«В чем нет услады, в том и пользы нет».
С рожденья Жан был добр и нежен.
Вдруг стал суров, хитер, небрежен.
Читал он классику запоем
И вел себе дневник цитат…
Но вот – застукан за «Плейбоем».
Цитат уж нет… грохочет мат!
Потом опять сидит спокоен.
Мог плакать загнанным котенком,
А через час начать орать,
Что, мол, на все ему плевать.
Ну как управиться с ребенком?!
Причина в чем непостоянства?
Не докатился бы до пьянства.
Не начал бы курить табак
И пить, не стал бы наркоманом.
Судачили то так, то сяк
Родные, близкие. Обманом
(Иначе не хотел никак)
Силком тащили ко врачу.
Поили на ночь валерианой,
Колдуя над душевной раной.
А он: «Отстаньте, не хочу!»
Учиться мог лишь на отлично,
Шел в школу мальчиком приличным,
Но красный приносил дневник.
Был дома милое созданье
А возвращался – озорник…
Всегда ребенка начинанья
Встречали критика и крик.
По правде, все не так уж плохо:
Жан мало доставлял хлопот.
Скорее, все наоборот —
Устала от опеки кроха!
Отец от самых малых лет
Твердил про бога и запрет.
А мама, окружив заботой,
Убила напрочь интерес
Заняться чем-нибудь с охотой.
Ну разве он такой балбес
И не способен сделать что-то?
Что, поручить ему не можно
Сходить за хлебом в магазин?
Чем страшен дяденька грузин?
Зачем его бояться должно?
Ну почему везде нельзя?
Что мама хмурится, грозя
Сурово пальчиком ребенку?
Зачем запрещено дружить
С Ильей, что ходит на продленку?
Кто сможет ясно объяснить,
Зачем всех под одну гребенку,
Нелепость этих взрослых страхов?
Чем виновато их дитё,
Что это взрослое нытьё
Ведет сквозь тернии – и к краху!
Рождается дитя свободным.
Семья же делает негодным.
Твердит мамаша про любовь,
Не позволяя ничего.
Отцу вообще не прекословь…
Не понимаю одного:
Куда девается любовь?
Ребенок – тоже человек.
И так же мудр он от природы.
К тому же, вашей он породы.
И свой ему отмерян век.
Дойдет до истин непреложных.
Путем запретов всевозможных,
Желанием подстраховать
Мы губим милого дитятю.
Он не умеет выживать.
Привык рассчитывать на «дядю».
Чужие деньги промотать —
Балбеса ярое стремленье,
Когда трудиться не привык.
И если денежный тупик —
Смотри, пойдет на преступленье.
В семействе Ярых все сложнее:
Мать, от заботы пламенея,
Ступить ни шагу не давала,
Гордилась Жаном, как собой.
Что делать, с кем дружить, решала —
И без нее чтоб ни ногой.
Ну, в общем, как могла, мешала.
Губя затеи на корню.
А мальчик верил маме слепо.
Внушала, что ему нелепо,
Под кислым соусом: «Люблю».
В шестнадцать вырос эгоист.
…Красив лицом, высок, плечист.
Об этом вы читали выше.
Чтобы надежды оправдать,
Был дома парень мыши тише.
И начал повсеместно врать,
Раз мать его совсем не слышит,
Что мамы разделяет мненье,
Что он потомственный юрист
(Хотя по духу – машинист).
Дурное это увлеченье!
Что он пойдет, пойдет как мама,
В вершине правосудья храма,
Чтоб, как великий Цицерон,
Высокопарно выступая,
Чтить справедливость и закон.
В судах исправно побеждая,
Готов соревноваться он.
Сбежать от тяготы семьи
Решил, во что бы то ни стало.
Любовь родителей, достала.
Но как они еще могли?
Любовь – что это? Вот вопрос.
Всепоглощающий невроз?
Быть может… Тяжкая задача
В его немногие года
Об этом думать… Нет, иначе
Они не могут. Что ж, тогда
Бежит ребенок наудачу.
Как заповедовал пророк —
Идите трудными путями,
Входите узкими вратами,
И вам в пути поможет Бог.
Так начались его исканья.
Пройти любые испытанья,
Что выпадут ему, готов.
И оставаться не желая
Как вы, покинув отчий кров,
Пошел вперед, пути не зная,
Боясь – не наломать бы дров.
Что ж, к прошлому еще вернемся.
Причины страхов разберем,
Пока же лист перелистнем,
В Москву опять перенесемся.
«Как?! Жан?! Однако… Очень мило…
Я Катя, а сестра – Людмила,
Пошла к фонтану, вот она.
Людмила! К нам иди скорее!»
«Сестренка с кем-то?» – «Нет, одна.
Ты с нами? Вместе веселее.
Решайся! Ну же, ночь длинна!»
Он был готов, как никогда.
Раздел глазами в две секунды,
Какую?! Да уж, выбор трудный,
Решил с обеими тогда.
Фигуры, утонченность рук.
Смеются, вертятся вокруг.
«Бери» саднящею печатью
Написано в глазах сестренок.
А легкость откровенных платьев
Подчеркивала страсть девчонок.
Их жаждал заключить в объятья.
Горит огнем. Одновременно —
Сомнения… Бесплатный сыр?..
Переплавляя в смог эфир,
Ласкает ад огнем инферно.
Терзают смутные сомненья.
А может, к черту искушенья?
Быть может, это все обман.
Почуяв, что клиент не зреет,
Не поддается Ярый Жан,
Смотрите, как она умеет!
Огнем горит теперь роман.
Людмила за руку берет,
Он замирает от волненья,
Уходят смутные сомненья,
На грудь его ладонь кладет!
– Ты интересный, правда, Катя?
– Что говорить, красавчик. Кстати!
С кем будешь вечер проводить?
– Хм, я пока еще не знаю,
Хотите что-то предложить?
– Хотим, ведь ты слыхал о Рае?[4]
Не против с нами потусить?
– Я знаю, что такое RAЙ…
– Тогда пойдем, там вход бесплатный
И интерьер весьма приятный.
Идешь?! Тогда свой номер дай.
– Всё! Ровно в десять. Не грусти.
Мы удаляемся, прости.
Смеясь, махнув рукой таксисту,
Уехали с Манежной прочь.
Готовить нашему юристу
Незабываемую ночь.
Он постоял и очень быстро
В метро поехал на вокзал.
Что ждет его порочный круг
В объятьях дьявольских подруг
В тот вечер, – не подозревал.
Ах, Настя, Настенька, Настюша!
Прекрасный ангел, как из душа,
Порхаешь ласточкой наивной,
Красой смущая зеркала.
Нагая, в тишине гостиной
Берешь расческу со стола.
Затем с улыбкою невинной
Расчешешь нежный длинный локон,
От пряди отделяя прядь.
Изящно изгибая стать,
Смущая блеск прозрачных окон.
Лаская плечи, руки, грудь,
Посмотришь в отраженье чуть:
Пропорции душе угодны.
И ты, довольная собой,
Размазывая крем по бедрам,
Изящной нежною рукой
В своих желаниях свободна.
Открыв комод, берешь небрежно
Нежнейшей выделки белье.
Чулки натянешь… «Нет, старьё!»
Оденешь пеньюар прилежно.
И объективно высока
Твоя цена для мужика.
Подходишь к столику ночному
Кладешь вечерний макияж.
Уверена, пленит любого —
Стервозный, образный типаж,
Хоть старого, хоть молодого,
Когда шагаешь ты моделью,
Серьезный взгляд направив вдаль.
Невинно-легкая печаль.
И неприступной цитаделью
Покажешься почти для всех.
Но замечаешь только тех,
Кто щедр, умен, разнообразен.
Полезен, властен и богат.
Других, лапшу и глупых басен
Не любишь. Кто тут виноват?
С деньгами мир не так ужасен.
Свободна и проста в общенье,
Легко выходишь на контакт,
Играешь роль. Потом антракт —
Очередное приключенье.
Ох, Настя, Настенька, Настена,
Когда же ты, моя гулена,
Изволишь взять себя за ум?
Я всей душой переживаю,
Предмет моих полночных дум,
Среди других тебя встречаю,
Бывает, посещая ЦУМ,
И восхищаюсь красотой.
Творенье Бога и стилиста,
Ты хороша, свежа, лучиста!
Ах, как прекрасен образ твой.
Ты словно идеал эпохи.
И я, как все, на полувздохе
Ловлю движенья, томный взгляд,
Мечтаю быть с тобою рядом.
И бесконечно видеть рад.
Я восхищен твоим нарядом.
Твой опьяняет аромат.
Меня преследует по залам
Торговых центров, на морях
И прочих низменных местах.
И вот я недоволен малым:
Хочу такую же себе.
Мечусь среди толпы в борьбе
За право обладанья самкой.
За то, чтоб слушать глупый треп,
За то чтоб сделать тебя «мамкой»,
Готов разбить упрямый лоб.
Готов из пешек сразу в дамки.
А ты, невинно сделав шопинг,
Сходив на йогу, маникюр,
Просмотришь моду от кутюр,
Имея материальный допинг.
Учить отправишься язык,
Чтобы мужчина не привык
К тебе, такой однообразной,
Чтоб регулярно выделял
За вид, престижность и соблазны
Расходный в евро капитал.
Ты имитируешь оргазмы…
Ты далеко не пуританка…
Увы, обманчив образ твой,
Забыла, что была другой,
Теперь ты просто – содержанка.
Рожденный богом в красоте,
Как правило, берет не те,
Что нужно, знания; родитель
Научит блага добывать
Красою. Вот он, искуситель!
А как же разум развивать —
Души прекрасную обитель, —
Который дан тебе природой?
А как же гений и талант?
Ты математик, музыкант,
Увлечена все той же модой.
Но ты стараться не готова!
И современность вторит снова,
Растит в тебе тупую куклу.
Включен режим патриархат.
И ты небрежно учишь букву,
Неспешно попадая в ад!
Хотя уж двадцать пятый стукнул.
Живешь красивым паразитом.
С нелепым толстым чудаком,
Хоть и богатым дураком.
С таким же, как и ты, набитым.
Сошла с ума от вечной скуки,
Тебе уже не до науки!
Развеешься, купив собачку,
Путевку курсом до Мальдив,
Кабриолетовую тачку,
И прочий ветхий позитив,
Опять потратив денег пачку.
Но с каждой новою покупкой
Зараза проникает в мозг,
Который превратился в воск,
Но прежде был объемной губкой.
Уже опять читать готова,
Но слишком скучным стало слово!
Пойдешь к Матроне, ставя свечи.
Молишь: «Прости и сохрани!»
Но жизнь лишь тяжелей на плечи
Ложится. Истекают дни.
И время ран души не лечит.
Стара, тосклива, одинока
Среди богатых толстых стен.
А как разрушить этот плен —
Не знаешь у дверей порока.
Очнешься. Где же красота?
Да нет ее. Лишь пустота…
Внутри морщинистой оправы
Брильянта истин не найти.
Среди богатства и забавы
Все растеряла по пути.
Нравоучительные главы
Прочтите, милые друзья.
И если что не так, ругайте.
А если прав, – прошу, внимайте,
Не просто так пишу их я.
Но ныне все не так уж страшно.
Есть деньги – и совсем не важно,
Что Настя восемь лет назад
Приехала в Москву учиться.
Имела круглый аттестат,
Хотела многого добиться.
Средь прочих золотых наград
Была надеждою всей школы,
Всего поселка на Оке.
С запасом знаний, налегке,
Была настроена сурово.
Сдала экзамен в МГУ…
Сдержать восторга не могу,
Как деревенская девчонка
С тугой до пояса косой,
В короткой простенькой юбчонке,
Давала умный и простой,
Такой, что застревал в печёнке,
Ответ на трудные билеты!
Вступала в равный диалог!
Экзаменатор только мог
Рукоплескать в ответ на это.
До курса третьего училась.
Но дальше что-то с ней случилось.
Ей прочили аспирантуру
Математических наук.
И перспектив номенклатуру,
Ученый, элитарный круг
И элитарную культуру.
Но Настя, видя нищету
Всего ученого совета,
Недолго в поисках ответа
Была и предала мечту.
Куда ведет дорога знаний.
Дорога поисков, страданий,
Открытий чудных. Но зачем?
Кому нужны они в России?
Коль деньги правят миром всем,
А вы богатства не добыли
И не владеете ничем.
Не спорю, варварские нравы.
Культуры нет, зато есть газ,
Есть нефть и прочие у нас
Богатства недр. А вы не правы.
Нет, Настя шла другим путем.
Она считала так: «Живем
Всего лишь раз на белом свете.
А тратить юности мгновенья
На труд упорный, Бог свидетель,
Да это ж просто преступленье,
Зачем терять мгновенья эти,
Скажите, что – я враг себе?»
И вот она прошлась по клубам.
Там познакомилась с Анубом[5] —
Арабом знатным при рубле.
Всю ночь визжала, словно кошка.
И, только брызнул свет в окошко,
Араб ей сделал предложенье:
Тридцатой стать его женой.
Конечно, за вознагражденье.
Она согласна. Бог ты мой!
Принять награду за терпенье.
Уж он берет ее за руку,
Лепечет что-то на своем.
Что уезжает, мол: «Пойдем!
За мной! Живей! Развеем скуку».
К стилисту и в бутик за платьем.
А после, заключив в объятья,
В свой офис, где-то на Тверской.
Показывает компаньонам.
Те смотрят, давятся слюной.
Грязна дорога к миллионам!
И пусть жених не молодой,
Но Настя четко знала цель.
В итоге – золотая Visa.
Араб на год уехал в Гизу,
А Настя следом в Куршавель
И понеслась тропой гламура.
Легко хрустящая купюра
Открыла двери в новый мир.
В удел богатых, в наслажденье.
Где места нет для умных лир.
Где есть грехи и нет прощенья.
Где все оплачивал банкир.
Изменчивая добродетель.
Она во времена Платона
Была божественного трона
Обличием, господь свидетель.
Благословлен был небесами.
Знак человека, кто богами
С рожденья ею наделен.
Но тяжесть современных истин
Хоронит под песком времен
Великие Сократа мысли,[6]
Как догму вымерших племен.
И вот она со знаком плюс
Определяет наш характер,
И нравственность. Но как абстрактен,
Извилист, непонятен курс.
Как шаток нравственный закон.
Что хорошо, что плохо?! Он
Плодами дерева познанья
Ломает первозданный вид.
И обрекая на страданья,
Ребенку папа говорит
От глупости и от незнанья
Стихом советского поэта[7].
Развешивает ярлыки.
А дети-то не дураки.
Берут пример с отца, и это…
Тот самый первородный грех![8]
Тот самый бешеный орех,
Который белка ловит тщетно[9].
По вертикальному столбу
Мы лезем вверх, но незаметно
Сползаем вниз. А там, в гробу,
В подземном мраке лёжа где-то,
Вдруг понимаем: нет добра,
Нет зла… О господи! Есть только…
А время кончилось… Насколько
Природа все-таки мудра!
Едва все понял, в гроб ложись,
А после заново родись
До той поры, пока познаешь
Сие до смертного одра.
И детям тайну завещаешь,
Что нет ни зла и ни добра.
И это важно! Понимаешь?
Тогда, глядишь, твои потомки
Уж свой не потеряют рай.
Ну а пока, давай, страдай
Крестись у старенькой иконки.
Моя звезда – Анастасия!
Я просто автор, не мессия,
Чтобы её мог осуждать.
Я так же заражен грехами,
Имею право лишь создать.
И на страницах, рядом с вами,
Мне так же суждено страдать,
Поклонник моего таланта.
Переживаю за нее.
Она – творение мое.
Так пусть со мной играет в фанты.
В конце концов, не так уж плохо
Красива коль, слегка поохав
Со стариком, его «доить».
Купить квартиру на Рублевке,
«Cayenne» за счет его водить[10].
Богач, и он готов плутовке
Позволить даже не любить.
Да, запрещал ей изменять.
Хотя сам тридцать раз женатый!
Но он чудовищно богатый.
И ей, увы, не выбирать.
Купаясь в роскоши желанной,
Грустит она и непрестанно
Припоминает отчий дом,
Простое ситцевое платье
И двор, где каждый был знаком,
И первые любви объятья,
И хризантемы под окном.
И ту цветущую весну,
И трепет первых поцелуев,
Ту ночь, когда, запрет минуя,
Она стонала в тишину.
Его невинную поспешность.
И дней, минувших безмятежность.
Совсем другой была столица.
Но был другим и прочий мир.
Венеция, Мальдивы, Ницца —
Страдающих «рабов» кумир.
И к ним она опять стремится.
Что толку с перемены места?
Коль снова тащишь за собой
Себя и собственной рукой[11]
Мешаешь собственное тесто.
Как та ворона, ловишь блестки.
Ты – шут, терзающий подмостки.
Ты – супчик из морских рептилий,
И жизнь твоя – кричащий сюр.
Мечтаешь, чтоб тебя любили,
Твои наряды от кутюр,
И все тебя боготворили.
Ты лишь обертка от конфет.
Пустая, без начинки даже.
Под толщиною макияжа,
Обычной карамели нет![12]
Следами разочарований
Усыпан путь твоих исканий.
Ты веришь в вечную любовь,
Не зная ей определенья.[13]
И в новый омут без сомненья
Себя бросаешь вновь и вновь.
И поддаешься искушеньям.
А муж? А муж объелся груш.
Коллекцией заморских жен
Был шейх арабский окружен
Из тридцати прекрасных душ.
Но он издох в стране далекой.
Настасья стала одинокой.
Готова за любовь, ликуя,
Привыкнув деньги не считать,
С лихвой платить; но поцелуя
По зову сердца не видать.
Того, что, свежестью волнуя,
Как ветер, небо вдохновлял,
Неловкости своей стесняясь
И тут же страстью увлекаясь,
Губ алых лепестки ласкал.
То негодяй, то алкоголик,
То лжец, то бабник, параноик —
Такая грустная колода.
С раздачи получаешь шваль.
И так уже почти два года
Скрываешь лютую печаль.
Не зная лучшего исхода
Играешь роль богатой дамы,
Не в силах все вернуть назад,
Пойти с поклоном в деканат,
Поставив точку этой драмы.
Все чаще и полней бокал.
А твой фарфоровый оскал
Сияет ветошной тусовке
На «Крыше мира»[14]. Суета!
Крутые? Нет, лишь часть массовки!
Пугающая пустота.
Герои чей-то постановки.
И будто снег средь бела лета,
Как вихрь в безветренной степи,
Явился Он. И как с цепи
Ты сорвалась. Но что же это?
Готова Настя разделить.
И бросить все, что есть, любить
Провинциального, простого.
Хоть нищего, хоть богача
От роду-племени, любого…
И, словно жаркая свеча,
Когда мое угасло слово,
Явила яркий дивный пламень…
Тихонько на кровать легла.
Вздохнув легко, себя нашла.
Нащупав «драгоценный камень».
И каждый раз, как первый раз…
Нет слов и живописных фраз
Писать и передать те чувства.
Те ощущения, тот стон.
Хотя я верный раб искусства,
Мой бог, увы, не Купидон.
И ложе это не Прокруста…[17]
Нежнейшим, правильным движеньем.
Был потревожен островок —
Киприды дар. И вот росток
Спешит наружу за рожденьем.
Ах, как дрожит, ее живот!
Манит полуоткрытый рот.
Я видел, будто капли рос
Сочились, разжигая пламя.
И странный ветер, что принес
Жару и лед. Как, тело раня,
Минуя миллиарды звезд,
Подземных царств тоскливый свет,
Делил наполовину Настю.
А над ее второю частью
Вставал божественный рассвет.
Я видел ангелов смущенье
И князя мира восхищенье.
Борьба миров ее пронзала.
Одни хотели удержать.
Другие – чтобы к ним упала.
Она же начала дрожать.
Уже себя не ощущала…
От столкновения материй,
Как в бытие, случился взрыв.
И вот она, глаза закрыв,
Умчалась в тайны измерений.
Там, где чарующая вечность
Вселенной льется в бесконечность.
Почти на самом на краю,
Края едва ли ощущая,
Я с Настей рядышком стою.
Она – легко, я – замирая.
Я обезумел и люблю…
Ни времени, ни мира нет…
А за спиною – мрак вселенной.
Однако же границы тленной
Не видно… Знаете, ответ
Мне безразличен был весьма
Тогда – за гранями ума[20].
Во мне был истинный покой.
Я будто знаю… в то мгновенье
Душа пришла к себе домой.
Где мой талант нашел рожденье.
А мысли живописный строй.
А Настю обуяли страх,
Желание продолжить снова.
Она не ведала такого
Ни разу, только мыслей прах.
Вмешаюсь и не дам понять,
Что редкий дар – туда летать.
Что далеко не всем открыты
Порталы в таинства небес.
Цвета, что были там разлиты,
Являлись чудом из чудес.
И человечеством забыты.
И мириадами соцветий
Безвременья расцвечен свет…
Но для нее – красивый бред.
Любви рассвет – пространства эти.
В день первый, созданная мной,
Ты спросишь, кто же я такой?
И почему имею право
Высокомерно искушать?
Смущая между строк, лукаво
Себя с создателем равнять?
Но я не жажду вечной славы.
Веду ль к отверженным селеньям?[21]
Иль узкою тропою в Свет?
А у меня ответа нет…
Как у тебя. Есть лишь сомненья.
Роман мой – плод противоречий.
Он, видимо, тому предтеча,
Что будет через двадцать лет,
Когда я, умудрен годами,
Начну божественный сонет
Писать и мудрыми словами,
Как будет ясен мне ответ,
Коснусь вплотную вечных тем.
Пока же просто их вкрапляю.
Ночами голову ломаю,
Даря вам вариант дилемм.