Глава 2 О силе духа

8.25

Вход в подвал заводского здания полуприкрыт ржавой дверью, посеченной осколками. Часовые разрисовали дверь смешными рожицами так, чтобы отверстия соответствовали рту, глазам, ноздрям. Пририсованы рожки, бородки – неведомые мастера трудились, хвастались богатством фантазии друг перед дружкой. Никакой пошлятины, никаких ругательств – чистая наскальная живопись. Словно кто-то хотел придать смысл узорам, нанесенным на дверь смертью.

Прозу встречает замполит Дрезден, он чисто выбрит и явно наслаждается свежим утренним воздухом, когда можно побродить по заводу без каски и бронежилета, поговорить. Дрезден не хочет вспоминать осенние бои под Херсоном, и мыслями, и эмоциями он здесь – в лесу под Кременной.

– Да разные истории случаются и у нас, и у них. С командиром хохлов по рации раз говорил.

– Делись!

– Сейчас весна. Первая оттепель – «зеленка» полезла. Два хохла заблудились и вышли на наш НП. Я там как раз был. Хотели в плен их взять, но один из них потянулся за автоматом. Тихий их застрелил. Мы к телам спустились. НП выше, они ниже были. У одного рация включенная: «Острый да Острый, я – Корней», бубнит и бубнит. Смотрю, у убитого нос в самом деле острый, длинный. Ну, ответил ему: «Так и так, мол, ваши ребята – всё. Здесь лежат». Говорю: «У меня двое ваших, у тебя двое наших. Давай меняться. Похороним по-человечески». – «Нет, – отвечает Корней, – пусть украинский солдат останется лежать на украинской земле». – «И в какой войне у какой страны Украина отвоевала эту землю?» – спрашиваю. «У каждого своя правда, ты не поймешь меня, я – тебя. Не будет обмена». По-русски чисто говорит, без акцента. «Чего ж так? Что мешает людьми оставаться?» – спрашиваю. Он помолчал, а потом ни с того ни с сего говорит: «Я здесь останусь. Умирать. Плюс» – и сменил частоту. Они вместо нашего «принял» – «плюс» говорят.

– Жесткие они?

– По-разному. Напротив нас две бригады стоят: 95-я и 42-я. Сразу видна разница. 42-я если один побежал, то все побежали. Их потом пинками назад возвращают. 95-я сидят до последнего, сами не бегут, к ним бегут.

– Подкрепление?

– Да. И отношение к людям разное. 42-я своих «трехсотых» выносит, а 95-я бросает и «трехсотых», и «двухсотых». Я раз с коптера видел, как умирает их «трехсотый». Так их коптер тоже рядом летал и тоже его видел. Но никто не шелохнулся.

– А сдаются?

– По-разному. Раз в окоп запрыгиваю, хохла в плен беру. Из 95-й. Синий весь от наколок. Злой. «Чего злой?» – спрашиваю. «Злюсь, что руки поднял», – отвечает. Он даже автомат не бросил. Так и поднял руки с автоматом. Ствол горячий, магазины пустые. «Я не стрелял», – говорит. «Да, – говорю, – не стрелял. Ствол потрогай…»

Дрезден смотрит на полуразрушенное двухэтажное здание заводской столовой. Стены уцелели, клумба разрослась из-за частых дождей. Вот-вот пойдут цветы. Под ногами хрустит стекло. Собеседники разворачиваются и так же неспешно идут обратно.

– Еще пленные всё время говорят про людей в черном, что сзади стоят. Иностранцы, может? Но нам не попадались.

– А про мобилизованных? – спрашивает Проза. – Как наши мобилизованные себя ведут в бою?

– Нормально ведут. Может, потому, что мы – ВДВ и нам нормальных мобилизованных дали. И потом, народ с гражданки опытный, в смысле – поживший. Много чего умеют. – Дрезден смеется. – Давайте я вас с парочкой ребят познакомлю.

09.15

Они возвращаются к полуразрушенному цеху, спускаются в подвал, за одной из дверей подсобок – штаб батальона. Командир второго батальона Сигма, блондин с узким лицом и начинающимися залысинами, не отвлекаясь от телефона, предлагает Прозе садиться. Чай приносят сразу всем, не спрашивая. Дрезден приводит молодого бойца. Брюнет, очень спокойный, он казался бы заспанным, если бы не острый взгляд, которым боец оценивает происходящее в штабе.

Знакомятся. Позывной у Андрея – Зимородок.

– Он у нас разведчик-одиночка, – представляет Зимородка Дрезден, – все маршруты сам прокладывает, все точки сам снимает. Мы боимся за него, а он ни снайперов, ни мин не боится. Может, его хохлы за своего принимают?

– Ага, – соглашается Зимородок, – шарится непонятный бомжара по позициям. Тушенку ворует.

– Весельчак, – вставляет комбат.

– А чё? Стоит один раз кислое лицо показать, и товарищи сразу скиснут.

– Расскажи, как настроение поднимаете? – просит Дрезден.

– У всех есть дети, поэтому стоит запеть «по полям, по полям синий трактор едет к нам» – все сразу улыбаются.

– Он у нас из Молдавии, – говорит комбат.

– Гражданин России с 2011 года, – с гордостью уточняет Зимородок.

– Из Приднестровья?

– Нет. Из Молдовы. Родители переехали.

Проза догадывается, что Зимородок молоденький совсем.

– Ты из мобилизованных?

– Нет. Доброволец.

– Расскажи что-нибудь примечательное. – Проза объясняет, какие истории ему нужны.

– Ну вот забавный случай, – вспоминает Зимородок. – Взяли опорник, зажали хохла, сдается почти. Криком кричит: «Отпустите!» Мы ему: «Чего разорался? Твоя война окончилась, везунчик». – «Нет! Отпустите!» – и взятку предлагает 400 тысяч. Прямо тут, в окопе. У них же «Старлинк». Интернет прямо в окопах есть, клиент-банк работает. Открывает его на смартфоне. «Прямо сейчас, – говорит, – тебе переведу». Чудак человек. Между прочим, в Румынии учился. На пулеметчика.

Зимородок бросает взгляд через плечо – в помещение входит еще один боец.

Зимородок тут же вскакивает уступить место вошедшему – с заметным облегчением от бесполезного, с его точки зрения, разговора.

Боец садится на стул, стаскивает и мнет зеленую вязаную шапочку, его русые волосы прилипли ко лбу.

– А вы кто? – сразу берет быка за рога Проза.

– Командир взвода в пятой роте. Сипуха.

– Я имею в виду – мобилизованный или доброволец?

– Доброволец. – Когда Сипуха улыбается, кончик его носа пригибается книзу.

– Давно воюете?

– С Херсону.

– И как разница? Где труднее?

– Под Херсоном все ползком, здесь – бегом.

– А на гражданке кем были?

– Быкам хвосты крутил.

– В смысле?

– Пастух я. С Алтая.

– Лучший командир взвода, – отвлекается от своих дел комбат.

Как бы его разговорить? Проза начинает тему военного куража.

– Я со своего пригорка так вижу, – не соглашается Сипуха и внимательно осматривает штабное помещение батальона: все ли его слушают?

Щурится, собираются морщинки в уголках глаз, его взгляд меняется, перестает быть безмятежным, становится цепким, серьезным. На мгновение.

– Куража нет! – заявляет Сипуха. – Нужно в бой с холодной головой идти, чтобы свой взвод на кураже не положить.

– А если страх?

– А страха нет! – Сипуха умолкает и неотрывно смотрит Прозе в глаза.

Тот молчит некоторое время, а потом спрашивает:

– А люди? Во взводе ведь есть мобилизованные?

– Есть, – Сипуха снова мнет шапку, – я им говорю: «Чего боитесь стрелкотни? Хохлы нас должны бояться, и они боятся!»

– Тяжело руководить людьми? Точнее, не так. – Проза переформулирует вопрос: – Что самое трудное в руководстве людьми?

Сипуха задумывается. Ему принесли чай, и он делает несколько глотков, прежде чем ответить.

– Люди не готовы идти сверх поставленной задачи. Но если есть возможность идти, то надо идти. Сделать хоть на полшага больше, чем нужно. Чем приказано.

– Серьезная задача, каждый раз по-разному решаемая, видно, – поддерживает его Проза.

– Разрешите? – обращается к комбату Сипуха, показывая на лист бумаги.

Комбат кивает. Сипуха твердой рукой чертит карандашом схему:

– Вот это их первый опорник, в нем человек десять сидит. Вот это – второй опорник, побольше, в нем человек тридцать может сидеть. А вот здесь, – Сипуха рисует мелкие кружочки между линиями опорников, – одиночные ячейки, отсюда прикрывают отход, подход подкреплений, поднос боеприпасов.

– Усидеть под артой в одиночной ячейке у нас почти никто не может, боятся, а хохлы могут. – Дрезден угадывает, что хочет сказать Сипуха, и перебивает его: – Над этим работаешь?

– Усидеть в одиночном окопе можно, – не соглашается Сипуха, – только уверенность в товарищах. Духовитые. На них все держится. И у хохлов по-разному.

– 42-я не сидит, бегут за милую душу, 95-я – да. Согласен, – говорит Дрезден.

– Одиночные ячейки? – Проза вспоминает мемуары Рокоссовского. – В чем их смысл? Еще в Великую Отечественную от них отказались.

– Если прилетает мина… прямой прилет, то только один человек гибнет, – объясняет Сипуха, – нет разлета осколков по траншее.

– За вами приехали, – говорит комбат Прозе.

Все встают, Дрезден выходит проводить.

– ППУ найдете? – спрашивает он у водителя уазика, крепкого, за сорок блондина, явно мобилизованного.

– Должен. – Тот отвечает как-то неуверенно.

Из-за УАЗа выходит зам по тылу Синица:

– Там двое хохлов-наводчиков гуляют с коляской во дворе, изображают семейную пару, если заблудитесь, то у них спросите – покажут.

Зам по тылу следит за выгрузкой припасов из кузова уазика, он остается в батальоне, а Проза уезжает с его водителем.

9.50

УАЗ неспешно пробирается среди колдобин. Вдоль дороги высажены крупные деревья. Они уцелели, кроны даже без листьев довольно густые, скоро весна вступит в свои права и будет отличная тень. Рядом угадывается река, и если бы не искореженная снарядами промышленная застройка на том берегу, вокруг был бы идеальный пейзаж. Водитель ведет машину спокойно, в его движениях чувствуется основательность.

– А откуда вы? – спрашивает Проза водителя.

– Из Омской области.

– А кем были на гражданке?

Водитель поворачивает голову к Прозе, смотрит на него настороженно, его румяные щеки несколько противоречат волевому подбородку и губам, собранным в узкую полоску. Пауза затягивается, водитель то и дело поглядывает то на собеседника, то на дорогу впереди, наконец решается:

– Главой сельской администрации.

– Ого! – смеется Проза. – И людьми руководили?

– Ну так, было дело.

– А здесь простой водитель?

– Угу. Я тут отдыхаю. Душой.

– А в полку об этом не знают?

– Ну, они не спрашивали – я не говорил. И вы не говорите. Добро?

– Хорошо.

– Всему свое время, – задумчиво говорит водитель.

– Это вы про судьбу?

– Угу. Это ж правило: судьбу не дразнить, от судьбы не отказываться.

– Судьбу не дразнить в том смысле, что не заигрывать с ней?

– В том смысле, что на рожон не надо лезть. Позовет – пойдешь.

Пробитая грузовиками колея уводит машину с асфальта, УАЗ ныряет в кювет и скребет покрышками понтонную переправу. Река узкая, рядом полностью разрушенный мост, на его каменных опорах надпись мелом крупными буквами: «Слава воинам-мостостроителям!»

На противоположном берегу начинается частный сектор, дома в основном уцелевшие. Надписи на калитках: «Здесь живут люди», «Здесь живут», «Занято». Видимо, «люди» – это местные жители, а «занято» без уточнения – военные. Но бойцов за заборами не видно, лишь изредка мелькнет замаскированная машина.

– Все забито войсками, – говорит водитель. – Если командир требует сменить точку дислокации, все кивают, но никто не шевелится. Некуда перебираться. В каждом доме кто-то сидит.

УАЗ въезжает в квартал многоэтажной застройки, у патруля военной полиции снижает скорость, Проза успевает разглядеть на газоне двойной мемориал: один с красной звездочкой, второй – «жовто-блакитный».

– Это кому мемориал?

– Пограничникам.

Эта часть города уцелела. Ели без макушек, но стекла целые. Проза понимает, что город – точно не Северодонецк. Уж больно далеко они отъехали. Но карта на смартфоне «зависает».

– А белые наклейки на окнах – это что? – спрашивает он.

– Ну, тут две версии, – отвечает водитель. – Окна им наши уже поставили, может быть, это – просто наклейки продавца несодранные. Живут же в основном старики. Либо, я слышал, они иконки на стекла наклеивают, чтобы окна уцелели.

Из соседнего двора с шелестом бьет «Град». Проза оглядывается. Под каждым деревом, под каждым навесом, козырьком, в узких пролетах между домами – везде стоят военные машины: уазики, КамАЗы, одинокая «мотолыга». Ни танков, ни БМП, ни БТР не видно. Вероятно, фронт далеко, серьезная техника там. Но раз «Град» бьет, значит, не так уж и далеко. Несколько бойцов курят у закрытого киоска, на шлейфы реактивных снарядов в небе не реагируют, а командирский уазик провожают внимательным взглядом.

Водитель паркует УАЗ под ивой, сдает задом поперек тротуара, привычно мнет колесами выдавленные бордюры. Дальше они идут пешком, заворачивают за угол во двор пятиэтажки. Над головой чуть выше крыш проносится пара вертолетов. Проза не успевает определить модель, он рассматривает местных жителей. Молодая семейная пара неспешно катит коляску по двору. Ни на «Грады», ни на вертолеты они внимания не обращают. Ребенку же надо поспать на свежем воздухе! Отец погружен в свои мысли и смотрит в землю, мать – взъерошенная блондинка с непокрытой головой – испуганно глядит на Прозу и водителя. Два здоровенных мужика с оружием – мало ли чего? И разворачивает коляску в противоположную сторону. Быстрым шагом местные жители покидают двор до того, как водитель доводит Прозу до нужного подъезда. Вход в подвал – под козырьком, минутное замешательство, железная дверь открывается.

– Привез Прозу к Аляске, – сообщает водитель часовому, тот сторонится. Рядом на стене экран камеры наружного наблюдения.

– О, Владимирыч! – Замполит Пустельга вскакивает из-за столика и обнимается с Прозой. – Привет! Книжку написал?

– Ага. – Проза жмет ему руку.

Загрузка...