У нас любят рядиться на Святках и прятаться под маску, но что в этом веселого, – право, никто объяснить не сумеет.
Я понимаю, как чувствует себя француз, надевая маску.
– Ho-la-la!
Про каждого из своих добрых знакомых он знает сотни штучек и тысячи маленьких гадостей, на которые так приятно намекнуть, а еще приятнее сказать прямо в глаза!
Но в обыденной жизни и с открытым лицом это невозможно. Еще поколотят! Да и к чему ссориться?
То ли дело в маскараде.
– Madame! Брюнет, которым вы интересовались в сентябре прошлого года, передал известный вам ключ одной из ваших приятельниц. Какой? Если позволите, я намекну…
Тонкая интрига заплетается, расплетается.
Отправляясь на маскарад, француз заранее придумывает, с кем и о чем говорить, как устроить, чтобы было занятно, и весело, и тонко, чтобы можно было немножко рискнуть, немножко провиниться и все-таки «çа ne tire pas à consequence»[4].
Русский человек маскируется мрачно.
Прежде всего и главнее всего – это чтобы его не узнали. И для чего ему это нужно, одному Богу известно, потому что ни балагурить, ни шутить, ни интриговать он никогда не будет.
Приедет на костюмированный вечер, встанет где-нибудь у печки и молчит. Слова из него не выжмешь.
А кругом все стараются:
– Да это Иван Петрович! По рукам видно! Иван Петрович, снимите маску!
Но маска пыжится, прячет руки и молчит, пока не удостоверится, что узнана раз навсегда и бесповоротно. Тогда со вздохом облегчения открывает лицо и идет чай пить. Потом помогает узнавать другие маски.
Долго не узнанные томятся.
Им жарко, душно и смертельно скучно.
Зато на другой день хвастаются:
– Весело вчера было?
– Ну еще бы! Меня так до конца и не узнали! Нарочно весь вечер ни с кем не разговаривал.
– Всех надул! – мрачно веселится вчерашняя маска. – Поди, до сих пор не угадали, что это был я. Сегодня отдохну денек, а завтра снова в маскарад. А то уж очень жарко! Два дня подряд – организм не вынесет.
Тоска в наших маскарадах смертельная!
Распорядители из кожи вон лезут, придумывая «трюки».
Ничто не помогает!
Жмутся по углам тоскливые маски и все боятся, как бы их не узнали!
Изредка мелькнет нелепым диссонансом какой-нибудь веселый Пьеро или Арлекин. Взвизгнет, перекувырнется.
Но от него все норовят подальше. Еще, мол, в историю впутаешься.
Если, не приведи бог, затешется в маскарадную толпу настоящий остряк и весельчак (чего на свете не бывает!), – ему несдобровать.
Слушать его будут молча, на шутки не ответят.
В прорези масок заблестят злые огоньки и скажут:
– А сорвать с него маску да вздуть хорошенько, так не стал бы тут растабарывать!
– Туда же, шутник!
Хозяева к острякам тоже относятся подозрительно.
– Афимья! – кричат кухарке. – Ты там посматривай за калошами. Мы отвечать не можем. В маске-то каждый притвориться может. А кто его знает, что у него на уме! Шутники!
Но такие шутники на русском маскараде редки до чрезвычайности. И то они склонны скорее покукурекать петухом или поквакать лягушкой, чем завести тонкую интригу.
Даже любители анонимных писем, завзятые сплетники и вруны, и те, надев маску, думают только о сохранении своего инкогнито.
– Маска, ты меня знаешь? – спрашивает у сплетника дама, которую он сразу узнал и про которую чересчур много знает.
Но он мычит в ответ, хотя сердце его разрывается от желания поязвить безнаказанно.
Особенно жестоко веселятся на Святках в провинции.
Каждый вечер рядятся и ездят по домам.
– Ряженые приехали!
Хозяева встречают их в гостиной молча. Молча входят маски.
Кто-нибудь заиграет на рояле. Маски молча протанцуют и молча уйдут.
Поедут к другим знакомым, и опять то же.
Уж такое беспросветное удовольствие!
У помощника исправника был сынок. Страшно любил наряжаться и маскироваться.
Из гимназии его выгнали, так что досугу было много. На Святках наряжался, в будни вспоминал.
Юноша был здоровьем слаб и к концу Святок еле держался на ногах.
– Да посмотрите, – жаловалась его мать, – на что он похож стал! Ведь краше в гроб кладут.
– Зато никто меня ни разу не узнал! – хвастался сынок. – Двадцать раз маскировался, – и никто! У головы до утра молча просидел, маски не снимал. И ужинать не стал. Начну, думаю, есть – еще узнает кто. Худо мне стало под конец, прямо дышать нечем. Закрыл глаза, даже сомлел на минутку. Сижу, держусь за стол руками, дотяну до утра, сам не знаю.
– Вот видите! – горюет мать. – Не бережет он себя, загубит здоровье!
Но сын остановил ее строго:
– Ничего, маменька! Вы свое пожили, так дайте и другим. Мне ведь тоже повеселиться хочется.
И мать замолчала. Потому что сама знала, что значит русский маскарад.
Тяжело, а ничего не поделаешь!