При виде предуведомления к настолько небольшой книге кое-кому, наверное, вспомнится старая шутка: «Кто привязал моего зятя к мечу?»[2]; но, может статься, оно будет небесполезной частью этой самой книги. Вероятные – и горячо приветствуемые – читатели, возможно, знают, что ранее, в куда более обширном и серьезном труде [i], выказав намерение снова отобрать у них немного свободного места на полках и времени, я объявил, что, откликаясь на просьбы, начал писать «Историю вина», и, если обстоятельства окажутся благоприятными, хотел бы закончить ее. К моему удивлению, намек был подхвачен не только в частных разговорах, но и в публичном общении, и (да будет мне позволено употребить слово в духе тех, которыми я ранее часто возмущал слух пуристов) я получил даже несколько «издателевых» запросов. Мне было лестно, но я не смог в полной мере осуществить задуманное. Следовало просмотреть множество изданий; по тогдашним обстоятельствам я не имел доступа к ним, и мое первоначальное прощание было не уловкой, а плодом искреннего убеждения: «Я становлюсь слишком стар для такой работы». Чтобы удовлетворить собственные представления о тщательности, я должен был проделать громадное по объему исследование, ведь я никогда не делюсь мнениями о вещах, книгах и людях, полученными из вторых рук. Кроме того, мне предстояло в таком случае выпить больше хорошего вина, чем было бы благотворно для моего кармана или даже для моего здоровья, и больше плохого, чем я мог бы употребить без отвращения в свои преклонные годы. Поэтому я сопротивлялся не столько дьяволу (который, по известным причинам, питает ненависть к вину), сколько слишком прелестным ангелам, не желая вдаваться в подробное изъяснение предмета.
Мне, однако, показалось, что я не проявлю непоследовательности по отношению к вышесказанному, если буду доверять бумаге кое-какие заметки и воспоминания по этому поводу, способные показаться забавными некоторым читателям и полезными – остальным, если дело пойдет на лад, и, независимо от того, как оно пойдет, подбавить немного литературы к одной из трех главных радостей в жизни. Лишь тот, кто слишком мнит о себе, может полагать, будто он способен добавить кое-что существенное к тому, что уже написано о «женщинах и песне»[3]. Но если не считать упоминаний в песне как таковой (здесь я, увы, наделен лишь критическими, но не творческими способностями), да и то скорее в общих чертах, нежели в деталях, должен сказать, что вино, на мой взгляд, не получило должного отражения в литературе. Есть превосходные исключения; возможно, лучшее из всех – Теккерей. Но серьезные книги о вине, как правило, порядком унылы; несерьезные же книги и пассажи довольно поверхностны. Я знал достойнейшего человека, истинного любителя вина и обладателя огромного дарования, рассуждавшего в прозе о «Карт Бланш»[4] (или какого уж цвета оно было), словно о шампанском вроде брюта или «глаза куропатки»; и даже второразрядные певцы – я говорю не о Панарде или Томе Брауне, которые в этом отношении вовсе не «второразрядны», не о Пикоке, не о самом Теккерее – склонны к неопределенности, говоря о напитке лишь как о «розовом» или «игристом» и тем самым отделываясь общими словами. Мы редко получаем от них «полоски на тюльпане»[5], на которые вправе рассчитывать. Поэтому лишние подробности, пусть даже в небольшой степени и лишь на уровне словесных измышлений, помогут слегка раскрыть тему, хотя и не с тем размахом, какого она заслуживает.
Эта моя идея впервые обрела сколь-нибудь определенные очертания благодаря просьбам редактора бойкого, но, увы, слишком недолговечного журнала Piccadilly Review. Он поместил две главы книги (первую и вторую). Затем издание приказало долго жить, притом что третья глава была уже набрана; три следующие я написал во время его агонии [ii].
Я сразу же объявил о своем намерении напечатать это в другом месте, и сэр Фредерик Макмиллан крайне любезно расширил или изменил (не знаю, как правильнее) свою просьбу, сказав, что вместо объемистой книги пока удовлетворится вот этой, небольшой. Вполне сознавая риски, я взялся за это дело; что выйдет – покажет время. Возможно, кто-нибудь – не из числа безнадежных боболиционистов – заметит: «Мистер Сентсбери, похоже, тратит громадные деньги на всяческие роскошества». Если я говорю об этом заранее (так говорят некоторые, не желающие сочинять письмо благодарности, после того как забросали других просьбами), то не от малодушия и не из-за нечистой совести. Прошу читателей иметь в виду, во-первых, что временной отрезок, который здесь подразумевается или называется прямо, растянулся более чем на полвека, и во-вторых, что – об этом подробнее сказано в самой книге – я редко покупал сразу больше дюжины бутылок того или иного вина: обыкновенно полдюжины или даже меньше, на пробу. В мире вина, так же как в мире книг и прочих вещей, я старался быть (ничтожнейшим) Одиссеем, всегда устремляющимся от изведанного к неизведанному. И в-третьих, почти двадцать лет я был журналистом и литератором – образ жизни, к которому более чем приложимо восклицание Теккерея: «Чтобы я роптал на хорошее вино? Скорее моя лошадь будет роптать на овес», – и еще двадцать лет занимал положение, при котором, ощущая на себе гостеприимство, ты не просто обязан, но и рад проявлять его в ответ. Всё это объяснения, а не оправдания. С тех пор как я начал сам зарабатывать на жизнь, деньги, уплаченные за напитки, что перечисляются в этой книжице, – это траты, которых я стыжусь меньше всех остальных и которые вознаградили меня больше всех остальных. Если напитки были хороши, они услаждали мои чувства, подстегивали мой разум, улучшали мои нравственные и интеллектуальные качества – и давали мне возможность одаривать этими благами других. И независимо от того, оказывались они хорошими или дурными, виноградины, шедшие на их изготовление, были плодами того самого Древа Познания, которые – о чем охотно забывают богословы – не только можно, но и нужно употреблять, хотя и разборчиво, ибо наша Праматерь уже заплатила за это и передала их нам, чтобы мы платили в свою очередь.
Итак, я начал говорить почти серьезно, и не будет вреда, если я сохраню этот тон до самого конца предисловия. Еще не так давно к противникам добропорядочного пития можно было питать добродушное и чуть ли не ленивое презрение. Они наказывали сами себя и были неспособны нанести урон нам. Но те времена прошли. Избирателей теперь столько, что их уже не сосчитать; здравый смысл жителей страны подорван переизбытком так называемого образования; политики, и без того не слишком заслуживавшие доверия, перестали заслуживать его совсем; великие учреждения, некогда бывшие оплотами против распространенных заблуждений, открыли ворота, куда хлынули мутные воды. Ранее считалось: пусть такого-то епископа или судью нельзя назвать образцом святости или мудрости, но первый не одобрит глупые, завиральные причуды, а второй не станет прислушиваться к возгласам толпы. Пусть каждый сам решит, так ли это сейчас. Мы не станем делать ничего, могущего сойти за scandalum magnatum [6], но подозреваем, что у некоторых есть сомнения на сей счет. А потому лучше подходить к этой теме – как и к прочим – с осторожностью, особенно в силу некоего соображения.
Так называемая «партия умеренности» проявляет поразительную, хотя, безусловно, во многих случаях бессознательную нечестность. Фанатики и фигляры всегда нечестны. Формула «к вящей славе Божией» лишь подчеркивает кощунственность их склада ума – склонного к преувеличениям, негибкого, определяющего всю их природу. Но остается вопрос: может ли самый иезуитский из иезуитов, порожденный самым что ни на есть горячечным протестантским воображением, превзойти закоренелого сторонника умеренности в бесконечных уловках и увертках, поправках и дополнениях к собственному методу? Такие явления лучше всего изучены не на примере ярых борцов за трезвость, честных, как Аввакум Многогневный[7], а на примере членов обществ, которые якобы выступают лишь за ограничение часов продажи спиртного, ограничение крепости напитков, повышение налогов на них и так далее, но на деле подготовляют полный запрет, шаг за шагом. Если не считать отказа от воинской службы по соображениям совести, в последние пять лет не было ничего отвратнее криков: «Но вы ведь не станете пить, пока идет война!», «Но вы ведь не подумаете пить после войны!» Чтобы защититься от них, добрым выпивохам стоит вооружиться следующими фактами, каждый из которых проверен.
1) Нет никаких заслуживающих доверия научных доказательств того, что умеренное потребление качественных алкогольных напитков сколько-нибудь вредит здоровому организму; в то же время есть безусловные свидетельства, собранные на протяжении всей истории человечества, относительно того, что алкогольные напитки употреблялись сильнейшими, мудрейшими, красивейшими, в общем, лучшими народами всех времен, и личный опыт бесчисленного множества людей склоняет к их употреблению. Эти фанатики с поразительной дерзостью уверяют, что «даже умеренное потребление сокращает жизнь». Кратчайшее размышление приведет здравомыслящего человека к выводу, что для подкрепления этих слов нужны исчерпывающие клинические и биологические данные о каждом «умеренном потребителе», собранные с начала времен, если только не вставить софистски звучащее «иногда», которое делает утверждение почти бессмысленным [iii]. Если кто-нибудь останавливает лошадь на скаку, чтобы спасти жизнь другого человека, это может сократить его собственную; такое же действие порой оказывает поход в церковь утром, если погода не задалась. Более того, заявление о том, что умеренное потребление во всех случаях сокращает жизнь, не просто недоказуемо: есть – и всегда будут – доказательства обратного. Каждый знает, или при желании легко может узнать, об «умеренно употребляющих», проживших существенно дольше среднего возраста, не уступающих трезвенникам по телесному здоровью и способных посрамить чуть ли не каждого из них, если речь идет об умственных способностях. Мы предполагаем, что эта чудовищная неточность имеет в основе некий психологический эксперимент: и действительно, если дать, скажем, мыши хотя бы каплю абсента или неочищенного картофельного спирта, можно будет сказать, что его «умеренное» потребление сократило ее жизнь. Но в остальном порядочный человек не должен так утверждать, разве что в качестве своей личной точки зрения, а разумный человек не должен верить этому, как бы оно ни преподносилось – в виде точки зрения или в виде непреложного факта.
2) Стоимость этих напитков, на которую часто ссылаются, всецело зависит от законодательства, и большая часть денег, будто бы потраченных на это, расходуется на работу государственного аппарата; таким образом, непатриотичные (и крайне неблагодарные) трезвенники не платят свою долю. Раньше изготовление бутылки виски, за вычетом налогов, обходилось в несколько пенсов, а галлона доброго пива – в четыре пенса с налогами.
3) Довод насчет продуктов, идущих на производство алкоголя, также ошибочен, хотя и по-другому. Конечно, виноград – своего рода еда, но отнюдь не основная; сахар, который берут пивовары, не употребляется в пищу; пшеница почти не применяется ни в пивоварении, ни в винокурении; и, как показала долгая эпоха душевного здравия, хорошей работы и приличного, но не запредельного жалования, совсем не сложно обеспечить целый мир продовольствием и напитками одновременно, притом по низким ценам.
4) Теперь насчет злоупотреблений: «Во зло употреблять не должно ничего» – такого ответа достаточно, чтобы разбить всю ложь, нагроможденную вокруг этого [iv]. Но можно пойти дальше и прямо сказать, зная, что из ваших уст исходит истина: на каждое злодеяние, которое приписывается действию спиртного – будь то правда, плод фантазии или бессовестное преувеличение фанатиков, – приходится сотня добрых, прекрасных дел; на каждую разрушенную или испорченную жизнь приходится тысяча счастливых; всё лучшее, что создало людское воображение, следует отнести на его счет; наконец, борцы и те, кто заняты тяжелым трудом, только крепчают от него.
Но не будем чрезмерно возмущаться и завершим вступительную часть словами, лишенными даже намека на извинение. Временами забывают, что если одна вершина Парнаса посвящена Аполлону, то над второй властвует Дионис. Тот, кто пишет эти строки, по своей неспособности создать достойные Феба вещи всю жизнь старался славить и распространять их. Поэтому будет уместно, прежде чем он навсегда отложит в сторону перо, выразить, по мере сил, такое же почтение второму владыке «двойной горы».