Летняя ночь в Заанской степи говорлива и душиста. Ветер приносит запахи цветов: то густые, то пряные, то медовые, то с горчинкой. Ими хочется надышаться всласть, укутаться, как пестрым одеялом.
С восходом Бледной Девы сизая мгла, что баюкала курганы, развеивается, и только широкие тени гуляют по просторам, словно тучные стада, неторопливо толкаясь округлыми боками.
В поздний час кажется, будто грань между небом и землей растворилась, а белые, голубые и желтые звезды вот-вот упадут в траву, где вспыхнет разноцветное пламя, заиграет ярче драгоценных россыпей.
Голоса птиц и стрекот насекомых звучат единой мелодией – однообразной, протяжной, точно заблудившийся странник изливает свою тоску по родным краям. В его песне весь необъятный мир вдруг сжимается до размеров ладони с длинной извилистой линией жизни, а затем – под безумный совиный хохот – разбивается вдребезги. После доносятся странный треск, завывания, посвисты, хор взволнованно ждет солиста, и опять мало-помалу начинает выводить знакомую мелодию.
Варга любовался ночью под навесом для лошадей, расстелив одеяло поверх вынутого из кормушки сена. Когда скрипнула калитка загона, мужчина нетерпеливо приподнялся на локтях. Он ждал слишком долго, считая часы по движению небесных светил.
Девушка легко ступала вдоль изгороди, осмотрелась и проворной перепелкой юркнула в заботливо согретое для нее гнездышко.
– Шуву… – на выдохе прошептал северянин, крепко прижимая к себе степнячку.
– Зачем? – она толкнула ясыря в грудь. – Зачем старик это сделал?
– Он видел дурные знаки…
– При чем тут ты? – девушка обвила шею любовника. – Пусть едет сам…
– Не злись… Его битвы давно отгремели. Я могу помочь. И помогу.
– Кому? Этому вождю с глазами шакала? Я знаю его мысли. О семи камнях. Кто ищет их – не возвращается. Гибель, Варга-хойд. Вот куда везет норовистая лошадь-гордыня…
Брюнет рассмеялся, нежно потрепав ее по щеке:
– Вас, женщин, день послушаешь, так дальше порога нос не высунешь. Кругом беды и страхи. А два дня послушаешь, от собственной тени прятаться начнешь.
– Не пущу… – степнячка пылким поцелуем запечатала свои слова. – Ты мой! Слышишь? Мой навсегда!
– Осенью… – Варга принялся раздевать ее, ловко справляясь с многочисленными ремешками и лентами. – Выйдешь замуж. И забудешь про меня.
– Нет… – пальцы девушки скользили по загорелым плечам северянина. – Я сбегу из дома. Пусть рвут мое платье, пусть секут кнутами… Лучше в цепях с тобой, чем в шелках без тебя.
Ясырь ничего не ответил, знал – спорить сейчас бесполезно. До осени эта рана будет кровоточить, а потом затянется. В расставаниях – особая прелесть. Каждый миг страсти пронизан горечью полыни, объятья делаются чересчур жаркими, душными, липкими, слова теряют всякий смысл.
– Шуву… – Варга снова и снова повторял ее имя, то громче, то тише.
Дрожащие от вожделения тела любовников сплелись на одеяле, которое превратилось для них в самое мягкое и роскошное ложе. Степнячка, точно обезумев, целовала ясыря, обхватывала его шею, держала за волосы, покусывала мочки ушей. Варга разрешал ей не стесняться своих желаний, а говорить о них через прикосновения. Шуву разводила бедра, сначала робко приглашая, затем – настойчиво требуя близости. Выгибаясь и подставляя грудь жадным губам северянина, девушка чуть слышно стонала.
Время от времени он смотрел на ее лицо, безошибочно угадывая всю гамму испытываемых в этот миг эмоций. Упоительный восторг пьянил Варгу, его глаза сияли. Нигде северянин не был так свободен и счастлив, как во власти гуляющей над степью летней ночи…
Кто-то прошел мимо шаркающей походкой утомленного человека, постукивая посохом по ограде загона, и со стороны юрт донесся хриплый голос Шуда:
– Варга… Где ты, старый бродячий пес?
Ясырь заулыбался, пылко поцеловал девушку и выбрался из-под навеса, стараясь на ходу натянуть свои дырявые штаны.
– Варга! Куда подевался этот кощий лешак? – бубнил старик, сердито буравя посохом землю.
– Я здесь, дряхлое помело! – северянин вылез на тропинку и пригладил растрепанные волосы.
Шуд крепко обнял друга:
– Ноена собрала тебе еды в дорогу, Залга и Шонхор не спят, ждут, когда придешь проститься…
– Буду перед рассветом.
– Выгнали меня в ночь, – проворчал Шуд. – Спросить… Может, передумаешь? Залга еще надеется увидеть тебя на своей свадьбе. Удэ плачет… Да и мне горестно от мысли, что твоя рука не положит камень на мой курган…
Варга покачал головой:
– Хотел бы я развеять эту печаль, но не могу.
– Походы длятся долго. Пять, десять, пятнадцать лет… Найди то, что ищешь. Мир меняется каждый день. Помнишь, мы встретились врагами, а теперь стали как братья. В моем доме ты – всегда желанный гость. Я умру, тебя приютит Шонхор или возмужавший Удэ. Возвращайся, хойд. Наш очаг – твой очаг.
– Благодарю, – северянин прижал к груди ладони. – Мне по нраву молодой Салхи. Он дерзок, горяч и хитер. С таким вождем хоть по земле, хоть по воздуху. Лет двести назад я тоже был одержим идеей найти легендарные семь камней, но ничего не вышло. Надеюсь, нам двоим повезет.
Шуд хлопнул его по плечу:
– Будь мне лет на тридцать поменьше… Мы бы вместе свернули горы… Ладно, ступай к той, что так усердно подглядывает за нами…
С притворным удивлением Варга обернулся. Он слышал, как Шуву прокралась мимо гуляющих в загоне кобыл и наверняка узнала то, что лучше было оставить в секрете.
Степнячка дождалась, когда старик отойдет на значительное расстояние, и предстала перед северянином вне себя от гнева:
– Лжец! Это ты подговорил Шуда солгать вождю. Ты врал мне! Променял на семь дайонских камней! Будь проклят, Варга-хойд!
– Я и так проклят! – огрызнулся брюнет. – Нас таких семеро! Понимаешь? Если найти камни, можно попытаться…
– Не хочу тебя слушать! – Шуву развернулась на пятках. – Грязный обманщик! Пусть твой конь хромает на четыре ноги! Пусть ветры жалят твое лицо, как пчелы! Пусть Бледная Дева лишит тебя сна!
Ясырь молчал, резонно полагая, что любые слова лишь приумножат ее боль. Обида застлала глаза девушки густой пеленой, не давая увидеть, как тяжело было Варге глотать оскорбления от дорогого сердцу человека и насколько мучительным стало это прощание.
После обидного поражения Файфу не спалось. Он провел ночь на ногах, ища встречи с ненавистным северянином. До сегодняшнего вечера горец лишь пару раз мельком видел хойда – тот появлялся в стойбище ненадолго, почти ни с кем не общался и снова исчезал. Степняки говорили, что пастух живет за скалистыми буграми, в небольшой, густо заросшей травой долине, на пути к роднику Ярих.