В производстве следователя прокуратуры Сюткина уже несколько лет было приостановленное уголовное дело по факту гибели трех подростков. Мальчишки были из неблагополучных семей. Часто уходили из дому. Но куда они пропали в последний раз, следствие установить не могло. Каждые полгода на совещаниях в прокуратуре области Сюткину грозили взысканием, но толку от этого было мало. Как-то при опросе пастухов с полоныны Гроссу, который проводил Коротков совершенно по другому поводу, возник разговор о пожаре. Пастухи, поднявшись в полоныну в начале лета, обнаружили, что сгорела добротная, из бревен колыба[39], в которой они жили все лето, выпасая скот. На пожарище нашли, как им показалось, три обгоревшие тушки кабанчиков, поэтому и подумали, что колыбу по неосторожности сожгли зимой или поздней осенью браконьеры. Коротков поделился этой информацией со следователем. Тот доложил прокурору. Последний принял решение осмотреть место происшествия, поскольку время пожара совпадало со временем исчезновения подростков.
Погожим октябрьским утром отправились в полоныну вчетвером: Сюткин, Коротков, следователь милиции Николай Иванович и криминалист райотдела венгр Лоци. Николай Иванович – сорокалетний майор, жил у подножия горы в селе, от которого начинался путь в эту полоныну, и знал ее, как и окрестности, с детских лет. Пошли налегке, так как следователь пояснил, что дорога вверх займет часа три, а назад – вдвое меньше. Коротков взял папку с бумагами, в карман куртки положил бутерброд с колбасой. Сюткин взял следственный портфель. Следователь ждал их дома в брезентовой робе, кирзачах и с объемным рюкзаком. Всех удивил криминалист, одетый в импортный костюм. О понятых договорился Николай Иванович: возьмут двух лесорубов, которые работают где-то вверху, по дороге на полоныну. Подъем был непростым. Разношерстная группа людей двигалась по едва заметной среди камней тропке, протоптанной пастухами, охотниками и лесниками. Туристы здесь явно не ходили. Шли цепочкой друг за другом. Коротков лишь изредка мог оглянуться по сторонам на окружавшие их девственный лес и скалы. Места, конечно, необыкновенной красоты, но приходится смотреть под ноги, периодически цепляясь руками за кусты и выступы камней да поглядывая на маячащий перед глазами рюкзак Николая Ивановича. Когда капли пота стали заливать глаза, Коротков мысленно себя похвалил, что надел кроссовки. Правда, джинсы были явно узкими для такой прогулки. На каком-то привале к ним присоединились двое лесорубов, которых привел милицейский следователь. Где-то невдалеке они валили спелый лес. Подобные восхождения для молодого прокурора не новость. На Кавказе, в армии, в десантно-штурмовой бригаде приходилось проходить подъемы и посложней. Только тогда он еще тащил вещмешок с химзащитным комплектом и НЗ[40], автомат, противогаз, штык-нож, подсумок с тремя рожками с патронами и малую саперную лопатку на заднице. Кирзовые сапоги – это само собой… Сейчас же, будучи налегке, он едва успевал за следователем милиции, который разменял сороковник. От Короткова не отставал крепкий и жилистый Сюткин, выросший в таком же горном соседнем районе. Его отец – родом из Тулы – после войны остался в Карпатах служить участковым. Хуже всех было Лоци. Группа часто останавливалась, поджидая этого городского хлыща в туфлях и костюме. Криминалистический портфель у него уже давно забрал один из крепышей-лесорубов, вероятно, из сострадания к соплеменнику (они с Лоци иногда переговаривались по-мадьярски), но это мало помогало. Наконец крутой подъем закончился. Втроем они минут пятнадцать наблюдают сверху за бедным Лоци и подталкивающими его лесорубами. Отсюда, со скалистого выступа, открываются сказочные пейзажи притихших перед скорой зимой гор. Деревья внизу еще не сбросили свои золотые наряды, а вверх теперь пошли замершие (ветра нет) и освещенные по верхушкам еще теплым солнцем сорокаметровые красавицы смэрэки[41]. В ельнике же, несмотря на солнечный день, как-будто сумерки. Далеко внизу видно деревню, прорезанную тонкой голубой линией реки. Воздух насыщен прогретой хвоей. Лепота! Приходится делать привал. Лоци едва живой. Его костюм испачкан глиной.
«Цэ тоби не дивок клэиты за рюмкою кавы!»[42] – не удержался Сюткин, чтоб не подначить любвеобильного криминалиста. Тот молча сопит. Огрызнуться у него нет сил.
Коротков, покуривая, любуется горным пейзажем. Николай Иванович, сбросив рюкзак, отошел с лесорубами и что-то сбивает с деревьев длинным шестом.
Отдохнув, двинулись по едва пробитой через ельник дороге. Здесь темно и сыро. Николай Иванович показал Короткову место трапезы лисички. У куста аккуратно, как вокруг тарелочки, разложены перышки куропатки. И ни одной косточки. Славно позавтракала рыжая! Немного дальше, свой в этом темном лесу, следователь милиции обнаружил цепочку следов медведя. Перспектива встретить косолапого в этой темени как-то никого не радует. Дальше все идут кучно, стараясь быть ближе к следователю, у которого на поясе охотничий нож и непустая кобура. Чем выше, тем ниже деревья. «Наше путешествие, – прикидывает Коротков, – просто наглядный урок географии: проходим все климатические зоны. Вот только до снежной тундры не дойдем – Карпаты горы невысокие». Лес становится светлей, деревья – меньше, пока не переходят в кустарник. А вот и разлив трав – полонына.
«Если бы не продолжающийся подъем, то можно было бы представить себя дома, в Приазовье, – думает Коротков, – вот только травы пока еще не осенние, зеленые. И небо другое. Дома небо огромное, высокое, просторное, а здесь его почти нет. Мы в небо почти заходим, потому как облака уже рядом, а некоторые вон плывут внизу, закрывая вид на село и реку».
Почти у пологой вершины, в ложбине, расположен табор пастухов, уже оставленный ими до следующего лета. Между загородами для скота без какого-либо порядка расположены колыбы и более ветхие хозяйственные шопы[43]. На дверях строений здоровенные замки. Пусто. Между постройками посвистывает усиливающийся ветер. Коротков, зябко поеживаясь, застегнул курточку. Николай Иванович внимательно всматривается в небо, словно желая там что-то найти. Сюткин развернул план-схему, составленную со слов пастухов, но следователь милиции уже уверенно идет в верхний край табора, где видны бревенчатые остатки колыбы. Часть бревен и досок обгорели. Лоци фотографирует местность и развалины. Сюткин присел, и на портфеле составляет протокол осмотра места происшествия. Коротков со следователем милиции рассматривают мелкие предметы на месте пожарища, а лесорубы, назвав себя для протокола, лежат в траве и безучастно смотрят в небо.
Нашли обгорелые тряпки. Возможно, это фрагменты одежды. Один подростковый ботинок, обрывки ремней, мелкие косточки (скорее всего, животных). Находки сложили в отдельный пакет. Судебно-медицинскому эксперту уже за пятьдесят, вечно болеет, его взять с собой в полоныну было невозможно. Будет осматривать кости уже внизу. Найти какие-либо части тел животных или людей никто особо и не рассчитывал. Здесь были до них и люди, и собаки, и зверье. Вот и весь осмотр.
«Давайте торопиться, хлопцы. Похоже, нам сильно не повезло с погодой», – Николай Иванович показывает на стремительно выплывающую из-за соседней вершины черную тучу. Все торопливо стали спускаться к центру лагеря пастухов. Почти сразу пошел дождь. Набрав скорость на спуске, следователь милиции выбил плечом ближайшую хилую дверь в шопу. «И то добре, что не успели спуститься к лесу», – говорит он, устраиваясь на чурбаке. «И то, что не успели намокнуть», – про себя говорит Коротков. Холодно. Ветер усиливается. Но внутри сухо, и есть дрова. Только сильно разит овечьим навозом. Пока все устраивались на чурбаках, Николай Иванович вместе с лесорубами у двери наклалы ватру[44]. В щели прислоненной, сорванной с петель двери ветер вытягивал дым. Довольно быстро в низком сарае стала повышаться температура. Меж тем снаружи уже по косой летели крупные снежные хлопья.
«Влипли мы, однако…» – изрек умную мысль Сюткин. В ответ грязно стал ругаться, стряхивая с одежды сухой навоз, Лоци. Короткову захотелось есть, но доставать из кармана куртки бутерброд было неудобно. Николай Иванович, запахнув брезентовую куртку, вышел наружу и через время вернулся с алюминиевым тазом, наполненным снегом. Таз явно использовался пастухами для кормления скота. Лесорубы пристроили таз над костром, растопили снег и чисто вымыли. Затем Николай Иванович достал из рюкзака сало, мелко его порезал в таз, растопив на огне. Следом в таз пошли древесные грибы, собранные по пути и тоже мелко порезанные. В шопе потянуло приятным запахом, запах навоза куда-то улетучился. Увидев удивленные глаза городского жителя, Николай Иванович пояснил прокурору: «Это глывы – древесные грибы, сбиваемые осенью. Пестряки – то же самое, только сбивают их весной. Сейчас попробуете – вкуснее, чем мясо».
Но воистину всеобщее удивление и восторг вызвали у участников похода последние действия следователя: он вытащил из своего рюкзака две буханки хлеба и две бутылки водки, приговаривая: «Нэ я хлиб нэсу – мэнэ хлиб нэсэ!*»
Кружка, правда, была только одна, но разве это проблема! На бурю за дощатыми стенами шопы уже никто не обращал внимания. Даже Лоци перестал чертыхаться по-русски и по-мадьярски по поводу угробленного костюма из братской социалистической Чехословакии.
Буря закончилась часа через полтора. Посветлело. И, хотя до леса пришлось идти чуть не по колено в снегу, все обошлось благополучно. Вояж их в горы оказался безрезультатным, следов присутствия в полоныне пропавших подростков они не нашли. Впрочем, как говорил знакомый следователь Короткова из Донецка: «Отсутствие результата – тоже результат!»
Спустя много лет в большом дымном и шумном городе у синего моря, подняв телефонную трубку, Коротков услышал голос Николая Ивановича: «Зиновьевич, помогай! Айбо мы туй, яко в лиси»[45]. Оказывается, следователь милиции с сержантом прилетел ночью в город с санкцией на арест служившего в армии парня. Из аэропорта на такси доехали до гостиницы, а утром в каменных джунглях промышленного города почувствовали себя беспомощными. Все было так просто. Коротков созвонился с военной комендатурой. Уточнил, где находится военная часть. Забрал горцев с гостиницы, отвез их в воинскую часть. А затем уже вместе с арестованным доставил в аэропорт и помог взять билет до Львова.
Прощаясь в аэропорту, Коротков признался седому уже подполковнику милиции: «Я на всю жизнь запомнил: «Не я хлеб несу – меня хлеб несет!».