Когда мы (мы – это мой брат Юрка, муж Арис и я) переезжали в Греции на постоянное место жительства, мне казалось, что все уже переехали, а я последняя плетусь в хвосте огромной колонны с малюсенькой авоськой в руках. Мне рассказывали люди, неоднократно побывавшие на этой земле, о чудесах: «Там нет ни мух, ни крыс. Все люди культурные, все время улыбаются. Солнечно, тепло, красиво». Вот такой я себе и рисовала эту страну, населенную потомками древних эллинов.
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
– Сегодня мы пойдем устраиваться на работу, – в дверях стояла тетя Оля, мать моей одноклассницы, и улыбалась своей доброй и чуть растерянной улыбкой.
Она часто заглядывала к нам в подвал, оборудованный под квартиру. Мы, конечно, несколько стеснялись стен, выщербленных напрочь, как будто кто-то по ним прошелся с ближнего расстояния из автомата Калашникова, но гостей принимали. Заходил к нам и Мишка – мой одноклассник. За Михой закрепилась слава самого хорошего переводчика: он ни слова не знал по-гречески, но его потрясающе живая мимика доводила до сознания окружающих совершенно не доводимые вещи.
«Вот уже неделя, как мы приехали, а мне все еще холодно. У меня такое чувство, что я никогда, никогда не согреюсь. Надо же – ложиться и вставать в одной и той же одежде. Отопления нет. На солярочную печь денег тоже нет. Вчера Юрке в туфель крыса затолкала корку хлеба. Подкармливает? Пожалела, что ли? Хорошо ребята устроились работать на стройку. Может и мне повезет? Повезти-то повезет, а вот как там, куда повезет, без знания языка продержаться? Страшно… Такого напряга у меня даже не было при сдаче государственных экзаменов в нашей медицинской академии. Да, Бог с ним. Все когда-нибудь образуется», – это запись из моего дневника.
И вот, улыбнулось счастье – на пороге стоит тетя Оля и приглашает сходить с ней к какой-то знакомой:
– Пошли со мной. У нее есть телефон, оттуда и позвоним. Позвоним вот по этому номеру, а они посмотрят: кто из нас больше подходит, того и возьмут.
Вот не думала, что на замещение вакантной должности домработницы могут объявляться конкурсы с прослушиванием!
И, как не крути, «камарьера» – это уборщица, а «икиаки войсос» – это домработница. Что ж, пролетариату, который я данный момент представляю, терять, как сказано в могучем труде Карла Маркса, нечего, акромя своих цепей. А у меня и цепей-то нет, а вот гонор и профессиональную гордость надо запихнуть куда подальше…
– Идешь? – голос тети Оли вывел меня из ступора.
– Конечно! Сейчас, только обувь переодену.
Я чувствовала, что иду зря. Шансы мои поперед тети Оли были равны нулю. Тетя Оля старше меня, стало быть – опытнее в ведении хозяйства. Плюс ко всему – обладает неоспоримым преимуществом – знанием понтийского. Мой же вид, кроме подозрений, ничего не вызывал. Пытливый взгляд и высокий лоб навряд ли самое лучшее украшение домработницы. А уж степень знания греческого… Если сильно постараться и сосредоточиться минут пять, то я могу выдавить из себя почти без акцента «я сус» и «нэ». На этом мой словарный запас иссякал.
Но, как ни странно, взяли меня. Это мне сперва показалось странным, а потом я поняла, что хозяева – большие оригиналы и тонкие ценители английского, мое лопотание приняли за язык Байрона, и, решив, что их отпрыски параллельно с чистой сменой нижнего белья могут иметь бесплатные уроки иностранного, пригласили на 40000 драхм (около 120 евро) в месяц в двумя выходными.
Хозяйкой оказалась довольно тучная особа, лет сорока пяти, любившая, чтоб вся одежда на ней трещала и расползалась по швам. Она почему-то страшно сопела и издавала какие-то странные утробные звуки по утрам, когда варила себе кофе. Она была похожа на простуженного мерина.
Хозяин, напротив, был неимоверно высок и худ. Он все время пытался держать свою руку на остатке ее талии (куда доходила, в смысле). Также носил на лице остроконечную бородку, как у Льва Троцкого, и неимоверно лохматую шевелюру. Он все время моргал.
Хозяйка что-то горячо и долго мне объясняла на греческом по поводу ее младенцев, остававшимися неухоженными и без присмотра, потому как «Эмис ме тон Леонида эхуме поли зулья» (У нас с Леонидом много работы). Ну, эту-то фразу я поняла! За Наташей надо следить, чтоб ела: ребенок все время старается сидеть на диете, и это может пагубно отразиться на ее здоровье. А у Стефаноса аллергия, поэтому в его комнате надо убирать очень тщательно, дабы ни пылинки не летало! «У него бронхиальная астма, и он требует особого ухода».
– А где дети сейчас? – мой вопрос прозвучал немного неожиданно, ибо хозяйка только начала мне рассказывать о признаках бронхиальной астмы.
– Наташа во фронтистирио (дополнительно учебное заведение, параллельное со школьной программой). Стефанос на тренировке по баскетболу.
– Так сколько детишкам лет? – я немного опешила, не сразу взяв в толк, что отпрыски, видимо, давно вышли из грудничкового возраста.
– Наташе – девятнадцать, а Стефаносу – двадцать один.
О, да, да, конечно! В этом нежном возрасте детям особенно нужна любовь и ласка домработницы, а еще глаз да глаз. Тоже, прошу заметить, все той же домработницы. Их нельзя оставлять наедине с самим собой, без обеда и в пыльных комнатах.
– Все понятно, – я участливо закивала головой.
Хозяйка осталась довольна моей понятливостью и сочувствием к ее тяжелой женской участи. Тут «бизнес горит», а с «двумя детьми какая работа», «ведь ты понимаешь?» Я «понимала» и поэтому согласилась выйти на работу «прямо сейчас».
– Смотри, вот этот первый этаж с бутиком женской одежды «лямбда» – мой. На втором – виотехния. Там одежду шьют. Это тоже мой этаж. На третьем живет моя тетка Джени. У нее никого нет, поэтому квартиру она завещала мне, одним словом, тоже моя. На четвертом живем в своей квартире мы, а пятый недавно купили для Стефаноса. Но тебе надо следить только за детьми и за нашей квартирой. Иди за мной.