Соткала из паутины кокон,
Так давно, что комья пыли
Все просветы в нём заполонили.
Встали пробками, не выдавить,
Не выбить.
Позабыла что такое свет,
В темноте смотрела горе,
Разливалось оно долгим морем,
Заполняло с головой – не выдохнуть,
Не вылить.
Отрастила рыбий хвост.
Под водой дышать училась кожей,
С чешуёю рыбьей она стала схожей.
И блестела вся, слепя глаза,
Давила.
Утонула в забытьи.
Ни печали, ни тоски, мысли – сплошь пробелы.
Всё покрылось снегом белым- белым.
Кокон превратился в скорлупу.
Закостенел.
Отвалилась чешуя.
Тело обрастало шерстью тёплой,
Но сжималось, чтоб не быть.
Спать в пустоте холодной.
Тихо- тихо, белая пустыня.
Ничего.
Сны смотрела:
Было что- то до.
Было зыбким предрассветным,
Было ярким, лёгким, необъятным, светлым-
Разным. Не таким как здесь.
Живым.
Стук услышала.
То сердце испугалось и забилось.
Подалась вперёд.
Раздался треск, упала скорлупа.
Осыпался весь лёд.
Осталась паутина, а за ней открылось бесконечное:
Сияли звёзды.
Каждое утро Она вставала, затягивала волосы в тугой узел и открывала одну из девяти дверей.
За первой висело зеркало. Отражение в нём менялось – там была она, но разная; то с огромными звериными глазами, полными страха, то с ветвистыми рогами, с которых свисали мокрые комья земли, то с растрескавшейся кожей, по ложбинкам которой текли ручьи зеленой тоски. Она садилась у зеркала и плакала.
Вторая дверь открывалась ржавым ключом. Там стоял стол, на нём стакан и три кувшина, в одном вишнёвая настойка забвения, во втором берёзовый сок смакования грусти, в третьем бесцветная жидкость без названия. Два из трёх кувшинов всегда были наполовину пусты, один же оставался полным, почать его безымянное содержимое Она не решалась.
За третьей дверью – уходящие вверх ступени, они заканчивались обрывом, далеко внизу которого стоял туман и слышался густой шум.
На четвёртой была надпись «Правда», Она не любили туда заглядывать.
Пятая дверь приглашала поговорить. Разговоры были однообразными и односторонними, ведь отвечать было некому. Выговорившись, Она возвращалась к зеркалу – кто она после освобождения от груза навязчивых мыслей: олень, рогами роющий мокрую от собственных слёз землю, перепуганный галаго, может, голодный ястреб с острыми когтями или полевая мышь, в спешке запасающая зерно. Как раньше выглядело её лицо, она почти забыла.