Возможно, эта новелла кому-то напомнит рассказ Алексея Толстого «Маша». Но в том-то и трагедия человечества, что сегодня я пишу «Мирка».
– Русская… молодая… не замужем… ничего…
И это всё про меня.
И всё – вранье!
Я не была «русская», не была и очень юной; замужем и с ребенком. «Ничего» я тоже не была. «Ничего» – это дырка от бублика. А я была еще ого-го!
Особенно «ого-го» заметно со спины, прямой и ровной, как у папы. И еще манера высоко держать голову. В любом случае – я была интересней всех жен, в переехавших из бывшего СНГ семьях и поселившихся в Халкидиксих Ханьоти. Надо полагать, это отчасти объяснялось и родом занятий. Они – усталые, сгорбленные и обессиленные нескончаемой работой по четырнадцать часов в сутки. Я – владелица хорошо оборудованного стоматологического кабинета, в белом комбинезоне, просторной мансардой и, с всегда присутствующим в холодильнике, ледяным пивом. Многие ходили лечится, некоторые «просто так». Русская… молодая… не замужем… ничего…
Это лето выдалось особенно жарким. Казалось, даже мухам лень шевелить крыльями, и они опухли и отекли от страшного пекла. Зато цикады издавали такой невообразимый шум, что хотелось заткнуть уши и бежать, бежать от всех и от всего, чтоб броситься как есть при белом комбинезоне в прохладные воды сказочного залива. Из многочисленных таверн тянуло запахом печенной рыбы и жаренного мяса. «Как можно столько есть в такую жару? – думала я, – когда сама мысль о еде вызывает позыв к рвоте».
Подъехавшая зеленая «Мазда» отвлекла меня от несбыточных мечтаний о море. Она остановилась в тени напротив моих дверей. Из приспущенного окна водитель приветливо махал мне рукой и улыбался. Я тоже изобразила подобие улыбки и помахала в ответ.
– Вдруг знакомый, – решила я и приняла гостеприимную мину.
– Добрый день! – из машины вышел широкоплечий высокий мужчина, громко хлопнув дверью, – ты же говоришь по-русски? – спросил он по-эллински, – я тоже немного. Мне ребята про тебя рассказывали.
Ага. Русская… молодая… не замужем… ничего…
– Меня зовут Вангелис, – продолжал он приятным низким голосом, – моя жена болгарка. Хочешь, будем говорить по-русски? – он явно желал произвести на меня впечатление и, надо отдать ему должное, господину это удалось! Это при каком таком темпераменте на него не действуют температурные раздражители? Он был потным, с расстегнутой верхней пуговицей рубашки, с золотой цепочкой на густо поросшей шерстью груди и очень веселый.
Вангелис схватил большой пластмассовый стул со спинкой и с разгона плюхнулся в него. Ножки стула немного разъехались, но он совершенно безбоязненно в нем сидел, широко расставив колени.
– Ух, как жарко, правда? – он опять улыбнулся. У него были ровные, мелкие и, как бы плотно пришлифованные друг к другу, зубы. – Такой я себе тебя и представлял.
– Надо же! Он меня еще и представлял, – удивилась я.
Пока вошедший рассуждал о шутках метеорологов, туризме и Энгельсе, я незаметно пыталась его разглядеть. Говоря откровенно, он меня заинтриговал. Грек, довольно сносно говорящий на русском, он не был похож на местных завсегдатаев кафейни, любителей просить да тридцатиграммовой чашечкой кофе несколько часов подряд, беседуя о туристках, деньгах и налоговой инспекции. Но он не был похож и на «наших», праздно шатающихся бригадами от трех до двенадцати членов по узким кривым улочкам деревеньки в поисках приключений. Он действительно был очень импозантным мужчиной. Он был интересен, даже красив. Красив той зрелой, мудрой красотой, которая наводит на мысль о вине хорошей выдержки.
Волосы на голове Вангелиса были с аккуратной проседью, так называемые «соль с перцем», коротко подстриженные и зачесанные назад. Они подчеркивали загар на его обветренном лице. Светло-карие, почти желтые глаза не останавливались ни на секунду! Они за доли секунды осмотрели все: кабинет, установку, фотографии на стенах, меня…
– Какая красивая афиша, – кивком головы он указал на стенку.
– Это не афиша. Это мой сын, – хотела сказать я, но… почему-то не сказала.
– У меня тоже есть дети. Трое. Я из-за них и пришел. Понимаешь, у меня небольшая гостиница, сейчас сезон и совершенно нет времени ничем заниматься. У них что-то там с зубами. Они сами к тебе подойдут. Ты им сделай все, что надо, а я заеду, расплачусь. Хорошо? Я деньги наличными никогда никому не даю ни жене, ни детям. Надо им что-то – пошли – куплю. Надо жене в супермаркет – поехали, отвезу. Женщинам вообще деньги давать нельзя! Они их даже считать не умеют. Ну, что, договорились?
Я согласно кивнула: какое мне дело, кто оплачивает мои услуги? Лишь бы вовремя платили.
На следующее же утро из подъехавшей знакомой «Мазды» высыпались все трое: два красавца парня лет десяти, одинаково одетые, с одинаковыми жестами и лицами, в хвосте плелось маленькое хрупкое создание с длинными светлыми волосами, лет восьми.
– Вот эти мои! – из окна торчала голова Вангелиса в белой кепке, – я поехал дальше. Смотри, не сделай им больно! – он гикнул, словно пришпоривая коня и рванул с места, дав полный газ.
Мой клиент снова появился через неделю.
– До чего у тебя замечательные ребята! – это было первое, что сказала я после приветствия. И все троя – твоя копия! – мне не составило труда пропеть комплементы, ибо дети действительно были умны и серьезны не по годам. А уж тигриные отцовские глаза и стройные фигурки…
– Правда похожи? – Вангелис таял от удовольствия, – все так говорят! Знаешь, что самое интересное? Они все от разных жен. Все трое. А сейчас у меня четвертая. Болгарка. Я сам ее из Софии привез. Она там в детском кинотеатре билеты продавала. Вот теперь живем впятером. У нее и от первого брака детей нет, а врач сказал, вообще не будет. Он мне говорил почему, но я не помню. А у меня, скажу тебе по секрету, только ты никому не говори, – и Вангелис перешел почти на шепот, – от самой-самой первой жены еще один сын есть. Ему сейчас двадцать два, или двадцать три. Но того я не забрал. А этих забрал.
– Не хило, – думала я про себя, – если еще принять во внимание, что старшие двое, которые приезжали, почти ровесники. Одному – десять, второму – десять с половиной. Когда они сказали сколько им лет, я рассмеялась, списывая их неточные данные на несостоятельность в арифметике, хотя в этом возрасте большинство детей здесь считают и до пятнадцати.
Тем временем Вангелис поменял стул и уселся опять прямо передо мной. Сильный и крепко сбитый, он прочно сидел на моей мебели, поблескивая своими желтыми глазами под седоватыми стрелами бровей. Он философствовал:
– Мирка хорошая хозяйка, но она такая неинтересная, глупая. С ней поговорить практически не о чем. За детьми, правда, хорошо смотрит, чистоплотная. Гостиницу всю она убирает. Я стараюсь не брать помощницу, они все ленивые, и всё что-нибудь стащить норовят.
Мне показалось немного странным, что одна женщина убирает почти всю гостиницу и одновременно смотрит за тремя детьми мужа. Но, чужая семья – потёмки! Мало ли какая там любовь! Это даже не любовь, это обожание недалекой туповатой женщины своего красавца-мужа и его детей.
Воображение мне тут же нарисовало тихое забитое животное, все в трудовых мозолях, рядом с этим виртуозным ловеласом, и мне стало не по себе. Где-то в глубине души стало немного обидно (за Вангелиса, конечно), и жаль его жену.
Но, в конце концов, каждый человек хозяин своей судьбы. Каждый сам себе ее выбирает. Мне всегда претили женская слабость и безответность. Никого насильно замуж не выдают, и прежде чем на что-то решиться, надо еще шевелить мозгами, если они есть, конечно!
Как это там у Горького? «Человек – это великолепно! Это звучит гордо!»
– Сериалы не смотрит, я встаю с утра, включаю музыку – песни наши, я включаю – она тише делает А вчера эта трели (ненормальная) знаешь, что мне выдала: «Музыку нельзя слушать целый день, так теряется ее красота, музыку надо слушать, где нужно и когда нужно». Совсем с ума сошла! Говорю ей «Пошли на бузуки, в таверну» – не хочет. На кофе к соседям – не хочет! Видишь, как с тобой приятно разговаривать! О чем хочешь поговорить можно. Она молчит. Жизни в ней нет – зен эхи зонданья автос о антропос! Давай я с тобой расплачусь и поеду по делам. Еще в супермаркет надо не забыть. Мирка хлор и кислоту для туалетов попросила. Вроде недавно покупал. Куда она их девает? Пьет, что ли? – и Вангелис, довольный своей шуткой разоржался, как конь.
Долго еще после того, как исчезла за поворотом громыхающая «Мазда», исцарапанная, безбожно побитая, покрытая многовековыми накоплениями трудовой грязи, я думала о таких вот несчастных мужчинах, красавцах, весельчаках с виду, а в душе таких несчастных и одиноких, как бы потерянных в этом огромном мире.
На следующее утро меня разбудил телефонный звонок, звонил Вангелис:
– Привет! Спишь? Чего спишь, уже полвосьмого, вставай! У моего старшего зуб опух, что нам делать? Хорошо, хорошо, жена вечером после работы приведет. Ты ей напиши подробно, что делать и какие лекарства купить. Нет, на автобусе, вечером, позже. После работы говорю же. Да, пока.
Кто любит летний знойный вечер? Когда воздух густой, как молочный кисель, а расплавленный асфальт источает впитанную за день жару. Кажется, что ты во влажной духовке, из которой только что вынули печеного в яблоках гуся. В баре напротив начали собираться люди. На всю мощность изощрялась: «Дэн эхо таси автоктопияс…» Что в свободном переводе звучит так: «У меня нет влечения к суициду» – очень модная в этом сезоне песенка.
– У нее-то, пожалуй, точно нет.
А если сейчас вовремя не закрыть кабинет, то у меня появится. Я потянулась к ключу, когда услышала на лестнице чьи-то шаги.
– Добрый вечер. Я – Мирка, жена Вангелиса. Извините, что немного опоздала. Мы с сыном не успели на предыдущий автобус, сегодня въезд туристов, много работы было. – Она говорила на хорошем русском, но с сильным болгарским акцентом. Видно, муж ее успел обрадовать, чтоб не ломала язык по-гречески «дэн тэли», «дэн кизери…» Нет, болгары никогда не научатся чисто произносить греческую «фиту».
Она все еще стояла передо мной, держа за руку вангелисовского «старшенького». Видя мое непробиваемое выражение лица, Мирка смущенно улыбнулась:
– Мы так спешили…
Она не производила впечатление простолюдинки и билетерши из детского кинотеатра, которые с полуоборота переходят на «ты», хлопают по плечу и, дыша тебе в лицо луком и рыбными консервами, панибратски орут: «Как хорошо, что ты наша!» Ваша? Почему «ваша»? Я мамина и папина.
Хлопчик сам по привычке залез в стоматологическое кресло и открыл рот. Мирка стояла рядом.
Нет, я категорически никогда не понимала, почему такие жизнерадостные и темпераментные мачо, как Вангели, женятся на таких серых и неинтересных мышках? Иногда все можно списать на внешние данные избранницы, а тут… Хотя… Она довольно стройная, только эта дешевая одежда с лайков ее уродует. Росточком могла быть и повыше, или носила бы обувь на каблуке. Бледновата. Кстати, что за идиотская манера, живя на побережье, не загорать и не купаться в море? Такой окрас кожи просто вызывающе выглядит! И волосюшки зачесала назад. Редкие, так поди, подстриги, завивку сделай. Можно же как-то скрывать отсутствие пышной шевелюры. Э, да о чем с ней говорить, сказано же «зэн эхи зонданья!» (нет жизни).
К счастью, у ребенка не было ничего особенного: он вчера, прямо после удаления зуба вместе с братом обтрясли инжир, наелись, и ему в лунку попало несколько косточек. Вот щека и распухла. Я промыла ранку дезинфицирующим раствором и выписала рецепт на лекарства.
– Назначение домой Вам лучше на русском писать, или на греческом? Вы, вообще, грамотная? Цифры разбираете? Вот тут написано: по 1 – 2 раза в день. Это понятно?
– Да, пожалуйста, на русском лучше. Я часто бывала в Москве в командировках, – она как-то вдруг вся съежилась, – и цифры знаю. Тут Мирка тряхнула головой, словно пытаясь сбросить с нее что-то очень мерзкое, липкое, и подняла на меня огромные голубые глаза:
– Да, я знаю цифры. Я – физик-ядерщик… Я работала в Дубне… кандидат наук…
Прошло столько времени, а я не могу забыть ее глаза – два бездонных светлых озера чистейшей воды. Два голубых озера, полных спокойствия и бесконечной печали.