Куда мой мед деваться мог?
Ведь был полнехонький горшок!
Он убежать никак не мог,
Ведь у него же нету ног!
– Кто там?
– Три мушкетера и графиня де Монсоро…
– Кто там?
– Рем Квадрига, доктор гонорис кауза, и Клоп-Говорун…
– Кто там?
– Пара морлоков. Пришли жрать элоя…
Дни катились один за другим, серые и блеклые, как зимнее питерское небо. Скучные, тоскливые дни! Правда, временами раздавался звонок, и на мое привычное – кто там?… – отвечали:
– Вас беспокоят из контрразведки Юлия Цезаря. Не у вас ли скрывается гражданка Клеопатра Птолемеевна?…
Наступил февраль, а с ним – внезапная оттепель; потом снова грянули морозы, осевший снег покрылся толстой бугристой коркой льда, и я не шел – скользил к троллейбусной остановке, словно буер под парусом. У метро было полегче – там лед посыпали песком, и шеренги торговок и нищих ограничивали свободу маневра. Между этими живыми барьерами струился по утрам людской поток – те, кто не нищенствовал и не торговал, спешили на работу, подгоняемые самыми разными резонами: одни – заботой о хлебе насущном, другие – корыстью, тщеславием или привычкой. Мною же двигали любовь к науке и искренний энтузиазм, а это очень сильные мотивы; и потому, должно быть, я второпях свалился со ступенек у входа в метро, порвал куртку и расшиб ребра.
Случилось это в начале февраля, чуть скрасив ярким цветом мой монотонный жизненный променад. Все прочее катилось и плелось своим чередом: филенку воровали уже, наверное, в десятый раз; мой аспирант Паша Руднев трудился над первой фразой своей диссертации; аргентинцы затихли, и британский авианосец свернул к нефтяным арабским берегам; в Чечне постреливали, в Крыму бились от Севастополя до Перекопа, под Хабаровском царило затишье – нашим федералам не подвезли бензин, а у дыркачей кончились снаряды. Бянус распутывал свои узелки, Алик ловил мошенников, Ирак заключил перемирие с Ираном, американцы с союзниками ловили Усаму бен Ладена, а Юрик Лажевич, по утверждению Басалаева, грозился бросить своих оппонентов на растерзание стае гиен. Вот только где он их возьмет?… – раздумывал я. Купить африканских не по средствам, а в городском зверинце гиена имела столь жалкий вид, что против наших зубастых доцентов ей было не выстоять. Да и что ей проку в тех доцентах-недокормышах? Вот упитанный чиновник из мэрии – другое дело!
В личном плане, если не считать порванной куртки и синяка на ребрах, особых перемен не наблюдалось. Звонил Михалев: что же ты, мои шер, о старике забываешь?… давай-ка в следующий выходной… твои зубы, мои вафли… а еще книжку новую подарю… какую?… про Ленина… нет, не историческую, а фантастическую, как мумию оживили… Еще заехал Николай, шкаф из гарнитура моих нанимателей, забрал коробки с фальшивыми баксами; следом позвонил Керим, дабы узнать об успехах, и получил информацию, что дело движется, но трубить в фанфары еще рано – мы с Джеком закончили лишь первичную обработку и выделение самых тривиальных признаков. Я подготовил еще один доклад о классификации минералов, и теперь Вил Абрамыч поощрительно улыбался мне при каждой встрече. В свой черед я со всем старанием улыбался ему, кланялся и выпячивал грудь колесом, так что любой из наших сотрудников мог заметить, как Невлюдов Сергей Михайлович подгоняет задницу к креслу завкафедрой. Мои коллеги реагировали на это с пониманием, а кое-кто даже хлопал меня по спине и неразборчиво бурчал, что, мол, большому кораблю – большое плавание. Я бы с радостью отплыл куда-то, но жаль было покинуть Питер, а также Белладонну и Алика с Бянусом. К тому же ничего романтического этот вояж не сулил; ничего такого, чтоб серая нить будней вдруг вспыхнула и сгорела дотла, а пепел ее обернулся многоцветным фениксом. Ни ирокезы, ни команчи не торопились призвать меня, дабы обрушиться на бледнолицых, призраки электронного полтергейста обходили мой дом за версту, и предложений слетать на Марс тоже не поступало. Вместо этого я получил послание от Боба Рэнсома, державшего свиную ферму в Вайоминге, у городка с чудным названием Биг Виски. Пили там не так круто, как у нас, зато была иная экзотика: быки и ковбои, родео и салуны, шерифы с «кольтами» и степи с травой по грудь, а еще – необозримые стада свиней. Как-то, во время своих каникулярных странствий, я доперся до этого самого Вайоминга, и на проселочной дороге мой «фордик» приказал долго жить. Вдоль дороги тянулся забор без ворот и калиток, а за ним, в отдалении, виднелось что-то каменное, основательное, с башней под звездно-полосатым флагом. Решив, что это поместье местного ленлорда, я отправился за помощью: как всякий нормальный российский гражданин, форсировал забор и стал пробираться среди навозных куч, поражаясь их величине и обилию. Но каменный замок был не поместьем, а свинофермой, и охраняли ее гигантские хряки размером с гиппопотама, но более шустрые и игривые. Я им понравился; загнав меня на штабель пустых картофельных ящиков, они принялись держать совет, то ли умять вкуснятину на месте, то ли дать ей побегать и порезвиться. К счастью, тут появился Боб и водворил порядок железной рукой. Я прожил у него неделю, и это были отличные деньки! С утра до вечера мы обихаживали свинок, а в сумерках, расположившись под черепичным козырьком веранды, толковали о разных разностях – о девушках и компьютерах, о физике и свиноводстве, о королях, капусте и перспективах нашей земной цивилизации. Мы пришли к единому мнению, что физика и компьютеры – блажь, а вот свиньи и девушки – дело стоящее: никаких тебе иллюзий, и есть за что подержаться. Но оставалось множество тем, которые мы не обсудили – к примеру, о космических пришельцах, расовой проблеме и употреблении суффиксов в русском языке. Так что Боб приглашал меня летом в Вайоминг, дабы, как он выразился, покрутить хвосты кабанчикам и поболтать на досуге. Я ответил, что поразмыслю над этим предложением.
Спокойное место штат Вайоминг, особенно та его часть, где разводят свиней. По-моему, даже спутники ее огибают, а если какой и залетит, то не из тех, что палят по Луне. Кстати, с этой пальбой никак не могли разобраться: специалисты НАСА клялись, что не нашли ошибок в своих программах, а физики из Ливермора и Беркли долбали их в хвост и гриву, утверждая, что разрядиться спонтанно лазер никак не мог. В конце января к проблеме подключились «зеленые» – под тем предлогом, что хватит, мол, вертеть дырки в земной атмосфере и переводить зазря кислород. Демарш их показался мне нелепым – ведь спутники висят в сотне миль над земной поверхностью, где нет ни атмосферы, ни кислорода. Меж тем загадочные события продолжались. Просматривая «Amazing News», я только руками разводил да косился на Белладонну – вдруг она заговорит. Что не исключалось; если антенны радиотелескопов вращаются сами собой, а космический зонд, не достигнув Венеры, меняет курс, то могут произойти любые чудеса. Белладонна, впрочем, не говорила, а лишь мяукала (зато вполне членораздельно), но иных чудес и диковинок в мире все прибавлялось и прибавлялось. Были среди них утечки энергии и жалобы на странные шутки коммуникационных систем, компьютерных и телефонных: люди звонили друзьям и родичам, раз за разом попадая в штаб-квартиру ЦРУ или в Английский банк. Телефон, разумеется, ненадежное средство связи, но про оптоволоконные линии я бы этого не сказал. На них, словно Земля на трех китах, стоит Глобальная Система, и если сервера[18] исправны, то всякое сообщение дойдет куда положено.
Как утверждалось в «Amazing News», сервера были исправны, но некий молодой японец, желавший поболтать с невестой в Иокогаме, трижды соединялся с Пентагоном. Весьма поразительный факт! С другой стороны, где же ему место, как не в «Amazing News»? А место факта в системе информации – его важнейшая характеристика; какое место, такое и доверие.
И я, поудивлявшись и поахав, прикладывал компресс к своим синякам и шел спать. И снилось мне, как дергается в развеселой пляске решетчатая чаша телескопа, как венери-анский зонд поворачивает к Магеллановым Облакам и как я пытаюсь связаться с Бобом Рэнсомом, но вместо Биг Виски на проводе Иокогама, а вместо Боба – девушка того молодого японца, и я говорю с ней на каком-то странном языке, не русском, не английском, а похожем на древний фортран. Утром я вставал, кормил Белладонну и ложился на заданный курс – неизменный, как положено для больших кораблей. От дома до института, от кандидатской до докторской, от стула научного сотрудника до кресла завкафедрой…
Так и текли мои серые будни, овеянные ветрами да метелями, согретые визитами друзей, слегка подкрашенные зимними пейзажами, той неброской акварельной красотой, какую являет неравнодушному взгляду заснеженный город.
Но мне было этого мало. Что-то творилось со мной; пустынные воды моей жизни остывали, покрывались льдом, и я барахтался в них, мечтая выбраться из серого, холодного, обыденного в синий теплый океан, где на горизонте встают острова с пальмами и золотым песком, а на тех островах – вечный праздник: солнце сияет, вьются флаги, и смуглые стройные девушки подносят путнику орхидеи и кокосовое молоко в половинке ореха. Впрочем, кокосы и орхидеи не такая уж невидаль – их продавали в ближайшем универсаме, но вот смуглых девушек там я не встречал. А какой же без них праздник?
Пустые мечты, разумеется… сон… сказка… Но так мне ее не хватало – до боли, до скрежета зубовного, до ломоты в костях! А тут еще этот проклятый синяк на боку…
Имелся, однако, способ умчаться за грань реальности.
Сказка – из редкостных товаров, и не всякому выпало прожить жизнь так, чтобы, умирая, он мог признаться: мне повезло, я коснулся сказки. Был героем, спасал принцесс, палил из бластера в чудовищ, карал злодеев и удостоился рыцарских шпор; а под конец лучшая из девушек отдала мне руку и сердце, когда я приплыл за ней на бригантине с алыми парусами. Но эти сожаления о сказочном и несбывшемся – дело минувшее, если у вас есть компьютер и контактный шлем с креслом. Дорогие игрушки, согласен; они поглотили всю сумму, что лежала на родительских счетах, плюс мою последнюю кембриджскую стипендию. Я мог бы вполне обойтись без таких завитушек и прибабахов, ведь для серьезной работы они не нужны. Ни вокодер со стереофоническими колонками, ни операционные пульты, встроенные в подлокотники, ни браслеты, ни шлем, даривший иллюзии и миражи… Но мне очень хотелось, и я себя уговорил.
Это была непростая процедура, учитывая состояние моих финансов. Но мудрецы говорят: life is not all beer and scittles[19], и они правы. Руководствуясь этим советом, я изгнал всякие мысли о развлечениях, об играх, обычных фильмах и лентах FR[20]; я сказал себе – как специалист специалисту, – что просто обязан следить за новейшими достижениями своего ремесла. Операционное кресло, со всем, что к нему прилагалось, как раз и было таким достижением; с его помощью я мог проникнуть в Сеть в любом избранном мною обличье и повстречаться с другими Масками[21], мог проследить за процессом вычислений, воспринимая его как звуковой и визуальный ряд, мог даже в какой-то степени объединиться душой с компьютером, подсказать ему и направить по верному пути. Такие подсказки необходимы при решении некорректных задач, но самый обычный пульт позволяет ввести их и отследить действия программы. Кресло, однако, удобнее; оно преобразует виртуальный компьютерный мир в символы и звуки, доступные человеческому восприятию.
Итак, я приобрел кресло, браслеты и шлем и пару недель болтался в Сети, знакомясь воочию с монстрами, что проживают на главных ее магистралях и в каждом занюханном тупичке. Потом мне это надоело. Ведь я не «чайник», чтоб исходить восторженным паром при виде перемножаемых матриц! Не вид меня интересует, а результат, и чтоб поскорее и поточнее!
Ныне все вернулось на круги свои: к программе я подключаюсь редко, в Сеть лазаю от случая к случаю, зато наслаждаюсь фульриками.
Вот это сказка и праздник! Вернее, приемлемый суррогат того и другого. Пока без тактильных ощущений, но я полагаю, оно и к лучшему – целее будешь, ввязавшись в какую-нибудь авантюру. Опять же гаремные страсти… Смотреть на них весьма утомительно для одинокого мужчины, а если еще и чувствовать, то без инфаркта не обойдешься! Словом, всему есть свой предел и своя граница, в том числе и киношному прогрессу.
Фульриков не так уж много, но сделаны они на совесть, хоть без затей и по привычным голливудским образцам. Главное же, что их не надо воровать, ломая пароли и заметая преступный след; их производит «Даймонд Проперти», та самая фирма, где разработаны кресло и шлем, и рассылает бесплатно. Само собой, при том условии, что шлем с креслом оплачены звонкой монетой. Как говорится, what one loses on the swinge one makes up on the roundabouts – что потеряли на качелях, возьмем на каруселях.
В январских поступлениях фульриков значились четыре позиции: две мочилки, одна Возбуждалка и одна расслабиловка. Согласно моей классификации, мочилки – это сплошной кишкодрал и яйцерез; там стреляют, бьют и потрошат ста сорока способами, причем сперва плохие парни перекрывают кислород хорошим, а под конец хорошие чистят фейс плохим. Сказки, конечно, но черные, и я их не люблю, хотя и просматриваю временами – перед кафедральным семинаром. Чтобы, значит, взъяриться и добавить адреналинчика в кровь… Но этим вечером мне хотелось иных сказок. К тому же была среда, и вчерашний семинар, не кафедральный, а лабораторный, прошел в полном благолепии: Ник с Диком (докладывали о своих магистерских трудах, и все были так зачарованы их потрясающим сходством, что дело обошлось без каверз и подковырок, даже со стороны Басалаева. Возбуждалку я тоже смотреть не хотел. Эта группа дифференцировалась от скромных сосалок-обжималок до откровенных трахалок, и выяснив, что полученный мной шедевр называется «Лесбиянки в финской бане», я его забраковал. Не в том я был настроении, чтоб париться с лесбиянками; и вообще это занятие министров и прокуроров, а не научных сотрудников. Оставалась лишь расслабиловка. Обычно это нежные мультфильмы про русалочек и Дюймовочек, но в данном случае сюжет был позабавней: подругу Крутого Уокера, рейнджера из Техаса, похитил некий джинн с электронными мозгами, правитель роботов, свирепых, как павианы в период течки. Прятался этот монстр в каком-то лабиринте в созвездии Орион, и чтобы добраться до него, бедняга Уокер должен был облететь двадцать миров и сделать каждому роботу гуляш по почкам. Короче, полный отпад! Разум растворяется в сумерках чувств, а именно этого мне сейчас и не хватало.
Должен заметить – к чести «Даймонд Проперти», – что их интересы были шире секса, стрельбы и мультиков. Временами они подбрасывали мне махалки и молотилки в стиле Джеки Чана; иногда баловали скакалками-вестернами и страшилками – историями о честных налогоплательщиках, которых со смаком пожирают крокодилы, акулы и восставшие из гроба мертвецы. Страшилки всегда высылались в двух сериях, и тех бедолаг, которых не прикончили в первой, обычно доедали во второй. Я такому изобилию ужасов ничуть не удивлялся. Horror[22] – во всяком случае, до эпохи бен Ладена – был популярнейшим жанром в Штатах; жили там хорошо, спокойно, а сытая жизнь скучна, если не перемежается легким испугом. У нас же все наоборот; как говорил отец, недолгий кайф торчков на перманентном фоне страха. Такие вот сказки… Если вдуматься, все они черные, и у нас, и за океаном, ибо мир в нынешние времена неделим и един, как Глобальная Сеть; или спасемся вместе, или вместе погибнем. И в случае фатального исхода останутся после нас компьютеры, и будут они командовать другими машинами, попроще, гонять из банка в банк разнообразную цифирь, делить и умножать и упражняться в вариационном исчислении… И это будет лишено всяческого смысла. Однако надежда на спасение во мне угасла не совсем, и поддерживает ее «Даймонд Проперти», моя дорогая фабрика электронных грез. Ведь занялись же они мультфильмами! Значит, еще не рискуют пугать мочилками и страшилками малых детишек, таких как Олюшка, – и получается, что гуманизм им не чужд, равно как и другие благородные чувства. Например, доброта и любовь… Что спасет нас от ненависти и ужаса, от крокодилов-убийц, от кровожадных ниндзя, от мастеров кун-фу с тяжелыми кулаками, от графа Дракулы и наркомафии? Только любовь и доброта… Ну, возможно, Крутой Уокер чуть-чуть поможет… С этой мыслью я напялил шлем, уселся в кресло и поманил к себе Белладонну. Она не любит моих погружений; когда я часами сижу неподвижно, с опущенным забралом, вцепившись в подлокотники, это пугает ее. Наверное, ей мнится, что я уснул неестественным странным сном, или вовсе умер, или превратился в какое-то чудище с большой серой дыней вместо головы. Но на моих коленях она успокаивается; видно, чувствует, что я еще теплый, а значит, живой. Я пощекотал ее за ушком, коснулся сенсора голографической приставки и опустил забрало. Долгий протяжный аккорд, подобный свисту ветра в рибрежных скалах… Затем привычный мир исчез, растаял, растворился; теперьнадо мной шелестели пальмы, тянулся вверх гигантскийкрасноватый ствол секвойи, уходила вдаль полоска песчаного пляжа, усеянная народом, а за ней синел океан, спокойный и тихий, нежившийся под ласковым солнышком;по его аметистовым волнам скользили яхты с пестрыми парусами, а на них загорали девушки – те соблазнительные смуглянки, что подносят героям цветы и кока-колу в запотевших стаканах. Словом, вид был самый калифорнийский, и, узрев полузнакомые очертания далеких гор, я убедился, что действительно попал в Калифорнию, вместе с Дейвом Уокером и его подружкой. Может, они вкушали отдых в этом американском парадизе, а может, явились по делам – к примеру, искать мафиозных боссов или тайный склад гер-балайфа. Я полагал, что скоро это разъяснится.
Возникло лицо Уокера – крупным планом, на фоне океанских волн и бирюзовых небес. Был он почти как живой, что достигалось средствами компьютерной видеопластики; лишь приглядевшись, я отметил несомненный перебор. Слишком рыжие волосы, слишком резкие морщины у губ, слишком рельефные мышцы и столь выразительная мимика, какой не бывает у настоящих людей… Все-таки это была мультяшка-симулякр, хоть и выполненная с блеском. В прочих фильмах, в мочилках, страшилках и возбуждалках, играют живые актеры, но декорации тоже плод компьютерного дизайна, и сделаны они так тщательно, что от реальности не отличишь. С людьми сложнее; их еще не научились имитировать на все сто, хотя этот час близок и зависит лишь от быстродействия наших компьютеров. Воистину, программисты – боги и уступают Саваофу только в одном: миры, сотворенные ими, нельзя пощупать. Зато они творят их целыми пачками.
Крутой Уокер сидел в шезлонге, попивал лимонад и вел крутую беседу со своей блондинистой подружкой (длинные ноги, пышный бюст, губки бантиком и Ниагара золотых волос). Блондинке хотелось замуж, и Уокер со всей доходчивостью объяснял, что техасский рейнджер не годится на такое амплуа; он, дескать, повенчан с Фемидой, спать ложится с пистолетом и производит на божий свет не детишек, а исключительно протоколы. Подруга с этим активно не соглашалась и напирала на Дейва бюстом и интимными воспоминаниями. Такой вот у них получался разговор.
Тут грянул гром среди ясных небес, блеснула молния, и над пляжем завис НЛО самой зловещей наружности, класса «летающая сковорода». Народ взволновался, девушки завизжали, кто бросился к пальмам, кто – к океанским водам, а кто начал закапываться в песок, в частности одна симпатичная девчушка лет пяти, похожая на мою соседку, с таким же курносым носиком и огромными серыми глазищами. Тем временем НЛО выплюнул посадочные капсулы, они хищной стаей упали на пляж, извергнув команду роботов. Отвратительные твари: бронированные, но волосатые, с лазером во лбу и с ковбойским лассо в причинном месте. Этими арканами они принялись ловить рабов – и девушек-смуг-ляночек, и их бой-френдов, и детишек, и мамаш с папашами. Изловленных тащили к капсулам и отправляли в сковородку, попутно взрывая бензоколонки и вышибая мозги всем встречным и поперечным. Словом, зверствовали вовсю; это был тонкий сюжетный ход, чтоб оправдать самые жуткие меры возмездия, какие намечались в будущем. Уокер вытащил из плавок пистолет («специальный полицейский» сорок пятого калибра) и попытался дать отпор злодеям. Но пули отскакивали от их панцирей, а гранатомета под руками не случилось, так что Дейв мог полагаться лишь на свои кулаки. Он ринулся на ближайшего робота (тот вытаскивал из песка сероглазую девчушку), сшиб его с манипуляторов и начал отплясывать джигу на брюхе мерзавца. Диоды и триоды сыпались градом, робот жужжал, девчушка вопила, пятки Уокера сокрушали панцирь, а тем временем другой бронированный хмырь уволок его блондинку. Капсулы взлетели (все, кроме одной, принадлежавшей поверженному роботу), сковородка фыркнула огнем и скрылась, оставив в космосе отчетливый инверсионный след. Уокер почесал в затылке; лицо у него было огорченным и нерешительным, так как дальнейший расклад событий предусматривал несколько вариантов. Первый: продолжить распитие кока-колы; второй: устроить засаду на пляжах Майами, куда злодеи непременно явятся за новой партией рабов; третий: отправиться на мыс Канаверал и экспроприировать ракету, подготовленную для марсианской экспедиции; четвертый: обратить внимание, что отец спасенной девчушки, фермер Джо – из породы непризнанных гениев и у него в сарае за скотным двором спрятан такой звездолет, какой не снился фраерам из НАСА. Словом, имелись разнообразные возможности, и я решил, что Дейв нуждается в подсказке.
Одно движение пальца, и он твердым шагом направился к капсуле, прихватив пистолет и бутылочку кока-колы. Мы с ним быстро разобрались в управлении, нажали все нужные кнопки, дернули рычаги и взмыли в небеса. Инверсионный след был отлично виден, и вел он в первый из двадцати миров, какие предстояло посетить Уокеру, чтобы выручить свою подружку. Я надеялся, что он везде наведет порядок, а под конец спустится в лабиринт и доберется до электронного джинна в самое пикантное мгновение, когда тот подкатит с гнусным предложением к блондинке.
Мчась в космической тьме, я уже предвкушал, как мы с Уокером вставим мерзавцу фитиль в процессор, но вдруг наш космический транспорт затормозил, рассыпался, мой спутник исчез, а вслед за этим Галактика мигнул а яркими звездами и провалилась в тартарары. Передо мной сияла алым светом беспредельная огненная даль, в ней мерцали вспышки молний, ворочались багровые тучи, а на самой большой из них сидел огромный черный пес с вытянутой мордой, и с клыков его капала слюна. Это апокалипсическое зрелище сопровождалось тревожным гулом набата, дьявольским завыванием сирены, ураганным ревом и другими звуковыми эффектами. В целом чувство было таким, словно я на полном скаку вылетел из седла и впилился в стену, ограждающую ад. Конечно, я ее пробил – иначе откуда же этот звон и рев, этот огонь и этот страшный пес, сатанинское отродье?…
Прошло секунд пять, пока я наконец сообразил, что вижу Добермана и что трансляция фульрика вырубилась по аварийному прерыванию. Причин могло быть три: или началось всемирное побоище, или какой-то пронырливый хакер пытался обшарить тришкины закрома, или…
Содрав шлем, я вскочил, и Белладонна с испуганным мявом спрыгнула с моих колен. Голографический апокалипсис разом кончился; звон и рев превратились в негромкое попискивание, а пламенные адские дали – в чуть вогнутую розоватую поверхность экрана. Но в самом его центре по-прежнему маячил черный пес, а под ним, в красных окнах, темнели ровные строчки сообщений. Левое информировало, что копия программы «Джек» снята с компьютера bran@uni.spb.ru (то был сетевой адрес Бянуса), а правое уточняло, что покража свершилась в 19.32 и что тревожный сигнал добрался до Тришки через ноль минут девяносто семь миллисекунд – то есть, как и положено, со скоростью света. Но хищная лапа грабителя исчезла с той же быстротой, уволакивая горшок с моим медом; исчезла и скрылась в каком-то неведомом закоулке Сети, может в Австралии, а может в Панаме, Китае или Нью-Васюках. Впрочем, мед есть мед; не бывает меда без запаха, а мой Доберман – чуткий песик.
Я повернулся к Белладонне и хмуро буркнул:
– Прошу простить мою невежливость, синьора. Причина самая извинительная: нас обокрали! Без штанов оставили, по правде говоря.
– Мяу? – произнесла моя кошка, явно желая приобщиться к более полной информации.
– Собственно, обокрали доцента Бранникова, – уточнил я. – Да-да, того самого Бранникова, который чешет вас за ухом и допускает прочие вольности. А вы, бесстыдница, в ответ мурлыкаете и урчите!
– Урр! – не согласилась Белладонна, будто Бянус, этот лохастый веник, никогда не чесал ее за ушами. – Урр! Урр!
– Вот тебе и урр! А он, между прочим, клялся, что в Сеть коготка не покажет! Ни шерстинки, ни кончика хвостика, понимаешь? Какой поганец! – Я с грустью покачал головой. – Верь после этого людям! Верно сказано, киска: good fences make good neighbours![23]
Киска, хоть была не в ладах с языками, утвердительно мяукнула и с грозным видом распушила хвост трубой. – Ну и что же мы сделаем с этим Бранниковым? – риторически вопросил я, снова опускаясь в кресло. – Выколем зенки его пентюху? Шнобель открутим? Дадим коленом по виндам? Или пасть порвем?
– Мрр-унн…
Белладонну мучили сомнения, и мне пришлось с ней согласиться. По двум причинам. Во-первых, компьютер ни в чем не виноват, и хоть он не живой, все-таки жалко делать ему лоботомию. Во-вторых, Бянус хоть и поганец, но друг, и харакири его компьютеру было бы чистой подлянкой, а к тому же еще и глупостью. Ну потру я ему диски или микроба запущу – так кого он призовет на помощь?… Правильно, своего дружбана Сергея Невлюдова, пи-эйч-ди во всякой хитрой технике… И будет все по пословице: за что боролись, на то напоролись.
Так что я решил заявиться утром к Сашке на кафедру без всяких звонков и предупреждений, взять его за глотку и чего-нибудь отвернуть – скажем, в том месте, откуда ноги растут. А сейчас нам с Доберманом предстояли следствие и розыск, и дело это откладывать не стоило. Хакеры в большинстве – как сороки-воровки: сопрут что-нибудь и начинают играться блестящей штучкой, соображая, куда ее можно приткнуть и в чем ее польза и профит. В это самое мгновение и полагается нанести удар – а уж какой, это зависит от квалификации и милосердия ограбленного. Если взять мой бедламский вирус, то он стремителен и беспощаден, как тетрачума – пять микросекунд, и в памяти полный вакуум, а на экране надпись: бай-бай, притырок.
Впрочем, это не самое страшное, есть кары и пожестче, не для мозгов, для сердца. Не всякий компьютерный блок выносит быстрые переключения в пиковых режимах; например, если подать на материнскую плату[24] высокочастотные импульсы, то микросхемы не успеют их отработать, возникнут экстратоки, и, как гласит термодинамика, случится небольшой Ташкент. То есть нагрев сверх допустимой нормы; затем кое-что расплавится, и вся компьютерная начинка прикажет долго жить. А цена ей – от трехсот до тысячи в твердом валютном исчислении! Так что врезать можно и по «мозгам», и по «железу», а при особой изощренности – по оператору-хакеру, ежели он в контактном шлеме или часто посматривает на экран. Есть такие программки, что выдают всякую пакость, которая глазом не видна, но фиксируется в подсознании… есть и другие, что раскачивают биоритмы, заставляя изображение мерцать и подрагивать… Но это уже беспредел, и мой Бедламчик такими вещами не занимается.
Конечно, бывают очень предусмотрительные хакеры – тс сразу отключаются от Сети, переписывают ворованное на съемный диск и не спешат с экспертизой. Но зачем красть, если не можешь попользоваться? Так что вор запускает программу, а потом, через день-другой, выходит в Сеть; тут ему и крышка, если розыск был проведен своевременно и по всем правилам.
Эти соображения меня, однако, не радовали. Если начистоту, я был угнетен и зол, и моя беседа с Белладонной отдавала не юмором, а черным сарказмом. Надо же, глядел я свои сказочки про уворованных блондинок и бесстрашных рейнджеров, наслаждался и никому не мешал, а тут реальность подносит сюрпризец: блондинку и впрямь украли!
Ну не блондинку, так самое ценное мое имущество, доверенное, кстати, другу! Корешу моему ненаглядному! Растяпе и паразиту! Блудливой гадюке! Отродью теночтитланского козла! Чтоб ею распяли на теокалли и в бутылку закатали! Желательно с «Политехнической»! Напился, видать, алкоголик, и начал хвастать на кафедре, как ловко копает свое узелковое дерьмо… и какой лопатой копает, тоже, небось, доложил… А потом хлобыстнул пару стаканов, память совсем отшибло, крыша поехала – тут он в Сеть и вылез! А друзья-коллеги только того и ждали… Здесь своя лапа видна, своя, не чужая, не из Китая, не из Панамы и не из Нью-Васюков! Кому там надо шарить в скудном доцентском пентюхе? Да и кому из своих такое в голову взбредет? Кто полезет в пустую квартиру? А вот ежели там деньги спрятаны, и звон об этом слышен на всю ивановскую, и дурак хозяин дверей не запирает… Как тут лапу не протянуть? Загребущую, историческую? Ну доберусь я до этой лапки! Мало не покажется!