Судьба свела их в декабре 1987-го в Миянхейле, у Черных гор. Аллахвердиев в очередной раз уточнял, кто виноват в обстреле очередного автобуса с мирными жителями: советский вертолет, засадивший в крышу парочку НУРСов, водитель автобуса, испугавшийся «шайтан-арбы», или злые душманы – враги политики национального примирения? Последние стоили дороже, но были предпочтительнее, поскольку пять трупов и десяток раненых афганцы доставили в столичную больницу вскоре после атаки. Да еще своих «двухсотых» выложили на ступеньках приемного покоя. Это вам не бумажно-рупорная армейская спецпропаганда! Случай, конечно, был не самый тяжелый. Главное – все на виду. И без попыток уйти от афганского «бадал-хистал», виры – платы за кровь, за урон и обиду. Вот этого пуштуны не любили и считали куда большим грехом, нежели убийство. Тяжелее было, когда «охотники за караванами» шарахнули по легковушке с женщинами и детишками. Почему удирал водитель? Смерть – от Аллаха, а вот угроза надругательства – это страшнее. И думали «охотники», стоя над убитой женщиной и умирающим водителем, над чем? А куда девать оставшихся в живых старуху и мать с двумя малышами? Значит, была мысль уже? Командир «охотников» связался с командиром части, а тому пленные были «не нужны». Так и сказал. Естественно, прикопали. Но неглубоко. Стрелять-то легче. Афганцы же (отсталый народ!) своих мертвых, по обычаю, хоронят сами, а потому детско-женскую «захоронку» разрыли и суровый счет выставили. Тогда на краю этой пологой ямки Аллахвердиев не смог ответить на вопрос старика-пуштуна, родственника убитых: «Зачем их положили лицом вниз? Это грех». Потом ответил сам себе: «Боялись. И в затылок стреляли – боялись». Страх – отец жестокости.
Чем кончилось? О, редкий случай. Не одного только солдатика-исполнителя судили, а еще и командира части, который буркнул по рации, что ему пленные ни к чему. Командира амнистировали прямо в зале суда. Во имя сорокалетия Победы советского народа в Великой Отечественной войне. Солдатик отсидел свое, по году за некрещеную душу.
Горшенев с отделением разведчиков тоже решал часть миротворческой задачи, наглядно доказывая, что упомянутый «хейль» – место бандитское. «Рексы» быстро нашли в окрестностях кишлака парочку схронов с патронами 7,62 мм и выловили четверых очень уж гладких с виду дехкан. У одного был на спине большой синяк. Ну и что же, что не на плече? Не стрелял из базуки, так мины таскал. Нечего по оврагам прятаться. Дальше пусть ХАД, афганская безопасность, разбирается. Душман, он и в Африке – душман! А ЧК и в Афгане ЧК. Жалко, конечно, скорее всего – от призыва в доблестные ВС ДРА скрывались.
У нищенского дукана на окраине кишлака Аллахвердиев поджидал переговорщика с новыми сведениями о размере и ассортименте «выкупа за кровь». Керосин, рис, масло, мука, сахар. Лишь бы не деньги и оружие! Это не поощрялось. Первых, как всегда, у командования не было, а со вторыми и так понятно.
Шумел примус в недрах ржавого контейнера, страдал магнитофонный Ахмад Заир по причине безумной любви. Офицер, вполне рязанского обличья, в зеленой ватной куртке, прикрыв глаза, тянул жиденький чай из щербатой пиалы. Студеный воздух, пыль, керосиновый чад, шершавые, кривые деревца. Вся эта черно-серая гамма бытия вызвала наплыв тошноты. Офицер, не открывая глаз, протянул пиалу дукандору за новой порцией чая и на отличном фарси сказал: «Уважаемый, разве в этой стране нет других песен? Мне и без того грустно».
Акбар заинтересовался – славяне, так владеющие персидским языком, были на счету в сороковой армии. Да что в армии! В округе основную массу переводчиков составляли таджики и узбеки. Фарси (таджикский) они знали, бесспорно, но вот с русским у них была большая беда!
– Болтают, что он погиб из-за дочери Амина, – присел рядом Аллахвердиев.
– Хорошие люди долго не живут! Настоящий герой – мертвый герой, – засмеялся офицер.
Детдомовец, усыновленный в Душанбе семьей профессора иранской филологии, Горшенев мог бы сделать великолепную карьеру востоковеда, но всему предпочел военное училище в Ташкенте. Наверное, сказались гены неведомых ему, кровных, родителей.
Вот какой напарник нужен был Аллахвердиеву. Одно дело, когда с гордым пуштуном или родовитым таджиком разговаривает узбек из Иттихаде шурави или тот же «неверный таджик», и совсем иное, если твоим языком, как родным, владеет человек Писания, христианин. Если первые – сущие кафиры, то до второго Ислам, в своем победном шествии, просто пока не дошел.
По возвращении в Дар-ул-Аман Акбар «сдал» Горшенева по полной программе, и в нескольких спецпропагандистских вояжах они работали вместе. Михаил понимал Восток. «Здесь все настоящее: любовь, ненависть, вода, хлеб и воздух. Они даже в Бога не так верят, как мы. Он у них есть – и все, точка! И смотри как: Создатель миров. Вот тебе и эксклюзия Земли и твердь небесная. Это же астрофизика – Создатель миров!» Потом Михаилом заинтересовались более серьезные люди. Последний раз они виделись в августе 1988 года, когда Михаил улетал с советниками в Джелалабад, к этому времени «освобожденный» от воинов-интернационалистов. Да только ли этот банановый форпост весело распрощался с ограниченным контингентом! За три месяца сороковая армия «похудела» втрое. Уходили, оставляя львиную долю военного имущества в виде безвозмездной помощи. Мировая, российская и советская история не знали такого щедрого вывода войск! К сентябрю 1988 года в Афганистане оставалось около пятидесяти тысяч солдат и офицеров в шести провинциях.
«Подпольную» кличку Джума Мишка получил ввиду одной странной особенности. Все, что нормальные люди организуют в субботу – он предпочитал делать в пятницу. Ну, там, поздний подъем, долгий утренний чай, стирка, баня, посиделки, отдых в целом. За это и был наречен Джумаханом – владыкой пятницы. Потом сиятельное «хан» отпало, и осталась одна пятница – «джума», священный день мусульман.
– Сметай со стола свои мазмуны. Все равно правду не скажешь! Я тебя приметил еще на мосту, потом на митинге. Кончился Афган – вот и все. Не для всех, конечно. Ребята спят?
– Уже нет, – отозвался Павел, с интересом оглядывая гостя. Да ведь и было за что взгляду зацепиться. Муаровая планка: два ордена Красной Звезды, медали «За отвагу» и «За боевые заслуги» и еще какая-то серо-голубоватая.
– Первая – Джелалабад? А вторая? – Акбар внимательно посмотрел на Горшенева.
– Брат, да после твоего отъезда, знаешь, всякого хватило. Вы же меня бросили? Сергей за тобой ушел, потом Олег, Мирзали. За Матун, наверное. Штаб армии представлял. Я этих наградных в глаза не видел. Да Бог с ними, вот сейчас и обмоем, заодно.
Из того, что Мишка назвал Хост малоизвестным – Матун, Аллахвердиев заключил: не стоит развивать тему дальше. Да и ведь если видел его Джума на мосту, и это: «Кончился Афган. Не для всех, конечно». Ладно, еще поговорим…
Мишкиного «Нерона» хватило до четвертого стакана. Коньяк, да еще афганский, это «не фонтан», когда умиротворена душа встречей с другом. Вот перцовка иное дело! Пили, закусывали, делились впечатлениями – все шло приятным сердцу, накатанным путем. Но чувствовал Аллахвердиев – напряжен Джума. Мимолетно задал вопрос на фарси: «Все нормально, брат?» А Михаил ответил на русском, подняв стакан: «Все нормально только на небе… и в военной прессе! За военных журналистов, ребята. Чтобы вы ни писали, но были там, а это главное».
– А вот я не был, – с досадой сказал Клубный, – думал хоть ногой ступить на тот берег, да погранцы запротивились. А хорошо бы…
Эту идею, хоть одной ногой побывать в Афганистане, Клубный вынашивал с самого начала командировки. Желание для журналиста, в принципе, понятное. Но не сложилось. А вот у Мишки заявление Клубного вызвало странную реакцию. Он встрепенулся, как будто что-то важное хотел сказать, но вдруг заторопился, мол, пора в лагерь. Да и то ведь – смеркалось.
Перед гостиницей в ожидании такси закурили, и Аллахвердиев, нащупав в кармане листок с выписками из интервью, дал прочитать Михаилу.
– И что тебе непонятно? – хмыкнул Джума. – Истину ищешь? Она, как всегда, в вине.
– Не понял? Это как-то обще…
– Не в бормотухе! В вине каждого, конкретных заслугах перед всей этой мутной историей. Больше вина – больше лжи. Это же очень мудро – кто много знает, имеет честь и право соврать, не клепать же на себя. А солдат, он правду скажет, но ведь это – окопная правда, на сто метров. Пока пацан вырастет, осознает, тут и кровь подсохнет. Вот скажи, знакома тебе история с рейдом Примакова в Афганистан?
– Ну, в общих чертах. Двадцать девятый год? Это когда Амануллу пытались восстановить, а он сбежал с казной? Витмар – Рагим-бей?
– Да я и сам в толк не возьму, почему они турецкими именами прикрылись на узбекском направлении. Ряженые. Да дело не в том. Мне один старичок-генерал в Мазари подвернулся. В ту пору в Пата-Хиссаре служил. Показал старую английскую газету. А там речь об афганских потерях за две недели этой экспедиции. Шесть тысяч. Прикинь. Бойня. Из этих шести тысяч – пять к афганской армии отношения не имели.
– У Примакова было тысячи полторы от силы?
– Да, но внезапность, артиллерия, авиация и чертова туча станковых пулеметов, а главное – все дозволено. Вот в чем суть. Все, и химические снаряды в том числе.
– Миша, похоже, мы не о том заладили. Вести какие были от ребят? Сергей ко мне в Киев наведался. Погуляли хорошо. Водку в самовар налили и почти усидели самоварчик электрический. А потом Серега забыл и включил. Картина была! Ты-то куда определился?
– Акбар, поехали со мной в лагерь. Давай, по-старому, отметим встречу, как в Балахиссаре, помнишь? Я тебе кое-что привез интересное. Поехали, а?
– Да в чем вопрос, – с излишней горячностью, пожалуй, заверил Аллахвердиев, – до утра разберемся, надеюсь. Едем, Джума! Дай семь секунд: мыльно-рыльные захвачу, ребятам скажу.
Павел неодобрительно отнесся к сообщению о поездке в полевой лагерь:
– Ты же смотри, не загуляй. Пока соберемся…
– Да я к ночи вернусь. Ну, в крайнем случае, с утра пораньше буду. Разбужу заодно.
Заталкивая в кофр с «Яшикой» полотенце и несессер, Аллахвердиев было выложил «освежитель» в сумку, но что-то заставило его помедлить. Что? Настороженный взгляд Павла. Будто спросить хотел. Это хорошо, что не спрашивает. Повинуясь внезапно нахлынувшему раздражению, выложил на стол диктофон, запасные кассеты и батарейки.
Таксист запросил пятьдесят рублей. Акбар было возмутился, но Михаил остановил его:
– У них нынче праздник. Да и вообще, вспомни, как говорили в Туркестане: «У русских столько денег, что они их не считают!»
Ехали молча, только один раз Михаил, обернувшись, сказал:
– Хорошо, что капитан твой в Афган не проскочил. Потом ему не нужно будет врать. Не был, и все тут. Знаешь, сколько их, кто одной ногой в Афгане постояли? Вот их сила и правда будет. А ты про истину какую-то…
Знать бы Аллахвердиеву, чем обернется эта поездка! Нет. И тогда бы рванул, с еще большей уверенностью. Не в этом дело. Привиделась ему тень отрешенной рассеянности в глазах Джумы. Скорбная тень, предвестница больших неприятностей. Нетрудно научиться ее распознавать. Но как прямо сказать человеку: остановись, привычные занятия, рутина завтра могут обернуться смертью.