдачей очередного объекта все наваливались гуртом, выходили сверхурочно и совершали свои героические подвиги.
Как Панкратьева ни старалась привести работу компании в нормальное размеренное русло со штатными проблемами и программируемыми решениями, все ее усилия применить знания, полученные в бизнес-школе, были напрасны. Дубов никак не мог жить без аврала. Если аврала не было, он его инициировал. Не потому, что был плохим руководителем, вовсе нет. Дубов был настоящим трудоголиком, который варился в проблемах, царил над ними и с большим удовольствием создавал их для себя и окружающих. И в итоге самым явным результатом его бурной деятельности была атмосфера маленького дурдома, царившая в коллективе.
Дело в том, что Дубов очень опасался, что его указания могут быть не выполнены, поэтому давал их не просто какому-то конкретному ответственному руководителю, а и самому руководителю, и всем его подчиненным по цепочке, параллельно дублируя все это и у смежников, периодически подключая к этому делу еще и секретаря Олю, и саму Панкратьеву. Каждый интерпретировал указания, полученные от большого шефа, в силу своей компетенции и разумения и в силу всё той же своей компетенции и разумения бежал с вытаращенными глазами, причем исключительно в свою сторону. Работа в отделах кипела, напоминая броуновское движение.