Свечи на обеденном столе растеклись лужицами воска, и скатерть обрела помятый вид после многочисленных перемен предложенных блюд, когда Мантлинг, сидевший во главе стола, поднялся со стула.
– Перейдем к делу? – сказал он. – Шортер! Чтобы не задерживаться – подайте кофе сюда. И карты. Не забудьте – новую колоду.
В воцарившейся за столом тишине, казалось, еще можно было услышать эхо мгновение назад закончившегося разговора. Даже Равель, рассказывавший забавный анекдот, осекся на полуслове. Терлейн обвел взглядом собравшихся. Сам он сидел справа от Мантлинга. Напротив, слева от Мантлинга, расположился Г. М. Его соседом был мистер Ральф Бендер, молчаливый и явно чувствующий себя неуютно. После супа он так ничего и не съел и даже вина выпил лишь самую малость. Его молчание, однако, осталось почти незамеченным на фоне шумных излияний соседа, Мартена Лонгваля Равеля. Не то чтобы он позволил себе лишнее, но то ли выпитое так сильно на него подействовало, то ли по какой-то иной причине его лицо, которому по своей природе было свойственно несколько нетрезвое выражение, раскраснелось и словно налилось жаром. Сидевший следующим и терпеливо слушающий анекдоты Равеля сэр Джордж Анструзер то и дело поглядывал на Терлейна и Г. М. На другом конце стола, напротив Мантлинга, сидела Изабель Бриксгем. Ее соседом слева оказался Гай. Далее, между ним и Терлейном, расположился мистер Роберт Карстерс.
Карстерс Терлейну понравился. По описанию Мантлинга, тот был мужчиной примерно его же возраста, может быть чуть старше. Но на самом деле Карстерс оказался худощавым молодым человеком с румяным лицом, жесткими щетинистыми усами и мягкими манерами. В качестве хобби он выбирал те виды спорта, которые давали возможность показательно свернуть себе шею. Представленный в качестве образца Молчаливого Англичанина-Спортсмена, он определенно был бы воспринят как сюрприз. В первые пятнадцать минут он не только изложил бо́льшую часть своей жизни, но и проиллюстрировал каждое приключение убедительной актерской игрой и богатой жестикуляцией. Используя все, что было на столе, он выстроил гоночную трассу и с фырканьем и рычанием, имитируя мотор, провел по ней свой автомобиль, представленный в данном случае солонкой. Рассказывая об охотничьей экспедиции, Карстерс с хищной ухмылкой всматривался в прицел воображаемой винтовки и шумно выдыхал, когда пуля попадала в цель. При этом, что показалось Терлейну даже несколько странным, он вовсе не был выдумщиком, сочинителем небылиц.
Как признался Карстерс, он сам погубил свою карьеру. После Итона и Сандхерста он, по настоянию отца, подался в авиацию, но там ему вежливо предложили подать в отставку после череды преждевременных снижений при заходе на посадку, особенно в последнем полете, когда он, стремясь показать себя с хорошей стороны, врезался в офицерскую столовую на бомбардировщике стоимостью шесть тысяч фунтов, отделавшись растяжением лодыжки.
Карстерс также сообщил Терлейну (под большим секретом) о своих пылких чувствах к Джудит, сестре Мантлинга. Он сказал, что даже признался ей в любви, но ее интересуют лишь те мужчины, которые Добились в Жизни Положения. Описав это как полное фиаско, Карстерс горько усмехнулся. О докторе Юджине Арнольде он сказал, что никогда не видел белого человека, который выглядел бы таким старым в свои тридцать шесть, и карикатурно спародировал некоторые особенности мимики последнего. И наконец, он предъявил собственную теорию, объясняющую загадку Вдовьей комнаты. Все дело в газах или пауках.
– Попомните мое слово, – заявил он после третьего коктейля, когда Терлейн встретил его в гостиной, – это либо газы, либо пауки. Как всегда. Вы сидите в кресле или лежите в постели, и тепло вашего тела высвобождает смертоносный газ. Я знаю. Поверьте мне, сэр, если я вытащу ту самую карту, то открою окно, высуну голову наружу и так простою большую часть времени. Или же, – тут мистер Карстерс взволнованно постучал пальцем по ладони, – это ядовитые пауки, какие-нибудь тарантулы размером с кулак, которые прячутся в сундуке. В один прекрасный момент вы, ничего не подозревая, открываете сундук и – уф! – поминай как звали. Как оно? Помню, читал об этом где-то.
Терлейн мягко напомнил, что паук должен быть весьма почтенного возраста, если ему удалось прожить сто двадцать пять лет на голодной диете. Карстерс ответил, что читал где-то, будто пауки живут даже дольше, будучи замурованными в каменной кладке, но присоединившийся к дискуссии Равель указал, что речь, должно быть, идет о жабах.
– Срок паучьей жизни, старина, – тоном вещателя провозгласил он, причем его английский уже не звучал так четко и правильно, как вначале, – сравнительно короток. – Он поморщился. – Но я… я надеюсь, что это не пауки. Фу! Если я увижу хоть одного такого, дам деру, что и чертям не угнаться. Уж можете мне поверить.
В ходе этой горячей дискуссии у Терлейна все не шла из головы картина, представшая перед ними, когда дверь легко отворилась. И после того как Мантлинг поднялся наконец из-за стола, он испытал немалое облегчение.
– Что ж, к делу? – произнес хозяин дома.
Он стоял за серебряными подсвечниками с оплывшими и согнувшимися свечами, спиной к белой двойной двери. Обеденный зал наполнялся тенями, поскольку огонь в камине уже погас. В неровном свете лицо Мантлинга выглядело раскрасневшимся, жесткие завитки волос стали влажными, а бледно-голубые глаза, казалось, округлились. Он опирался кулаками о стол и улыбался.
– Я велел принести свежую колоду, – продолжал он с ухмылкой, – потому что со старой что-то не то. Что-то очень не то. – Мантлинг подался вперед. – Кто из вас пытался сжульничать? А?
– Ты понимаешь, Алан, что выпил лишнего? – спокойно обратилась к нему с другого конца стола Изабель Бриксгем.
Не обращая внимания на ее слова, Мантлинг уставился на Изабель с задумчивым видом.
– Это не вы, тетя, – проревел он и рассмеялся. – Потому что вы не будете тянуть карту. Но я спрашиваю остальных, поскольку у меня есть информация. Кто-то из вас хочет, чтобы туда пошел другой. Почему? Мы уже распечатали комнату, хотя ее и распечатывать-то не пришлось. И мы кое-что там увидели.
– Тебя это напугало? – отчетливо и громко произнес Гай и тоже рассмеялся.
Мантлинг перевел на него взгляд:
– Ты там был?
– Был ли я там? Нет. Просто не надо держать нас всех в напряжении. Что ты там увидел? Что…
– А вот и Шортер, – перебил его брат. – Это свежая колода? Хорошо. Дайте мне посмотреть. Вы знаете, что делать. Когда подадут кофе, каждый, за исключением названных мною ранее, возьмет карту. А теперь внимание, джентльмены! Взяв карту, вы, если хотите, можете ее посмотреть. Затем положите ее рубашкой вверх. Не объявляйте сразу, что у вас. И прежде чем мы начнем, я скажу вам, что мы там увидели. После этого вы, если пожелаете, можете выйти из игры. Хорошо, Шортер, мы ни к чему не прикасаемся. Распечатайте колоду. Разложите карты по подносу… так. Я возьму первым.
Не спуская выпученных глаз с гостей и даже не взглянув на рассыпанные веером карты, он взял с подноса одну, коротко посмотрел на нее и, сохранив на удивление бесстрастное лицо, положил на стол перед собой лицом вниз. Шортер прошел мимо Терлейна, который на мгновение ощутил напряжение, тут же сменившееся облегчением – ему тянуть не надо. Поднос был предложен Карстерсу, и Терлейн увидел синюю рубашку карт с цветным щитом – вероятно, гербом Мантлингов – и повисшую над ними мускулистую руку Карстерса. Карстерс колебался. Потер руки. Размял плечи. И протянул руку. Румяное лицо поблескивало от пота.
– Дайте-ка среднюю. И пожелайте мне удачи, сэр. Хо-хо-хо! Поехали. Только бы… Черт! – Он шлепнул карту на стол и попытался сделать каменное лицо.
Шортер перешел к Гаю, который небрежно смахнул карту с подноса и, не глядя, положил перед собой.
– Я передумал, – объявил вдруг Мантлинг. – Подождите, Шортер. Если мисс Изабель желает, пусть возьмет карту.
– Благодарю, – спокойно сказала мисс Бриксгем и, не выразив ни малейшего удивления, протянула руку. – Свой выбор я уже сделала. Полагаю, вопрос о моем неучастии не стоял. – Она взяла карту и бросила на нее мимолетный взгляд. Лицо ее осталось непроницаемым.
Шортер подошел к сэру Джорджу, который, взяв карту, наморщил лоб, но ничего не сказал. Раскрасневшийся Равель долго разглядывал карты, бормоча и призывая к тишине, чтобы он смог сосредоточиться. Коснувшись пальцами одной карты, он тут же передумал и взял другую.
– Мне в картах никогда не везло, – жаловался француз. – Вот и сейчас… Тьфу! Даже не жду… Что? Господи! Уррра! Ха-ха-ха!
Лицо его растянулось в широкой улыбке. Он заерзал, посмеиваясь и поглядывая на карту. Радость его была особенно заметна в сравнении с угрюмым молчанием Бендера. Когда ему подали поднос, Бендер резко повернулся к Мантлингу:
– Полагаю, сэр, я должен взять карту? Или же меня назовут… Хорошо. – И прежде чем Мантлинг успел что-либо сказать, Бендер осторожно взял карту дрожащей рукой и подтянул к себе так, чтобы никто ее не видел. Потом он положил ее на колено, под прикрытие стола, посмотрел и вернул на стол. На его смуглом лице не дрогнул ни один мускул.
Г. М., не обронивший ни слова на протяжении всего обеда, с любопытством посмотрел на него.
– Игра закончена, – немного хрипло сказал Мантлинг и кивнул. – А теперь я расскажу вам про комнату. Изабель говорит о присутствии в доме сумасшедшего. Если кто-то этого не знал, она не преминет вам рассказать. Я уже начал верить ей.
Комната была открыта, друзья мои. Кто-то вывернул шурупы и заменил их поддельными, которые не доставали косяка. Кто-то сделал слепок замка и изготовил ключ. Кто-то смазал замок и петли и подмел проход, чтобы не оставить следов обуви. Но это еще не все. Если вы полагали увидеть неубранную комнату с двухдюймовым слоем пыли и паутиной, то вашим ожиданиям не суждено было оправдаться. Там так же чисто, как и в тот день, когда ее заперли почти шестьдесят лет назад. В комнате стоит большая позолоченная деревянная кровать, и дерево отполировано, хотя занавески уже истрепались. Мой дед перед смертью поставил газовое освещение, так вот форсунки прочищены и горят. Понимаете? Кто-то пробирался туда по ночам, пока мы все спали.
Он взял паузу – перевести дух. Перед мысленном взором Терлейна снова предстала большая квадратная комната с люстрой, открытые форсунки которой горели желтовато-голубым пламенем, бросавшим резкий, унылый свет на некогда пышное убранство. Пурпурные, с позолотой, стены потемнели, и очистить их было уже невозможно. Также там был камин из белого мрамора и высокие, в полный рост, зеркала в золоченой оправе – по одному на каждой стене, изящный золоченый туалетный столик и кровать с балдахином по моде конца восемнадцатого века. Но то, что прежде всего бросалось в глаза, самое необъяснимое и гротескное…
Мантлинг снова заговорил:
– С особым тщанием этот неизвестный позаботился о большом круглом столе посредине комнаты. Столе, окруженном стульями… Эти стулья, должен признать, и впрямь хороши. Сделаны из какого-то желтоватого дерева с такими латунными штуковинами…
– Ciseleurs![3] – воскликнул Равель, шлепнув ладонью по столу, и тут же притих под тяжелым взглядом Мантлинга. – Нет-нет, старина, я не вмешиваюсь. Это такой стиль. Я потом расскажу. Продолжайте.
Гай потянулся к свече – прикурить сигарету.
– Ты ведь заметил, Алан, имена, вырезанные на спинке каждого стула? На одном – Monsieur de Paris, на другом – Monsieur de Tours, на третьем – Monsieur de Rheims, еще на одном… А! Вижу, наш добрый друг сэр Джордж Анструзер подозрительно на меня смотрит. Я знаю, друг мой, потому что это часть семейной истории. Как и Равель, я расскажу об этом позднее. Дело в том…
– К дьяволу все это! – оборвал его Карстерс, отодвигая чашку и как будто расчищая стол для настоящей игры. – Это все чушь! Алан, зачем кому-то понадобилось возиться со всей этой мебелью посреди ночи? – Он посмотрел на Мантлинга, который уставился на Изабель, и тоже перевел на нее взгляд. Бледные глаза мисс Бриксгем блестели, как и ее серебристые волосы.
– Позвольте мне сказать то, – произнесла она любезным тоном, – что более проницательные члены этой компании уже знают и что послужит ответом на ваш вопрос. Спасибо. Вы все думаете о ловушке с ядом, убивавшей людей в прошлом. Если таковая действительно существовала, ее сила давным-давно иссякла. Если только ее не переустановили. Возможно, две недели назад она была неопасна. Но не исключено, что теперь она снова стала опасной. – Выдержав тягостную паузу, Изабель продолжила: – С твоего позволения, Гай, я возьму сигарету. Я уже говорила, джентльмены, и не стану повторять предупреждение. Soit![4] Если вам так не терпится сделать ставкой в этой игре собственную жизнь, я могу лишь подчиниться и тоже вытащить карту. Смею сказать, я фаталистка. Но считаю, что было бы лучше, если бы мы снова заперли эту комнату и нашли того, кто повредился рассудком. Что скажет сэр Генри Мерривейл?
Г. М. шевельнулся. Дыхание его оставалось ровным, с присвистом, уголки широкого рта опущены. Весь вечер он по большей части молчал и совсем не походил на того человека, каким его описывали Терлейну, – шумного, ворчливого, докучного непоседу, не дававшего покоя половине военного ведомства. Теперешнее, нехарактерное для него, смирение – это Терлейн уже понял – объяснялось тем, что он был встревожен. Встревожен, как, может быть, никогда в жизни. Медленно проведя ладонью по лысине, Г. М. прочистил горло после долгого молчания и заговорил:
– Мэм, я скажу, что вы правы.
Мантлинг обернулся, словно ужаленный, и с недоверием посмотрел на него:
– Но вы же сами сказали мне…
– Не торопитесь. Подождите, черт бы вас побрал! – ворчливо осадил его Г. М., сопроводив слова недовольным жестом. – И позвольте мне пояснить свою позицию. – Он сердито взглянул на Мантлинга. – Час назад я выпроводил вас, доктора и Джорджа Анструзера из этой комнаты, чтобы осмотреть ее самому, и могу поклясться – никакого обмана, никаких хитростей там нет. Я много чего знаю об отравленных ловушках – за грехи мои. Взять хотя бы дело Башенной комнаты – там ядом были пропитаны обои, или дело со Шкатулкой Калиостро в Риме в прошлом году, где отравленная цианидом игла проколола палец жертвы под ногтем, и обнаружить прокол не удалось даже при вскрытии. Сынок, я осмотрел всю комнату. Шестьдесят лет назад старик Равель сказал, что с комнатой все в порядке, так оно и есть. Но…
– Тогда что? – спросил Мантлинг.
– Я чувствую запах английской крови, вот и все, – серьезно произнес Г. М. и шумно засопел. – Черт возьми, это самое большее из того, что я могу сказать. Что-то здесь не так. Где-то есть кровь и, может быть, смерть. Я не выдумываю, не высасываю из пальца – это факт. Разум здесь не помощник, он говорит, что опасности нет, а я простофиля. Возможно, вот здесь, – он ткнул куда-то в область желудка, который, судя по всему, представлял его сердце, – мне бы и хотелось, чтобы вы сыграли в эту дурацкую игру просто потому, что я вижу проблему, которую не могу решить, и мне сразу полегчает, если удастся с этим разобраться. Но я не собираюсь вмешиваться. Мой совет – остановитесь, ничего не трогайте. Однако вы же ему не последуете.
Мантлинг повернулся к столу.
– Что ж, справедливо, – согласился он и оглядел собравшихся с видом мрачного торжества. – Кто-нибудь хочет выйти, а? Конечно, выглядеть это будет странно, как все понимают, но… Кто-нибудь хочет выйти?
У стола возникло едва заметное шевеление, но никто не произнес ни слова. Там звякнуло блюдце, тут скрипнул стул. Терлейн отчетливо слышал, как стучит его сердце. Подняв чашку, он пролил немного остывшего кофе на руку и поставил чашку на место.
Теперь Терлейн уже жалел, что не участвует в игре. Жалел, что…
– Начнем с меня, – сказал Мантлинг, – и пойдем вправо в таком порядке: Боб Карстерс, Гай, Изабель и дальше. Все! Итак, я вытащил… – Он поднял руку, представив карту, чтобы ее увидели все. – У меня девятка треф. У кого больше? Идем дальше.
Шевеление за столом возобновилось. Карстерс выругался, пытаясь подергать себя за щетинистый ус, и перевернул карту.
– Тройка червей. – Он предъявил ее остальным. – Повезло. Не знаю. Мог бы выиграть, если б играли на деньги. Ну, Гай?
Гай аккуратно положил сигарету на край блюдца и, сохраняя деревянное лицо, с некоторым пренебрежением поднял верхний краешек карты, взглянул на нее и снова взял сигарету.
– К счастью или нет, ты, Алан, по-прежнему выше.
Краем глаза Терлейн увидел, как Мантлинг утирает лоб. Активность за столом усилилась до такой степени, что даже скатерть сдвинулась, как будто кто-то ее потянул.
– У меня семерка пик. Удача на твоей стороне, если только тетя Изабель…
– Как сказал один из вас, удача со мной, – перебила его Изабель голосом, звенящим, как тяжелое кольцо. Не сводя с Мантлинга водянистых глаз и вцепившись в скатерть хрупкими пальцами левой руки, отчего на столе сдвинулась посуда, она правой подняла даму треф.
– Но… Проклятье! – воскликнул Мантлинг. – Это невозможно…
– Продолжаем, – бесстрастно предложил Гай. – Дама. Дальше.
– Боюсь, побить ее я не могу, – объявил сэр Джордж. Терлейн испытал прилив облегчения, успев заметить озорной блеск в глазах баронета. – Десятка бубен – это все, на что меня хватило. Но я согласен с Мантлингом. Нельзя позволить, чтобы мисс Бриксгем…
– Ха-ха-ха! – весело рассмеялся Равель и выразительно постучал пальцем по переносице. – Ей и не придется, дружище. Нет-нет. Поучитесь у старика. У меня poppa. Король червей, видите? Ну что? Куда идти? Где…
– У нас еще один, – устало напомнил Мантлинг.
Пауза затянулась. Бендер сидел на стуле с прямой стеной, закрыв ладонью глаза.
– Ну? – не выдержал Карстерс. – Давайте же!
Бендер протянул руку, поднял карту и показал пикового туза.
За столом зашумели, напряжение сменилось облегчением.
Бендер убрал прикрывавшую глаза руку. Понять выражение его смуглого проницательного лица было непросто, но Терлейн мог бы поклясться, что в какой-то момент в них блеснуло дерзкое веселье.
– Знаете, молодой человек, – бросил Гай, – некоторые называют это картой смерти.
Карстерс заухал. Тщательно убрав салфеткой крошки, Бендер поднялся.
– Сомневаюсь, сэр, – с полным самообладанием ответил он. (Интересно, подумал Терлейн, почему Гая он называет «сэром», а Алана просто «Аланом»? И почему это прозвучало почти заискивающе?) – Думаю, я сам о себе позабочусь. Что мне делать теперь?
– Мы поместим вас в комнату, – сказал Мантлинг, к которому уже вернулось прежнее бодрое настроение. – По крайней мере, мы четверо – Терлейн, Джордж, наш друг Г. М. и я. Остальные могут уйти или остаться. А мы посидим здесь и подождем. Ха! Дверь во Вдовью комнату придется закрыть, чтобы все было по правилам и вы точно находились там один. А вот двойные двери мы оставим открытыми, и сами будем неподалеку. Часы есть? Хорошо. Каждые пятнадцать минут мы будем окликать вас, а вы будете отзываться. Сейчас три минуты одиннадцатого. Ваш пост закончится в три минуты первого. Так! Исполним все, как подобает. Терлейн, берите его за одну руку, я возьму за другую…
Бендер резко повернулся, и на его лице проступил нездоровый румянец.
– В этом нет необходимости, вы же не провожаете меня на виселицу.
Тем не менее избежать неприятной параллели не удалось – процессия двигалась медленно и напряженно, будто никто не хотел принимать в ней участия. Теперь, с включенным в обеденном зале верхним светом, проход был освещен лучше. Они прошли к Вдовьей комнате, и Терлейн снова увидел большую квадратную комнату с остатками темных с золотом обоев на стенах. Люстра светилась голубовато-желтым светом. Единственное окно – высокое, во французском стиле – располагалось на противоположной от двери стене. Снаружи окно защищали ржавые стальные ставни с узкими горизонтальными щелями – для вентиляции. Ставни были закреплены болтами, заржавевшими настолько, что все попытки вывернуть их, предпринятые ранее вечером, ни к чему не привели. Какие-то панели в старом окне, должно быть, разбились, потому что в комнате ощущался легкий сквозняк.
Бендер с любопытством огляделся, остановив взгляд на массивной, выполненной в форме позолоченного лебедя кровати с розовыми занавесями, собранными справа от окна. Увидев свое отражение в зеркале с золотой оправой, он повернулся и посмотрел на остальных. Но каждый раз взгляд его возвращался к полированному столу атласного дерева диаметром в добрых десять футов с расставленными вокруг него стульям.
Всем было не по себе еще и потому, что из обеденного зала доносились громкие голоса Карстерса и Равеля, выкрикивающих шутливые предупреждения и тут же смеющихся над ними. Особенно неудачным вышло упоминание о пауках, от которого Терлейн поежился.
– Полагаю, растапливать камин не нужно? – хмуро спросил Мантлинг. – Хорошо. Хотите что-нибудь еще? Э… сигареты? Бутылку виски? Может быть, что-то почитать?
– Спасибо, ничего. – Бендер обтянул пиджак и принялся поправлять манжеты. – Я не курю, а для выпивки настроение неподходящее. Я… я, пожалуй, попишу.
С видом несколько дерзким он выдвинул стул атласного дерева и сел. Мантлинг посмотрел на него с сомнением, пожал плечами и, кивнув остальным, шагнул к выходу. Они вышли, оставив Бендера за столом, посреди былой роскоши; тишину нарушало лишь тихое шипение газа и шуршание крыс за обшивкой. Дверь закрылась.
– Мне это не нравится, – проворчал вдруг Г. М. – Мне это не нравится. – Он постоял, сердито оглядываясь, и тяжелыми шагами направился по переходу к столовой.
В столовой к этому времени остались только Карстерс и Равель. Шортер поставил на стол еще несколько графинов, и два шутника чокались через стол стаканами после каждого тоста, один отвратительнее другого.
– Гай и тетя Изабель? – повторил Карстерс, откидываясь на спинку стула. – Ушли, мой мальчик. Я не смог убедить их остаться. Изабель расстроилась, а Гай… С ним никогда не поймешь, о чем он думает.
Ровно в тот момент, когда Мантлинг положил на стол свои часы, другие часы, в холле, пробили четверть. Все уселись за стол, настороженно поглядывая в сторону двойной двери. Им снова и снова приносили свежий кофе, и каждый раз он остывал прежде, чем Терлейн успевал его попробовать.
Никогда еще два часа не тянулись для него так долго. Началось все бодро. Словно нарочно, чтобы исключить из обсуждения главную тему, Мантлинг и Карстерс ударились в общие воспоминания, охватившие три континента и включившие оружие всех калибров. Карстерс слегка перебрал и немного шумел, демонстрируя иногда удивительное остроумие. Терлейн и сэр Джордж негромко разговаривали, тогда как Равель потчевал обоих анекдотами. И только Г. М. был молчалив и мрачен. Рассеянно ероша клочки волос по обе стороны лысины, он то ворчал что-то под нос, то посасывал трубку. Когда Равель в какой-то момент попытался поднять тему Вдовьей комнаты, он впервые заговорил вслух.
– Нет! Пока еще рано. Не сейчас. Дайте мне подумать и не сбивайте меня с толку. Жду, когда истекут эти два часа. Я хотел бы услышать всю эту историю от Гая. Что за проклятие, черт возьми? При чем здесь стулья, эти безобидные стулья? Мне нужно это знать, но я не могу уйти отсюда. – Он задумчиво посмотрел на Мантлинга. – Вы ведь не хотите рассказать нам об этом?
– Совершенно верно, – кивнул Мантлинг, взглянув на него, и тут же вернулся к сцене, воссоздаваемой им с помощью столовых принадлежностей. – Теперь, мой мальчик, смотри сюда. Вот здесь Замбези! Все это вокруг – высокая трава и – подожди – колючий кустарник; никакие загонщики не пройдут. Вот круг, это они. Идут, колотят по щитам… Здесь – пастбище.
Часы пробили полчаса. Мантлинг остановился и, немного помедлив, повернулся в сторону комнаты в конце прохода и окликнул Бендера.
Тот отозвался; не сказать, что бодро, но все же. Первый приступ страха прошел…
Дальше пошло легче. Страх убывал. Часы снова отбили четверть, а затем и час; тягучие звуки казались все громче, по мере того как снаружи замирала вечерняя суета Лондона. Белый туман затягивал окна в притихшем, приглушенном мире. Иногда оттуда доносились гудки такси, катившегося вдоль тротуара. Часы пробили четверть первого; окурков в пепельницах становилось все больше, и после каждого оклика из Вдовьей комнаты доносился успокаивающий ответ.
Страх растворился, и разговоры сами собой сошли на нет. Объятый сизой дымкой, Мантлинг с ухмылкой откинулся на спинку стула. В половине двенадцатого, получив ставший уже привычным невнятный ответ, означавший, что все в порядке, Равель с разочарованным видом поднялся и, сказав, что ему нужно сделать какие-то записи и подготовить телеграмму, пообещал вернуться в полночь. Его недавняя бурлящая веселость как будто выдохлась. Без четверти двенадцать Мантлинг встрепенулся, прогудел свой обычный запрос и, дождавшись ответа, налил себе последнюю.
– А ведь продержался, – фыркнул Карстерс, и его худощавое лицо просветлело. – Ей-богу, продержался! Вот вам и постная физиономия! Злой дух побежден, благоразумие торжествует. Осталось пятнадцать минут. Если гоблины не утащили его к этому времени, то уже не утащат.
Сэр Джордж глубоко вздохнул.
– Я рад, – заметил он. – Даже больше, чем готов признать. И уже чувствую себя немного дураком. Было у меня плохое предчувствие, как и у нашего молчаливого друга. Мне казалось, что-то с ним не так, с этим Бендером, будто он тут не на своем месте, но что именно, я так и не понял. Меня это беспокоило.
Мантлинг снисходительно хмыкнул.
– Он художник, старина. Может быть, поэтому ты…
– Художник, – проворчал Г. М. – Как же!
У кого-то звякнула чашка. Мантлинг вскинул голову.
– Художник, вот еще, – проворчал Г. М., уставившись на свою трубку. – Где ваши глаза?
– Но если он не художник, – нарушил молчание сэр Джордж, – то кто же он тогда, черт возьми?
– Может быть, я и ошибаюсь, но у меня есть сильное подозрение, что он либо начинающий доктор, либо студент-медик. Вы видели, что он сделал, когда почтенная дама была готова то ли упасть в обморок, то ли впасть в истерику? Он сразу же, машинально, потянулся к ее запястью – проверить пульс, так что ей пришлось отдернуть руку. Заметили? Жест профессионала. Хм! А потом меня заинтересовала выпуклость в нагрудном кармане. Пришлось споткнуться и ухватиться за него, чтобы пощупать, что же там лежит. Так вот, это был блокнот или записная книжка. Записная книжка и что-то еще, но книжка с внешней стороны. Кто кладет в карман записную книжку, одеваясь на обед? И он сказал, что собирается что-то написать…
В порыве злости Мантлинг вскочил со стула.
– Ты, дружок, может быть, и доволен, – добавил Г. М. – А вот я – нет. Пока нет.
В холле закрылась входная дверь, и Мантлинг остановился, не успев ничего сказать.
Из обеденного зала донеслись голоса… Дверь открылась, и в комнату вошли двое, мужчина и женщина, с радостными, несмотря на мокрую одежду, лицами.
– А вы засиделись, Алан, – сказала женщина. – Мы бы вернулись раньше, но такси едва… – Не договорив, она перевела взгляд на двойную дверь и словно замерла.
Алан потер руки:
– Все в порядке, Джудит. Привидение ушло, и теперь я могу тебе сказать. Мы ее проверили. Бояться больше нечего. Там, за дверью, сидит один парень. Он-то и есть испытатель, понимаешь? Кстати, время почти истекло, и мы выпустим его, как только…
Часы издали мелодичный звон и начали отбивать час. Мантлинг перевел дух.
– Ну вот и все. Вы там в порядке, Бендер? – крикнул он. – Время вышло. Выходите да выпейте.
Мужчина, снимавший у двери свое мокрое пальто, внезапно обернулся.
– Кто, вы сказали, в той комнате?
– Тот парень, Бендер, ну, вы знаете… Извините, забыл представить. Моя сестра Джудит… доктор Арнольд… будьте любезны… Эй! Давайте, Бендер! Говорю вам, время вышло!
– Кто отправил его туда? – Голос у доктора Арнольда был ровный и спокойный, но лицо приняло странное выражение.
– Ну, мы тянули карты, и ему достался пиковый туз. Да перестаньте, Джин, – раздраженно воскликнул Мантлинг, – и не смотрите на меня так! Все было по-честному. Мы сняли проклятие. С ним все в порядке. Вошел в комнату два часа назад, и до сих пор с ним ничего не случилось.
– Не случилось? – произнесла Джудит с побледневшим лицом. – Тогда почему он не выходит? Ральф!
Первым зашевелился Г. М. Терлейн увидел, как дрогнули, словно с них слетело короткое проклятие, его губы; потом он услышал хриплое дыхание и скрип обуви. За Г. М. последовал и быстро его опередил Арнольд. К ним присоединились Терлейн и сэр Джордж. Эту сцену Терлейн запомнил на всю жизнь: массивная фигура в скрипучей обуви и с безнадежно поникшими плечами вразвалку движется по проходу впереди них… Затем Арнольд открыл дверь.
Комната не изменилась, все было на своих местах, и в первую секунду она даже показалась пустой.
– А где же… – начал было сэр Джордж и осекся, потому что увидел, как и все остальные…
В левом углу стоял изящный туалетный столик с купидонами и розами; зеркало в позолоченной оправе было слегка наклонено внутрь, и в нем отражалась часть пола в другом конце комнаты. Они увидели отражение истлевшего ковра. И лица. Оно было опухшее, почерневшее, с белыми щелочками.
– Отступите, – негромко сказал Арнольд. – Отступите, говорю вам! – Он обошел кровать по скрипучим половицам и наклонился. Г. М. стоял молча, и только губы его шевелились, повторяя неслышные проклятия.
– Но этого не может… – громко начал Мантлинг и, испугавшись собственного голоса, умолк и принялся как-то странно, по-детски грызть ногти.
– Он жив! Он был жив пятнадцать минут назад…
Арнольд выпрямился:
– Вы так думаете? Кто-нибудь, закройте дверь! Не подходи, Джудит! Этот человек умер по крайней мере час назад.