Дожевывая бутерброд, Борис разглядывал содержимое спортивной сумки. Вроде ничего не забыл, можно идти. Щелкнул замок, входная дверь начала открываться – и уперлась в черный сумочный бок.
– Эй, люди, – донеслось из коридора, – дайте воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде.
– Что-то ты сегодня рано, – буркнул Борис, распахивая дверь. – Все шедевры уже нарисовал?
– Не, немножко на потом оставил, – ухмыльнулся Глеб и кивнул на сумку. – На тренировку?
– Надеюсь, что нет, – промычал Борис неразборчиво, дожевывая остатки бутерброда.
– Не понял… – Глеб картинно поднял брови, изображая изумление. – Куда ты еще с этой бандурой, – он слегка подтолкнул сумку, – можешь намылиться?
На мгновение зеркало отразило их обоих – похожих, что называется, как две капли воды, но все-таки чем-то неуловимо различных.
Глаза готового к схватке бойца и глаза готового к работе художника одинаково зорки и сосредоточенны, но тени в глубине их – разные.
– Да есть одна тема… – плюхнувшись на пол, Борис принялся шнуровать кроссовки. – Клык обещал меня сегодня в настоящий бой выпустить. Если не подведет…
– Что еще за Клык? Почему не знаю? Ну-ка колись, брателло, – Глеб подмигнул.
– Ну… тренировки тренировками, про это все знают. Но там есть реальный бойцовский клуб. Ясен пень, я тебе ничего не говорил, угу?
– Могила, – ухмыльнулся Глеб. – А Клык главный, что ли? Странная кличка.
– Ну типа менеджера. Не самый главный, но за всем следит. Черт его знает, почему Клык – то ли укусил кого-то, то ли с зубами что-то не то. Ну вот Клык обещал меня сегодня в настоящий бой пустить. Если главный их разрешит. Такие дела! – одним стремительным движением поднявшись с пола, Глеб перебросил через плечо ремень сумки. – Так что можешь сходить в церковь и помолиться за своего братца. Стать настоящим бойцом – вроде как второй день рождения. Шутка! – Он подмигнул.
– Может, лучше помолиться, чтоб тебя там не прибили? – задумчиво проговорил Глеб и прислонился к двери, перекрывая выход. – Ты как, хорошо подумал? Тебе оно надо?
– Ты чего, братан, испугался за меня, что ли? Не смеши мои тапки! Я их всех на раз сделаю. Ты же меня видел на ринге, все говорят – ураган. Нет?
Но Глеб продолжал стоять возле двери, не давая брату выйти:
– Одно дело на ринге… Правила, рефери, секунданты, все дела. И то всякое бывает. А ты говоришь – бойцовский клуб. Это же бои без правил, так? Я про такие слыхал… Могут и убить… И очень запросто…
– Прочь с дороги, куриные ноги! – Борис обхватил брата, приподнял и легкой подсечкой усадил на пол. Очень осторожно усадил, как стеклянного. – Ну не куксись ты так. Ничего со мной не будет. Я крутой, но не тупой.
Не поднимаясь, Глеб уперся в дверь вытянутой ногой:
– Тогда я с тобой пойду.
– Вот еще новости! За каким лешим? Ты ж у нас художник, товарищ нежный, чувствительный. А там кровища, зубы летают, уши трещат, ну и мать-перемать, не без того, – засмеявшись, Борис взъерошил брату волосы.
Отпихнув его руку, Глеб сердито буркнул:
– Нежный, говоришь… – но тут же усмехнулся. – Кто-то же должен будет твое бездыханное тело в морг оттащить. Ну или в больничку, если повезет. – Он поднялся. – Не, я серьезно. Давай, я с тобой схожу. Посижу в уголке, порисую… пока тебе ребра будут пересчитывать. Мне правда так спокойнее. Ну и тебе хоть один болельщик. Или, – он вытащил мобильник, покрутил его у брата перед носом, – предкам настучу.
Борис захохотал:
– Ба, шантаж?! Неужели прям так-таки и настучишь?
– Прям так-таки и настучу, – повторил Глеб, снова помахав мобильником. – Клянусь… твоим здоровьем клянусь.
– Хм. Верю… Ладно, сдаюсь. – Борис махнул рукой. Пошли. Только если Клык тебя не пустит, я не виноват.
– Заметано, – улыбнулся Глеб. – Погодь две секунды, бутерброды прихвачу.
Борис засмеялся:
– Если ты про те, что от завтрака оставались, то я их уже схомячил, а новые некогда варганить, – приобняв брата за плечи, он потянул его к двери. – Время поджимает. Погнали уже, по дороге тебе чего-нибудь пожевать купим.
– Ну ты гад прожорливый! Самого близкого человека голодным оставил! Борис – повелитель дохлых крыс!
– Самый близкий у меня человек – это я сам, – ухмыльнулся тот. – Добудем тебе что-нибудь, не переживай. Глебушка-Глебушка, на тебе хлебушка!
Пихаясь локтями и обмениваясь привычными подколками, близнецы вышли из подъезда. По нагретому асфальту, в клубах тополиного пуха неуклюже топтались толстые ленивые голуби. Взлетели на мгновение, встревоженные приближением рычащего монстра с длинными водяными «усами», и снова опустились неподалеку.
Прозрачные водяные веера, расходившиеся от поливальной машины, вспыхнули на солнце двумя радугами. Братья переглянулись и, подпрыгивая и хохоча, пробежали сквозь сверкающую водяную завесу.
– Вот же балбесы! – сидевшая у подъезда остроносая, похожая на лисичку бабулька в белом платочке немного подвинулась – одна из водяных радуг обрызгала край лавочки – и погрозила сморщенным кулачком водителю поливалки.
Голову сидевшей рядом приятельницы – чуть помоложе и раза в два пышнее – украшала копна кудрей, выбеленных перекисью так, что они казались париком.
– Балбесы, – согласилась она. – Ну так молодые еще, кровь-то играет. А мальчишки хорошие. Хотя кто Борька, а кто Глебка, я так за семнадцать лет различать и не научилась. Или шестнадцать? Что-то я со счета сбилась…
– Почитай, все восемнадцать, – уточнила «лисичка». – Школу-то как раз окончили. А различить их разве что только мать родная может, даже отец, говорят, путает. Близняшки-чебурашки! Но хорошие, это ты правду сказала. Как в магазин кто из них идет, завсегда спросит: я, дескать, в магазин, не надо ли и вам чего. Хорошо их воспитали.
– Вот и я про то же, – закивала кудрявая. – А то на многих нынешних посмотришь – ужас, что такое.
Из соседнего подъезда появился сантехник Самсоныч. Как и положено человеку, сознающему собственную незаменимость, он, как всегда в середине дня, был под хмельком и потому пребывал в благодушно-философском настроении. Услыхав последнюю фразу, он поглядел вслед удалявшимся близнецам, поскреб колючий от трехдневной щетины подбородок и изрек:
– Придет война – герои будут!
Для выражения мыслей Самсоныч предпочитал фразы в духе «народная мудрость».
Старушки хором на него зашикали, даже перекрестились одновременно:
– Типун тебе на язык! – возмутилась кудрявая. – Война, скажешь тоже! Мало наших отцов да братьев в землю сырую легло? Иди хоть пива выпей, может, чего повеселее в голову придет.
– И-и… – протянул Самсоныч. – Это еще неизвестно, что повеселее, да кому больше повезло. Отцы, деды да братья понятно за что полегли. За родину-мать. А близняшки эти за что нынче воевать станут? За место под солнцем, вот! – Он покачал заскорузлым пальцем. – Только все места давно позаняты. Свободными нынче только под забором места остались, в канаве с мусором. Чтоб под солнцем жить, надобно кому-нибудь глотку перегрызть, а то и не одну. Капитализьм! – Он опять назидательно покачал коричневым от въевшейся грязи пальцем. – Все как завещал великий карла Маркс! – И Самсоныч неожиданно захохотал, представив себе Маркса лилипутом в цирковом костюме.
Близнецы же тем временем, добежав уже до ближайшего «Макдоналдса», купили жареной картошки и двинулись дальше. И уж конечно никакие беспокойные мысли – что там судьба готовит? – их не тревожили. Чего беспокоиться? Жизнь прекрасна и удивительна. Позади выпускные экзамены, впереди – выпускной вечер. Потом, может, повезет в какой-нибудь университет поступить, а если не повезет, можно и в армию сходить, чего бояться двум таким богатырям. Вон как девчонки на кассах в «Макдоналдсе», едва завидев их, принялись челочки поправлять, глазками постреливать да между собой перемигиваться. Эх, девчонки, держите юбчонки, как говорил какой-то поэт! Жизнь только начинается, а впереди – ух, что там впереди! – светлый горизонт, успехи и вообще красота!